Текст книги "Превратности любви"
Автор книги: Наталия Вронская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Он, почитавший себя человеком рационалистическим, вдруг заговорил, как совершенный романтик или даже как почитатель Карамзина, которого недолюбливал. Злосчастная бедная Лиза, погибнувшая от любви, раньше представлялась ему почти безумной. Теперь же он думал, что ее история мало чем отлична от истории Изольды. Любовь, безрассудство, предательство, преждевременная гибель… Ужели теперь это так его трогает? Или… Или он сам, поневоле, вовлекся в какой-то водоворот чувств? И та молодая девушка, что теперь идет рядом с ним, неужели это она пробудила в нем такие мысли?
Софья, думавшая до той поры о любви отстраненно и никогда не испытывавшая любовных томлений, выразилась, пожалуй, чересчур решительно. Она заметила, что слова ее странным образом подействовали на собеседника. Но воспоминания об одном человеке, терзаемом страстями и пытавшемся своею страстью погубить ее самое, заставляли ее так думать и так говорить.
– Итак, вы против безрассудства? – сказал вдруг Тургенев.
– Пожалуй, да… Возможно, безрассудная храбрость хороша на войне, я этого не знаю… Но, думаю, и там разум уместнее.
– Возможно, но, побывав в сражении, могу вас уверить, что иной смельчак, действовавший вопреки разуму, успевал куда более расчетливых генералов.
– Ведь вы, пожалуй, – неожиданно заметила Софья, – были среди подобных смельчаков?
Ей пришло вдруг в голову, что Александр Андреевич, о котором она почти ничего не знала, если воевал, то участвовал в самой гуще событий. Что-то в его лице, в его речах совершенно уверило Соню в этой догадке.
Тургенев, видимо, смутился, но все же ответил:
– Не мне судить о моем тогдашнем поведении. Но нынче я скажу вам так (касаясь, разумеется, нашего предмета) безрассудство безрассудству рознь. И хотя ложное чувство от истинного порою сложно отличить, все же стоит иной раз рисковать ради того блаженство, которое может подарить истинное чувство.
– А вы? Вы испытали подобное хоть раз? – взволнованно спросила Софья.
– Пожалуй… – Он задумался. – Пожалуй, да…
Тургенев посмотрел на Софью. Отчего он так ответил? Он никогда не был влюблен до безрассудства, стало быть, он солгал… А может быть… Может быть, он… уже влюблен?
– Девице рисковать опасно. Впрочем, даме тоже. Общество не прощает промахов на столь деликатной почве, – раздался звонкий голос Фабианы. – Я слышала конец вашей беседы! Рискованная, весьма рискованная тема. Советую вам, Александр Андреевич, в свете никогда не говорить в таком тоне о подобных материях. Вас почтут за соблазнителя!
– Смею вас уверить, дорогая госпожа графиня, что только здешний воздух и прекрасные произведения искусства толкнули меня на подобную беседу, притом безо всякой цели. В свете я порядочный молчун, – усмехнулся Тургенев.
– Однако вы так пылко рассуждали… – протянула Фабиана. – Неужто это была просто игра ума?
– Не совсем. Я высказал свое истинное мнение, но требовать особого к нему внимания или чтобы его восприняли всерьез, я нисколько не желаю.
– А я все же восприму его серьезно, – вдруг сказала Софья. – Вы позволите?
Удивленный и, сам не зная отчего, обрадованный, Тургенев ответил:
– Вы окажете мне честь подобным вниманием, Софья Николаевна.
Фабиана, отвернувшись, усмехнулась, но ничего не сказала.
Гуляя по Неаполю и окрест, Тургенев мог вполне оценить знаменитый вид на город с дороги Позилиппио, когда Неаполь открывается весь, раскинувшись полукругом вдоль берега моря. Легкие паруса мелькали перед ним над водой, в дымке прятался Везувий, а одинаковые квадратные дома, с одинаковыми черными окнами, перемежались зеленью деревьев. Вдали белел античный храм, и яркое солнце с беспощадной ясностью демонстрировало город любопытному путнику.
Но Тургенев редко теперь гулял в одиночестве. Дамы, которых он взялся сопровождать, претендовали на его свободное время, и он не противился этому. Все то время, что он путешествовал в одиночестве, ему как раз не хватало общества и именно такого легкого и простого, дружеского разговора. И синьора Фабиана, и Софья Николаевна воспринимали его присутствие с благодарностью, так, если бы он был их родственником или старым знакомцем. С упоением они обсуждали путевые впечатления, с жаром спорили о красотах природы и разнообразных достопримечательностях, с юмором отмечали местные нравы и, безусловно, наслаждались путешествием.
В Неаполе дамы обзавелись новыми знакомствами, стали выезжать по приглашениям, в театр, на прогулки. Александр часто сопровождал их, особенно на прогулках. Конечно, у графини теперь появилась масса поклонников, и все наперебой старались составить ей компанию, но Фабиана предпочитала общество Тургенева. Притом она не имела относительно него никаких планов и не питала никаких надежд. Однако она видела, какой интерес их знакомый питает к Софье, да и девушке, казалось, Тургенев нравился. Между ними было огромное препятствие, почти непреодолимое, но разве что-то может остановить приятное общение, восхищение талантами милого собеседника, его приятной внешностью, любезным обхождением?
Фабиана, правда, иногда терялась в догадках: отчего Тургенев остается столь долго в Неаполе? Почему не следует за своей женой? Но его частые отлучки и одинокие прогулки по городу наводили ее на мысль о том, что жена Тургенева должна быть где-то в городе, и он, зная это, ищет ее.
Ее любопытство также было задето обстоятельствами разлуки Тургенева с женой. Почему она уехала? Она сбежала, как предположила уже однажды Фабиана? Но отчего? Тургенев вовсе не производил впечатление деспота, жестокого человека или человека, страдающего какими-либо тайными пороками. Что-то тут было не так. Быть может, жена его сбежала с другим?
Фабиана, долго жившая при дворе, знала массу подобных историй и для нее не были тайной разного рода отношения между мужчиной и женщиной. Здесь она предполагала адюльтер со стороны госпожи Тургеневой и в таком случае сочувствовала Александру. Но с Софьей она ничего не обсуждала. Ее приятельница была особой романтической, как Фабиане казалось, и не понимающей многих светских интриг. Откуда Фабиане было знать, что подвигло Софью на отъезд из дома? Поэтому, оберегая незнание своей подруги, Фабиана молчала по поводу своих догадок. Соня же почти никогда ничего не предполагала относительно Тургенева и никогда не задавала никаких вопросов.
Самым любимым местом для прогулок у нее сделалась набережная Мерджелина. Пешком, а чаще в коляске, проезжали они по ней. На набережной, украшенной большим распятием, всегда толпился народ. Вокруг, близ домов и у самой воды, играли дети, болтали бедно одетые женщины в платках или тюрбанах. Здесь же были и полуодетые бродяги, лениво лежавшие прямо на земле под палящим солнцем, и местные мужчины в соломенных шляпах или по преимуществу в красных колпаках, в штанах, закатанных до колена, но при этом в жилетах, фраках, галстуках и совершенно босых на горячем песке. И многие праздно сидели или лежали на берегу или беседовали друг с другом. Все, казалось, были заняты, но никто ничего не делал. Да, на этакой-то жаре не то что делать что-либо, но порой и двигаться было совершенно невозможно! Рядом белели дома, поднимаясь по горе над морем, лодки вольно скользили по воде залива. А ночью на берегу люди жгли костры и собирались вокруг них…
Фабиана свела тесное знакомство со многими русскими, а также с семейством графов Чиано, испокон веку обитавших в Неаполе. Граф Мауриццио Чиано часто устраивал у себя праздники, приглашая всех на свою виллу Rosa, прекраснейший памятник старины, возведенный еще в XVI веке архитектором Скамоцци. Вилла недаром имела такое название: весь сад ее был заполнен розами разных размеров и цветов. Они цвели с весны до осени и наполняли атмосферу виллы непередаваемым ароматом. Словом, все было именно так, как однажды верно заметил поэт:
Граф Чиано с удовольствием оказывал внимание двум вновь прибывшим путешественницам и их спутнику и, как и прочих, часто приглашал на свои праздники. На одном из маскарадов, когда Фабиана кружилась по залу, компанию Софье составлял Тургенев. Здесь, за границей, в кругу иностранцев и даже в кругу соотечественников нравы делались как-то проще. И что, безусловно, осудили бы на петербургском балу, здесь воспринималось по-другому.
Софья под руку прогуливалась с Тургеневым по замечательному розарию. Оба были в масках и костюмах, как нынче и требовалось. Граф устроил танцы исторические, как он их называл, и все гости были одеты согласно моде чуть не трехсотлетней давности, как первые обитатели виллы Rosa.
Сначала Софья и Александр танцевали с разными партнерами, но затем Тургенев пригласил Софью, и два танца кряду протанцевал с нею. Прелестная простота итальянских нравов весьма способствовала свободной беседе и естественному, без ложного стыда и жеманства, поведению. Взаимное увлечение молодых людей тут меньше бросалось в глаза, чем это расценили бы на петербургском балу. Легкая и откровенная беседа, блеск глаз, тур вальса – и вот уже оба почти потеряли голову. Но все же это был маскарад, по законам которого ничто не осуждалось!
Тургенев хорошо танцевал, но вообще балы не жаловал, хотя и почитал своим долгом на них бывать. Теперь же, держа в своих объятиях Соню, он вдруг осознал, чего бы лишился, ежели бы случай не свел его именно с нею. Так весело, слившись со всеобщим праздником, ничем не отличаясь от приглашенных, ему давно уж не бывало так радостно. Они кружились по зале, наслаждаясь каждой музыкальной фразой, каждым моментом танца.
Софья быстро устала, в то время, как Фабиана кружилась, не зная устали, Соня уже сидела, наслаждаясь отдыхом. Тургенев отправился за водой для нее, а она предалась размышлениям.
Она совершенно определенно увлеклась. Да, именно увлеклась этим молодым человеком. Притом, что Александр был женат, что ехал вслед за своей женой и ни разу не дал ей понять, что увлечен ею. Да разве и мог он, порядочный человек, демонстрировать ей свои чувства, будучи связанным с другой женщиной? Снова ее чувства приняли неверное направление. Опять она завлечет себя в ловушку, к очередной неприятности! Но его невинное ухаживание, а Тургенев всегда был так деликатен и предупредителен, всегда доставляло удовольствие. О нет! Она вовсе не была влюблена, как никогда еще в жизни не бывала влюблена. Но простое его обхождение, лицо, несомненно, привлекательное, присутствие его именно в те моменты, когда требовалась его помощь при разрешении какого-либо дорожного недоразумения, все говорило только в его пользу! Павел даже в пору своего ухаживания и вполовину не был так хорош в отношении Юлии, как этот, совершенно посторонний человек, нынче в чужой стране бывал озабочен чужими ему интересами.
– «Е caddi, come corpo morte cade»! [14]14
«И я упал, как падает мертвец» (итал.). Цитата из «Божественной комедии» Данте Алигьери.
[Закрыть]– раздался голос над ее плечом.
Софья вздрогнула от неожиданности и поймала на себе восхищенный взгляд графа Чиано. Она и не подозревала, как хороша нынче в маскарадном костюме. Как идет ей этот старинный убор. А главное, какое поэтическое выражение придают ее лицу размышления, в которые она погрузилась. Если Софья и не была еще влюблена, то только оттого, что просто не призналась себе в этом. Чувства же ее, пока не осознанные и оттого еще более прекрасные, придавали ее лицу совершенно особое выражение, которым нельзя было не плениться.
– Плененный вами, я теряю силы, – шепнул граф Софье.
– Оставьте, – твердо сказал она.
Но девушка смутилась, и довольно заметно. Подняв голову, Софья искала глазами Тургенева. Он был уже тут, рядом.
Присутствие графа Чиано, нашептывавшего какие-то любезности Софье, возмутило Тургенева. Более того, заметное смущение девушки и, по-видимому, ее недовольство не укрылись от Александра. Он решительно подал Соне руку, произнес лишь довольно любезно и весело:
– Простите, граф, но нынче я вам не уступлю.
Графу Чиано ничего не оставалось, как с улыбкой оставить свои притязания. Молодые люди покинули душную залу и вышли в сад, в котором мы их и застали.
Они шли молча, каждый размышляя о своем. Мысли Сони продолжались в прежнем направлении. Однако, как бы она ни рассуждала, как бы ни корила себя за неосторожность, но все же не отнимала руки своей у Александра и не бежала от него прочь, как должно было бы ей сделать.
А Тургенев уж был влюблен. Одна только мысль, – о том, что он не имеет права выразить своих чувств, – не давала ему покоя. Будь он свободен, он бы не промедлил ни секунды! Тотчас бы просил руки и любви у Софьи.
Он пытался осознать: как же это случилось, что он впал в эту недозволенную страсть? И понимал, что ничего тут не зависело от него. Он был влюблен с первого же взгляда. Быть может, если бы он тогда же уехал из Палермо один, если бы не предался милой привычке находиться рядом с Софьей, то… Но дело уже свершилось. Первый же взгляд на нее, там, во дворе монастыря, когда она была без сознания. Первое то чувство, когда он нес ее на руках, слабую и беспомощную, когда она так просто доверилась ему, – и он уже был влюблен.
– Вам холодно? – спросил он, заметив, что Софья дрожит.
– Нет, вовсе нет, – отвечала она.
Дрожала она вовсе не от холода, а от своих мыслей и от чувств. Странно, что перед нею оказался тот же человек, что и когда-то перед Лидией. Он ничуть не изменился. Он был все тот же скучный, как говаривала Лидия, и спокойный мужчина. В нем было все то, что жена его, по ее выражению, «ненавидела» и с трудом терпела, от чего она бежала. Но Софья видела все совсем иначе. Ей не было ни скучно, ни грустно рядом с ним. Но она ощущала уверенность. И знала, что может довериться этому человеку. Никогда не вышла бы она в сад с Павлом, никогда не подала бы так просто руки кому-нибудь другому. Александра она не опасалась вовсе. Что это, если не любовь? Разве не от любви рождается слепое доверие? Но, быть может, еще не только от любви, но и оттого, что человек, к которому испытываешь столь сильное чувство, этого доверия достоин? Да и любовь, как знать, не родилась ли она нынче в сердце от осознания того, какой человек на нее претендует?
Как неромантично! Что за любовь, рожденная от уверенности? Да и любовь ли это? И все же, бывает и так, что не безрассудные, слепые страсти управляют человеком, а чистый разум и такое же чистое сердце. Когда уж один раз ожегся, не следует ли, поучившись на ошибке, надеяться не на страсть, а на рассудок?
– И все же, не стоит ли нам вернуться? – спросил Александр.
– Да, пожалуй, – прошептала Софья.
Александр остановился. В ее голосе было какое-то сожаление, как ему показалось.
– Ответьте, что с вами? – спросил он ласково.
– Я и сама не знаю, – вдруг ответила девушка.
Она и впрямь не знала. Да и что тут скажешь? Тут необходим лишь один поступок, один безумный шаг. Но не ей совершать его! И Александр это понимал. Он взял ее руку в свою и прижал к губам теплую, трепещущую ладонь Сони. Она ничего не отвечала, не пыталась вырвать руку или убежать. Он улыбнулся. Впервые в нем проснулось новое чувство особой силы рядом с женщиной, рядом с этой беспомощностью, с этой доверчивостью. Лидия никогда не вызывала в нем подобных чувств. С нею он был слаб, равнодушен, холоден. Теперь он ощущал в себе силу и тепло, которые дарила ему любовь к этой милой и слабой девушке.
– Соня, милая моя, я вас люблю, – сказал он просто.
Соня хотела что-то ответить, но он прервал ее.
– Нет, только ничего не говорите! – воскликнул он. – Я знаю, что не имею права говорить вам этого. Я не могу ни о чем вас просить, я не свободен… Но я люблю. И не могу теперь не сказать вам этого.
Да, не признаться сейчас в своих чувствах – значило бы струсить! Так он чувствовал и потому не молчал.
– Я никогда более не заговорю об этом, ни словом не оскорблю вашей деликатности… Верьте, я не хочу обидеть вас! – добавил Александр.
Он отпустил ее руку, и они теперь стояли друг напротив друга. Он не сделал ни одного жеста, чтобы приблизиться к ней, ни одного движения. Софья подняла голову и молча посмотрела на него. Глаза ее – растерянные и прекрасные, казалось, смотрели прямо ему в душу.
– Соня, – шепнул он вдруг и…
Какое-то безумие овладело Александром: он прижал девушку к себе. Соня прильнула к нему и неожиданно для самой себя обняла его. Он ждал чего угодно: отпора, безразличия, холодного пугающего равнодушия. Но ее руки обвились вокруг его плеч, а голова запрокинулась, и глаза Софьи заблестели в темноте.
Соня и сама не ожидала от себя такого. В голове ее вихрем проносились мысли: когда Павел обнимал ее – она дрожала от презрения, ненависти и отвращения, она отталкивала его и не желала даже чувствовать на себе его взгляда! Теперь, Александр, женатый человек, обнимал ее так же, как и тот, другой. Но как же все было иначе! Ни ненависти, ни презрения, ни обиды… Видимо, она любила, а любовь все прощает… В любви нет бесчестья… «Любовью оскорбить нельзя…» – прошелестело в голове воспоминание, обрывок их недавнего разговора…
Губы прильнули к губам, и Софья, вся растаяв в решительных объятиях Александра, все крепче и крепче держалась за него, чувствуя, что в этом мире он – единственная ее опора.
Вдали послышался шум. Влюбленные вздрогнули и растерянно посмотрели друг на друга. Они все еще не разжали своих объятий, но поцелуй уже растаял и остался в прошлом. Софья вздохнула и отпрянула от Александра. При этом ее движении он невольно разжал руки и отпустил ее.
– Надо возвращаться, – сказала Софья и направилась к дому.
Он последовал за ней, не сказав ни слова. Через мгновение Александр подал ей руку, и она, помедлив, приняла ее. Они вернулись на виллу. Там все еще продолжались танцы, их же отсутствия никто не заметил.
«Неужели я влюблена? Неужели?.. Как такое может быть? И почему именно он: почти незнакомый, не свободный человек? Куда завлечет меня мое неразумие? Ведь однажды… – Софья снова вспомнила Павла. – Нет! Нет! Этот человек совсем другой! В нем нет ничего от испорченности Павла, от его мерзости… Александр… Александр!» – Она впервые произнесла про себя его имя.
– Александр, – шепнула она.
Как прозвучало это имя, произнесенное ею вслух! Она впервые назвала его так: «Александр»! Не «господин Тургенев», а «Александр»…
«Люблю ли я? Не знаю… Но он… Но Александр – совсем другой!..»
– Ничего дурного не случится, – улыбнулась она. – Я знаю…
Италия. Рим, 1819 год
– Теперь в оперу! Я абонировала ложу, а нынче дают «Итальянку в Алжире» [15]15
Опера Дж. Россини, итальянского композитора.
[Закрыть]. Я обожаю эту чудную музыку. – Фабиана кружилась по комнате, демонстрируя свой наряд.
При смуглой своей коже она выбирала яркие цвета, хотя нынче в моде были приглушенные тона. Но светлые краски совершенно не шли Фабиане! Теперь она была одета в прелестное платье насыщенного розового цвета, украшенное гирляндами живых цветов. В черных волосах у нее белела камелия, и она наслаждалась красотою своего платья.
– Будем весь вечер принимать твоих знакомых? – спросила Софья.
– И твоих! – ответила ей в тон Фабиана. – Мне кажется, или господин Тургенев не на шутку тобою увлечен? Берегись, дорогая, ведь он женат! А ты, боюсь, неосторожна…
– Я более чем осторожна! – с жаром произнесла Софья. – Можешь быть покойна, я никогда не позволю себе лишнего. Полагаю, что и Александр Андреевич человек, на чувство чести и такта которого можно без колебаний положиться! Ты же и сама так считала.
– Да, и считаю так до сих пор. Иначе бы не позволила ему сопровождать нас теперь, – серьезно ответила графиня. – Но за разговором мы совсем опоздаем в театр. А я хотела бы услышать начало!
Через некоторое время, когда девушки уже были в карете, Фабиана добавила, возвращаясь к их разговору:
– Я более чем уверена в твоей осторожности и разумности. Ты никогда не говорила мне о причинах своего желания покинуть Россию, но госпожа Загорская обмолвилась при мне, тебя как раз не было рядом, что все дело в браке твоей сестры Юлии Николаевны.
– Фабиана! Мне неприятен этот разговор. Поверь, что моей вины тут нет.
– Я подозревала это. Ты так держала себя с зятем и даже при упоминании о нем у тебя был такой вид… Должно быть, князь Пронский был несдержан? Позволь, я не желаю откровенностей. Я догадываюсь о том, что могло произойти и, опираясь на догадки, думаю, что ты, бежав от одного несчастья, не ввергнешь себя в другое. Более ни слова! – неожиданно воскликнула Фабиана и обняла подругу.
– Благодарю… Ты верно все поняла, – тихо ответила ей Софья.
Фабиана и Соня заняли ложу и, благодаря тому, что итальянские театралы превращали оперу в подобие собственной гостиной без малейшего стеснения, начали принимать визиты, почти упустив, разумеется, все музыкальное действо на сцене. Однако светские успехи были, пожалуй, даже приятнее музыкальных впечатлений. Вопреки ожиданиям, Тургенева в опере не было. Фабиана про себя изумилась этому обстоятельству, но ничего не сказала Софье. Впрочем, и без присутствия этого человека, который и самой Фабиане был приятен, вечер прошел для графини более чем удачно.
Но причина, вынудившая Тургенева пренебречь обществом Софьи, была более чем важна. Знай о ней девушка, неизвестно, смогла бы она так спокойно сидеть нынче в ложе и принимать комплименты от всех этих праздных кавалеров, что нынче собрались в опере.
Тургенев был убежден, что видел Лидию. Прогуливаясь утром по Корсо, он увидел вдруг, как вдали мелькнуло знакомое платье. Совершенно точно такое же, в котором он видел Лидию в последний день перед ее побегом. Возможно, оно было не точно такое, но… Он отчего-то был убежден, что это было именно платье жены. Цвет волос, очертания фигуры издали совершенно убедили его в том, что это Лидия! Он кинулся вперед, прибавив шагу настолько, насколько это было возможно. Бог знает, что подумали о нем прохожие! Ему даже засвистели вслед какие-то мальчишки. Но, добежав до угла, за который свернула Лидия, он потерял ее из виду. Потом вдали вновь мелькнуло знакомое платье, и он, мечтая не упустить ее на этот раз, чуть не бегом пересек улицу. И нагнал! Но!.. О, разочарование. Это была не его жена. Приблизившись на расстояние нескольких шагов он вдруг разглядел профиль, совершенно ничего общего не имевший с профилем его жены. Контур смуглого лица, довольно некрасивого, губы, с поразительной быстротой и громкостью бросавшие итальянские фразы – вовсе ничего общего!
– «Как я мог так ошибиться?» – недоумевал Александр.
Теперь это казалось даже странным. Вблизи стало понятно, что и простое платье, без сомнения, заказанное у какой-нибудь местной портнихи было сделано небрежно, за очень небольшую цену, и только цветом походило на то, что имела его жена. Да и фигура, и поворот головы, и полные руки – все это ни в какое сравнение не шло с Лидией.
«Я просто ожидал ее увидеть и хотел найти… Искал чуть ли не в каждой женщине… И что на меня нашло?»
Пожалуй, Александр даже вздохнул с облегчением, когда понял, что ошибся. До последнего времени мысли его занимали две женщины: жена и Софья. Но с каждым днем Лидия все больше отступала в прошлое, Софья же занимала все настоящее и даже будущее. Порой безотчетно, порой совершенно явственно Тургенев воображал себе свое будущее, и рядом непременно была она – Софья. Кто эта она – рядом с ним? О, он не видел ничего определенного, но ее образ сопровождал любой его поступок, любое его душевное движение, она была постоянно поблизости. Милое лицо, стройный стан, чудный разговор, улыбка, словом, все, что составляло ее непередаваемое очарование, непрерывно виделись ему перед мысленным взором. Александр был даже рад, что та женщина, которую он преследовал, была не Лидия. Что бы он стал делать сейчас, явись Лидия перед ним, а ведь он бы никогда не отступился от жены по долгу чести… Впрочем, Лидия все равно существовала. Если не близ него, то в другом месте, но она не переставала быть его женой. И все его чувства, все желания должны были отступить перед этой мыслью. Ведь он поехал в Италию для того, чтобы вернуть Лидию. Но – вот ирония судьбы! – здесь он встретил другую женщину. И полюбил… Явится сейчас перед ним жена – и он будет обязан забыть все свои мечты. Более того, не ради себя, но ради Софьи он обязан будет молчать. Губить покой невинного существа, какое он на это имеет право? И в то же время… Будь перед ним хотя бы призрак надежды, хотя бы одна только вероятность того, что им с Софьей возможно быть вместе, разве бы отказался он от нее? Никогда! Тургенев не понимал, когда успел он полюбить, когда возникло то чувство, что сводило его с ума теперь? Но все, что он пытался вспомнить, что пытался понять – ничто не давало ясного ответа на этот вопрос.
Рим для путешественника был неисчерпаемым источником впечатлений. Капитолий, Форум, собор Святого Петра, потребуется не менее месяца, чтобы подробно изучить все. Арка Септимия Севера, храм Антонина и Фаустины на виа-Сакра и, конечно, Колизей, особенное впечатление производивший при лунном свете. Тот, кто не видел Колизея, освещенного полной луной или хотя бы ясной ее четвертью, мог сказать, что не видел ничего. Что такое развалины при беспощадном свете солнца? Всего-навсего невнятный отсвет былого величия. Но в сумраке ночи, в неверном свете бледной луны старинные камни полны призраков и готовы, кажется, открыть все тайны прошлого смелому и вдумчивому гостю! Известно, что сам лорд Байрон гулял по развалинам с леди Кэролайн Лэм в первую пору их безрассудной влюбленности. Любители особо острых впечатлений ночью выезжали из города в одни ворота и, проехав вдоль наружной стены, въезжали обратно в Рим в ворота Сан-Джованни, чтобы увидеть все величие Колизея, не умаленное никаким соседством. Но знаменитые римские разбойники с наступлением темноты делали такой путь очень опасным, и тот, кто соглашался на такое путешествие, рисковал не только своим кошельком, но подчас и жизнью. Поэтому наши дамы, нынче ни в коем случае не желавшие рисковать, осмотрели Колизей при дневном свете, сопровождаемые многочисленными и говорливыми чичероне.
Софья, в отличие от итальянки Фабианы, ни слова почти не понимала из быстрой речи местных уроженцев, насыщенной цветистыми оборотами и пышными сравнениями. Она предпочитала спокойную прогулку под руку с Александром. После их объяснения, такого пылкого и неожиданного, или почти неожиданного, она чувствовала, что хотя и должна, но никак не может расстаться с ним. Ей бы следовало сказать, что им нельзя более видеться, нельзя привыкать быть рядом, так запросто говорить и смотреть друг на друга влюбленными глазами! Ах, где же благоразумие? То благоразумие, что никогда не изменяло ей? Оно пало под натиском чувств, прежде никогда не испытанных…
Ей бы надлежало опасаться, но Соня ничего не боялась. Она не представляла себе, и была совершенно права, ничего дурного от этого человека, казавшегося ей таким мягким, таким поэтичным. Он читал наизусть стихи, цитируя Данте, что так подходило к случаю, и Петрарки, рассказывал впечатления свои от книг и путешествий, предпринятых им в юные годы. Как каждый молодой дворянин своего времени, он не смог бы назвать себя в восемнадцать лет человеком знающим, не совершив путешествия. И хотя самая ранняя молодость Тургенева пришлась на те годы, когда в Европе затевались громадные прожекты Бонапарта, все же он побывал за границей, был и в Италии, и вот теперь рассказывал о своих тогдашних впечатлениях Софье и сравнивал их с нынешними. Пришлось ему бывать и за границей в качестве офицера, но то было совсем иное. Этого он не рассказывал, но только дивился тому, какая это разница: путешественник за границей и солдат – в заграничном походе. Какие разные мысли, впечатления и рассуждения возникали в голове и в душе.
Теперь Александр был не просто путешественником, он был влюбленным путешественником. И оттого Италия представлялась ему страной еще более прекрасной, чем ранее.
– А все же мне бы хотелось увидеть Колизей ночью, – сказала Софья.
– Что за романтическая причуда! – воскликнула Фабиана. – Никакие развалины не заставят меня рисковать собою.
– Какой же риск? – ответила Софья. – Если не выезжать за пределы городских стен, то никакой опасности для жизни быть не может.
– И все же я совершенно отказываюсь принимать участие в подобной авантюре. Тебе приказывать я не вправе, ты можешь поступать как хочешь, но мой совет – отказаться от ночной прогулки. Я полагаю, тебя сопровождать будет господин Тургенев… Я не сомневаюсь в его опеке, но сомневаюсь, что он сможет противостоять более чем одному противнику.
– Да отчего на нас должны напасть? – возмутилась Соня. – Но, даже опасаясь подобной истории, не стоит ли рискнуть? Увидеть Рим и не увидеть главной его достопримечательности ночью, когда это почитают за счастье видеть другие путешественники… Мне будет стыдно, когда меня спросят, объяснять это трусостью!..
– Мой друг! Ты не воин, тебе не надобно доказывать свою смелость.
– Я никогда не рисковала и всегда была против безрассудств. Но сегодня, мне кажется, я обязана рискнуть!
– Ба! Да что с тобою? – Фабиана была не на шутку удивлена. – Никогда я не слышала от тебя подобных речей! Куда делось твое спокойствие? Где рассудительность и осторожность? Я теряюсь в догадках! Что так повлияло на тебя?
Что повлияло? Софья и себе бы не призналась, что те чувства, которые с каждым днем делались в ней все сильнее, все больше забирали власти над ее рассудком и душой, стали причиной ее решительных рассуждений.
– Впрочем… – задумчиво произнесла Фабиана. – Если уж ты решилась… Отпустить одну я тебя не могу. На мне все-таки есть за тебя ответственность. Что я скажу Любови Матвеевне, если с тобою что-нибудь случится? Поедем вместе! Возьмем еще людей…
– Как отлично все устраивается!
– И к полнейшему твоему удовольствию…
Сказано – сделано. Фабиана и Софья предложили свой план Тургеневу. Тот не отказался. Более того, его, казалось, вдохновила эта ночная прогулка. Когда Фабиана высказала ему свои опасения, то он решительным образом успокоил ее. А для того, чтобы она вовсе перестала волноваться, заметил, что ничто не помешает им взять с собой нескольких человек для охраны. Таким образом, в ближайшую же ночь два экипажа подъехали к самому Колизею. Прогулка по развалинам, как все того и ожидали, была и таинственной, и интересной, и полной романтизма, столь теперь модного.
– Какой-нибудь древний колдун здесь был бы вполне уместен, – шутливо сказала Фабиана. – Сонмище летучих мышей, старинное проклятие…
– И тогда сюда бы точно никто не пришел бы гулять об эту пору, – смеясь, ответил ей Тургенев.
