Текст книги "Анатомия обмана"
Автор книги: Наталья Букрина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Парень наклонился, слепил снежок и хотел запустить им в спину девушки, но, боясь обидеть, швырнул в крикливую ворону. Птица подпрыгнула от возмущения и разразилась каркающей бранью.
– Сама такая, – огрызнулся Федор, нагоняя Милу, и предложил: – Мне было бы интересно продолжить наш спор утром. Завтра же выходной.
Возникла пауза – Мила не ожидала подобного развития событий и не была готова дать ответ. Взглянув на часы, она лишь ускорила шаг. Курсант бросился нагонять и предупредительно перешел на «вы».
– Спешите спасать мир?
– Через полчаса закроют общежитие! Не драться же мне с Тачанкой.
– От бронемашины или танка толку больше, – со знанием дела подсказал спутник.
– «Тачанкой» зовут вахтершу.
– Не женское, скажем прямо, прозвище. Сметает все на своем пути?
– Строчит, как пулемет, а носится, как лошадь, – пояснила Мила. – Опоздал – ночуешь во дворе!
– Тогда вперед и с музыкой! – ускорил бег Федор. – Дворами минут пять хода.
– А бега?
– Итого меньше.
Они юркнули в подворотню. Через четверть часа молодые люди подбежали к общежитию. Тощая старуха, стряхнув с метлы снег, проверила работу засова.
– Здравствуйте, Раиса Захаровна, – кротко поздоровалась Мила.
– Твое счастье, Яремчук, что ты первый раз опаздываешь, – строго предупредила вахтерша, бегло оглядев Федора. – А то бы к сессии готовилась в сугробе!
Возражать было себе дороже, и девушка осторожно проскользнула в тамбур. Федор задержался, надеясь, что беглянка хотя бы кивнет на прощание, но она не посчитала нужным даже обернуться. Молодой человек счел ее поступок знаком свыше – каникулы долгие, времени укротить строптивицу предостаточно. А коль скоро точка в отношениях не поставлена, вполне уместно потешить собственное эго.
Январские холода Милу не огорчали. Соседки по комнате разъехались на выходные по домам, стало быть, можно заниматься, не вылезая из теплой постели. Повторив билеты, она отложила учебник и сладко потянулась. В дверь резко постучали: «Яремчук! Лети вниз – к тебе жених приехал». Спешно натягивая брюки и свитер, Мила светилась от счастья. Интересно, откуда Генке известен ее адрес? Наверное, съездил в поселок и узнал у родителей. Теперь все будет хорошо. Он покается, она простит, и, как в старые добрые времена, роман продолжится в письмах. Лето они проведут тоже вместе. А что будет потом, загадывать не стоит. Не зря же мать твердит: «Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах». Она нынче ученая: не собирается смешить ни Создателя, ни Генку, ни саму себя. Мила прихорошилась и нетерпеливо выглянула в окно. У входа в общежитие с тремя гвоздиками в руках маячил Федор. Девушка разочарованно присела на кровать. Не его она ждала этим морозным, ясным утром. Прятаться не имело смысла – упрямец от задуманного не отступится. Но и торопиться не было резона – никуда этот Федор не денется. Мила позавтракала, привела себя в порядок и спустилась.
Небольшая прогулка по городу окончательно взбодрила. Пара продрогла и, чтобы согреться, заглянула в краеведческий музей. Милу заинтересовала экспозиция животных родного края, а Федор заприметил знакомые картины. Стенд о Богдане Семенчуке был внушительных размеров. Внук с интересом вчитывался в строки биографии и изучал юношеские фотографии деда – таким он его не помнил и не знал. Он так увлекся, что не заметил прихода Милы. Она на носочках сделала несколько шагов и бережно коснулась мундира ветерана. Кто бы мог подумать, что у милейшего балагура столько боевых наград! Девушка осторожно вставила в карман гвоздики. Федор благодарно улыбнулся, а смотрительница в умилении смахнула слезу: как правило, в зале с документальными материалами задерживались только организованные группы, и эти серьезные молодые люди почтительным вниманием к земляку растрогали старушку до глубины души.
На улице Федор предложил Миле перекусить и, не надеясь на согласие, приготовился к длительной осаде гордячки. На удивление, она не стала возражать. Правда, лад длился недолго – пикировались весь обед. Федору нравилось, что Мила не лезет за словом в карман и не кокетничает. Как человек, не лишенный вкуса, он заметил в девушке массу достоинств. Точеную фигурку и колдовской разрез карих глаз, например. Но это был взгляд художника – сердце юноши по-прежнему было занято. Мила тоже не брала нового знакомого в расчет и коротала с ним время исключительно между зачетами и экзаменами. Однокурсницы завидовали и откровенно недоумевали, как тихоня Яремчук умудрилась подцепить такого завидного кавалера. И было невдомек, что перед ними не влюбленная пара, а друзья по несчастью. К моменту студенческих каникул отпуск Федора подошел к концу. Провожать его пришли дед, мать и Мила. Уже с подножки тронувшегося поезда курсант таинственно выкрикнул: «Напишу! Попробуй не ответить!». Мила по привычке улыбнулась. Богдан Тимофеевич и Вера изумленно переглянулись. А девушка только в общежитии поняла, что ни разу так и не вспомнила про Геннадия. Разыскивать его больше не имело смысла. Да и не хотелось.
Мир за окном заново обрел все цвета радуги – откровенно бушевала весна, ярко светило солнце, призывно звенела капель. Правда, в аудитории художественного училища акценты были несколько иными. Строгая холеная дама, степенно расхаживая вдоль кафедры, монотонно излагала наискучнейшие вехи истории коммунистической партии. «Таким образом, и низам и верхам стало ясно, что Октябрьская революция неизбежна. Партия большевиков решила не терять драгоценного времени, справедливо полагая, согласно тезисам Владимира Ильича Ленина, что «промедление смерти подобно…» Соседки сосредоточенно строчили, конспектируя глубокие мысли вождя, а Мила, забравшись на последний ряд, отстранено перечитывала письмо Федора. «…этот музей точно для тебя – сплошная классика без ноток современности. Вероятно, служители данного заведения не в курсе, что за окнами бушует ХХ век с каверзами искрометного авангарда. Но самое знаменательное событие последних дней, а быть может, и всей предстоящей жизни не имеет ни малейшего отношения к живописи в частности и искусству как таковому в целом: нам довели перечень гарнизонов, где нашего брата-офицера уже заждались отцы-командиры. Было бы удивительно, если бы эти забытые богом, но не нашим славным руководством точки оказались рядом с домом. По удивительному стечению обстоятельств их местонахождение измеряется тысячами километров от цивилизации и весьма затруднительными для проживания климатическими условиями. В скором времени мне, вероятно, предстоит ближе познакомиться с культурой и бытом народов Крайнего Севера. Впрочем, если маман вынудит деда выхлопотать мне местечко потеплее, вероятность нашей встречи возрастет в разы…» Звонок прервал преподавательницу на полуфразе, а Милу на полуслове. Девушки незамедлительно засобирались, Мила не спеша сложила письмо.
– Счастливая ты, Людка, – вздохнула одна из соседок, когда аудитория опустела. – Твой парень так часто пишет. Наверное, любит и жизни без тебя не представляет?
Мила загадочно улыбнулась. Может, солгать, заверив, что так оно и есть? Не зря же ей завидует полкурса. Чуть помедлив, она с грустью призналась:
– Мы обсуждаем в основном живопись и искусство, – но вовремя отступила, решив не развенчивать сложившийся миф. – А о любви читаем между строк.
– А без сложностей никак?
– Много ты понимаешь в любви, – усмехнулась Мила.
– Много не много, а книги читаю и кино смотрю.
– Смешная ты, ведь в жизни все иначе.
– А ты странная, – обиженная однокурсница резко встала и поспешила к выходу.
Мила проводила ее задумчивым взглядом и присела на подоконник. Развернув письмо, она решила следовать собственному совету и заглянуть между строк. Результат, похоже, обнадежил. «…Спасибо, что не забываешь моих. Деду очень понравились твои последние акварели, а мама в восторге от расписанной тобой доски. Они говорят, что у тебя тонкий вкус и незаурядные способности. Глубже развить эту тему мы сумеем совсем скоро, летом. Надеюсь, последний из беззаботных отпусков, подарит много позитивных моментов, поскольку грядущая армейская служба настраивает далеко не на лирический лад…» Некогда разбитое Генкой сердце было реанимировано и трепетно забилось с новой силой. Кто знает, может, ее судьба – говорливый, но даровитый Федор. Покладистым его не назовешь, но и в надежности не откажешь. В паре с таким и дальний гарнизон совсем не приговор. Надобно засесть за кулинарные книги – его мать готовит отменно. Отставать негоже. В мечтах о будущем дни таяли, словно мороженое на солнце.
Весна промчалась быстроногой ланью. Сессию Мила сдала на одном дыхании. Ее творческие работы снова были замечены и отмечены. Стоило ли удивляться – любовь вдохновляет и воодушевляет. Окрыленная эпистолярными намеками, Мила считала дни до отпуска суженого. Защита курсовой работы тоже прошла блестяще. Гордости Петра Кузьмича не было предела: картина Милы успешно прошла конкурсный отбор на всесоюзную выставку молодых художников. Однокурсницы начали разъезжаться на каникулы. Мила не спешила паковать чемодан. В общежитии отыграли первую свадьбу. Разглядывая наряд невесты, Мила рисовала в воображении собственное торжество. Никакой пошлой традиционности. Ее празднику будет присущ тонкий вкус и благородный изыск – избраннице внука народного художника страны пристало блистать. Никаких кукол, лент на бампере и традиционной фаты. Строгое, но элегантное платье с воздушным шлейфом, нежный венок из садовых ромашек в прическе, сережки непременно из живых цветов, букетик белоснежных колокольчиков в руках и ажурные перчатки. Последний атрибут обязателен и обсуждению не подлежит. Такого изысканного наряда ни у кого еще не было. На зависть всем она и здесь будет первой. Мила нашла карандаш и тщательно прорисовала каждую деталь. День клонился к вечеру. Пора было идти на встречу с Верой Богдановной – близился юбилей ее отца, приходилось планомерно обходить комиссионные магазины. Выбрать подарок народному художнику было архисложно. И дело было вовсе не в недостатке средствах. С ними проблем как раз не было. Главная задача – угодить вкусу мастера – казалась недостижимой. Дорогие безделушки Богдана Тимофеевича откровенно раздражали, а выбрать достойный подарок никак не получалось. За долгие годы жизни художник окружил себя всем необходимым и любую новизну принимал в штыки. Дочь который месяц ломала голову. В этом деле Мила не могла быть советчиком. Она покорно сопровождала будущую свекровь, вежливо поддерживая беседу. До приезда Федора оставались считанные дни. Внук обещал устроить деду долгожданный сюрприз. Сердце Милы билось в трепетном предчувствии. Она позвонила домой и намекнула родителям на возможный приезд именитых гостей и связанные с ним приятные неожиданности. Дочь просила так же узнать, найдется ли время у лучшей портнихи района, чтобы выполнить срочный заказ. Леся не на шутку разволновалась и собралась в дорогу. Григорий с трудом удержал ее, заверив, что Мила – девочка обстоятельная и с бухты барахты не доставит им неприятных проблем. Пришлось поверить ему на слово.
Миле не нравилось, что вход в общежитие был украшен в гавайском стиле. Безумно яркие цветы невпопад чередовались с огромными разноцветными шарами. Она предпочла бы умеренные народные мотивы, но времени на подготовку к свадьбе было катастрофически мало, и соседки пошли по пути наименьшего сопротивления. Рулоны гофрированной цветной бумаги оказалась дешевле других аксессуаров и легко поддавалась рукоделью. В холле играл магнитофон. Дефицитные записи зарубежной эстрады Милу тоже раздражали, но однокурсниц это, похоже, совсем не смущало. Они лихо отплясывали в ожидании приезда жениха. Тачанка с букетом цветов в руках потешно пританцовывала и ежеминутно выглядывала на улицу. Мила смотрела на часы. Родители опаздывали, и она боялась, что они растеряются в незнакомой толпе. «Едет! – радостно сообщила вахтерша. – Девочки, задайте жениху жару!» У крыльца затормозила украшенная свадебными ленточками машина с куклой на капоте. Милу перекосило – почему все зацикливаются на элементарных атрибутах. При виде молодого человека с лентой «Свидетель» через плечо она спряталась в комнате. В холле началось волнение. Подружки невесты дружно загородили вход. Парень протянул им коробку конфет.
– У нас знатный купец. А у вас, говорят, ладный товар. Не покажете ли?
– За просмотр деньги берут, – пошли в атаку барышни.
– Нет проблем! Берите! – парень достал из кармана горсть пятаков.
– Наш товар куда дороже! – хором пропела толпа.
Свидетель протянул им коробок от леденцов с монетами большего достоинства.
– Мало! – запротестовали студентки.
При виде рубля девушки оценивающе переглянулись, но не отступили с завоеванных позиций. Молодой человек вернулся к машине, открыл багажник и достал увесистый холщевый мешок с монетами. Девушки, приседая под тяжестью дара, расступились. Юноша шагнул в холл и оглянулся в поисках невесты.
– И где же ваш товар, красны девицы?
– А где ваш купец, добры молодцы?
– Купец в машине, – парень кивнул в сторону улицы.
– Товар в комнате, – девушки указали на дверь. – Отдадим лично в руки!
Дверца машины открылась, из нее появились ноги в щеголеватых лакированных туфлях. Свидетель улыбнулся в ожидании ответных действий. Подруги невесты распахнули дверь в комнату, где за воздушным тюлем спиной к гостям стояла невеста. Приятель жениха удовлетворенно потер руки и залихватски свистнул. Под звуки импровизированного свадебного марша с огромным букетом и коробкой конфет в холл вошел жених в натянутой по глаза шляпе мушкетера, скрывавшей его лицо. Мила дала знак соседке. Та подтолкнула дверь, и она захлопнулась. Невеста спряталась за штору, на ее место встала подруга. Жених осторожно постучал. Дверь медленно приоткрылась. Молодой человек чинно снял шляпу, приблизился к избраннице, приподнял фату и изумленно ахнул. Вместо суженой перед ним была другая. С криками «Выкуп» девушки в холле завизжали от восторга. Парни из группы поддержки новобрачного выставили на стол несколько бутылок шампанского. Тачанка принесла поднос со стаканами. Из магнитофона зазвучал марш Мендельсона. Подружки хором стали скандировать: «Люда! Люда!» Мила одернула штору и подтолкнула невесту к выходу. Под крики «Горько!» молодые поцеловались и направились к машине. Время регистрации поджимало, опаздывать в ЗАГС не хотелось. После их отъезда веселье продолжилось. Танцуя, студенты пили шампанское и закусывали конфетами. Заметив у входа родителей, Мила бросилась к ним. Тачанка угостила Лесю и Григория шампанским. Те вежливо отказались.
– Вещи за колонной, – грустно сообщила Мила.
– Слава богу, едем домой! А то я грешным делом подумала, что это твоя свадьба, – смахнув со лба пот, призналась мать.
– Может, и нам пора ждать сватов? – пошутил Григорий, но, видя, что настроение дочери не располагает к веселью, обнял ее и подхватил чемодан.
Мила попыталась улыбнуться, но не сумела сдержать слез. Леся вывела ее на улицу и обняла. «Тебя кто-то обидел? – с угрозой в голосе наседала она. – Назови имя. Мы с отцом мигом разберемся». Григорий сочувственно посмотрел на дочь. Мила взяла себя в руки и выдавила затравленную улыбку:
– Я по дому и всем вам соскучилась.
Мать недоверчиво свела брови и посмотрела ей в глаза.
– Людка, не ври! Может, в какую беду угодила? Выкладывай, как на духу!
Страх, что дочь по неопытности могла залететь, неотступно терзал Лесю с той минуты, когда Мила стала на крыло. И если в школе ситуацию удавалось держать под контролем, после поступления в училище могло произойти все, что угодно. Воображение использовало только черные краски. Дочери Леся не доверяла. Взвинтив себя, она секундой уверовала в то, что Мила беременна и в беспомощности ломала голову над тем, удастся ли скрыть ее бесчестье от досужих глаз. Как по-тихому избавиться от ребенка, Леся не представляла и терзалась от предчувствия неминуемой катастрофы. «В сплетнях захлебнешься, позора не оберешься. Замарала дочь семью, вовек не отмыться», – стучало в висках. Всю жизнь Леся безуспешно пыталась вытравить из памяти свое прошлое, но от соседских пересудов отмахнуться не получилось, подозрения перешагнуть не удалось. И вот, как снег на голову, новая напасть. Как справиться с нежданной бедой? Как пережить дочерний позор? Не зря же Людка в трубку белугой ревела, просила ее поскорее домой увезти. Знать, тяжел и велик ее смертный грех. Тут уж не до дипломатии и сантиментов. Леся грозной ведьмой зыркнула на дочь. Мила знала, в моменты гнева милосердия или поддержки от матери не дождаться, а потому откровенничать не собиралась. Григорий, предчувствуя развязку, стал между ней и женой. Сколь Леся скора на расправу, он знал, как никто другой, потому взял сторону Милы. Худо девочке, сразу видно. Ни к чему прежде срока трепать ребенку нервы. Дома надобно разбираться, вдали от людских глаз, а не посередине улицы, на виду у всех. Дать дочь в обиду он не позволит! Какой никакой, но отец. Вот и станет горой. Боевой настрой мужа слегка отрезвил и умерил пыл Леси.
– Не беспокойся, мама, все в порядке, – с трудом выдавила из себя Мила.
– Все? – категорично уточнила мать.
– Все! – отрубил Григорий. – Нашла место закатывать истерики. Едем домой!
Мила напряженно выдохнула и взяла отца под руку.
– Тоже мне Макаренко! – обиженно упрекнула Леся. – Посмотрим, что ты скажешь, если она в подоле прине…
В ярости Григорий бросил чемодан и развернул жену к себе.
– А ты ударь, ударь, – испуганно отступила она.
– Мама, папа! – сквозь слезы простонала Мила. – Вам не о чем беспокоиться!
Дочь покачнулась и едва не лишилась чувств. Григорий подставил ей плечо и крепко обнял. Глядя на Лесю, он в отчаянии шипел. Шепот отрезвил сильнее крика боли. Леся опустила глаза, схватила Милу за руку и потащила ее к остановке. Григорий обмяк, подхватил чемодан и засеменил следом. Долго сопротивляться жене он не умел. В плен Лесе он безоговорочно сдался много лет назад, будучи несмышленым водовозом, и по-настоящему противостоять ей так и не научился. Тогда, на лугу, его, парализовав волю, словно заколдовали: Леся была, есть и будет его единственной любовью. Жизнь доказала, что спорить с ней или переубеждать бессмысленно. Силы придавала преданная любовь Милы. И кто бы на что не намекал, разуверить его в том, что они с дочерью духовно и душевно близки, было невозможно. С первой минуты ее появления в доме Григория озарил и согрел внутренний свет. Между ним и дочерью образовалась нерушимая связь. И никому, даже Лесе, было непозволительно повышать голос на Милу. Жена быстро поняла и приняла правила игры и, скрывая свое отчуждение к дочери, испытывала лишь чувство благодарности. Должен же быть у дочери ангел-хранитель. Нет ничего плохого в том, что им окажется Григорий. Ее преданность мужу не знала границ, но компенсировать отсутствие любви не могла. Леся не терзала себя сомнениями, догадывается ли о раздрае в ее душе Григорий. Не то что бы ее это не волновало, просто разбираться в нюансах чувств ей было не дано. Но зато она умела заботиться. И делала это лучше других. Жаль, что старшей дочери этого казалось мало. Она из года в год отдалялась и замыкалась в себе. В переходном возрасте девочке особенно необходимы понимание и поддержка матери. Но круговерть домашних дел не позволяла им сесть и поговорить по душам. Леся была не в курсе девичьих проблем и секретов, не знала, какими интересами живет Мила. Казалось, все еще можно наверстать. Вот приедут они домой, выкроят минуту-другую или выберутся в село к матери, и она непременно расскажет дочери о темном пятне в своем прошлом, удержит ее от совершения ошибок. А та поймет и не осудит. Но месяц за месяцем разговор откладывался. Может, нагрянула безотлагательная пора? Как бы Людка не наломала по неопытности дров.
За два часа в автобусе не проронили ни слова. При посадке Григорий кивнул жене на место в другом ряду, а сам сел рядом с Милой и время от времени гладил ее холодную ладошку. В ответ дочь благодарно сжимала его пальцы и никак не могла взять в толк, почему чужой по крови человек стал ей ближе и роднее собственной матери. В том, что фактически Григорий не ее отец, она уже давно не сомневалась. И искренне жалела, видя, насколько безответно его глубокое чувство. Разобраться, отчего сердце матери закрыто для любви, ей оказалось не по силам. Миле было неведомо, какой пресс прошелся по материнскому прошлому, но она видела, что этот давильный аппарат не оставил в женской душе ничего живого. О мучившей мать тайне она могла лишь догадываться. Но не видела даже намека на предпосылку к тому, чтобы Леся разоткровенничалась. Наверное, пока не время. Вот она и не замечает, что на душе у дочери скребут не домашние, а очень даже дикие кошки. И раны от этих следов – не пустяшные царапки.
Аккуратные корпуса зданий военного госпиталя затерялись среди вековых дубов. Окна палаты Богдана Тимофеевича выходили в старинный парк. Смеркалось. Тишину за окном робко пронзила волшебная трель. Мгновением позже прозвучала чарующая ария. Соловей? Семенчук открыл глаза и даже привстал, погрузившись в водоворот колдовских звуков. В сорок пятом в чешской Сливице прооперированный советский полковник несколько недель кряду наслаждался соловьиными концертами. Вокруг грохотали бои, а неприметные с виду птицы часами соревновались в певческом искусстве. Наверное, искали себе пару. Война тому не помеха. Утром и на закате они устраивали настоящие музыкальные баталии. И непременно солировали, ведь песню любви нельзя исполнять хором. Может, и потому тоже его восстановление шло рекордными темпами: раненое сердце стало биться как по нотам. Но без профессионализма опытного хирурга чуда бы не случилось. Даже много лет спустя ведущий кардиолог республики, наблюдая народного художника, отдавал должное мастерству полкового медика. Соловей за окном призывно ожил. Семенчук откинулся на подушки и приготовился выслушать концерт. Дверь с мерзким скрипом отворилась. Кому там занемоглось сломать гармонию полифонии? В палату осторожно вошла дочь и неслышно присела на краешке кровати. Богдан Тимофеевич демонстративно закрыл глаза. Вера тяжело вздохнула.
– Папа, поговори со мной, не держи боль в себе – это опасно для здоровья.
– Самая большая опасность для моего здоровья – тайная женитьба горячо любимого тобой сына, – сурово возразил отец.
– Федор еще и твой внук.
– Знать его больше не желаю! Что это за скоропостижная секретная свадьба, на которую нельзя пригласить ни мать, ни деда? А как прикажешь объяснить это безобразие Людочке? Она же нам как дочь стала! Зачем было давать девочке надежду?
– Папа, с Людмилой я поговорила и постаралась все объясни…
– Изволь объяснить и мне. Коротко, но ясно!
– Оля развелась. У сына был единственный шанс забежать в ЗАГС за один день.
– А Федька у нас орловский рысак?
От безысходности дочь зарыдала. Старик нащупал ее руку и нежно сжал ладонь.
– Папа, я знаю только это. Позавчера вдруг позвонил и сообщил, что женился.
– Чтобы ноги его не было в моем доме! – потребовал старик. – Проклинаю!
– Папа, не говори так – грешно ведь.
– А предавать не грех?
– Но он еще почти ребенок.
– Нет, он – мужчина! Советский офицер! Но при этом – сукин сын! Я в его годы… – старик закашлялся. – Будет служить на Севере – никаких ближних округов! – отец стал задыхаться, и Вера испуганно позвала на помощь.
В палату вбежала медсестра со шприцем.
В Верхний Стан добрались ближе к ночи. Обнявшись с матерью, Леся беспомощно расплакалась. Анна обняла ее и кивком головы подозвала Милу. Внучка тяжело вздохнула и скрепя сердце приблизилась. Анна обняла их двоих. Младшие брат с сестрой не знали, как себя вести, и, безмолвствуя, переглядывались, сидя на диване. Григорий подмигнул им и кивнул на накрытый стол.
– Это кто же приготовил все эти вкусности?
– Мы с бабулей! – с готовность выкрикнули подростки.
Мила обернулась к двойняшкам и улыбнулась. Те сорвались с места и повисли у нее на шее. Сестра открыла чемодан и достала подарки.
– Вертолет! – не поверил своему счастью Иван.
– Медвежонок! – прижала игрушку к сердцу Алена.
– Раздачу слонов перенесем на потом, – подытожил отец. – Страсть как хочется поесть. Все моем руки и – марш за стол!
– Лесины работы по телевизору показывали, – радостно сообщила Анна.
– Баба Зоя сказала, что Людка у нас талант! – поддержала внучка.
– А кто-то еще сомневается? – с интонацией отца, подыграл ей братишка.
– Когда я ем, я глух и нем! – с показной строгостью резюмировал Григорий, подкладывая Миле кусочек курицы посочнее. – Подивитесь, какая у меня дочь уродилась.
– Будто она только твоя, – с показной обидой благодарно откликнулась Леся.
– Наша! – с полными ртами засвидетельствовали двойняшки.
– Наша, – с нежностью повторила Анна. – В газете ее тоже нахваливают.
– Где? – оглянулся Григорий.
– На телевизоре! – хором отрапортовали младшие.
– Ты ж моя кровинушка, – умилился отец.
Мила благодарно прислонилась к его плечу. Незаметно смахнув слезу, Анна подвинула зятю миску с салатом и любимыми котлетами. Она не знала, как иначе выразить ему свою признательность.
– Спасибо, мама, что уважили, – расчувствовался Григорий. – Завтра отнесу газету на работу. Пусть знают, какая у меня дочь!
– А в пятницу едем на море! – заерзал на стуле Иван.
Воспользовавшись тем, что Леся занялась мытьем посуды, Анна взяла газету и незаметно выскользнула за порог. На лавочке во дворе восседала привычная троица. Настасья при виде гостьи оживилась. Анна развернула газету и, ткнув пальцем в нужном месте, с нескрываемой гордостью протянула ее закадычным подружкам. Баба Зоя протерла очки и вслух зачитала: «…Приятно удивила членов комиссии работа Л. Яремчук «Портрет ветерана». Молодой девушке удалось удивительно точно и проникновенно выразить глубину и боль переживаний участника далекой войны. Как приятно, что советская студентка в совершенстве постигла науку чуткого и бережного отношения к нашей памяти! Ее успешно преподают в республиканском художественном училище с его давними и славными традициями. Из стен этого учебного заведения выпущено множество талантливых живописцев и скульпторов. Среди них – три народных художника СССР, два лауреата Государственной и пять лауреатов республиканских премий, а также Герой Социалистического Труда. Людмила Яремчук не просто впитала в себя восхитительный дух творчества своих наставников, она обогатила его силой молодости и крепостью мировоззрения убежденной комсомолки. Циклом графических работ юного мастера «Вальс Победы» открывается всесоюзная выставка молодых художников. Пожелаем же талантливой современнице новых творческих успехов!»
– Дюже мудрено написано, – вздохнула неугомонная Настасья. – Но по всему видать – молодец ваша Людка.
– А про Наташку слышно что-нибудь? – присев, поинтересовалась Анна.
– Отличница, передовица учебы, – не без гордости сообщила баба Зоя. – Про нее даже передачу по радио сделали.
– И за границу на конкурс какой-то отправили, – подсказала Аксинья.
– На Всемирный фестиваль молодежи и студентов, – заученно повторила баба Зоя.
– О как! Как бы Наташка там любовь с негром не закрутила, да не нарожала б нам шоколадных деток. Ищи-свищи потом блудливого папашу, – с откровенным намеком поддела Настасья и покосилась на вздрогнувшую Анну.
– Не плети ерунды! – сплюнула через плечо баба Зоя. – Наташка наша – кремень. На абы кого не поведется.
– Твоя правда, – заступилась Аксинья. – Умница она. Нашему Жорику так складно литературу сказывала, что он взялся за ум и принялся книжки читать. Хорошая из нее выйдет школьная наставница. А твоя внучка будет учить рисованию? – обратилась она к притихшей Анне.
– Еще и черчению, – предположила та. – А, может, станет художницей.
– Разве ж это профессия? Картины малевать – дело нужное, но нешто этим прокормишься? – заартачилась Настасья. – Не уважаю я тех, кто работать не любит.
– Хорошо рисовать – совсем непросто, – возразила ей Анна. – А так, чтобы людям понравилось, да в газете пропечатали – и вовсе единицам под силу. Милочка, бывает, так заработается, поесть некогда. Хороший художник всегда на кусок хлеба заработает.
– Блажь это, а не работа, – взяла сторону подруги Аксинья.
– Для любой девочки главная профессия – удачно выйти замуж и стать хорошей женой, – как отрезала Настасья. – Как там ваша Людка, свадьбу еще не затеяла?
– Рано ей еще, – Анна спрятала газету в карман фартука и суетливо встала. – Что-то я засиделась с вами, а у меня стирки полон дом, – и она быстро засеменила к подъезду.
– Поспешай, пока не попала под горячую руку своей Лесе, – безжалостно прокомментировала ее уход Аксинья и развернулась к бабе Зое. – Наташка что ли снова в колхоз подалась? Работящая девка, вся в мать. И чего ей дома не сидится? Людка вон ни в какие стройотряды не рвется, лежит себе на диване и картинки малюет.
– Так ведь кто матери акромя Наташки подсобит? – вздохнула соседка. – Говорит, надо заработать на новые одежки, а то другие девчата сильно модные ходят. Не может Наташка позволить себе сидеть на материнской шее.
– Удалась, так удалась! – быстро согласилась Аксинья. – Как в той сказке: «И умом, и всем взяла». Вся в мать. Оно и Людка тоже в Лесю – скрытная, чужая. Как ни крути, а в тихом болоте…
– Далась тебе эта Леся!
– Не родятся от осинки апельсинки! – стояла на своем старуха.
Анне было обидно слышать за спиной, мягко говоря, недружелюбные комментарии. Но плетью обуха не перешибешь – по всему видно, не сошлась с людьми и не прижилась в поселке ее дочь. Она плотно прикрыла дверь подъезда и поднялась в квартиру. Леся гремела посудой в кухне и, похоже, не заметила отсутствия матери. Григорий в детской шумно кувыркался с двойняшками. Женщина положила газету на телевизор и только теперь заметила свернувшуюся калачиком Милу. Внучка уткнулась лбом в спинку дивана и, чтобы не реветь в голос, в отчаянии кусала угол подушки. Анна села рядом и легонько коснулась подрагивающих плечей юной страдалицы. По спине Милы пробежала дрожь, она судорожно всхлипнула и затихла. Бабушка укрыла ее теплым пледом и нежно погладила по голове. Ласка из детства заставила Милу расплакаться по-настоящему. Ей так недоставало тепла и понимания. Болезненный ком сковал горло Анны. Слова давались с трудом.
– Больно? – только и смогла выдавить она.
Внучка повернулась и прижалась лицом к теплым нежным ладоням:
– Буся, я не хочу ехать на море. Пусть они сами едут, с двойняшками, без нас.
– Пусть. Скажем, что ты отдохнешь у нас с дедом. В деревне тоже хорошо.
