Текст книги " Нас называли ночными ведьмами"
Автор книги: Наталья Кравцова
Соавторы: И. Ракобольская
Жанр:
Военная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Она не успела ничего сказать, а, казалось, растерявшие за годы войны все святое мужики, без команды стали вставать, охорашиваться, очарованно глядеть на невиданное чудо.
Когда мы возвращались к самолету, нас провожала толпа доброжелательных общительных людей, готовых чем угодно угодить женщине. Бершанская сделала круг над деревней. Они все время махали ей шапками.
С тех пор я другими глазами смотрю на картину Делакруа, где прекрасная женщина, обнажив грудь, увлекает на баррикады толпу мужчин; верю в силу пламенных слов «Пассионарии» у стен Мадрида; принимаю на веру красивую сказку о маленькой парижанке в кроваво-красной амазонке, за которой якобинцы и санкюлоты шли штурмовать Бастилию.
* * *
Зиму 1944/45 года в течение четырех месяцев полк стоял в бывшей усадьбе бежавшего помещика – Далеке. Я писала домой: «Здесь значительно спокойнее, чем было северо-восточнее Минска, когда добивали, уничтожали окруженную группировку фашистов, а они бегали по лесам, по ржи, выползали неожиданно из кустов с поднятыми руками или с наведенными автоматами, обозленные, страшные…»
Летали мы очень много, преимущественно в район Варшавы, за что и награждены медалями «За освобождение Варшавы». Мы [128] бомбили немецкую оборону в Модлине, Пултуске, находившиеся на марше крупные воинские соединения, подрывали мосты, пути сообщения. Враг сопротивлялся еще яростно, упорно. В ночь на 22 декабря полк сделал 324 вылета. Это был рекорд. Некоторые экипажи успели сделать по 16 вылетов за ночь – примерно двенадцать часов «чистого воздуха»… Мы сбросили 60 тонн бомб, а у нас работало всего 15 вооруженцев. Знамя полка всю ночь простояло на старте!
Шла высадка наших десантов за реку Нарев в район укрепленного немецкого плацдарма. Мы прикрывали с воздуха эти операции…
Самолет Санфировой был подбит над целью севернее Варшавы, с горящей плоскостью возвращался домой. Сбить огонь не удалось, и Леля приказала прыгать. Они приземлились на нейтральной полосе. Леля подорвалась на противопехотной мине, а Руфе повезло, на ее участке были противотанковые…
Похоронили мы Санфирову в Гродно, звание Героя ей присвоили посмертно, а Гашева получила его при жизни… Летала она потом с Н. Поповой, которая стала командиром 2-й АЭ.
И мы вспоминали наших погибших, сгоревших: если бы они имели парашюты, может быть, кто-то остался в живых. Может, и Галя Докутович, Женя Руднева и другие. Но у них парашюта не было. И мы понимаем теперь, что это была ошибка командования – летать без парашютов.
В Далеке мы встречали новый 1945 год – год Победы. Помню, что там было очень много елок, и пошло увлечение елочными украшениями. Их делали сами, где-то даже покупали безделушки, доставали цветную бумагу, клей, таскали друг у друга фотографии и клеили шуточные игрушки. Во всех комнатах стояли зеленые елки, украшенные самым причудливым образом… Когда после нас туда вошли артиллеристы, они рассказывали о своем впечатлении: в комнатах с веселыми елками и детскими игрушками воинской частью и не пахло…
Наши войска продолжали свое победное наступление. Мы миновали Варшаву и продвинулись к Восточной Пруссии. Зимой замело снегом все дороги, и грузовые машины не могли подвозить снаряды к передовой. Мы получили задание днем возить боеприпасы на По-2 – единственном самолете, который в таких условиях мог летать и сбрасывать грузы. Вспоминается, как Зоя Парфенова, направляясь к нашим артиллеристам, увидела, что немцы заходят в тыл нашей части, самолет обстреляли и ее ранили в ногу. Но она все же подлетела к нашим, сделала посадку около орудий, [129] доложила командиру о немцах и сдала боеприпасы. После того как ей перевязали ногу, она взлетела, вернулась на аэродром и только тогда отправилась в госпиталь. В конце войны Зоя Парфенова стала Героем Советского Союза.
В феврале 1945 года фронт подошел к Восточной Пруссии. Мы вступали на землю врага…
На деревьях у границы висели плакаты: «Мы идем как мстители!» К мести призывали нас на митингах и собраниях. Солдаты несли в карманах адреса немцев, которые были в их домах во время оккупации… Города горели, вдоль дорог валялись детские коляски, перинный пух покрывал деревья. Людей мы не видели, казалось, что все успели убежать. Запах горящего человеческого жилья был невыносим, он долго преследовал нас.
И мы вспоминали, как при отступлении на Тамани немцы поджигали поля и виноградники, как в Краснодаре мы впервые увидели оборудованные врагом машины-душегубки, в которых [130] выхлопным газом убивали перевозимых людей. Столько лет прошло, но забыть этого нельзя!
Восточная Пруссия поразила нас благоустроенностью жилья, хуторами, где в домах стояла полированная мебель и никогда не виденные нами холодильники. Как правило, над двуспальной кроватью висела стандартная литография Богоматери с младенцем… Стада черно-белых недоенных коров умирали на холмах, а около дворца Геринга все еще стоял вооруженный караул… А внутри – ковры, хрусталь и зеркала. На некоторых вещах я сама видела этикетки: «Сделано в СССР»… После белорусских и польских деревень, когда в хату надо было проходить через овечий или коровий хлев, все, что мы видели в Пруссии, потрясало нас.
С мирными жителями Германии мы встретились только в районе Данцига. В наших душах уже не было ненависти. Мы подкармливали голодных людей и не боялись выстрелов из-за угла.
Весной столкнулись с еще одной проблемой. От нас требовали полетов, наземникам нужна была активная поддержка, а мы не могли взлететь: почву развезло от дождей, колеса самолетов увязали в грязи, машины с бензином и бомбами не могли подойти к взлетной полосе… И тогда Бершанская предложила БАО построить деревянную полосу. Были разобраны сараи и заборы и положен первый деревянный настил метров 30 шириной и порядка 200 метров длиной. А впоследствии строили площадки и длиннее. Полеты проводились так: стоит в грязи самолет, потом слышна команда «раз, два, взяли» и машину вытаскивают на доски. Потом идут девушки с ведрами и заливают в баки бензин, тащат на руках бомбы, подвешивают. Потом, перекрестясь, техники держат самолет за плоскости, чтобы мотор набрал больше оборотов на месте и меньше был взлетный пробег, затем команда «отпускай», техники разбегаются и машина «как ведьма на помеле» взмывает в воздух. У всех отлегло от сердца… После посадки она снова скатывалась на поле, ее вытаскивали на полосу, и начиналось все сначала. Адская была работа! [131]
Правда, молодых летчиков мы не пускали, и в основном летали все наши сильные, старые кадровые экипажи.
С таких деревянных полос полк совершил более трех с половиной тысяч вылетов. Первую полосу построили около Грауденца в Восточной Пруссии, строили их и дальше, вплоть до Данцига. Всю весну. В мирное время в это трудно поверить.
После Восточной Пруссии к нам в полк впервые приехал командующий фронтом маршал К. К. Рокоссовский. В феврале еще девяти нашим девушкам было присвоено звание Героя Советского Союза. И вот 8 марта, в женский день, Рокоссовский приехал, чтобы вручить Звезды Героев и другие ордена. Ну и, наверное, интересно было ему посмотреть на такое необычное явление, как авиаполк девчонок.
Я помню, как была потрясена, когда вошла в комнату, где находилось не менее десяти генералов (командующий приехал со своими заместителями и, конечно, с Вершининым), чтобы доложить Бершанской, что в зале все готово. Я вошла – Рокоссовский встал, и за ним встали все остальные командиры. «Товарищ маршал, разрешите обратиться к командиру полка», – доложила, стою, и все стоят… Рокоссовский предлагает мне сесть, и все садятся тоже… [132]
До меня не сразу дошло – ведь это он встал передо мной как перед женщиной!
То же повторилось, когда прибежала дежурная по части, кажется, это была Жигуленко. Так мы еще женщины! И мужчины, даже если это маршал и генералы, встают, когда мы входим! Со мной такое случилось впервые за годы войны, мы так привыкли вытягиваться в струнку перед высшим командованием. Может быть, читателям не очень понятно мое изумление, но, наверное, его хорошо поймут те, кто служил в армии, особенно в годы войны.
Выступая перед полком, Рокоссовский сказал: «Слыхал я легенды о вашем полку, еще когда командовал Первым Белорусским фронтом. Мне это казалось сказкой. Теперь вижу, что это быль. Я вижу женский авиационный полк. Говорят, что вы не хотите принимать к себе в полк мужчин. Это хорошо, вы и сами дойдете до Берлина…» Да, мы дошли до Берлина, вернее, до Нойбранденбурга, расположенного немного севернее. Впереди было еще два месяца боев…{15}
В Данциге и Гдыне снова максимальный зенитный огонь – сильный обстрел и трудные полеты. Большая сложность была еще и потому, что нас снова часто накрывало туманами, как на Тамани. Опять мы стояли близко от моря, туманы закрывали аэродром, причем внезапно, и закрывали цели. Приходилось иногда садиться на вражескую территорию. Были случаи, когда самолеты падали на лес, были переломы рук и ног. Наиболее трагичный случай был с экипажем Серебряковой – Павловой. Попав в густой снегопад, они решили садиться на видимой еще площадке вблизи небольшого немецкого городка. При посадке столкнулись с проводами, самолет был разбит. Под его обломками Серебрякова и Павлова пролежали до утра. Утром к машине подошли две немки с детьми. Они и вытащили девушек. Обе были без сознания. Я не знаю, как их передали нашим частям… Клава Серебрякова пострадала очень сильно – у нее были переломы рук и ног. В госпитале она пролежала больше года. Нашла в себе силы, отбросив костыли, встать на искалеченные ноги, окончила пединститут и преподавала историю в школе далекого башкирского городка. Было у нее около 550 боевых вылетов. [133]
После Польского коридора мы перебазировались сразу под Штеттин, работали на прорыв линии фронта на Одере, т.е. начали боевую деятельность собственно в Германии. Жили все в ожидании Победы, окончания войны.
После Штеттина полк очень быстро шел вперед, едва поспевая за отступавшими немецкими частями, переходя с одного аэродрома на другой. Была весна, тепло и легко летать…
Я писала маме: «Верим, что этот последний и решающий удар скоро вернет нас к себе домой. Вы не придумали еще для меня специальности? Мне хочется знать Ваше мнение, а то вдруг сразу "Идите, куда хотите", и растеряешься». (Но мне так не сказали, меня демобилизовали и направили в распоряжение академика Д. В. Скобельцына. «Об исполнении доложить». Собирали всех физиков из армии, нужно было срочно готовить ядерщиков).
Последнее наше место было севернее Нойбранденбурга.
Недалеко был колоссальный лагерь с военнопленными всех национальностей. Там были и поляки, и французы, и итальянцы, много украинцев. Едет обоз с бывшими пленными и прямо на телеге флаг – красный с белым, на другой – черный с желтым. Какое-то торжественное шествие разных народов. Худые, изможденные, но [134] обязательно с флагом прямо на возу. И как они радостно улыбались нам, кричали: «Русские, это хорошо!» Это был настоящий интернационал.
Мы видели колонны, идущие из концлагерей, и раньше. В полосатых тюремных пижамах. Но тогда это были в основном русские. И мы и они плакали, встречаясь. Мы не могли даже представить себе тогда, что солдат, вышедших из немецких концлагерей, тут же эшелонами отправят в далекую Сибирь, уже в наши, советские концлагеря. «А нельзя было сдаваться в плен!»
Мы стояли в маленьком местечке Брунн и в первые майские дни 1945 года летали на Свинемюнде – так называлось место, где немцы готовили ракеты, то новое, совершенно секретное оружие, при помощи которого Гитлер собирался поставить союзников на колени. Этим планам не суждено было сбыться…
Еще 5 мая полк дежурил с подвешенными бомбами. А в ночь на 9-е я проснулась от выстрелов, криков, взрывов ракет. В небе полыхали красные, зеленые, белые огни… Выскочив на улицу, я увидела полуголых девочек, стрелявших в воздух изо всех видов оружия и ракетниц. «Что такое?» – Конец войны! У стартеха Р. Прудниковой был радиоприемник, и она узнала об этом раньше всех. [135]
Ну и праздник устроил нам БАО, прямо на улице. И братцы приезжали целыми машинами, чтобы поплясать вместе с нами…
Между прочим, мне как раз 9 мая присвоили звание майора. Я очень расстроилась, боялась, что теперь меня не демобилизуют. Война окончилась, у всех такая радость, а у меня горе. Вдруг я останусь в армии, не буду учиться…
После того как окончились боевые действия, встал вопрос: что же делать дальше, куда идти? У нас в полку всегда было много переживаний и настроений, отвлеченных от полетов, разговоров о том, что ожидает в будущем.
Когда мы были в Энгельсе, нам казалось, что существует только война, ничего, кроме нее, нет и по-настоящему мы начнем жить только после войны, а она должна скоро кончиться – это явление временное.
Прошел год, пошел другой, и мы поняли, что это и есть настоящая жизнь, что, может быть, после она никогда не будет так наполнена. Да, мы лишены кусочка личного счастья, лишены семьи и уюта, зато мы делаем свое главное дело в жизни, хотя и имеем сполна опасности и ужаса. И все это еще надолго…
Постепенно изменялось наше отношение к окружающему и к самим себе: стали делать маникюр и прически, украшать свое общежитие, появились коврики над кроватями, подушечки, голубые подшлемники, разрешали приказом по полку на праздники надевать штатское платье, и влюблялись девушки, и командование полка принимало это серьезно, по-человечески. К внутренней чистоте нашего полка мы всегда относились очень строго.
Появились и другие мысли: вот кончается война, а как на нас посмотрят в Москве? Кто-то рассказал, что в Большой театр теперь пускают только в длинных платьях со шлейфами… Но у нас-то их нет, и как же мы будем?
Иногда лежим в землянке и разговариваем:
– Катя, расскажи, как ты будешь праздновать свое рождение? В каком будешь платье, какая прическа, что на столе?
Типичные женские разговоры.
Конечно, полк наш был особый. Если в мужском полку что-нибудь случалось, на это смотрели просто, а если у нас – об этом все знали и говорили.
Авария в женском полку – это авария именно в женском полку. И поэтому у нас все острее переживалось, после неудач все вешали головы. А когда был успех – снова воскресали. [136]
С окончанием войны должна была измениться вся наша жизнь. Я расскажу о себе. Вначале, когда я стала начальником штаба, мне все удавалось плохо, я многого не знала, и ложное самолюбие не позволяло в этом признаться. Я вспоминаю, как я плакала и говорила, что хочу к маме… Было чувство какой-то безысходности. Потом появились опыт и умение. Обстановка, товарищи, все изменилось, и мне казалось, что с московскими друзьями мне уже не о чем будет говорить, у них свои интересы, а я стала совсем другая, и мы друг друга не поймем.
Зимой 1943 года я была в отпуске в Москве и увидела, что все осталось по-прежнему. Мы также разговаривали с моей подружкой Леночкой о музыке и книгах. И я осталась той же, и она. Я побывала на факультете, меня встречали с пониманием и любовью. Снова все перевернулось. Опять возникло чувство, что в полку хорошо, но мы здесь временно, а старая жизнь остается прежней…
После Победы командующий дал нам отпуск, нас отвезли в местечко Альт Резе, где раньше немцы готовили женщин-разведчиц. Прекрасные условия: дома, спортивные площадки, парк, озеро, лодки, велосипеды. Место, о котором можно только мечтать. Эскадрильи отдыхали, девочки играли в волейбол – очередное наше безумное увлечение.
Мой строгий и насмешливый начальник штаба дивизии полковник Стрелков учил меня делать сибирские пельмени, а его жена – историк – брала первые интервью для Института истории АН.
По телеграфу принимали вызов: «Нач. штаба срочно явиться в штаб дивизии». Я брала дежурный самолет: «По Вашему приказанию явилась»… – «Вот и хорошо, у нас сегодня пельмени, скажешь командиру полка, что уточняли последние представления». [137]
Для меня сибирские пельмени были «вещью в себе». В нашей Рязанской области таких не делали. У Стрелкова их лепили все – и его жена, и ординарцы, более 1000 штук. Стрелков объяснял мне, какое должно быть мясо, что должно быть на столе к пельменям. Я увидела начштаба добрым, отзывчивым человеком, таким «своим». А как вначале не любила его…
Штаб писал последние оперативные отчеты, последние наградные листы. Уже близко был дом, и непонятная гражданская жизнь, надо было начинать все сначала…
Опять все перевернулось. У меня иногда была такая тоска, что хотелось, чтобы меня выругали, как дома, что я калоши не надела во время дождя… Думала о том, как мы приедем домой без денег, без образования, как будем жить. Хорошо, я была в высшем учебном заведении, а ведь многие девушки окончили только десятилетку, а то и того меньше, им надо было начинать учиться. За эти годы отцы и матери их постарели, не смогут их содержать, и значит, надо работать, а у них нет гражданской специальности…
Страшно было расставаться с полком. Не будет больше полка, любимых подруг. Как жить без них?
* * *
В конце мая к нам снова приехал К. К. Рокоссовский со своими главными штабными командирами и командованием 4-й ВА. Он решил устроить для нас праздник Победы. Это совпало с трехлетием нашего пребывания на фронте. Привез с собой даже фронтовой оркестр. Мы ликовали – все кончилось, прошло тысяча сто ночей, не будут больше гореть наши самолеты! Мы танцевали, пели, пили чудесное вино… И снова маршал удивил меня. Во время танцев по прямой линии ему позвонил Сталин. Музыка мешала, Рокоссовский плохо разбирал слова, но не остановил оркестр, невпопад сказал Сталину «так точно». Речь шла о том, что необходимо предотвратить столкновения с польской армией, которая собиралась пройти через наши части к англичанам…
Поздно вечером с командованием полка долго обсуждали наше будущее. Рокоссовский приказал представить к награде за последнюю операцию всех, кто заслужил. «И не скупись», – сказал он Вершинину.
У нас были готовы наградные для представления к званию Героев на 11 человек, совершивших 700-800 боевых вылетов. Удовлетворили его для 9 женщин, а двоих отложили. В пятидесятилетнюю [138] годовщину Победы подняли наши старые представления, и им присвоили звание Героев России. Много женщин получили летом 45-го и свои последние ордена…
Маршал рассказал нам про ужин Победы в Кремле, Сталин посадил его рядом с собой, потом взял его бокал и поставил на пол. Рокоссовский замер… Поставил Сталин на пол и свой бокал. Потом взял его, Константин Константинович сделал то же, чокнулись. И тогда Сталин сказал: «Уважаю тебя, как мать Землю»…
Утром генеральская команда играла в волейбол против команды 2-й авиаэскадрильи. Рокоссовский сказал мне, что он умеет хорошо гасить. Однако генералы проиграли нашим девушкам с совершенно разгромным счетом.
* * *
В Альт Резе произошло одно из последних чрезвычайных происшествий в полку. Молодая летчица, прибывшая в полк после окончания аэроклуба где-то в глухом сибирском местечке примерно за пять-шесть месяцев до конца войны, вдруг неожиданно родила [139] в конце мая 1945 года. Мы знали, что у нее был муж из этого же клуба, что он погиб, но никто не предполагал, что она ждала ребенка. Она всегда рвалась летать на задания, а когда окончилась война, стремилась как можно чаще быть дежурным летчиком. Кажется, на ее счету было больше сотни боевых вылетов.
Когда она начала полнеть, а это только в Альт Резе стало особенно заметно, подружки заставляли ее заниматься физкультурой, не давали много есть, не подозревая, что ей вот-вот родить… Ночью она пришла к врачу, и ее отправили в авиационный военный госпиталь, там и появился на свет белоголовый мальчик. Раненные летчики ходили его смотреть. Это было ЧП! Первая реакция – возмущение! Это в нашем-то полку!
Когда мы с Бершанской приехали к Вершинину, страшно расстроенные, он долго смеялся, а потом произнес речь, смысл которой можно передать так: «Дуры вы, дуры, она же герой, она с ребенком летала на боевые, война окончилась, ее награждать надо, не возмущаться. Надо подумать, как ей помочь».
Мы уже были в Швейднице, когда приехала к нам Аня с малышом. Что тут делалось: шили пеленки, рубашечки. Даже братцы привезли какие-то детские принадлежности.
Ведь и правда! Война окончилась, и началась новая жизнь. Может быть, это было и символично – первый мужчина в нашем строгом полку!
4– я ВА уходила на земли, переданные Польше, и с ней наш полк. Последним местом базирования полка был городок Швейдниц. Оттуда летный состав полка улетел в Москву, чтобы участвовать в Параде Победы, а я осталась с наземным эшелоном. Зато Вершинин позволил мне привезти маму. Моя мать -учительница русского языка, впервые летела на самолете, на транспортном «Дугласе». Она была в восторге. «Мы летели так низко над рекой, самолет повторял все ее изгибы. Это просто чудо…» На этой же машине летела наша стартех Прудникова. Она рассказывала мне: «Ребята (пилоты) были навеселе и хулиганили, шли бреющим над Вислой, я от страха чуть не умерла»… Съездили мы с мамой в Берлин, обе были потрясены увиденным, но она, конечно, больше…
Постепенно в армии началась демобилизация женщин, сначала сержантского состава, потом офицерского. Некоторые однополчане побывали дома, посмотрели, как идет жизнь, волнения улеглись, и месяца через два-три после окончания войны почти весь состав полка был демобилизован. А полк не расформировывали, так как гвардейскую часть мог расформировать только главнокомандующий. [140]
Поэтому не демобилизовали Бершанскую, меня, Рачкевич и еще человек 10, которые еще не определились.
В Швейднице был устроен прощальный вечер. Вершинин вручал нам последние ордена, желал успеха в мирной жизни. Мне он пожелал иметь семь человек детей. Шутил и с другими. Было трогательно и торжественно, и немного грустно. И не было чувства расставания. У всех уже были свои заботы, мысли были далеко, у себя дома. Тогда мы не представляли, что будем вспоминать полк так, как вспоминали после. Хотелось домой. Бершанская пожелала счастливого пути…
Но мы еще оставались. Я готовила документы к сдаче в архив, а знамя – в Музей Советской Армии. И только 15.10.45 года директивой начальника штаба Красной Армии № ОРГ/10-14080 46-й Гвардейский Таманский Краснознаменный ордена Суворова III степени ночной бомбардировочный авиационный полк был расформирован. Личный состав демобилизован… [141]
* * *
Дорогой выдуманный друг!
Не писала целую вечность. И сегодня, вероятно, пишу свое последнее письмо. Ты знаешь, конечно, что она окончилась – война. Я иду в мирную жизнь. И это так странно. И ты тоже, ты, конечно, тоже остался жив и возвращаешься в чье-то другое сердце.
«Если хочешь быть счастливым – будь им». Это мне сказали в Москве. Вот и я была в Москве – а это значит – была счастлива.
Снова все было так, как когда-то. Все так же, как когда-то. И даже лучше.
А ты был в Москве, мой любимый человек?
Москва широким жестом опрокинула все настроенное во мне за эти годы в Армии. Вернула к старому, попыталась сделать меня прежней. И это ей удалось в некоторой степени, т. к. совсем прежней уже нельзя стать.
Я верю в верность, в верность прошлому, верю в свое возвращение в Москву.
Пять лет жизни моей прошло, осталось только теплое, светлое воспоминание, как о чем-то самом важном.
Все начинается снова. Все продолжается от начала координат мирного времени. Они ждали меня, мои старые знакомые, они ждали меня, и вот я вернулась.
Прощайте, годы мои, мысли мои, подруги мои, прощайте. Попробуем начать снова, по-хорошему, по-правильному, по-старому.
Прощай и ты, мой дорогой выдуманный, мой любимый друг, оставляю тебе все мои чувства, мои юные мечтания. Я стала другой и осталась той же. Мне так много лет сегодня. И это мое последнее признание тебе. Оставляю тебя другой молодой девочке, которая еще не знает, чего она хочет.
А я хочу мира, Москвы и любви.
1946 г.
* * *
В разные концы нашей огромной страны разъехались боевые мои подруги. На последнем собрании мы договорились ежегодно 2 мая в 12 часов встречаться в Москве в сквере около Большого театра. Мы с Аней Елениной наметили эту дату и время встречи, еще когда воевали на Тереке… И встречаемся уже больше пятидесяти лет, а иногда по торжественным датам собираем однополчан со всей страны. У нас действует Совет полка. Сначала его председателем была Бершанская, затем Амосова, потом Акимова, а последние несколько лет – Надя Попова. [142]
Жизнь однополчан сложилась по-разному: кто-то вернулся к прежней работе или в прежние вузы, кто-то уже не смог продолжить старое дело по состоянию здоровья или по иным причинам, но это уже другие истории.
Спустя много лет после окончания войны нас все еще преследовали сны о войне. Наташа Меклин говорила, что сны были цветные: лучи прожекторов шарили по лицу, а внизу костры от горящих самолетов… А мне снились перебазировки. Снова война, где-то близко немецкие войска… надо собирать летчиков, надо срочно переезжать, нет машин… и самое главное: у меня два маленьких сына, и я не знаю, что с ними делать… Я просыпалась с трясущимися руками. [143]
* * *
Три года наш полк воевал на разных фронтах Второй мировой войны. В 1943 году ему было присвоено гвардейское звание, за освобождение Тамани – наименование Таманского, за освобождение Феодосии полк был награжден орденом Красного Знамени, за бои в Белоруссии – орденом Суворова III степени. Полк получил 22 благодарности Верховного Главнокомандования, и 8 раз Москва салютовала частям, среди которых называлась часть подполковника Бершанской…
В поселке Пересыпь рыбаки поставили памятник нашему полку.
За три года боев полком совершено 24 тысячи боевых ночных вылетов, более 3 тысяч тонн бомб сброшено на врага. 23 девушкам присвоено звание Героев Советского Союза (пяти из них посмертно), двоим присвоено звание Героев России. Вот их фамилии:
Себрова Ирина
командир звена
1004 боевых вылета
Меклин Наталья
летчик (сначала штурман)
980
Жигуленко Евгения
летчик (сначала штурман)
968
Аронова Раиса
летчик (сначала штурман)
960
Смирнова Мария
командир эскадрильи
950
Худякова Нина
зам. командира АЭ
926
Ульяненко Нина
летчик (сначала штурман)
915
Рябова Екатерина
штурман эскадрильи
890
Гельман Полина
штурман звена
857
Попова Надежда
командир эскадрильи
852
Гашева Руфина
штурман эскадрильи
848
Белик Вера (посмертно)
штурман звена
813
Чечнева Марина
командир эскадрильи
810
Распопова Нина
командир звена
805
Розанова Лариса
летчик, штурман полка
793
Пасько Евдокия
штурман эскадрильи
790
Сыртланова Магуба
зам. командира АЭ
780
Никулина Евдокия
командир эскадрильи
760
Парфенова Зоя
зам. командира АЭ
680
Руднева Евгения (посмертно)
штурман полка
645
Санфирова Ольга (посмертно)
командир эскадрильи
630 [144]
Макарова Татьяна (посмертно)
командир звена
628
Носаль Евдокия (посмертно)
командир звена
354
Герои России
Сумарокова Татьяна
штурман эскадрильи
725
Акимова Александра
штурман эскадрильи
680
Сейчас мы понимаем, что слишком требовательными и жесткими были к себе. Формально, по положению о наградах, к званию Героя Советского Союза можно представить летчика или штурмана, сделавшего на самолете По-2 более 500 успешных ночных боевых вылетов. Сколько таких было в полку? Более 30, а может быть, 40 человек. Однако мы представляли только тех, у которых счет вылетов был в районе 800. Учитывалось при этом и личное мужество, и эффективность бомбовых ударов, и дисциплина.
20 экипажей вылетели на фронт из Энгельса – 40 летчиков и штурманов, из них 23 стали Героями, восемь погибли, не успев много повоевать, некоторые меньше летали из-за ранения. Из пополнения [145] лишь Марта Сыртланова и Саша Акимова сумели догнать «старичков».
Семь человек сделали более чем по 900 боевых вылетов, семь – более 800, пять – больше 700. Из Героев только у Носаль было 354, погибшие, конечно, имели меньше вылетов, чем оставшиеся в живых. Сейчас точные цифры уже не имеют значения, потому что по существу все девушки были героями войны.
Разве не герой молодой летчик Соня Рогова, сгоревшая над «Голубой линией»? Какое мужество надо было иметь, чтобы добровольно оставить двухлетнюю дочку бабушке и уйти на передовую! А Галя Докутович, освобожденная врачами от воинской службы после ранения, скрывшая от нас это освобождение и летавшая с непрерывной болью. А Сима Амосова? Она сделала 500 вылетов, хотя последние два года была заместителем командира полка по летной части и не должна была столько летать. А десятки наших механиков и вооруженцев, которым мало было их ежедневного тяжкого труда и они переучивались на штурманов, чтобы летать и бомбить…
И конечно, к героям войны надо причислить нашего командира полка Е. Д. Бершанскую, сформировавшую наш коллектив, воспитавшую его. Особенная честность, требовательность по отношению к себе и другим – вот качества Бершанской, которым мы обязаны тем, что наш полк провоевал так, как он провоевал. Почти все ночи она была на старте, в погоду и непогоду, и ее руководство полетами, умение максимально использовать темное ночное время, ее идея строительства деревянных аэродромов, переход на бригадный метод обслуживания полетов, обучение новых летчиков и штурманов одновременно с боевой работой и многое другое позволили сделать нам так много боевых вылетов. Спокойная и выдержанная, открытая к печалям своих подчиненных, всегда помогавшая им…
Бершанская была награждена двумя полководческими орденами: орденом Суворова III степени и орденом Александра Невского. Не единственная ли женщина в стране? Кроме того, она имела два ордена Красного Знамени, Отечественной войны II степени и «Знак Почета»…
В Краснодаре и Керчи есть улицы имени Бершанской. Она является почетным гражданином г. Краснодара…
И все– таки это было несправедливо -не представить ее к званию Героя. Она мало летала сама, только по разрешению командира [146] дивизии при очень сложной обстановке над целью, ведь ее личный вылет не имел значения: радио на машинах не было, вести за собой ночью полк она не могла. Важнее всего было ее личное руководство полетами на старте, оперативное управление боевой работой.
А разве другие командиры не награждались за подвиги их частей? После войны мы безрезультатно писали об этом в правительство. Зато похоронили Бершанскую на Новодевичьем кладбище. Помогла Валентина Терешкова, к которой я обратилась…
32 девушки погибли в нашем полку. Среди них и те, кто заживо сгорел в самолете, был сбит над целью, и те, кто погиб в авиакатастрофе или умер от болезни. Но это все наши военные потери.