Текст книги " Нас называли ночными ведьмами"

ЮЛЕ

Ты стоишь, обласканная ветром,

С раскрасневшимся смеющимся лицом.

Как живая смотришь на портрете

С черным трауром обведенным кольцом.

Слышно было каждую минутку

Голос чистый, звонкий, молодой,

«Ты успокой меня, скажи, что это шутка»…

Но ты ушла и смолкнул голос твой.

Не споешь, не улыбнешься славно,

Не станцуешь весело в кругу, -

С нами ты была совсем недавно,

Я забыть тебя живую не могу.

Как березка свежая и стройная,

Вся – веселье, юность, солнца свет.

Ты навек уснула сном спокойным,

На земле прожив лишь двадцать лет.

* * *

У Кати Доспановой были сломаны обе ноги. Она буквально воскресала из мертвых. Всю закованную в гипс ее привезли в Ессентуки. Через некоторое время рентген показал, что сращение костей идет неправильно. Ломали гипс, правили кости… На долю маленькой Катюши выпало столько страданий.

Однако воля к жизни победила. Месяца через три Катя Доспанова вернулась в полк и вскоре стала опять летать на боевые задания, [70] превозмогая сильные боли. Поэтому нам все же пришлось потом перевести ее на штабную работу.

Катюша Доспанова (Хиваз – по-казахски) – студентка медицинского института, единственная казашка в нашем полку, и скорее всего – единственная девушка из Казахстана, летавшая в качестве штурмана на боевые задания… Так хорошо, высоким чистым голоском пела она национальные песни.

Кто– то был виноват в этой катастрофе, отвлекся, не разглядел силуэт идущей впереди машины. И мы заплатили за это тремя жизнями…

А вскоре произошла еще одна трагедия.

* * *

Женя Руднева писала в своем дневнике:

« 24 апреля

Вчера утром прихожу к штурманам, собирающимся бомбить, поругала их за отсутствие ветрочетов и спрашиваю Нину Ульяненко: "Да, Нина, ты была на полетах, как там, все в порядке?" Нина странно взглянула на меня и каким-то чересчур спокойным голосом спрашивает: "Что – все в порядке?"

– Ну, все благополучно?

– Дусю Носаль убили. Мессершмит. У Новороссийска…

Я только спросила, кто штурман. "Каширина. Привела самолет и посадила"». Да, у нас всякий раз что-то новенькое. И обычно всякие происшествия на старте бывают без меня. Дуся, Дуся… Рана в висок и затылок, лежит как живая… А ее Грицко в Чкалове…

А Иринка молодец – ведь Дуся навалилась на ручку в первой кабине, Ира привставала, оттягивала ее за воротник и с большим трудом вела самолет. Все еще надеялась, что она в обмороке… [71]

Что бы я вчера ни делала, все время думала о Дусе. Но не так, как это было год назад. Теперь мне стало гораздо тяжелее, Дусю я знала близко, но сама я, как и все, стала другой: суше, черствее. Ни слезинки. Война. Только позавчера летала я на эту цель с Люсей Клопковой… Утром мы с ней со смехом выпили за то, что нас не подбили: мы слышали под плоскостями разрывы зениток, но они нас не достали…»

* * *

Дусю Носаль война застала в родильном доме. При бомбежке был убит ее маленький сын… Она приехала к нам, летала блестяще, а на приборной доске ее самолета всегда был прикреплен портрет ее мужа, тоже летчика – Грицко, так с ним и летала. Дусю первой мы представили к званию Героя Советского Союза…

А Иру Каширину наградили орденом Красного Знамени. Погибла она позже, в ночь на 1 августа, когда мы летали на «Голубую линию».

* * *

После Пашковской полк перелетел в большую кубанскую станицу Ивановскую и довольно долго – с мая до сентября 1943 года – летал из нее. Жили в центре села – в школе, спали на нарах. Часть состава – в ближайших домиках у хозяек. Самолеты стояли вдоль широкой улицы, ведущей к взлетной площадке, хвосты машин прятались под густыми деревьями палисадников. В этой же станице стоял и полк Бочарова, «братский» полк на самолетах По-2. Обслуживал нас один БАО. Мы принимали участие в наступательных операциях по прорыву оборонительной линии противника – «Голубой линии» – на Таманском полуострове и в боевых действиях по освобождению Новороссийска.

В Ивановской у нас был большой праздник – 10 июня нам вручали Гвардейское знамя. Приехали Вершинин и член Военного совета фронта Фоминых. Бершанская прочла гвардейскую клятву, потом поцеловала знамя. Строй полка повторял за ней «Клянусь! Пока видят наши глаза, пока бьются наши сердца и действуют наши руки, беспощадно истреблять фашистских захватчиков». Кричали «Ура!».

Знаменосцем полка мы назначили Наташу Меклин, помощниками – штурмана Иру Каширину и механика Катю Титову. Был торжественный обед. Мы чувствовали, что это наш праздник, только наш день! [72]

Наташа написала гимн полка, и мы пели:

На фронте встать в ряды передовые

Была для нас задача не легка.

Боритесь, девушки, подруги боевые,

За славу женского гвардейского полка.

Вперед лети

С огнем в груди.

Пусть знамя гвардии алеет впереди.

Врага найди,

В цель попади,

Фашистам от расплаты не уйти…

С тех пор, когда намечалась ночь «максимум», когда цели были определяющими, мы выносила знамя полка на старт, около него стоял часовой… К этому знамени потом были прикреплены два ордена – Красного Знамени и Суворова III степени. Сейчас оно хранится в Музее Советской Армии.

Наташа Меклин – красивая невысокая девушка с обаятельной улыбкой. Знаменосцем полка она оставалась до последних дней войны. Хорошо писала стихи: про бравого штурмана, молитву летчика, Юле, Гвардейский гимн полка. Мы выписывали их в свои тетрадочки из литературных журналов эскадрилий. [73]

Наташа, мягкая и выдержанная, в 1942 году пришла ко мне с просьбой назначить ее штурманом к Ире Себровой, «когда увидела ее одну, печальную и одинокую». Неуверенность в себе появилась у Иры после двух тяжелых аварий. Наташа сумела вернуть Ире веру в себя, их экипаж стал одним из лучших в полку. Около года летали они вместе, а дружили потом всю жизнь…

Оставив штурманскую должность, Наташа села в первую кабину летчика. Штурманы любили с ней летать, в ней не чувствовалось страха, она была спокойна и внимательна, умело выходила из прожекторов и обстрела. И если у Себровой к концу войны было 1004 боевых вылета, то Наташа имела 980. Это тоже было больше, чем у других…

В Ивановской же произошло с нами чрезвычайное происшествие. Во время боев на Таманском полуострове Отдельной Приморской Армией командовал легендарный генерал Иван Ефимович Петров, герой обороны Одессы и Севастополя. Он не смог приехать к нам, когда полку вручали Гвардейское знамя, был занят. Встреча наша произошла несколько позже…

В тот июньский день после ночных полетов летный состав отдыхал, механики сидели на моторах: чистили, смазывали, чинили, были все в бензине и масле. В землянке командного пункта находились только двое дежурных: от полка Бочарова и от нас.

Случайно (потом говорили, что водитель заблудился) машина с командующим выскочила на наш аэродром, подъехала к КП (опять-таки злые языки рассказывали, что какая-то девушка из БАО не поприветствовала генерала и на его замечание ответила, что она первая с незнакомыми мужчинами не здоровается)…

Генерал Петров вышел и объявил боевую тревогу… Принял ее дежурный от Бочарова, передал в свой штаб, и братцы начали собираться.

А наши кукурузники, на хвостах которых уже был изображен гвардейский значок, и не шевелились. Петров выразил удивление, и только после этого наша дежурная срочно передала сигнал тревоги к нам в штаб. Никогда, ни после этого события, ни до него, днем нам не объявляли тревогу: поднять в воздух полки По-2 в то время, когда ходили немецкие самолеты, казалось невозможным. Поэтому мы к боевой тревоге не были готовы. БАО не смог быстро подать машины к общежитию, чтобы привезти летный состав на аэродром. Кто-то прибежал сам, кого-то привезли. Бершанская распределяла зоны, куда взлетать… [74]

Полк взлетел, потом, по сигналу ракеты, сел. Петров стоял на старте, велел привезти мишени, и вылезавшие из самолетов экипажи стреляли по ним. Я видела, как у девушек дрожали руки… Генерал выстрелил сам, все пули в центре: «Вот как надо стрелять». Потом было построение частей. Отдельно – БАО, полк Бочарова, наш полк.

Перед строем БАО Петров снял его командира, объявил выговор Бочарову перед строем его полка! Потом подошел к нам.

Конечно, я понимаю, что строевое впечатление мы производили так себе, ниже среднего – механики в серых грязных комбинезонах, летчики – кто в строевой форме, кто в комбинезоне… У кого-то Петров проверил, как затянут ремень, – ему не понравилось, и он показал, как надо: «Вот такой должна быть заправка», – а потом произнес гневную речь…

Он говорил о том, что на нас навешали ордена за красивые глаза, что никогда не получить бы нам гвардейского звания, если б он видел нас раньше. Он был контужен, голова его дрожала… [75]

Петров велел нам вырыть себе землянки и жить на аэродроме, приказал заниматься строевой подготовкой и стрельбой, объявил Бершанской выговор и уехал… Кажется, поехал прямо к Вершинину.

Летчики стали заруливать самолеты «по хатам», а командование село на травку в саду и стало обсуждать, что же нам делать дальше.

У меня вдруг до боли стали чесаться коленки, не было сил терпеть, майор дала свою машину, и повезли меня в санчасть. Оказался резкий приступ крапивницы на нервной почве, красные пятна слились в единую багровую нашлепку. Сделали внутривенное вливание и уложили…

По рассказу Петрова был издан приказ Вершинина. В нем было написано, как долго полки собирались по тревоге, какая плохая у нас строевая подготовка, объявлено по выговору командирам полков… И была там еще: «Грязные уши и шеи»… Приказ по всему фронту, где ни появись: «Так вы из того полка, где грязные уши и шеи?…»

Землянок на аэродроме для нас не построили, но прислали капитана, который занимался с нами строевой подготовкой… [76]

Вот тогда и написала Наташа Меклин «Молитву летчика»:

Господи, избавь нас от строевой,

Дай нам цель на передовой,

Пошли нам боевую задачу

И лунную ночь в придачу…

Выведи из ада в рай,

Дай бомбить передний край,

И чтоб долго нас не мучить,

Ты пошли нам склад с горючим…

Галя Докутович записала в дневнике: «Какой стыд для нашего полка! А в основном хорошо. Хватит гладить нас по головке и называть самыми красивыми. Разбаловали!»

Женя Руднева была еще решительнее: «Наконец нам сказали правду в глаза». Женя! Она была такая… не от мира сего.

Забегая вперед, надо сказать, что мы потом неоднократно встречались с Петровым и стали его лучшими друзьями. Он улыбался нашим девушкам, когда встретил их на рекогносцировке на передовой… Запомнил фамилии: «Ну как, Смирнова, все козлишь?»

Дважды приезжал Петров к нам в Пересыпь. Первый раз неожиданно: мы с Бершанской примеряли новые брюки на вещевом складе в соседней станице, когда нам сообщили об этом. Не помню, как мы вылезли из брюк, сели в машину и примчались в Пересыпь. Командующий ходил по аэродрому – один! Сказал Бершанской: «Тревоги не объявлял, а они все вылетели!» Полк по ракете посадили… Построили… Петров проверил заправку, постреляли… Командующий предложил объявить конкурс по стрельбе среди летных полков: «Вы все мужские полки победите».

Незадолго перед этим мы судили судом чести{11} одного нашего штурмана: она отказывалась стоять часовой у знамени. Приговорили ее к лишению офицерского звания. На вопрос Петрова о происшествиях в полку Бершанская рассказала про это. Он вызвал виновницу из строя и снял с ее плеч погоны. Как она не умерла… Кстати, это разжалование не было оформлено приказом по фронту, и пришлось нам самим через месяц «возвращать» ей звание за «успешную боевую работу». Кажется, она так и не узнала, что на самом деле, формально, никогда звания не лишалась. Но из полка потом ушла… [77]

В тот раз Петров остался полком доволен и долго стыдил нашего повара из БАО за то, что девчонки летают, а он, мужик, мясо держит не там, где положено…

И еще раз приехал Петров в наш полк 7 ноября 1943 года. Собрал в помещении нашего штаба генералитет фронта и ВВС, наш полк и устроил нам праздник. Я не была на нем, так как получила на две недели отпуск и улетела в Москву, к маме…

Когда назначили генерала Петрова командующим Западным фронтом, то он просил, чтобы наш полк после освобождения Крыма тоже перевели к нему. Нас перевели на Запад, когда закончились бои в Севастополе, но командование Западным фронтом принял генерал Захаров, потом фронт стал 2-м Белорусским. Командовал им К. К. Рокоссовский.

Больше мы Петрова не видели, но запомнили навсегда…

* * *

Бесстрашный смелый летчик, командир эскадрильи Маша Смирнова, впоследствии Герой Советского Союза, 22 сентября 1943 года первая сделала свой 500-й вылет. Мы и попраздновали по этому поводу… Внешне Маша походила на мальчика-подростка. Небольшого роста, затянутая в талии так, что, казалось, вот-вот переломится, краснощекая, круглолицая, с голубыми открытыми глазами, всегда аккуратная до мелочей. Маша летала в нашем полку со дня его формирования и до конца войны. В эскадрилье ее уважали и побаивались. Она была требовательна и справедлива.

Я всегда удивлялась, почему не бледнеют ее щеки от долгих бессонных ночей. Ведь каждую ночь – полеты, каждое утро – тренировка молодых летчиков. Звание Героя она получила в первой пятерке: Носаль, Никулина, Руднева, Смирнова, Пасько.

На ее груди красовался орден Александра Невского. Редкий в нашем полку. [78]

Когда Машу увидели иностранные корреспонденты, они, глядя на ее юное лицо, не поверили, что она боевой летчик. Один из них, полагая, что его не поймут, сказал своим коллегам: «Навешали на девочку орденов и думают, что мы поверим!» Это было на 4-м антифашистском митинге в Москве в августе 1944 года. На нем выступала Бершанская…

Да и сегодня не верят в Англии и Америке, что был такой полк, что были такие девушки, что все это не агитка, а чистая правда, мне приходилось с этим сталкиваться, как и с вдруг возникшим огромным интересом к нам…

Самой страшной из наших боевых ночей была ночь на 1 августа 1943 года. Мы летали на «Голубую линию», которую немцы считали неприступной…

В первый вылет ушло 15 экипажей. Цель недалеко, видны прожектора, ловившие наши машины. Вдруг видим: вспыхнул самолет, медленно, огненным шаром падает. Смотрю по журналу вылетов, кто горит сейчас над целью… Возвращается первая машина, экипаж докладывает, что видели, как горел самолет в 22.18, возвращается другой экипаж, видели, как горела машина в 23.00, а зенитки не стреляли. Почему? И так четыре пожара в разное время. Вернулись из 15 только 11, те, которые поняли уже над целью, что немцы выпустили против нас ночных истребителей, потому и не стреляли зенитки, чтобы не сбить своих. Наша маленькая машина, пойманная лучами прожекторов, является такой прекрасной мишенью для истребителя, достаточно одного выстрела…

Девочки, выходя из прожекторов, стали резко терять высоту, уходить почти на бреющем, чего не могли истребители при их скоростях. Тем и спаслись, кто понял и успел. А восемь человек погибло – сгорело. Среди них Галя Докутович, летавшая с постоянной болью в позвоночнике, Ира Каширина, Соня Рогова, у которой оставалась двухлетняя дочь в тылу… Да все они, такие единственные и дорогие… [79]

Вот как эта ночь была описана в оперативной сводке.

«1 августа 1943 г.

1. Новых данных о действии войск противника перед СКФ (Северо-Кавказским фронтом) не поступало. Линия БС (боевого соприкосновения) без изменения.

2. В ночь на 1.8.43 г. полк имел задачу: "Уничтожать войска противника в населенных пунктах: Красный, Львовский, Трудовой, им. Луначарского".

3. Командир полка задачу решил выполнять одиночными самолетами с интервалом 20 мин. Маршрут прямой: аэродром – цель, высота действия 1300 метров, круг левый.

4. Всего произведено по заданным целям 15 самолето-вылетов. Налет – 14 часов 23 мин. Израсходовано боеприпасов: 8 ФАБ-50, 8 АО-25, 8 ампул с «КС», 12 САБ-3, 100 АО-2,5, 4 ЗАБ-100-40П.

В результате бомбардировочных ударов в п. им. Луначарского вызван большой очаг пожара, начавшийся сильным взрывом, и в п. Красный – 1 очаг пожара.

В районе боевых действий экипажи встретили активное противодействие со стороны ПВО противника, и главным образом со стороны его истребительной авиации и прожекторов.

С задания не вернулись 4 экипажа: Высоцкая, штурман Докутович; Крутова, штурман Саликова; Полунина, штурман Каширина; Рогова, штурман Сухорукова.

3 экипажа сбиты ИА и 1 предположительно огнем ЗА.

Задание выполнено не полностью. Вылет был прекращен распоряжением из штаба дивизии.

5. Место дислокации полка – Ивановская».

* * *

Первыми вылетали экипажи 2-й АЭ, командиром которых была в то время Таня Макарова.

Гашева вспоминает сейчас, что перед ними стояла задача – уничтожение прожекторов, вызывая их на себя, поэтому и погибли экипажи из 2-й АЭ.

* * *

Женя Руднева так писала об этой ночи в своем дневнике:

«ДНЕВНИК ПЕЧАЛЬНЫХ ДНЕЙ. РУДНЕВА Е. 1943 г.

1 августа

До меня, видимо, еще не все дошло, и могу писать. Подходит ко мне вчера Аня Высоцкая и жалуется, что ее опять назначили с [80] Лошмановой, что ей нужно дать более опытного штурмана. Кого? Во второй эскадрилье назначить некого, потому что Гашева летала с Никитиной. Может быть, взять штурмана из другой эскадрильи? Стоим с Таней Макаровой в столовой и размышляем. И тут мне в голову пришла роковая мысль – послать Натку с ее бывшим штурманом, а Аню с Докутович. Наташа сразу согласилась, Галя – с колебаниями. Встречаю Катю Рябову через несколько минут. "Ты за Галку не боишься?" – "Что ты! Я сама сделала с Высоцкой 6 полетов и полетела бы сегодня, но мне уж очень хочется с Рыжковой полететь. И, кроме того, ты ведь знаешь, как я люблю Галю, и на опасность я ее не послала бы". Ну, полетели. На моих глазах сожгли Женю Крутову с Леной Саликовой. Женя, Женя… Когда-то мы загадывали, что, может быть, придется вместе смотреть в глаза смерти. Я видела, как смерть подкрадывалась к Жене, но что я могла сделать?! Мы были уже над своей целью, но я направила Клаву на ближайший прожектор, один из семи, державших ее самолет. Сначала она маневрировала, потом загорелась плоскость, и я увидела только вспышку в воздухе от взрыва на земле.

На территории противника, недалеко от Киевской… Успели ли выбраться? И было ли кому выбираться? Мы с Клавой решили, что это Нина Ульяненко с Катей Тимченко. Женя, Женя… У меня дрожали руки и ноги, первый раз на моих глазах сгорел самолет… Машина у меня ходила по курсу как пьяная, но мне было не до нее.

Потом прилетела Дудина и доложила, что в 23.00 еще один самолет сгорел (Женя – в 22.18). Кто?? По порядку вылета – Высоцкая или Рогова. Сердце у меня похолодело. Я подбегала к каждому садящемуся самолету, но там Гали не было… Моя Галя не вернулась! Гады! Изверги! Кроме того, не вернулись Рогова-Сухорукова [81] и Полунина-Каширина. У Роговой рвались ракеты во второй кабине, она беспорядочно падала. Полунину сбили зенитки. Первых трех – истребитель. О первых трех не сообщили наземники. Пустота, пустота в сердце… Кончено…

15 августа

Теперь, когда Гали нет и она никогда не вернется… ой, как это жутко звучит, жизнерадостная моя Галочка! Это слишком жестоко. Я ношу ее фотографию в партбилете, я не могу переложить ее в маленький белый конвертик, куда я уже положила Женю – с такой болью в душе я похоронила и этого своего друга. А с Галкой я никак не решусь расстаться……Но ведь Галя была у тебя только одна, да и ту ты сама послала на смерть, товарищ штурман полка…»

* * *

Родным мы должны были сообщить, что девушки «пропали без вести». Мы понимали, что они не могли остаться живыми, но прямых доказательств не было.

И только после войны Рачкевич поехала в эти места и нашла могилы сгоревших девушек, которых похоронили местные жители.

Их захоронили в п. Красном, там же погребен и экипаж Белкиной-Фроловой, сбитый несколько раньше.

Стоит теперь памятник, и на нем 10 фамилий…

А в 2003 году вышла книга Михаила Зефирова «Асы люфтваффе, ночные истребители». И вот через 60 лет мы прочитали, что все 3 наших самолета сбил летчик Йозеф Коциок на истребителе Bf-110. Узнали мы, что немецкие летчики понимали: наши маленькие По-2 приносили им много неприятностей. Из-за небольшой скорости и низкой высоты полета их было очень трудно засечь бортовыми радарами и трудно сбить, приходилось убирать газ, выпускать шасси, снижая скорость своего самолета хотя бы до 200 км/час.

Кроме того, снаряды могли просто пробить насквозь полотняную обшивку По-2, не причинив особого вреда, поэтому, чтобы наверняка сбить эту «швейную машинку» (Nahmaschinen – называли их немцы из-за несильного тарахтения мотора), надо было попасть в двигатель или в пилота.

Поэтому летчик Йозеф Коциок гордился тем, что за одну ночь сбил три машины По-2. Сам он погиб ночью с 26 на 27 сентября 1943 года, когда его самолет столкнулся со сбитым советским самолетом… [82]

Я говорила с автором книги М. Зефировым, и он спросил меня: «А что сталось со сбитыми экипажами?» – «Они сгорели живыми в воздухе вместе со своими машинами. Парашютов в то время у нас не было».

* * *

Девушки нашего полка вместе с мужчинами-летчиками участвовали в освобождении Новороссийска. Когда началось наше решительное наступление на Новороссийск, то в помощь наземным войскам и десанту морской пехоты направлялась авиация, в том числе 8 экипажей из нашего полка. Руководила группой Серафима Амосова – зам. командира полка. Стояли наши летчики на той же площадке, что и морская авиационная часть. Они уступили девушкам две свои землянки и с большим интересом наблюдали, как они работают, как бомбы вешают, как ночью непрерывно уходят на цель. Надо сказать, цель сложную. Маршрут проходил или над [83] морем, или над горами и ущельями. Были очень сильные воздушные потоки. Каждый экипаж успевал за ночь сделать 6-10 боевых вылетов. Аэродром находился близко от передовой, в зоне, достижимой для корабельной артиллерии противника.

Наступила последняя ночь перед штурмом Новороссийска, ночь с 15 на 16 сентября. Получив боевую задачу, летчики вырулили на старт. На командном пункте аэродрома присутствовало командование воздушной и наземной Армий. Все находились в напряженном ожидании, нетерпеливо посматривали на часы. И вдруг вокруг вспыхнули тысячи огней, все загремело, загрохотало. Несколько минут продолжалась артиллерийская подготовка. Казалось, горы тоже гудели, земля дрожала.

Это была незабываемая, страшная и вместе с тем захватывающая картина. По окончании артподготовки полк получил приказ на вылет. Всю ночь самолеты подавляли очаги сопротивления противника, и на рассвете поступил приказ: разбомбить штаб фашистских войск, расположенный в центре Новороссийска у городской площади, и экипажи полетели вновь. Штаб был уничтожен.

Когда вернулись, прочли радиограмму, полученную с передовой, от моряков, сражавшихся на земле: «Благодарим братишек-ночников за поддержку с воздуха». Они и не знали, что вместе с «братишками» летали и «сестренки»…

Опыт боев за освобождение Новороссийска, опыт совместной работы наземных войск и ночных бомбардировщиков очень пригодился при форсировании Керченского пролива, при создании плацдарма уже на Крымском берегу, а потом и на Одере, а потом и на Висле.

* * *

Не было мужчин в нашем полку. Но однажды на Кубани Армия прикомандировала к нам радиотехника. Была острая необходимость установить радиосвязь хотя бы с одним самолетом – разведчиком погоды, чтобы летчик мог сообщить в полк о метеообстановке над целью, о возможности начать полеты. Иначе надо было ждать его возвращения и упускать возможное время работы. Ведь все годы – одна основная цель: сделать больше вылетов. Фамилия техника была Куршин, не то женская, не то мужская, как у нашего техника – Корсун. Невысокий скромный парень. Очень стеснялся наших активных девочек. В столовую ходил всегда один, после того, как все 200 человек уже поели. И все бы ничего, да вот выдали ему на продскладе БАО женское белье (а тогда уже выдавали нам не только кальсоны)… [84]

И тут Куршин не стерпел. Заявил командиру, что все равно радиосвязь установить он не сможет, слишком трудно на нашем самолете, поэтому просит откомандировать его обратно! Так и сделали…

Со станицей Ивановской у меня связано еще одно переживание. 10 сентября вызвали меня утром в штаб дивизии, которая находилась в станице Старотиторовской. Я взяла дежурный самолет с летчиком. Полетели. Не очень приятно на Кубани днем лететь, ходят немецкие истребители. Ну и шли мы бреющим, низко-низко над землей, мне даже было не очень приятно и как-то напряженно. Впереди показался какой-то поселок, а перед ним невысокий курган и речушка. Летчик мой поднялась повыше, я расслабилась, и тут вдруг удар мотором о какое-то препятствие. Летчик развернула машину вправо, чтобы не шлепнуться на дома. Самолет пошел над кукурузным полем, скапотировал, и мы вывалились из кабин вверх ногами. Скорее всего были не привязаны. Стукнулись головами о землю… Когда опомнились, летчик высказала мне, что она думает обо мне, что сидела я в кабине, как пешка… И я пошла [85] в дивизию – километров десять от места аварии. Когда дошла, узнала, что нас уже ищут. Машина была полностью разбита и в кукурузе ее не было видно.

Взял меня полковник, заместитель командира дивизии по летной части в легковой автомобиль, поехали. День жаркий, дышать нечем. Пилот ждет у самолета. Говорит: «Я ходила на курган, там стоит здоровый белый столб, мы его не разглядели и врезались в него». А мне мигает одним глазом. «А рядом большая бахча с дынями, меня сторож угостил…»

Полковнику было жарко лезть на высотку, и мы поехали на бахчу, а потом в полк…

Так в акте и фигурировал белый столб. Только потом мне летчик рассказала, что врезались мы в землю, так мотором ее и пропахали. Но если бы это было установлено, оргвыводы могли быть другими, а так – столб белый, можно и не заметить. Дали нам все-таки по выговору за «неосмотрительность».

У меня еще долго болела голова, и наш полковой врач Ольга Жуковская поила меня какими-то таблетками… [86]

* * *

Из дневников Жени Рудневой:

«…Сделали два полета на машине капитана Амосовой. Только я настроилась идти на 400-й вылет, как вдруг капитан объявляет, что у Жигуленко испортился мотор, надо отдать ей машину. Я доложила Елениной, а потом легла на подножку нашей "кибитки" и у меня нечаянно пошли слезы, а уж раз пошли, то остановить их – трудное дело…

…Объявили "максимум". Мне предложили лететь с Рыжковой, но полетела Рая Аронова. Я решила лететь с Надей Поповой во второй полет. Дина с Лелей летели первыми. С земли мы видели шквальный пулеметный огонь. Первой села Надя, а Дины и Наташи не было. Наташа пришла пятой, отходила от цели, набирала высоту. Мне было очень тревожно. В пути я спрашивала: "Надя, как ты думаешь, что с ними?" – "У меня хорошие предчувствия, они будут дома".

Бомбить нужно было по живой силе в двух километрах от совхоза Н. Греческого… Вдруг включились прожектора. Много, слепят. 4 минуты держали нас прожектора, а показалось – 4 часа, не стреляли, но в воздухе ходил фриц и давал ракеты. Опять подкрались, взяли курс, но прожектора схватили моментально. Но мы все-таки решили идти, чуть маневрируя. Через минуту я сбросила бомбы. А всего в этот заход прожектора держали нас 8 минут.

Стали на курс, и я повела самолет. Надя развлекала меня – вылезла из самолета, свесила ноги и смеется…

А прилетели, Катя говорит: "Никулиной нет и Белкиной тоже". Разве опишешь все это? Как будто все оборвалось…

…22– го утром я с майором поехала к Дине в Краснодар… Дина доложила о выполнении задания, а я даже подойти к ней не могла -полились слезы. У Дины – рана в голень навылет, у Лели – осколок в мякоти бедра, она потеряла много крови. Сели они прямо к полевому госпиталю на дорогу. Динка – просто герой – так хладнокровно посадить машину! Предварительно она сбила пламя, но мог загореться мотор, потому что тек бензин. У Лели было шоковое состояние…

…Положили мы девушек в санитарный самолет, он взлетел. Пока у него мотор не запускался, я пробралась к окошку Дининой кабинки…

…Мы были разведчиками, ходили парой на дорогу, в самое пекло, ну и разведали: в Молдаванском одну фару, а северо-западнее Русского – две, только попытались после бомбометания в Русском пойти туда, тут нас и схватили. Стояла сплошная стена огня, из [87] прожекторов мы ни на минуту не выходили. Ходить вправо или влево было бесполезно. Ира маневрировала скоростью и высотой – терять ее можно было, потому что шли домой с попутным ветром. Когда она один раз "пикнула", у Натки с Полинкой создалось впечатление, что мы падаем. Они, бедняжки, всю дорогу переживали. Я только тогда все по-настоящему осознала, когда мы зарулили, я еще не успела вылезти из кабины, а Ира – выключить мотор, как подбегает Полинка и отчаянным голосом спрашивает: "Кто прилетел?", а Натка уже стояла около Иры. Я поцеловала сначала Иру, потом Полинку и все пошли докладывать… На второй вылет генерал Федоров разведку отменил…»

* * *

Надежда Попова – Надя – красивая, яркая девушка с веселым, смеющимся лицом, летавшая азартно и смело. Могла, например, во время полета вылезти из кабины, и сидеть, свесив ноги, отвлекая Женю от страха за Никулину… Летала она с самого начала с Катей Рябовой – круглолицей, жизнерадостной студенткой с мехмата МГУ. Экипаж был безотказный, смелый, не боялся сложных метеоусловий и жесткой обстановки над целью. Начинала войну Надя командиром звена, была зам. командира эскадрильи, потом стала командиром 2-й авиаэскадрильи. [88]