Текст книги "С тенью на мосту (СИ)"

Автор книги: Наталия Рос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

2 Часть

Часть II

1.

Пять лет в Холмах прошли незаметно. Я ни в чем не нуждался и получил достойное образование, такое, о котором не мечтал ни один школьник из всех ближайших селений. Мне были предоставлены любые книги и все газеты, которые можно было достать в нашей округе. Газеты, правда, поступали нечасто, и с большим запозданием по числу, бывало, проходило месяца два или три с момента выпуска, и только тогда они попадали в мои руки. Но это было не так важно, главное, что у меня имелся доступ ко всем важным событиям, происходившим в мире. Из газет я узнал, что есть чудо-машинки, способные печатать на бумаге, и я даже посмел представить в мечтах, что когда-нибудь обрету такую невероятную вещь. Да что там машинки, писали, что лошадей скоро заменят автомобили, работающие на топливе. И когда я, страшно удивляясь, показывал Милону напечатанные рисунки будущего транспорта, он смеялся и говорил: «Ерунда! Разве сможет такая образина проехать по нашим дорогам? Встанет где-нибудь посреди безлюдной местности, да и сиди, чеши себе голову, кумекай, как выбраться оттуда. Нет, ничего лучше надежных лошадей не будет!».

Газеты и книги давали мне выход в мир, так как мой мир был ограничен стенами дома. Несмотря на то, что Милон часто говорил, что я стал ему как сын, да и я сам, безусловно, понимал, что он спас меня, и был искренне ему благодарен, несмотря на все это, я чувствовал себя запертым в клетке. Целыми днями я погружался в расчеты, счета, векселя, ценные бумаги, подоходные и расходные, оформлял закладные, перекладные и отказные, уведомительные и предупредительные, и еще бог только знает какие бумаги, от которых кругом шла голова. Я понимал, что за добро, которое хоть я и не просил, мне придется расплачиваться. Я должен был стать незаменимым помощником и правой рукой Милона, хотел я этого или нет.

Милон нередко выезжал по делам, но никогда с собой меня не брал, возможно, он не доверял мне, или, может, боялся, что мне взбредет в голову что-нибудь дурное. Кто знает. И долгие годы я не выезжал никуда дальше холмов. Весь мой мир был ограничен учителями, подворьем и домашними людьми: кучером Яном, дворничихой Мартой, кухаркой Ясинькой, парой мужиков, работающих в поле и, конечно же, Малым и Сойкой.

К Малому, после того как он неожиданно помог мне, оказав незаменимую помощь, я стал понемногу присматриваться. Я стал замечать, что он, напуская на себя угрюмость, суровость и некую внешнюю жестокость, на самом деле не совсем такой, каким стремился показаться. Какая-то затаившаяся боль мелькала в его больших карих глазах, которые Сойка назвала «жабьими». Иногда сталкиваясь с ним в подворье, мы перекидывались парой ничего не значащих фраз. Я спрашивал как дорога, погода и обстановка в том или ином селении, куда он ездил по поручениям. А он отвечал охотно и живо, будто был рад, что я интересуюсь, что им вообще хоть кто-то интересуется, так как остальные избегали его и скрывались с места, едва завидев, будто он был прокаженный. И я охотно понимал их: ведь все знали, что Малый был жестоким убийцей, зарубившим свою семью. Но почему я его не избегал? Тогда я не мог дать себе на это ответ. Может быть, я просто чувствовал себя одиноким и знал, что он такой же одинокий. Конечно, иногда я от мальчишечьего любопытства хотел спросить его о том страшном прошлом, но никак решался, полагая, что он сам бы рассказал, если бы хотел.

Милон однажды узнал, что я сдружился с Малым, и категорически запретил мне общаться с ним, но я, несмотря на запрет, изредка прибегал к Малому домой, чтобы поболтать на всякие интересные жизненные темы. Как-то сидя у него дома и наблюдая, как он штопал себе штаны, я спросил, почему он не женится. Малый сначала нахмурился, но потом невозмутимо подставил свою голову ближе к свету, чтобы я мог хорошенько разглядеть его, и сказал:

– Ты видел мою рожу? Думаешь, хоть кто-нибудь захочет за меня пойти? Я знаю, что я урод, каких поискать еще нужно. Да и неужто Милон не рассказал, что я сделал?

– Рассказал, – сказал я, и мне почему-то стало стыдно.

– То-то, – буркнул он, – я все думаю, как ты со мной разговаривать-то не боишься.

– Поначалу боялся, а теперь нет. Знаешь почему? Когда я пас овец, как-то потерялась одна овца, и я пошел искать ее. Тогда я набрел на болото. И Бахмен, мой друг, сказал мне, что болото – оно как люди. Часто под ним скрывается река, а под рекой – болото. Все дело в том, что нужно заглядывать внутрь, а многие люди не глядят, они просто видят и верят тому, что видят.

– Хочешь сказать, что не боишься меня, потому что я выгляжу как болото, но ты разглядел что-то другое? – скептически поинтересовался он.

– Именно так.

– Хм… соглашусь в том, что моя жизнь похожа на болото, только вот я давно в нем утонул. В детстве еще утонул, когда все это случилось… Так что теперь, как ни старайся, ничего не увидишь, – он оторвался от штопки и испытующе посмотрел на меня: – Хочешь знать, как это все произошло? Как я зарубил свою семью?

Я съежился от страха и кивнул.

– Хм, – усмехнулся он, – знаю, язык у тебя уже давно чесался спросить. Я все думал, когда же ты не выдержишь? Ну, слушай… Когда все это случилось мне было десять лет, и уже тогда все замечали, насколько я рос крепким и сильным. Я был третьим ребенком в семье, так что моя жизнь была вполне обычной, как и у многих тут, за одним исключением, – моя семья жила богато, богаче, чем все остальные в округе. И вот с раннего детства я начал интересоваться железом. Все вертелся возле ног нашего кузнеца, а тот, да и стал меня обучать, как точить ножи, косы, тяпки и топоры… А что, силы у меня достаточно было, все было в не тягость. Ну так я и проводил целые дни за полировкой, помогал кузнецу. Мне начали приносить работу и даже платили кое-какие деньги, которые я оставлял себе. Отец поощрял меня и хвалил. Все были довольны, и я был доволен. Можно сказать, что я был счастливым ребенком. И сейчас, наверное, ты просто сгораешь от нетерпения, чтобы узнать, какого черта мне понадобилось укокошивать мою семью, если меня все устраивало? Так вот, ответа на этот вопрос у меня нет. Я не знаю… В то утро, это было начало весны, я проснулся. Помню, как открыл глаза и первое, что увидел, это была моя рука. Она была вся в крови и сжимала рядом лежащий на кровати топор, будто игрушку. И он был таким блестящим, будто его обмакнули в растопленное масло, только красного цвета. Я в ужасе отшвырнул его, а потом увидел в кровати тело моего брата и заорал так, будто изнутри меня разъедали пчелы. Побежал в комнату родителей, но там тоже повсюду были кровь и тела. Они будто спали, но так странно, словно их поломали. В таком же состоянии я увидел и сестер. Потом прибежали люди. Я ничего не понимал. Они кричали, вопили и бегали. Потом пришел Милон и спас меня. Я сначала жил с ним в доме, он стал моим опекуном, но когда я стал подрастать, он решил, что меня нужно переселить отдельно. В этом доме раньше жил наш кузнец, а теперь я.

– Подожди, я не понял: дом, в котором я живу сейчас, раньше был твоим домом?

Он, нахмурившись, кивнул.

– Вот это да… – протянул я, озадачившись совсем. – Твоя история мутнее, чем само болото. Мне кажется, ты не убивал свою семью.

– Ты думаешь?

– Думаю, тебя подставили. Зачем бы ты их убивал, если тебе хорошо жилось?

– Вот и я не знаю. Сколько живу, вместо молитвы перед сном задаю себе этот вопрос, зачем я это сделал? И я хочу найти хоть какой-нибудь ответ, похожий на правду, но никак: в моей башке пусто, как у дятла в дупле.

– Скажи, не было ли людей, кому выгодно было убить твою семью?

– Да насколько я могу судить, многим это могло быть выгодно, – пожал плечами Малый и как-то странно на меня посмотрел, будто он знал ответ, но не хотел говорить.

– А что насчет Милона?

– А что?

– Ему выгодно было?

– Нет, ему не выгодно было, – он нетерпеливо встал и засуетился, стараясь не смотреть мне в глаза, и резко сказал: – Все, хватит об этом.

– Ладно, мне пора, – сказал я. – Малый, знаешь что? А ты совсем не глупый. Ты умнее большинства. И я думаю, ты добрый. А раз ты добрый, то единственное не могу понять, как тебе удается вытряхивать деньги с должников?

– А я хватаю их заворот, таращу глаза, рычу, и из них, как из свиной шкатулки сыплются деньги.

– И даже с женщинами так поступаешь?

– И с ними тоже.

– А с бедняками как? Вдруг у них денег нет?

– Если он и вправду бедняк, и взять с него нечего. Я вычеркиваю его из списка должников и предупреждаю, чтобы никогда больше, под страхом смерти, не брал заем у Милона.

– И неужели Милон соглашается с этим?

– А он ничего не знает. За этого бедняка я отдаю ему свои деньги, а он думает, что заемщик рассчитался.

Я посмотрел на него с нескрываемым изумлением, кивнул на прощанье и вышел. Прав был Бахмен, что многое скрыто в болоте.

2.

Отношения с Сойкой были схожи на катание со снежной горы: то мы плавно скатывались, хохотали и дурачились, то катились кубарем, падали вверх тормашками, ругались и ненавидели друг друга, а потом поднимались, мирились и снова катились с горы. И каждый раз неизвестно было, чем все это закончится.

В Сойке все время жила тысяча чертей, и я никогда не знал, какой черт выскочит из нее в следующую минуту: она могла быть ласковой, кроткой и рассудительной, но временами превращалась в фурию, готовую растерзать меня в клочья. А я в силу своей юношеской беспечности не понимал, что с ней творится и почему ей непременно нужно быть занозой в заднице, а не просто моим хорошим другом.

Когда мне исполнилось семнадцать, тогда, время от времени, до меня начали доноситься перешептывания дворовых о том, что меня и Сойку все давно считают парой.

– Перья летят, как у влюбленных голубков. Жениться бы им надо, – шушукалась Ясинька с дворничихой Мартой, заходя на кухню. А я стоял, спрятавшись за занавеской, так как пробрался на кухню, чтобы стащить пирожок. – Сойке-то, двадцать привалило уже, в девках давно засиделась. Я ей все говорю, – откровенничала Ясинька, – хватит бегать за своим лопухом. Он еще молод и зелен, одни газетенки в его мозгах шелестят. А ты свое время-то проморгаешь, все дожидаясь, когда же твой милый лопух созреет-то, а потом поздно будет, женихи молодух найдут, а на тебя и пень старый не посмотрит. Бабий век-то короче, чем огрызок морковки. Печаль да тоска все это, ну а куда деваться? Бабами мы родились и законы не придумывали. Я ей все это говорю, а она все твердит: «Люблю его и только за него пойду!». И что с ней делать, с дурой этой? Реветь-то потом будет, ох как реветь! Ладно, этот, початок запечатанный, ветер в голове, а Милон? Неужто он-то согласится, что его приемыш на девке дворовой женится? Не бывать этому, вот посмотришь, Марта. Не для Сойки нашей Милошка облагораживает Иларку, не для Сойки. Он вот…

На этом моменте я неловко шевельнулся, и с полки с грохотом полетела чугунная сковорода, едва не отбив мне пальцы на ноге. Я вылетел из-за занавески, женщины охнули от неожиданности, и я ринулся бежать из кухни, а следом в меня понеслись ругательства Ясиньки: «Ах, ты ж, черт косолапый, слышал все! Ну, я тебе устрою супчик вечерний! В туалете просидишь безвылазно!».

С того нечаянно подслушанного разговора для меня все изменилось: я задумался и погрустнел. Теперь я намного лучше понимал все, что происходило с Сойкой, и невольно чувствовал ответственность за ее судьбу. И чем ближе подходил мой восемнадцатый год, тем сильнее я задумывался: «А почему бы и не жениться на ней? Мы с ней хоть и ссоримся часто, но также и миримся. У нас и дня не проходит друг без друга». Я пытался представить, как неплохо мы будем жить, как муж и жена, но почему-то это все было в каком-то далеком тумане, а мои мысли, то и дело, улетали прочь, как стая диких лебедей, стремившихся на юг, подальше от сырых холмов.

Однажды Милон, собрав небольшой чемодан, куда-то уехал, а на лице Сойки в тот же день залегала темная, мрачная тень, похожая на тучу, готовую вот-вот разразиться дождем. Вечером мы вышли на нашу обыкновенную, вечернюю прогулку. Она шла рядом со мной в скромном, голубом платье, а на плечах у нее был раскинут расписной бордовый платок с алыми розами. По дороге до нашего любимого небольшого пруда, где мы всегда кормили рябых уток, она молчала и хмурилась.

– Я знаю, куда уехал Милон, – сказала она, со злостью отрывая маленькие кусочки хлеба и кидая в пруд, где уже нетерпеливо дожидалась стая.

– И куда же?

– Договариваться поехал. Женить тебя хочет на барышне городской!

– С чего ты это взяла?

– А с того! Письмо прочитала. Он уже давно задумал это. Все невесту подбирал тебе, а сейчас как раз и сошлось. С папашей невесты переписку вел.

– Сойка, ты читаешь письма Милона? Если он узнает…

– Мне все равно! – выкрикнула она, швырнув большой ломоть хлеба в уток, а те с неистовым кряканьем ринулись на добычу. – Еще скажи, что ты сам недоволен, что тебе городскую невесту подыскали.

– Слушай, если Милону надо, ту пусть сам и женится. Мне только через месяц восемнадцать будет. Я не собираюсь ни на ком жениться. Я еще… – я испугался, увидев, как почернели глаза Сойки. Она сжала губы, покраснела и выпалила:

– Ты хочешь сказать, что никогда не думал на мне жениться?

– Нет, то есть да. Подожди, я запутался… Я думал об этом, но не сейчас, а вообще когда-нибудь.

– И когда же ты думал? Через год, два, пять лет? Когда я окончательно превращусь в старуху? – взвизгнула она, готовая расплакаться.

– Ну, через год, – что-то подсказало мне. – Да, я думал, через год мы… ну, мы поженимся.

– Правда? – она просветлела. – И ты не согласишься на сватовство к городской девке?

– Нет, конечно, не соглашусь. Я даже скажу Милону, что у меня уже есть невеста, и это ты.

Сойка всплеснула руками, отчего ее платок раскрылся, и она стала похожа не то, что на сойку, а на райскую птицу. Она прильнула ко мне, обвила руками мою шею и громко поцеловала в щеку.

– Боже, как я рада! – прошептала она. – Я так переживала все это время, ты не представляешь. Мне ведь уже двадцать один. А здесь это значит, что если ты не замужем, то ложись в могилу и слезами умывайся.

– Все это не от ума так считается, а от темноты и невежества, – попытался я успокоить ее и почувствовал, что она на самом деле успокоилась. Она сидела со мной на пригорке, щурилась на заходящее солнце и улыбалась: впервые за долгое время она по-настоящему была безмятежна и счастлива. Ее внутренние демоны затихли. А я смотрел на нее и тоже был счастлив. Я был рад, что этот непростой разговор, назревавший так долго, наконец, состоялся. Я уже думал, что не такая уж это и плохая затея жениться да всю жизнь прожить здесь, в холмах. Все-таки мне очень нравилась Сойка, я даже ее любил.

Через неделю вернулся Милон. Он позвал меня на разговор, и сообщил, что в сентябре у нас состоится поездка в город. Я поинтересовался, что мы там будем делать, на что он ответил:

– Это ты узнаешь, как мы приедем. А пока сюрприз, хороший сюрприз! – он выпускал из трубки кольца дыма и лукаво щурил глаза. – Теперь иди, и больше никаких вопросов.

Весь месяц Сойка допытывалась у меня, когда я скажу Милону про нас, а я все обещал, но никак не мог подгадать хорошее время. Так незаметно наступил день отъезда, и она вечером, когда я укладывал чемодан, встревоженная заглянула ко мне.

– Ты так и не сказал ему? – спросила она, заранее зная по моим глазам ответ.

– Он не сказал, зачем мы едем в город. Может, не все так, как ты думаешь?

– А как же еще? – хмыкнула она.

– Сойка, я тебе сказал свое решение, так оно и будет, чтобы там Милон не задумал. Знай это и будь спокойна.

Она мрачно посмотрела на меня, несколько минут молчала, нервно грызя ноготь и наблюдая, как я безуспешно пытался запихнуть в чемодан костюм, а потом досадно отодвинула меня.

– Какая же ты неумеха! – сказала она, принявшись аккуратно укладывать мои вещи. С легкостью упаковав чемодан, она улыбнулась бледными губами. – Я тебе подарок приготовила на день рождения. Вот думаю, когда лучше подарить, заранее или после. Ты же там будешь… Ладно, подарю сразу, а то вдруг потом поздно будет, – вздохнула она и вытащила из передника маленький сверток, который оказался небольшим белым платком с вышитыми красными буквами «И» и «С» и металлической брошкой в виде грубо вырезанной птицы. – Тебе нравится? Птица, правда, неудачно получилась, кузнец за хорошую работу потребовал больше денег, чем у меня было. Я хотела, чтобы птица была похожа на сойку, но она такая неуклюжая получилась, прямо как я, – на ее глазах заблестели слезы.

– Ну что ты? Мне очень нравится, – поспешил заверить я, – и птица красивая получилась, правда, очень красивая! Спасибо тебе!

Сойка растрогалась и еще сильнее расплакалась. Я обнял ее, и она тихо прошептала, будто навсегда прощалась:

– Не забывай меня.

3.

Следующим утром во двор торжественно выкатилась большая карета, запряженная двумя лошадьми. На облучке горделиво сидел маленький, похожий на жука, кучер Ян в своей праздничной фуражке и ждал нас. Я и Милон, одетые в дорожные костюмы, погрузили чемоданы. Ясинька пихнула мне в руки большую плетеную корзинку с горячей едой, и мы, под нестройные пожелания хорошей дороги уселись по местам. Сойка не вышла попрощаться. Я видел, как она с задумчиво печальным лицом наблюдала за нами из окна.

Ян потянулся, глянул на небо, еще полностью не растворившее ночную синеву, и сказал:

– Доберемся-то хорошо, а обратно – не знаю.

– Чего это ты не знаешь? – фыркнул Милон. – Погода отличная, только начало осени. Жара стоит.

– Таки жара, – согласился Ян, – но обратная дорога обычно хуже бывает.

Он дернул поводья, и карета легко, будто скользила по маслу, двинулась вперед. В тот момент я увидел, как Сойка все же выскочила из дома и растерянно махнула мне платком, а потом она резко осунулась, и Ясинька сочувственно приобняла ее. Проезжая мимо подворья, я заметил высокую и безмолвную, будто высеченную из камня, фигуру Малого, стоявшего за забором: он тоже нас провожал.

До наступления темноты мы доехали до постоялого двора, в котором Милона все давно знали и принимали как почетного гостя. Мне предоставили собственную комнату и через час позвали на ужин в трактир, выкрашенный в ярко-зеленый цвет, расположенный в том же дворе.

Больше книг на сайте – Knigoed.net

В помещении горел тусклый, рассеивающийся в крепком табачном тумане, свет. В воздухе, помимо застарелого, прогорклого запаха табака, витал запах кислого, мужского пота, сродни прокисшей капусте. За длинной стойкой, напротив стенки с пивом и вином, сидело несколько мужиков, одного из них я узнал, это был наш кучер. Справа от двери, за столом, накрытым скатертью, сидел Милон.

– Ну, как тебе это злачное местечко? – поинтересовался довольный Милон. – Всей душой люблю такие дьявольские места, я будто возвращаюсь в молодость. Да-да, я в свое время немало проводил времени в таких заведениях, – пояснил он, заметив мой удивленный взгляд. – Это я сейчас толстый и лысый, а тогда… – он мечтательно повел носом, – эх, этот запах, когда ты бесстрашный, верящий в то, что молодость бесконечна, и можешь смело надрать задницу смерти. Аха-ха! Ну, что, приступим к поглощению зелья из дьявольского котла? – подмигнул он полной хозяйке, поднесшей нам горячее – суп и жареную баранину с рисом.

– Ох, Милон, шутник ты! Сам император, расплакался бы от счастья, если попробовал мое зелье! Да добавки еще бы попросил, – пококетничала хозяйка с высокой, похожей на разрушенную башню, прической.

Рядом за стол уселись два мужика в рабочей одежде, попросили мяса и начали жадно чавкать, наспех проглатывая большие куски, и столь шумно же отхлебывать пиво с огромных жестяных кружек.

– Слыхал, что творится в Берсехе? – начал один мужик в синей рубахе. – У меня свояк там живет, так он говорит, что уже две семьи заболели чертовщиной какой-то. И самое главное, бог пойми, как лечить-то. Свояк говорит, что дальше от Берсехи люди также заболевали и пропадали потом. Как бы до нас эта напасть не дошла.

– Не приведи господь! – воскликнул второй, в грязно-серой рубахе, мужик. – Мало нам проблем в этой жизни. Надеюсь, не чума это какая-нибудь? – он перекрестился.

– А черт знает, может и чума. Но если это так, то нам ничего не поможет: ни молитвы, ни бог, все равно пойдем все к чертям в ад. А то может и лучше там будет, чем здесь, – мужики загоготали. – Давай хоть пива наедимся, а то вдруг в последний раз. На небесах нам пивка-то не подадут: чертяки кипятком заливать будут. Эх, хозяйка, еще налей!

Дальше мужики начали обсуждать работу, а я переключился на свои нехорошие мысли, до тех пор, пока в трактир не забежал запыхавшийся чумазый мальчишка. Он остановился напротив мужика в синей рубахе и захныкал:

– Папка, я так и знал, что ты здесь! Ты же обещал!

– Ну да, обещал и что? – нехотя признался мужик.

– Ну, папка! Ты же обещал, обещал! – заныл он сильнее.

– Вот чертяка, не даст отдохнуть. Следил за мной что ль? Думал, хоть время для души найду, – мужик пригорюнился, обхватив голову грубыми, со ссадинами, руками.

– Ну ты же обещал, что оставишь монету на мой подарок! Ты в прошлом году тоже обещал да пропил! И сейчас пропьешь, – мальчишка начал растирать слезы с одного глаза, а другим внимательно следил за отцом, успевая легонько подергивать его за рукав рубахи, – папка, а папка, ну отдай монету, ну что тебе жалко сыну на день рождения?

– Ты что отцу не доверяешь, считаешь, что я обманщик? – неубедительно рявкнул мужик.

– Нет, папка, ты хороший, ты очень хороший папка, только дай монету сейчас.

Мужик тяжело вздохнул, порылся в кармане и, словно отрывая от сердца, нехотя протянул монету сыну.

– Спасибо папка, ты самый лучший папка на свете! Завтра еще дедуля обещал подарок, и я буду самым богатым!

– Что еще за подарок дедули? – крикнул ему вдогонку мужик, досадливо махнул рукой и тоскливо посмотрел на мужика в серой рубахе. – Эх, на пиво не подкинешь, братец? А то сам понимаешь, дети…

Подслушав с замиранием сердца разговор, я почувствовал, как тяжелое прошлое, которое я так тщательно пытался скрыть в задворках своего мозга, тяжелым сапогом выбило хлипкую дверь, и я оказался в гуще воспоминаний. Что-то пробормотав Милону насчет уборной, я вышел степенным шагом, а потом ринулся в сторону, куда побежал мальчишка. Он выскочил со двора и направился на другую улицу, насвистывая задорную мелодию. Вскоре он завернул за угол, и я увидел, как остановившись возле лавки, он начал разговаривать со стариком.

Все вдруг закричало внутри меня, что этот старик вовсе никакой не старик. Дикая злоба вырвалась из меня, как густое варево, плюющееся лопающимися пузырями, вырывается из котла. Я, схватив первый попавшийся на глаза увесистый булыжник, выпрыгнул из-за угла словно зверь, прыжком пересек расстояние до старика, резко схватил его за воротник пиджака и рванул к себе, замахнувшись булыжником, готовым в секунду размозжить ему череп.

– Что вы делаете? – закричал мальчик, повиснув у меня на руке. – Отпустите моего дедушку! Не смейте его бить!

– Дедушку? Это монстр! Ты не понимаешь, его нужно уничтожить, пока он… – в тот момент, словно проснувшись, я посмотрел на лицо старика: это был обычный пожилой человек, с ужасом взирающий на меня полными отчаянья и непонимания глазами, что же такого плохого он мог сделать молодому юноше, желающему ему смерти.

Как во сне я отбросил булыжник, осторожно посадил обратно обмякшего старика, несвязно и, запинаясь, попросил прощения за то, что напугал, несколько раз поклонился и ринулся бежать со всех ног, унося с собой позор и ужас того, что мог натворить.

По дороге я расплакался: лицо этого старика было так похоже на лицо Бахмена. Около часа, а может и больше, я сидел на заднем дворе, за трактиром, на старой деревянной бочке, воняющей рыбой, и глядел на ночное небо. После всех событий, произошедших со мной в детстве, я боялся оставаться наедине со своими мыслями, обкладывая себя газетами и книгами. И даже дар чтения я объяснял себе как то, что получил сам, благодаря урокам и моим старания. Я боялся, что если не буду себе это внушать, то возненавижу книги, а я никак не мог этого допустить: книги спасали меня от размышлений о моем прошлом. Я старался ступить на новую дорогу, чтобы жить заново, как советовал Ладо, но сегодня прошлое, обжигающей волной, неожиданно хлынуло, подмяв под себя все мои старания скрыться от него.

Мимо меня, в спешке, пробежал рабочий трактира, но вдруг обернулся, подбежал ко мне и крикнул:

– Ты, Иларий?

Я кивнул, и он разразился громом ругательств. Оказалось, что весь постоялый двор уже около часа был поднят на уши, так как кто-то на соседней улице напал на беззащитного старика, а Милон тоже поднял тревогу: я ушел в уборную и пропал.

– Вот окаянный, мы его ищем, ищем, а он здесь прохлаждается! – возмущался рабочий. – Да ты хоть знаешь, что он заставил беднягу Казима в выгребную яму спускаться, даже нырять заставил-то? Говорит, поскользнулся и утонул ты! А Казим все искал да искал тебя там. А твой батька, все пугал, что ежели тебя не найдем, то снесет наш трактир. Эх ты, куда потащился без спросу?

В большой прихожей зале, сидя на диване, попыхивая трубкой и нервно качая ногой, сидел Милон. Только завидев меня, он подскочил и отвесил такую оплеуху, что хозяин и рабочий радостно подпрыгнули. И я был уверен, что они с удовольствием еще бы отвесили мне напоследок пару подзатыльников.

Мне пришлось собрать все красноречие, чтобы убедить Милона, что мне стало дурно, возможно, я чем-то отравился, и у меня так кружилась голова, что мне просто необходим был свежий воздух.

– Ему стало дурно из-за вашей чертовой стряпни! – заорал Милон. – Так что платить – черта с два вам! А ты, – он ткнул пальцем в мой лоб, – будешь отлучаться только по моей команде. Еще раз такое учудишь, пожалеешь, что родился!

Когда я уходил, хозяин постоялого двора с ненавистью показал мне кулак.

4.

Рано утром мы снова выехали на ухабистую дорогу. Целый день за окном было одно и то же: деревья с начинавшей едва желтеть листвой, засыхающая трава пожухлого болотного цвета, бесконечные поля, раскинувшиеся по холмам, которые с каждой верстой разглаживались и превращались в равнину, и, конечно же, люди, собиравшие последний урожай с полей. На полях особенно много было детей, одетых в старую, замызганную одежду. Они подбегали к обочине дороги, едва заметив пыль, поднимающуюся от нашей коляски, и с любопытством пытались заглянуть внутрь, чтобы узнать, что же за господа едут в таком дорогом экипаже. Кое-кто из полевых мальчишек махал нам грязной рукой и с озорством скалил зубы. Полевые девочки были стеснительнее: они мило улыбались, робко, как подсолнухи, покачивали ладошкой со стороны в сторону и опускали глаза, когда я горячо махал им в ответ.

По пути нам встретился угрюмый мужик на телеге и сказал, что в той стороне, куда мы направляемся, рухнул речной мост, и нам придется поехать по другой дороге, ведущей через «умирающую» деревню. Когда мы туда въехали, сразу стало понятно, почему ее так называли: покосившиеся, полуразваленные лачуги казались, вот-вот не выдержат и превратятся в труху, как истлевшая солома. Из этих лачуг внезапно высыпались, как горох, чумазые, одетые в чудное тряпье, дети, словно все это время поджидавшие нас, и побежали за коляской.

С позволения Милона я попросил остановить кучера, и, взяв корзинку с едой, где лежало несколько десятков пирожков, испеченных Ясинькой, вышел из кареты и начал раздавать их стайке голосящих детей. Сначала я обрадовался, что пирожков точно хватит на всех, но сразу же началось нечто невообразимое, что испортило мое настроение на весь оставшийся день. Дети постарше, похватав по своему пирожку, начали отталкивать и оттаскивать малышню за волосы, перехватывая на лету, как голодные псы, пирожки, предназначавшиеся для остальных. Тем маленьким, кому мне все-таки мне удалось всучить пирожок, пришлось бежать, но старшие тут же их нагоняли, лупили и отбирали. Некоторые успевали запихнуть пирожок в рот, но их снова настигали, выбивали изо рта, куски теста разлетались, кто-то давился, все кричали и визжали. В итоге, практически все пирожки оказались распределены между четырьмя взрослыми мальчишками, а побитая малышня выла в стороне. Отъезжая, я выглянул в окно и увидел, что драка уже разгоралась между главарями, а на шум сбежались голодные подвывающие псы.

– А ты что-то другое ожидал? – философски спросил Милон, заметив мое ошеломленное лицо. – Думал, они выстроятся в линейку в ожидании пирожка, как благородные девицы? Ты думал, они будут тебя скоромно благодарить и улыбаться, аки ангелочки, а ты почувствуешь себя благодетелем всех сирых и убогих? Эти дети – животные, у них нет манер, воспитания, нет совести, понимания простых вещей. Они просто голодные животные. Вот это и отличает тебя от них. Ты был безграмотен, беден, все детство работал, но в тебе была сила и воля, порода, так сказать, благородство. Ты был умен, Иларий, ты был более воспитан, чем дети богачей, вот поэтому ты сейчас здесь и со мной, а не там, в какой-нибудь лачуге.

Только через три дня мы въехали в город, встретивший нас гулом и шумом. Я из газет примерно представлял, как выглядит он, но все же был изумлен высокими каменными зданиями в несколько этажей, огромными окнами, нависающими балконами, обвитыми зелеными растениями, и нелепыми страшными головами то ли людей, то ли зверей, пугающе выглядывающих из разных стен зданий.

– Архитектура… – многозначно протянул Милон, – в наших Холмах такое не увидишь.

Неожиданно я вскрикнул и потянул Милона к моему окну.

– Смотрите! Вот он тот самый автомобиль!

– Ай-яй-яй, – восторженно поцокал он. – Хорош, ох хорош! Небось, хозяин фабрики какой-нибудь поехал. Ну, Иларка, когда-нибудь и мы с тобой такой купим. Милон не Милон будет, если не купит! Вот хорошо справим дела и раскрутимся, тогда и посмотрим. А, ну как? Хочешь на таком поездить? – он игриво толкнул меня в бок и захохотал: – Будем мы с тобой ничем не хуже господ! Вот посмотришь!

Ян притормозил у обочины широкой каменной мостовой: нужно было посовещаться и узнать, куда дальше править. А пока было время, я отпросился у Милона зайти в расположенную сбоку от нас загадочную «Булочную», которая манила своей вывеской с изображением аппетитно нарисованного кренделя.

Я открыл дверь и «Булочная» встретила меня ароматным запахом и улыбкой милой девушки в белом чепце.

– Вам что-нибудь предложить? – спросила она, когда я долго и с интересом осматривал корзинки с выпечкой.

– Да, я хотел что-нибудь у вас купить, – я улыбался во весь рот: впервые в жизни я буду покупать что-то не базаре в Низкогорье, а в настоящей городской «Булочной».