Текст книги "Тонкая нить предназначения"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Но чтобы быть уверенной, надо заглянуть внутрь! Тогда и скажешь, была ты тут или нет, – бодро подвел итог Алексей.

Однако, к его великому огорчению и тихой радости Марины, внутрь попасть им не удалось: дверь оказалась так крепко заколочена, что открыть ее Алексею не удалось. Окна на первом этаже были закрыты фанерой, выламывать ее они, конечно, не стали. И ничего не оставалось, как покружить вокруг главного здания и сделать побольше снимков. Пока Алексей наводил камеру на очередную лепнину, Марина со скучающим видом рассматривала окна второго этажа – те, в которых еще виднелись стекла. Усадьба ей уже надоела, хотелось домой – лежать на тахте и читать детектив. О том, что до дома идти пешком целый час, она старалась не думать.

– Ты скоро? – нетерпеливо спросила она, увидев, что Алексей снова снимает терраску на широком козырьке над главным входом.

– Сейчас-сейчас… – рассеянно пробормотал он, примериваясь для нового кадра.

Марина не успела рассердиться, потому что в этот момент в том окне, на которое она машинально перевела взгляд, вдруг показалось чье-то лицо – белое, как лепнина, с искаженными, будто размытыми, чертами и с редкими, топорщимися в разные стороны волосами на почти голом черепе. Онемев и оцепенев от ужаса, девушка смотрела на это лицо, не в силах отвести от него взгляда, а оно уставилось на нее провалами глаз, в которых клубилась бездонная темнота. И не просто рассматривало девушку, а будто вглядывалось ей в душу, выстуживая ее своим взглядом и превращая горячую кровь в кристаллики льда. Сколько это продолжалось, Марина не могла сказать, – может быть, всего долю секунды, а может, целую вечность. Оцепенение отпустило ее так же внезапно, как накатило, и Марина закричала – от ужаса и неожиданной боли, пронзившей тело. Боль была такая, как если бы остроугольные кристаллы льда, в которые будто превратилась ее кровь, вспороли изнутри вены и артерии.

– Ты чего?! – испуганно подскочил на месте Алексей и бросился к ней, трясущейся рукой указывающей на окно на втором этаже. К сожалению, он замешкался всего на пару мгновений, не сразу поняв, что от него хотят, но этого времени хватило на то, чтобы лицо исчезло во мраке здания. Когда мужчина поднял взгляд, в окне уже никого не было.

– Идем отсюда! Немедленно!

Марина вдруг сорвалась с места и, не оглядываясь, бегом кинулась прочь от усадьбы. Алексей догнал ее уже возле какой-то беседки и остановил, резко положив ладонь на плечо.

– Что случилось?

– А ты не видел?!

– Нет.

– И слава богу, что не видел! Я думала, у меня от страха все внутренности разорвутся. И они едва не разорвались. Это было больно – по-настоящему! – Из ее сумбурных объяснений Алексей ничего не понял, но Марина стояла перед ним с бледным от пережитого ужаса лицом и потирала, будто они и правда болели, то одну руку, то другую.

– Хочешь чаю? Немного осталось, – предложил мужчина, заметив, что она передернула плечами, будто от холода.

– Хочу. Но не здесь. Говорила же, что мне тут не нравится!

– Так что тебя напугало?

– Лицо. В окне было лицо. Кто-то смотрел на нас из здания. Вернее, на меня.

– Там никого быть не может, Марина. Ты же видела, здание прочно закрыто.

– И все же там кто-то был!

Алексей лишь скептически поджал губы.

– Так и знала, что ты мне не поверишь. Если бы ты увидел эту рожу, то не кривился так!

– Хорошо, допустим… Допустим, там кто-то был, хоть это и невозможно! Ладно, ладно, возможно… Но не призрак же. Это мог быть какой-то бездомный, который забрался каким-то образом в усадьбу. Может, он живет там. И выйти не может. Или, наоборот, знает лазейку, которую мы не нашли.

– И хорошо, что не нашли! – вырвалось у Марины. Но предположение о забравшемся в усадьбу бездомном ее немного успокоило.

III

Олеся проснулась как обычно, в половине восьмого. Ярослав уже уехал. Вчера за ужином он с восторгом рассказывал о запланированных на это утро съемках за городом на заброшенном заводе. Олесе его азарт был понятен, но восторгов она не разделяла: ее удивляло, что кому-то нравится позировать в уснувших навсегда цехах среди голых кирпичных стен, строительного мусора и проржавевшего оборудования. Ей не нравилось окружать себя «мертвыми» вещами, даже срезанные цветы не любила. Никогда не хранила опустевшие баночки, флакончики, коробки и тут же выбрасывала чашку, если на той появлялся скол. Ярослав частенько подтрунивал над этим ее «пунктиком» избавляться от потерявших презентабельный вид вещей, иногда сердился, когда его застиранная, но любимая майка отправлялась в мусорный мешок. Но Олеся оставалась непреклонной: у любого предмета – ограниченный срок действия, они накапливают энергию хозяина и обмениваются ею с ним. Когда появляются трещины, дыры и сколы, значит, вещь свое отслужила. У Ярослава же к старому и ломаному была, наоборот, особая страсть: в гараже хранилась целая коллекция неработающих фотоаппаратов, радиоприемников и часов прошлого века. А недавно он притащил откуда-то два толстых пыльных альбома с пожелтевшими чужими фотографиями и спрятал у себя в комнате, оправдывая покупку желанием сделать фотосессии в старинном стиле. Так стоит ли удивляться, что он с таким восторгом отправился снимать на заброшенный завод? Впрочем, его отъезд Олесе был сегодня только на руку.

Звонить в архив было рано, поэтому утро началось, как обычно, с лечебной гимнастики, прохладного душа и неторопливого завтрака, состоявшего из поджаренных на сливочном масле гренок и душистого сладкого чая. Гренки к завтраку когда-то готовила мама, и аромат подрумяненного на сковороде хлеба каждый раз возвращал Олесю в те времена, когда в их квартире было многоголосно, радостно, немного тесно, но очень счастливо. Продолжая традицию, девушка всегда завтракала на кухне, хоть частенько и в одиночестве, потому что Ярослав жил в своем ритме и нередко предпочитал есть прямо за своим компьютером во время работы.

Закончив завтрак, Олеся взглянула на часы и взяла мобильный. Трубку долго не брали. Но наконец на том конце провода раздалось недовольное и сухое «Алло!». Скорей всего служащая только пришла на работу, успела поставить чайник и бросить в чашку заварочный пакетик, но ее тут же отвлекли рабочим звонком. Однако, несмотря на раздраженное приветствие, женщина терпеливо ответила на вопросы, объяснила, как оформить запрос и на какой адрес его отправить. Олеся принесла на кухню свой ноутбук и, не откладывая дела в долгий ящик, составила письмо. К запросу об исторической справке и первых владельцах имения она присовокупила вопросы, касающиеся того периода, когда в усадьбе открыли санаторий для детей с проблемами опорно-двигательного аппарата. Отправив и-мэйл, девушка налила себе еще одну чашку чая и вновь села за стол. Новых сообщений не было, на форуме тот человек, от которого она ожидала ответа, не появился. Олеся вздохнула и открыла страницу поисковика. Историю приходилось составлять самой, выискивая короткие упоминания нужного места, «просеивая», будто песок в поисках золотых крупинок, сведения на сотнях страниц, тщательно всматриваясь в детали каждой выброшенной по запросу поисковика фотографии – та или не та. Разматывать этот клубок было непросто: нити чаще всего были обрывочные и короткие. Слишком уж мало информации об интересующем ее месте содержалось даже в Сети, лишь общие сведения, без нужных Олесе деталей. Оставалось надеяться на ответ из архива.

В эти дни она столько думала о том, что могло случиться в усадьбе в начале прошлого века, что невольно принялась визуализировать образы и лица и додумывать те моменты, которых ей так не хватало. Воображение у нее всегда было живое, Олеся даже стала опасаться, что, увлекшись и поверив в «свою» историю, отойдет от фактов и пойдет по ложному пути. И все же не могла избежать искушения в отдельный файл заносить то, что рисовало воображение. Основываясь, конечно, на фактах. И так у нее выходила своя история, наполненная деталями.

1912 год. Поместье Соловьево

– Отец, вы звали?

Дарья робко переступила порог погруженной в полумрак комнаты и замерла в ожидании ответа. Спальня в очередной раз показалась ей чужой из-за задернутых тяжелых портьер, не пропускающих солнечного света, и тяжелого запаха болезни – микстур, пота, несвежего белья.

– Да. Проходи, доченька, – ответил ей больной сухим и безжизненным, словно треск сучьев, голосом. Но вначале Дарья услышала, как заскрипели под тяжестью его тела пружины, как вырвался из груди то ли стон, то ли хрип, перешедший в короткий кашель. И девушке на ум невольно пришло сравнение со старыми напольными часами, стоявшими когда-то в столовой: те тоже, прежде чем пробить нужный час, скрипели пружинами, хрипели, затем разряжались отрывистыми, будто покашливания, звуками, которые наконец-то сменял бой. Часы, безнадежно сломавшиеся, уже давно куда-то увезли, и судьбу их Дарья не знала. Но помнила, что перед тем, как окончательно стать, часы будто сошли с ума: стрелки завертелись в бешеном темпе, хрипы и стоны, перемежающиеся боем, раздавались каждую четверть часа. А затем часы вздрогнули несколько раз, будто в агонии, завибрировали всем корпусом в потугах разразиться боем, но только лишь тихо скрипнули и навсегда замолчали.

Дарья подошла к темнеющей в сумраке кровати, напоминающей остов небольшой парусной лодки, только со сломанной мачтой и убранным парусом. Многое она бы отдала за то, чтобы отец вновь встал с постели, прошелся по дому знакомым твердым шагом, поскрипывая половицами, за шуршание свежей газеты в его руках во время утреннего чаепития. Тот, кто лежал на кровати, совсем не походил на ее сильного и крепкого родителя. Очертания тела, вырисовывающиеся под скомканным покрывалом, принадлежали высохшему старику, но никак не мужчине, пусть уже и находящемуся на пороге старения, но еще не вступившему в его активную фазу. Дарья молча придвинула стоявший у стены стул к постели и присела на краешек, смиренно сложив ладони на коленях. Отец ослабел настолько, что лишь слегка смог повернуть к ней голову.

– Доченька, послушай… Времени мне осталось мало… – начал он и вновь зашелся натужным кашлем. Белая, будто испачканная в муке рука метнулась к горлу, но на полпути бессильно упала опять на постель.

– Платок… Дай платок, – прорвался сквозь кашель сип. Дарья поспешно поднесла к губам отца белоснежный платок, выхваченный из кармана. После того как приступ оборвался, девушка нежно обтерла губы больного чистым, не испачканным кровавыми пятнами уголком, а затем намочила в серебряном тазу, стоявшем у окна на маленьком столике, полотенце и положила на пылающий лоб отца.

– Спасибо, милая… Послушай меня. Не доживу до утра… Страшно мне тебя оставлять одну. Времена, чувствую, грядут смутные.

– Отец…

– Не перебивай, – попросил умирающий, и в его слабом голосе прорезались знакомые твердые нотки, которыми в бывалые времена он отдавал указания дворовым и кучеру. – Одну я тебя не оставлю. Андрей Алексеич о тебе позаботится… Он мне обещал. И ты пообещай…

Больной замолчал, словно в неловкости, и Даша похолодела от угаданного, пусть и не произнесенного вслух, окончания фразы. Андрей Алексеевич Седов был приятелем отца, хоть дружбу водили они сравнительно недолго. О нем Дарья знала, что был он вдовцом, первая его жена, Ольга Владимировна Пустовецкая, скончалась через год после свадьбы. Был генерал небеден. В его распоряжении находилось два поместья, оба располагались в соседних областях. Но жить Седов предпочитал в Петербурге. «Не деревенский я житель, да и по долгу службы должен находиться в столице», – как-то обмолвился он за столом во время обеда, будучи у них в гостях. В последнее время генерал зачастил в деревню и в каждый свой приезд обязательно наведывался в гости. Приезжал всегда с подарками и гостинцами: Дарье привозил цветы и конфеты, отцу – книги. Нередко присылал свежую дичь. Отец охоту не уважал, а вот Седов – очень. Один раз даже привез в подарок шкуру убитого им медведя. Даша подарку не обрадовалась, но отец, чтобы не обижать дорогого гостя, велел постелить шкуру в своем кабинете возле маленького камина. С каждым визитом генерал стал задерживаться в их доме все дольше и дольше. И папа, к недовольству Даши, стал вести себя так, будто вступил с ним в сговор и в каждый визит под тем или иным предлогом ненадолго оставлял дочь с гостем наедине. Девушка сердилась про себя на отца, догадываясь, что тот задумал сватовство, но вслух никак не выказывала недовольства перед Андреем Алексеевичем, напротив, старалась быть с ним любезной. Ей уже исполнилось девятнадцать, красавицей она не была и иллюзий, что к ней посватается красивый молодой человек из благородной семьи, не питала. Генерал же был еще не стар, моложе отца, все еще привлекателен внешне, умен и состоятелен. То есть мог составить ей хорошую партию, и Дарья это понимала. Но было в нем что-то, что ее настораживало и пугало. Какой-то дикий, тщательно скрываемый нрав, граничащий с жестокостью. Каждый раз, когда Андрей Алексеич заговаривал с ней, Даше вспоминалась шкура убитого медведя и невольно рисовалась неприятная картина: вот генерал, горделиво красуясь, стоит рядом с поверженным зверем, поставив на его голову ногу в сапоге, а то и участвует в разделывании туши. Ее, от природы добросердечную и сострадательную к любой живой твари, такие картины приводили в ужас. Однажды генерал даже спросил Дашу, не дурно ли ей. Девушка пробормотала какую-то отговорку и попросила обеспокоенного гостя принести ей воды.

Седов навестил отца во время болезни дважды. В первый раз задержался недолго, чтобы не утомлять больного, но затем прислал своего доктора, хоть отца уже лечил семейный врач. Доктор от генерала долго осматривал больного, неодобрительно покачал головой и прописал дополнительные микстуры.

Во второй раз Седов нанес визит больному вчера и на этот раз задержался. Они с отцом о чем-то очень долго говорили за закрытыми дверями спальни, так, что Дарья начала беспокоиться, не утомился ли чересчур больной. Когда ее беспокойство достигло апогея, дверь открылась, но гость всего лишь передал ей просьбу отца принести из кабинета большую шкатулку, в которой хранились важные бумаги. И после того, как Дарья исполнила пожелание, хозяин с гостем уединились еще на полчаса.

И вот сегодня отец рассказал ей, о чем вел накануне разговор с гостем. Даша угадала: речь шла о ней и ее будущем. Генерал Седов попросил ее руки, и отец дал согласие на брак.

– Пообещай мне, милая… Так мне будет куда спокойней. Матушка твоя, царствие ей небесное, рано покинула нас, и я тогда поклялся, что сделаю все возможное для твоего счастья. Уж прости, милая, может, что-то не так делал, но старался…

– О чем вы, папенька! – воскликнула Дарья, стараясь не расплакаться. – Кто еще был так счастлив, как я?

– Андрей Алексееич пообещал мне, что с ним ты не будешь знать ни горя, ни нужды.

Ах, если бы отец в тот момент знал! Знал бы, на что обрекает горячо любимую дочь, на смертном одре выпросив у нее обещание выйти замуж за генерала Седова. Но он умер тихо на рассвете, во сне, успокоенный тем, что передал судьбу дочери в надежные руки.

После окончания траура Дарья сдержала данное отцу слово и вышла замуж за Андрея Алексеевича Седова. Свадьба была скромной, но в качестве подарка новоиспеченный муж переписал на жену поместье, переименовав его в «Дарьино». Может, была бы Дарья и счастлива в своей новой жизни, если бы не страшное открытие, сделанное уже после свадьбы, когда узнала она, что запятнана душа ее супруга несмываемым грехом.

* * *

На обратном пути Марина почти бежала, так, что Алексей едва за ней поспевал. Она оглянулась на него лишь раз и по его нахмуренным бровям догадалась о его крайнем раздражении. Но, упрямо закусив губы, быстро шла вперед, зачастую даже не по тропе, а напрямик по густой и высокой траве, лишенной летней сочности и оттого колкой и жесткой.

– Марина, да погоди ты! – окликнул ее Алексей, когда она, желая срезать путь, свернула в поле. Девушка остановилась и оглянулась на него с вызовом, готовясь отразить нападки.

– Ну, чего ты так разбежалась? Далеко мы уже от этой усадьбы, будь она неладна. Несешься, будто за тобой сто тысяч чертей гонятся! Чего ты?

Марина еще сильнее сжала челюсти, потому что не знала, как и себе объяснить, почему забивший вдруг во все колокола инстинкт самосохранения заставил ее мчаться от этого места так быстро, будто оно сулило ей смерть.

– Я испугалась, – наконец произнесла она и поежилась, будто от озноба.

Алексей накинул ей на плечи свою ветровку.

– Я вижу, что испугалась, но не до такой же степени! Мы ведь нашли объяснение. Бомж это был или кто-то из тех, кто охраняет усадьбу.

– Ее не охраняют, – глухо ответила Марина, почему-то уверенная в этом. Усадьба не нуждается в охране – человеком. В нее никто по доброй воле не сунется, и дело вовсе не в заколоченных входах и окнах, а в чем-то другом. Ей подумалось об этом так естественно, будто она знала о старой усадьбе гораздо больше, чем предполагала.

– Ну-ну, – только и сказал Алексей. Видно было по его глазам, спрятанным за прозрачными стеклышками очков, что слова Марины он не принял всерьез. Она поспешно отвернулась, чтобы только не встречаться больше с мужчиной взглядом, в котором читала губительное для их отношений неверие.

– До деревни уже недалеко. Не имеет смысла идти через поле. Сэкономим минут пятнадцать, не больше. Давай по дороге, как и шли, – примирительно сказал он, и девушка нехотя согласилась.

Тетка встречала их во дворе. Под мышкой она держала пустой эмалированный таз, придерживая его одной рукой. Другую ладонь приложила к бровям и, словно капитан на мостике, рассматривающий приближающуюся землю, выглядывала гостей. Сходство с парусником придавали и развешенные на веревках белые простыни, развевающиеся на ветру.

– Ранехонько вы вернулись! – прокомментировала тетка Наталья, едва за входившими захлопнулась калитка. Однако в ее голосе прозвучала не досада, а плохо скрываемые нотки радости, будто она успела заскучать без общества. Из приоткрытой двери дома доносились соблазнительные запахи, которые, несмотря на пережитые потрясения, раздразнили аппетит.

– Суп почти готов.

– Рано еще обедать, тетя! – возразил Алексей, к недовольству девушки.

– Да пока вы умываетесь да переодеваетесь, вот и время подойдет. Супу еще настояться требуется.

Марина молча прошла в дверной проем и оказалась в прохладном сумраке маленькой прихожей. И только сейчас, будто деревянный дом тетки Натальи был толстостенной каменной крепостью, ощутила себя в безопасности. Она с облегчением перевела дух, не найдя сил даже посмеяться над собственными недавними страхами, и поскорей, пока хозяйка не добралась до нее с расспросами, шмыгнула в ванную.

Она долго плескала в лицо холодной водой и терла глаза, словно желая смыть воспоминания об увиденном в окне белом лице. Кожа уже онемела от холода, а она все продолжала подносить к щекам сложенные ковшиком ладони с сочащейся сквозь пальцы водой. И только когда в дверь ванной затарабанил обеспокоенный ее долгим отсутствием Алексей, закрутила кран и потянулась за жестким вафельным полотенцем.

– Ты в порядке? – услышала она через дверь.

– Да.

В порядке, если не считать того, что в зеркале вдруг вместо ее раскрасневшегося лица на долю секунды показалось то бледное и страшное, которое она так тщательно пыталась смыть из воспоминаний. Марина вздрогнула от неожиданности, но видение уже исчезло, словно его не было. Девушка повесила на крючок полотенце и, выходя из ванной, с опаской покосилась вновь в зеркало. Нет, все в порядке. Показалось.

За обедом неулыбчивая тетка Наталья спросила о прогулке, но так, будто интересовалась лишь из вежливости. Алексей ответил, но о странном происшествии не упомянул. Марина же ела суп молча, погруженная в свои мысли. Она уже не была уверена в том, что место, где они утром побывали, так уж ей незнакомо. Может, расспросить тетку Наталью об усадьбе? Как-никак, местная жительница, должна многое знать. К концу обеда эта робкая мысль переросла в твердое решение. И когда Алексей, покончив с чаем, заявил, что пойдет отдыхать, Марина не отправилась за ним, а предложила хозяйке свою помощь.

– Ну, помоги, – согласилась тетка, пряча довольную улыбку.

Алексей удивленно оглянулся: дома Марина никогда не мыла посуду, даже просто чашки, чтобы не испортить маникюр. И вот поди ж ты!

– Иди, иди, – махнула на него полотенцем тетя, заметив его заминку. – Мы сами тут управимся. – И вдруг расщедрилась на комплимент: – Девушка у тебя хорошая.

От этих простых слов на душе у Марины потеплело, и тот страх, который до сих пор сковывал ей душу, вдруг разбился, словно выскользнувшая из рук ледышка, и рассыпался крошкой. Девушка собрала со стола посуду, составила ее в раковину и включила воду. И, пока решимость ее не оставила, сразу спросила:

– Тетя Наташа, а внутрь усадьбы можно попасть?

– Э? – очнулась, будто от сна, пожилая женщина и выпрямилась, держа перед собой ладонь «ковшиком», в которую собрала крошки со стола. – Ты про бывший санаторий спрашиваешь?

– Да.

– Не знаю, что сказать. Он давно пустует. Лет пятнадцать, а то и больше. Я туда не хожу. Это вы там сегодня были, значит, вам видней, можно ли внутрь попасть.

Марина молча кивнула, чувствуя разочарование: тетка ответила так, что продолжение разговора не подразумевалось. Но, когда девушка уже решила, что дальнейшие расспросы бесполезны, хозяйка вдруг произнесла:

– Был там какой-то случай, после которого санаторий закрыли. То ли кто-то из детей погиб, то ли чуть не погиб. Деталей не знаю. Там будто быстро во всем разобрались, но скрытно так, любопытным осталось лишь гадать, почему закрыли санаторий. А я не любопытная. К чему мне знать, что там случилось? Вещи кое-какие выставили на продажу. Их разобрали быстро. А чего не разобрать, если они – добротные? Я бы, может, тоже что-то купила, если бы в то время с радикулитом не свалилась.

Тетка сокрушенно поджала губы, словно жалея о том, что не попала на распродажу вещей. Марина уже успела заметить, что хозяйка питает слабость ко всякому старью. Был в ее доме и старинный патефон, заботливо прикрытый белоснежной вязаной салфеткой, и давно не работающий проигрыватель, похожий на комод на высоких ножках, и чугунный тяжеленный утюг, который, может, еще видал времена батюшки-царя, и отпаривали им кружева на подоле и ленты для какой-нибудь модницы из позапрошлого века. Было много и других предметов, помельче, расставленных на всевозможных поверхностях, от полок до подоконников: фарфоровые статуэтки, раскрашенные глиняные свистульки в виде соловьев, шкатулки, часы и прочее. И не ленилась же тетка Наталья ежедневно протирать все эти безделушки от пыли!

– В общем, на распродажу я не попала. Но недавно наткнулась на рынке на портрет. Те, у кого он хранился, уезжали в город, дом оформили на кого-то из родственников, а вещи продавали. Как я могла устоять! Купила, конечно. Старинная же вещь, подлинная. Бывшие хозяева за портретом смотрели плохо, совершенно не ухаживали. Может, пылился где-то на чердаке. Мне пришлось его в фотоателье отдавать, чтобы привели в порядок. Еще те деньжищи. Но разве мне жалко? Главное, что у меня он уж будет в целости и сохранности.

Тетка еще долго ворчала о том, каким неухоженным ей достался портрет и какие деньги она потратила на его восстановление. Марина слушала вполуха, думая над сказанными Натальей словами о случае, после которого санаторий закрыли. Узнать бы, что там на самом деле произошло!

– Жаль, что усадьба стоит заброшенной, – вздохнула она и завернула кран. – Неужели никто ею так и не займется?

– Денег нет у администрации. А спонсоры не спешат вкладываться. Может, если бы кто ее из богатеев выкупил? Тогда бы другое дело. Да и то опасно: купят под дачу да изуродуют, камня на камне от прежней красоты не оставят.

– Леша сказал, что хочет в Интернете выложить фотографии усадьбы, вдруг удастся привлечь внимание к ней?

– Ну, благое дело, – сказала тетка Наталья, но как-то без ожидаемого Мариной энтузиазма. Странная все же она женщина, живет себе отшельницей, всю жизнь в земле ковыряется, малообразованная крестьянка, а, однако же, любит старинные вещи, они ей словно семью заменяют. Но при этом без огонька отреагировала на желание Алексея не дать усадьбе погибнуть.

– Все? – окинула цепким взглядом кухню хозяйка. – Раковину насухо тряпкой вытри и иди. Ты мне больше не нужна.

Марина даже чуть обиделась: вместо благодарности ее отправляют восвояси. Но спорить не стала, молча вытерла, как ей и велели, раковину и аккуратно расправила тряпку на краю для просушки.

– Спасибо, – расщедрилась-таки на скупую благодарность тетка. – Иди, отдыхай. Я вас к чаю позову.

Похоже, главной заботой тетки Натальи было то, чтобы ее гости не оставались голодными.

Когда Марина вошла в комнату, она увидела, что Алексей лежит на кровати и что-то с интересом читает в смартфоне.

– Поладила с моей тетей? – спросил он, не отрывая взгляда от монитора. Девушка присела на край кровати и, подтянув ноги, обняла колени руками.

– Угу.

– А я тут про усадьбу читаю. Интересно! – Молодой человек наконец-то посмотрел на нее и поправил пальцем сползшие на кончик носа очки. – Тебя удивит!

– И что ж там такое? – делано равнодушно спросила она, хоть сердце отчего-то забилось, и по спине прошла волна жара.

– Сначала немного истории. Слушай! Окончание строительства усадьбы датируется 1906 годом. Построена она была в качестве свадебного подарка молодой жене генерала Седова Ольге.

– Как – Ольге? Твоя тетя сказала, что хозяйкой в усадьбе была Дарья. Или я ошибаюсь?

– Погоди ты, – улыбнулся Алексей и вновь поправил очки. – Не перебивай. Для будущей усадьбы было выбрано живописное место на высоком берегу, откуда открывался вид на реку. Проектировку поручили одному из модных столичных архитекторов Зарубину, а отделкой занялись итальянцы. Фамилия их не указана. Все сделали в соответствии со вкусами будущей жены генерала. В итоге оформление поражало множеством картин, скульптур, антиквариата, золота и бронзы.

– Куда все это потом девалось? – задумчиво произнесла Марина.

– Ну, куда-куда… – Алексей сделал неопределенный жест рукой. – Разграбили, думаю. Усадьбе пришлось пережить не одно смутное время, после революции ее национализировали. Но не торопи меня. Слушай по порядку… Усадьба была построена в рекордно короткие сроки и, помимо главного здания, насчитывала еще около сорока построек: разные службы, водокачка, электростанция. К нашему времени из них не уцелело и половины, к сожалению. В угоду будущей хозяйке был разбит огромный парк и несколько оранжерей. После свадьбы молодые поселились в усадьбе.

– Свадьба проходила в этом поместье? – уточнила Марина, думая о привидевшемся ей на смотровой площадке светском празднике.

– Об этом ничего не сказано. Но, к сожалению, усадьбе так и не суждено было стать местным Версалем: меньше чем через год после свадьбы генерал овдовел. Причина смерти Ольги не указана.

– Вот как… – протянула Марина и подумала, что скорей всего молодую женщину сразила болезнь вроде чахотки.

– Так что с 1907 года усадьба пустовала до тех пор, пока генерал вновь не женился, на этот раз уже на Дарье, в девичестве Соловьевой. И вновь в качестве подарка была преподнесена усадьба, а само поместье переименовано в «Дарьино». Вторая жена вела замкнутый образ жизни, в поместье жила уединенно, праздников не устраивала. Но и этот брак просуществовал недолго: на этот раз уже погиб сам генерал в Первую мировую войну. Дарья отдала усадьбу под военный лазарет, в котором же сама не покладая рук работала, за что сыскала народную любовь. После войны на месте лазарета был организован санаторий для детей с костным туберкулезом…

– То есть эта усадьба еще раньше была санаторием? – переспросила Марина. Алексей кивнул:

– Так сказано в Википедии. А во Вторую мировую ее вновь преобразовали в госпиталь. Тогда усадьба и пострадала во время одной из бомбежек. Многие постройки оказались уничтожены, и восстановить их не удалось, только потом, после войны, – основное здание. Затем усадьбе с перерывами случилось побывать и оздоровительной школой, и дачей, куда вывозили на лето детей из ближайшего детдома.

– А что Дарья?

– А о ней почему-то дальше ни слова. Куда девалась, пережила ли революцию, осталась ли в России или сбежала за границу – неизвестно. Я, по крайней мере, не нашел информации.

– Знаешь, мне почему-то кажется, что не была эта Дарья Седова такой уж святой, как ее тут представляют, – сказала Марина. – Не нравится мне ее портрет. Почему-то пугает. Может, попросишь тетю, чтобы она его сняла? Ну, пока мы тут гостим…

– Марин, не начинай, – поморщился Алексей. – С тех пор как мы сюда приехали, тебе все время то что-то не нравится, то пугает. Портрет-то чем тебе помешал? Висит себе и висит.

– Ты не понимаешь!

– Конечно, не понимаю. Чем тебя мог напугать обычный фотопортрет, так, что ты его ночью даже отвернула? Благо тетя об этом не знает.

– Он… – начала Марина и осеклась. Если она перескажет ночные события, Алексей опять ей не поверит и поднимет на смех. Но что-то исходило от изображенной на нем женщины, что-то нехорошее, что чувствовала, похоже, только Марина. С одной стороны, ей казалось, будто эта Дарья с портрета следит за ней, с другой – ощущала некую с ней связь.

– Ты в порядке? – спросил Алексей, глядя на нее поверх очков.

– Да, – рассеянно ответила Марина. – Что там дальше про эту усадьбу?

– С середины восьмидесятых и до начала девяностых она пустовала. В конце девяностых начали ее реставрацию и в девяносто шестом открыли санаторий для детей с проблемами опорно-двигательного аппарата. Но почему-то через два года закрыли, и с тех пор здание пустует.

– Твоя тетя сказала, что там произошла какая-то темная история, чуть ли не погиб ребенок. Но подробностей она не знает.

– Интересно бы поискать, что случилось, – задумчиво произнес Алексей и, вдруг улыбнувшись, загадочно произнес:

– А вот теперь самое интересное. Знаешь, ты была права!

– В чем?

– Помнишь тот фонтан перед главным входом? – торопливо, понизив голос, будто сообщал ей какую-то тайну, заговорил он. – Ты сказала, что в центре него должна быть девушка с арфой.

– Не должна. Мне так просто подумалось.

– Не просто так! – со значением поднял вверх палец мужчина. – Она там на самом деле была! Вот, смотри.

И Алексей протянул Марине свой смартфон, на мониторе которого была открыта фотография фонтана в те времена, когда тот еще работал. Центральную его композицию действительно представляла фигура девушки с арфой, а струи воды вокруг нее образовывали подобие беседки.