Текст книги "Медовые яблоки (СИ)"

Автор книги: Наталия Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Бонус. Лиза. Кукла

О том, как же жила Лиза в своём прекрасном-далёко.

До знакомства с Андреем. Потом мало что изменилось…там, на севере, среди вечной мерзлоты.

От лица Лизы.

Раз. Раз. Раз. Два. Три.

Раз. Раз. Раз. Два. Три.

Поворот.

Раз. Раз. Раз. Два. Три.

Поворот.

Руки на пояснице отсчитывают ритм.

Поворот.

Зеркало.

Кукла. Белая кожа. Голубые волосы. Нет глаз. На месте глаз зияющие черные дыры.

Очень странно, что я вижу эти дыры. Ведь у меня нет глаз. Кукла – Я.

Нитка дергает вверх – рука вверх.

Руки на пояснице отсчитывают ритм.

Нитка дергает другую руку вверх – рука вверх.

Звонок. Тошнота. Резко открываю глаза.

Лежу в тишине совсем немного, до второго звонка, через две минуты.

Темнота. Снег. Почти всегда темно…

Черно-Белое Всё.

– Привет, куколка, готова?

– И тебе не хворать, Буратино.

Раз. Раз. Раз. Два. Три.

– Куколка, следи за моей рукой.

– Слежу.

Раз. Раз. Раз. Два. Три.

– Евтушенко, спину. Егор, придержи её… Спина! Рука, Евтушенко, рука!

Темнота. Черно-Белое всё.

– Куда ты сейчас, куколка? Эй, Мальвина, подожди…

Тошнит…

– Ты домой?

– Да, тебя подвезти?.. За мной Олег приедет.

– Будет классно, давай. Что нового у тебя, мы давно не говорили… ты все время бежишь.

– Нормально. Обычно. Как всегда.

Смотрю в карие глаза.

– Странная ты.

– Ничего странного во мне нет.

– Зачем ты танцуешь? Ты не любишь… не умеешь.

– Умею.

– Да брось, куколка, с тем же успехом я мог бы таскать утюг по паркету.

– Не таскай.

– Не могу. Я накосячил в прошлой жизни, с меня причитается. Карма.

Глаза смеются.

– Тогда терпи, Егор.

Выходя из машины.

– Пока, пряничная девочка.

– Пока, Буратино.

Олег, водитель папы, улыбается, глядя через зеркало заднего вида, ловлю его теплый взгляд с морщинками-лучиками и улыбаюсь в ответ – тепло.

– Что нового, малышка?

– Не знаю, все старое.

– У такой молоденькой хорошенькой девушки? Кавалер? Тот парень, что стоял рядом с машиной, ничего такой, тебе не показалось?

– Какой? Не помню…

– Ну, а Егор?

– Егор?

– Егор. Был бы хорошим кавалером, а Лиза?

– Это же Егор… ффффууууууууууу.

Смеётся, лучики бегут по лицу – тепло.

Решила. Перечитала. Выучила. Еще раз решила. Еще… раз.

Квартира слишком большая для меня одной. Сто шестьдесят метров и лоджия на южную сторону.

Разве здесь есть южная сторона? Здесь везде холодно.

Папы нет. Уже неделю. Командировка.

Темно. Холодно.

Уууууууууууу – крикни. Ууууууууу – отзовется.

– Привет, папочка, ты дома?

– Да!

Прыгаю прямо на шею.

– Папа…

– Как ты тут одна? Мне неприятно тебя оставлять, но ты ведь понимаешь, надо…

– Понимаю… папа… папка… ух… ты вкусно пахнешь.

– Смешная… Пойдем, рассказывай.

– Елизавета, мне надо с тобой поговорить.

– Да, пап.

– У тебя четыре по экономике, скорей всего в году тоже.

– Она факультативная.

– Какое это имеет значение. Почему четыре?

– Я не сдала эссе. Два раза.

– И?

– Меня тошнило.

– И?

– Я боюсь… её…

– Лиза, какие бывают оценки?

– Пять и два…

– Значит у тебя что, Елизавета?

– Два…

– Ты не можешь иметь два. Понятно?

– Да.

– Что тебе понятно?

– Я не могу иметь два…

– Два – это для неудачников. Два – это для проигравших, Лиза.

Ты не должна бояться учителя. Никогда. Надо просто сдать. Что надо делать, чтобы сделать?

– Начать делать… Контролировать ситуацию.

– Начни сдавать, завтра.

– Меня тошнит!

– Тебя всегда тошнит. Или ты поборешь свой страх или он тебя, понимаешь?

– Это тяжело, папа!

– Лиза, мне, по-твоему, легко? Я семь лет не был в отпуске. Семь! Ты пойдешь и сдашь всё, что должна, Лиза.

– Я боюсь её…

– Ты слишком эмоциональна. Слишком, Лиза! Я очень много терплю от тебя, очень! Но я не стану терпеть два, даже по факультативному предмету. Достаточно того, что я терплю эту твою придурь с архитектурой… Приспичило тебе ходить на курсы, ходи, но зачем, Лиза, скажи мне?

– Я хочу на архитектора… я хочу идеальный дом.

– Не бывает идеальных домов, Лиза. Образование должно быть фундаментальным, ты должна смотреть вперед. Мы говорили сотни раз… Зачем ты ходишь в эту студию… как она… рисуешь… это отнимает массу времени, Лиза. Скажи мне, что это нарисовано?

– Грустная табуретка.

– Грустная… грустная табуретка. Не бывает грустных табуреток. Табуретка это четыре ножки и доска. Ей не бывает грустно. И весело ей тоже не бывает. Табуретка – это кусок доски! Ты слишком эмоциональна, ты приписываешь свои эмоции людям и даже предметам, окружающим тебя. Хватит дурить, Лиза. Это не страшно, ты должна это сделать.

– Да.

– Я завтра проверю.

– А если…

– Елизавета, мы не обсуждаем если, ты должна научиться преодолевать страх и трудности. Ты обрезала волосы, почему? Почему, Лиза?

– С ними трудно… я не справилась.

– А должна была.

– Ты тоже не справился!

– Я мужчина. Это твои волосы. Ты! Не справилась, я промолчал. Ты крысу завела, Лиза. Крысу! Я молчал. Твоими грустными табуретками обвешан весь дом, я молчу. Но завтра ты пойдешь и сдашь это эссе, я звоню классному руководителю. Ты поняла меня, Елизавета?

– Да.

Раз. Раз. Раз. Два. Три.

Раз. Раз. Раз. Два. Три.

Поворот.

Раз. Раз. Раз. Два. Три.

Поворот.

Руки на пояснице отсчитывают ритм.

Поворот.

Зеркало.

Кукла. Белая кожа. Голубые волосы. Нет глаз. На месте глаз зияющие черные дыры.

Очень странно, что я вижу эти дыры. Ведь у меня нет глаз. Кукла – Я.

Нитка дергает вверх – рука вверх.

Руки на пояснице отсчитывают ритм.

Нитка дергает другую руку вверх – рука вверх.

Утро. Второй звонок. Ненавижу холод. Иду в душ. Холодный.

Закаляет.

Перечитала. Восемь раз. Рассказала зеркалу, отражению куклы.

Сдам.

Блузка – белая. Форма – черная.

Черно-Белое все.

– Евтушенко, ты готова поведать миру своё эссе?

Тошнит.

– Евтушенко, я жду.

Тошнит.

– Евтушенко, класс ждет.

Не могу. Бегу. Паркет под ногами старый.

Кафельная плитка – белая. Ромбы на ней – черные.

Черно-Белое все…

Рвет.

Неудачница. Все учителя смирились – неудачница. Все. Кроме Маргоши.

Она права. Папа прав. Надо делать, чтобы сделать…

Контролировать ситуацию.

Рвет.

Обрезала волосы.

Завела крысу. Крыса умерла. Все умирают. Неудачница. Не справилась.

Не контролировала.

– Лиза… Лиза… девочка, вставай.

Туфли – черные. Плитка – белая.

Черно – Белое все.

– Лиза, пойдем.

Тошнит. На юбку Елены Павловны. Желчью.

Не контролировала.

– Лиза, пойдем… девочка.

– Тебе лучше?

– Да, спасибо…

– Думаю, мне надо поговорить с Маргаритой Александровной, как ты на это смотришь?

– Нет!

– Лиза… страх публичных выступлений – это нормально. Иногда он проходит, иногда нет.

Не нужно переступать через себя.

– Нужно контролировать ситуацию.

– Лиза, не все можно контролировать…

– Все!

– Хорошо, мы потом поговорим.

– Ты говорила про Филиппа… а что про волосы?

– Вы помните Филиппа?

– Конечно, очень сложно забыть крысу, который так часто посещал школу, что его поставили на довольствие в столовой. Он был красивым и умным. И домик у него был особенный…

– Он умер… все умирают…

– Крысы мало живут, ты знаешь. Но ведь это не меняет того, что он был славным парнем, правда?

Тепло.

– Так что с волосами? Можешь рассказать?

– У… меня… у меня были длинные волосы, а я их обрезала, сама, в ванной, вот.

– Ну… по-моему, тебе очень идет стрижка. Ты очень красивая.

– Кукла…

– Нет, девушка… Расскажешь, почему ты обрезала волосы?

– Я не справилась… Когда мама… мамы… эм… когда мама умерла… она всегда заплетала мне волосы. Мыла, а потом заплетала, чтобы не путались… они все время путались, мама говорит… говорила, что это домовой их запутывает, потому что любит меня… И потом, после… когда уже… совсем не стало… после похорон… я не мыла волосы… совсем… они расплелись. Бабушка… она делала больно… дергала… они запутались сильнее… Папа сказал, что надо уксусом и расчесать… я не смогла… больно… не контролировала… и обрезала, сама, в ванной, вот.

– Лиза, сколько тебе было лет… двенадцать?

– Да.

– В этом возрасте сложно справиться с длинными волосами, а у тебя густые, красивые волосы… И стрижка очень тебе идет.

– Правда?

– Конечно, правда.

– Лиза, я вызвала твоего папу… ты не возражаешь?

– Я… Я… мне…

– Мне бы хотелось с ним поговорить.

Тошнит.

– Тебе не следует бояться. Я контролирую ситуацию, – подмигивает.

Смешно.

Коридор длинный.

Ботинки – черные. Глаза – карие.

– Как ты, куколка?

– Что ты здесь делаешь? У тебя урок!

– Эй, Мальвина, у меня литература, забей. Как ты?

– Не справилась… Снова…

– Маргоша – сука!

– Неа… это я… не контролировала…

– Лиз, Маргоша – бешеная сука, мочалка она, понятно? А ты – куколка… Пойдем в столовку, утюг, я угощаю.

– Такой щедрый?

– Ага, банкую… сегодня мы с тобой танцуем… па-ра-ра-пам-пам-па…

Бонус. Грустная табуретка. (Папа)

От лица папы Лизы

– Анатолий Дмитриевич, там… – секретарь.

Есть только одно «там», ради которого меня можно перебивать в любое время дня и ночи, в любой ситуации, в любой точке земного шара. Лиза.

Захожу в школу, вахтеру:

– Где?

Мне даже не нужно задавать вопросы.

– У психолога.

– Не у врача?

– У психолога, у Елены Павловны. Второй этаж.

Захожу, Лизы нет… На немой вопрос:

– Она в столовой, с Егором. Вы же знаете Егора?

– Да, знаю. Здравствуйте, извините.

– Здравствуйте.

Смотрю… Елена Павловна. Психолог… Сведенные колени, напряженная поза, юбка из супермаркета, поношенные туфли, красивое лицо, аккуратная укладка, отчего-то возникает вопрос, делает ли она её сама… Не молоденькая, морщинки у глаз, морщинка на переносице, о чем-то думает… о чем?

– Я бы хотела поговорить о Лизе.

– Да, я понимаю…что она сделала?

– Ничего. Лиза – прекрасная девочка, очень старательная… очень, слишком старательная, понимаете?

– Не очень, простите.

– Мы можем говорить откровенно?

Слишком напряжены руки в замке, хочется расслабить эти руки… разгладить морщинку на переносице…

– Да, конечно…

– Мне кажется, вы слишком давите на Лизу. У неё боязнь публичных выступлений… Боязнь ошибиться… Она тонкая, творческая девочка, думаю, вам следует быть с ней мягче.

– Мягче? Я мягок с ней… Порой даже слишком… мне Кажется, Елена Павловна, что в Этом проблема Лизы.

– Чем занимается Лиза вне школы?

– Ходит на подготовительные курсы. Она решила, что хочет быть архитектором.

– И что в этом плохого?

– Ничего. Но учиться в России она не будет… она это знает, но ходит.

– Еще?

– Она танцует… много лет… занимается в одной студии с Егором.

– И ей нравится?

– Наверное, она не жаловалась.

– А когда Лиза последний раз жаловалась?

– Что, простите?

– Когда Лиза последний раз жаловалась на что-либо или кого-либо?

– Не помню… послушайте, сейчас с Лизой все нормально? Я могу её забрать домой? Я ограничен во времени…

– Да, конечно, вы можете, последний вопрос.

– Да.

– Что вы думаете по поводу художественной деятельности Лизы, о её картинах… она талантливая девочка, вы не находите?

– Я нахожу, что рисовать грустную табуретку – глупая деятельность. Причем, занимающая массу времени.

– Но Лизе необходимо рисовать… девочке необходимо выплескивать свои эмоции.

– На грустную табуретку?

– Да, на грустную табуретку!

Ноги перекинула, злится…

– Не бывает грустных табуреток… До свидания.

– До свидания.

– Почему же не бывает? С одной я только что разговаривала, – вслед. Я не должен был этого слышать… Хм…

– Лиза, тебе нужен отдых? Прежде, чем попробовать снова?

– Снова?

– Да, Лиза, снова. Мы говорили. Нужно учиться контролировать свои эмоции.

– Нет, не нужен.

Через пару недель, ночью, в супермаркете.

– Елена Павловна?

В корзине молоко, хлеб, сыр… Российский…

– ?????

– Анатолий Дмитриевич, папа Лизы Евтушенко.

– О, простите, не узнала, неожиданно. Что вы здесь делаете?

– Продукты покупаю, а что тут еще можно делать?

– Лиза?..

– Нет, нет, Лиза… она все время занята учебой, Грустными Табуретками, но готовить научилась.

Отводит глаза… поняла, что слышал… хм…

– Вас подвезти?

– Нет, спасибо, тут рядом.

– Хорошо. До свидания.

Кидая пакеты с продуктами… на две недели должно хватить, по мелочи Олег подвезет Лизе.

Елена Павловна. Черное пальтишко, тоненькое, сильный ветер, кутается… во что там кутаться?..

– Садитесь.

– Нет… спасибо, тут рядом.

– Да садитесь же.

Сидит, ноги сведены, руки замком… морщинка на переносице, отчего-то хочется разгладить эту морщинку…

– Приехали.

Слишком быстро.

– Я провожу.

– Не надо, спасибо.

– Простите, я поставлю вас в неудобное положение…

– Что? Нет… нет… но спасибо, не надо. До свидания.

– До свидания, Елена… Павловна.

Вся моя жизнь – работа и Лиза.

Лиза и Работа.

В ней нет места напряженным в замке рукам…

Пальто – черное, тонкое… Морщинка.

У меня была одна женщина – моя жена. И… да, глупость какая вспоминать, что было до… один раз… или два. Уже не важно. В моей жизни одна женщина – моя жена.

Её нет пять лет… Пять лет.

Работа и Лиза.

Сведенные колени, юбка из супермаркета, поношенные туфли, красивое лицо…

Не молоденькая, морщинки у глаз, морщинка на переносице, о чем-то думает… о чем?..

Звоню.

– Вы?

– Я…

– Проходите.

– Что?

– Проходите, ведь зачем-то вы пришли. Проходите.

Прихожая маленькая, типовая квартира… трикотажная футболка, растянутая, теплые носки… удивленное лицо… красивое.

– Чай?

– Эм… да… спасибо…

– Так что вы тут делаете?

– Я… не знаю, простите, я пойду.

Маленький коридор, узенький, картины на стенах, прихожая… горячая рука на моем запястье.

Держу эту руку… Лицо. Красивое. Не молоденькая… морщинки у глаз… губы, она ела варенье, только что… Пахнет вареньем.

– Лена… я…

– Останься… сейчас.

На вкус, как варенье.

Глава 8

Проснувшись от отсутствия тепла рядом, от неяркой щелочки света в ванную комнату, которая граничила со спальней, мелком глянув на часы «три часа ночи», Андрей встал и машинально пошел на кухню. Снова. Снова. и Снова.

Он налил стакан воды, достал кубик льда с мятой, какое-то время смотрел, как кубик тает, а зеленые листики разворачиваются, выжал лимонный сок и зашел в ванную. Давно, уже давно он запретил ей закрывать дверь, после того случая… того…

Застав Лизин затылок над унитазом и содрогающееся тело, просто сел рядом, потом усадил маленькую к себе на колени.

– Уйди, от меня пахнет противно.

– Переживу.

– Уйди…

– Не-а. Выпей.

– Нет. Меня снова вырвет.

– Лиза, пусть тебя вырвет водой… что ли. Это лучше, чем так… Ты скажешь мне? – закалывая её волосы, протирая лицо водой…

– Что сказать? Это бывает. Ты знаешь.

– Знаю. Пойдем… – поднимая на руки, относя в постель, – давай поспи, у тебя долгий день.

Лиза, по привычке закинув ногу на Андрея, моментально засыпает.

Сколько же ты сидела там маленькая… скажешь… это бывает…

Действительно, это бывает. Первый раз Андрей столкнулся с такой реакций Лизиного организма на волнение, когда она, бледнея, пряча глаза и хватаясь за край стола, отказалась выходить за Андрея. «Это слишком серьезно». «Это очень страшно».

Приехать на другой конец страны, отказаться от лучшего образования, положив на это самое образование мегатонны сил, приехать к мужчине и отказаться выйти за него, потому что «это слишком серьезно»..

Тогда Андрей ухмыльнулся, что еще можно подумать, когда молоденькую девушку вырвало едва ли не на обувь Андрея после месяца совместной жизни. Оказалось, действительно, «Это бывает».

В тот же день, когда Андрей пообещал удовлетворять свою основную потребность, уже после обеда, когда Андрей так и не вышел к столу, так и не выпустил Лизу из своих рук, не веря себе, не веря в себя, Мария Степановна постучала в дверь и со словами «Тебе лучше выйти, Андрей, и Лизе тоже», разглаживая фартук, пошла вниз.

Действительно, было лучше. Во дворе стоял отец Лизы, стоял спокойно, не разговаривая ни с кем, отказавшись даже присесть, стоял, источая власть. Даже Роман Никодимович, привыкший управлять ни одной сотней народа, чувствовал себя неуютно под этим спокойным, властным взглядом. Лиза выскочила следом за Андреем, в его футболке, босиком, с взлохмаченной головой…

– Елизавета, оденься, сейчас же, – сказал отец Лизы. Это были первые слова, которые он произнес.

– Лизочка, избавь папу от подробностей, девочка, держи, – с улыбкой протянула пакет женщина, которая стала видна только сейчас, на фоне своего спутника она терялась. Хотя, бесспорно, была довольно приятной, даже красивой, с аккуратно уложенными волосами, в простом платье, настолько простом, что очевидна была его совсем непростая цена.

– Итак, думаю, нам надо познакомиться, раз уж так… получилось, – взмах рукой в строну двери, которая захлопнулась за спиной Лизы. – Я – Анатолий Дмитриевич, отец барышни, – со смешком, – которую вы только что имели удовольствие лицезреть в столь… кхм… красноречивом виде.

– Андрей, – протянул руку. Хотел было добавить «причина красноречивого вида», но промолчал.

Через десять минут знакомства напряженная тишина спала, однако властный голос и парализующий взгляд никуда не делался, позже стало ясно, что это неотъемлемая часть отца Лизы, как и безупречные стрелки на брюках, которые он носил в любую жару, как и отсутствие какой-либо яркой одежды в его гардеробе. Как и его спутница Елена, с её неизбежно мягкой улыбкой, глядя на которую Анатолий, а то и Толя, впоследствии, все же улыбался.

– Елизавета, у нас четыре часа до самолета, ты знаешь, и я надеялся, что ты все же появишься.

– Извини… я…

– Извинения приняты, малышка, слушай внимательно. Квартира оплачена до конца учебного года, сейчас там убираются, ключи отдадут консьержу. Это карточка, сюда каждый месяц, двадцать пятого числа я буду переводить деньги, ты должна подключить смс уведомление, поняла меня?

– Да.

– Это карточка с неприкосновенным запасом, на случай форс мажора и, Лиза, случай форс мажор – это не покупка сумочки. Поняла?

– Да.

Андрей попытался возразить… Даже Мария Степановна решительно вытирала о фартук руки, что говорило лишь о том, что она намерена рассказать эту человеку, что уж на сумочку для Лизаветы у них средства-то найдутся, Анатолий Дмитриевич перебил сразу:

– Сейчас я разговариваю со своей дочерью. Во-первых, во-вторых и в-третьих – она моя дочь, и решать, когда и в каком количестве выделять денежные средства, я буду сам.

Чем вызвал уважительный взгляд со стороны Романа Никодимовича. По всему было видно, что человек перед ним обстоятельный, дело говорит, сойдемся.

– Твои вещи у бабушки, я не стал ничего отвозить на квартиру, сама разберешься. И… ключи от машины, страховка, твои документы. Уверен, тебе понадобятся услуги инструктора, Елизавета, ты неуверенно чувствуешь себя за рулем, но с этим разберешься сама.

– Ох, ты господи, да что у нас не найдется кому Лизавету на машине возить, да и зачем ей машина-то своя, страху только натерпится, полный дом мужиков, машин, отвезут, привезут… – это уже причитала Мария Степановна. Не так она представляла себе знакомство с будущим родственником, а в том, что этот человек – её новый сват, она не сомневалась нисколько, достаточно посмотреть на лицо Андрея, на его руки, которые, казалось, не отпускали рук Лизы ни на секунду.

– Ну… кхм… разберетесь сами… – с улыбкой, видимо, не хотелось Анатолию спорить с этой полноватой, уже немолодой женщиной, в простом халате и фартуке, поглядывающей на Лизу с теплотой и улыбкой.

И, отведя Лизу в сторону, что-то еще сказал, попрощавшись крепким рукопожатием, обняв дочку, ушел под улыбающийся взгляд Елены, которая, обернувшись у калитки, вдруг задорно подмигнула то ли Лизе, то ли Андрею, то ли всем вместе, включая Романа Никодмовича, который даже хмукнул в усы от неожиданности.

«Это бывает». Действительно, бывает. Такое случилось, когда Лиза занялась покраской стен в этой самой спальне, где сейчас крепко спит, пока Андрей перебирает волосы, её волосы, легонько поглаживая по голове. Тогда Лизе понадобилось три оттенка синего цвета. Всего три. Что может быть проще? Но не для Лизы. Это должны быть определенные оттенки. Идеальные оттенки, правильные, на четверть тона бледнее, на треть ярче.

Она провела в этой спальне почти месяц, доведя до нервного тика не только Андрея, его братьев и отца, которые не понимали, что от них требует маленькая фурия с синими глазами, но и рабочих, которые, отводя глаза, отказывались заниматься отделкой этой комнаты.

Синий – это синий. Не красный же. Но нет… три определенных оттенка. Андрей не понимал, в его голове не могло уложиться, как можно переживать из-за цвета стен, ладно бы хотела зеленый, а получила желтый. Но оттенки… Однако же, Лизу сначала тошнило, а потом и вовсе рвало из-за невозможности подобрать нужные оттенки при определенном освещении. Андрей был готов притащить колировочный автомат и приковать к нему парня, чтобы смешивал цвета, был готов взорвать эту спальню и этот хренов идеальный дом, который он все же построил для Лизы, взяв кредит в банке под совсем неидеальные проценты.

Этот дом был большущим экономическим провалом, это был катарсис нерентабельности. Если однажды его придется продать, он не оправдает даже средств, затраченных на материалы, но что мог сделать Андрей? Он пообещал Лизе идеальный дом. И построил. В неидеальном месте, на его взгляд. Когда они подыскивали место для строительства, перебрали массу вариантов, пока Лиза не показала ему этот участок, на окраине станицы, с огромными раскидистыми яблонями, тенистым садом и спуском к илистой, с камышами, речке. Даже не в городе. Станица. С ума сойти. Все здравые аргументы иссякли, и Андрей не без удовольствия согласился, что им конечно необходим и этот сад, и эта речка, и комары от этой речки, и отдаленность от города, да он бы согласился на соседство с гуманоидами, когда маленькая самым беззастенчивым образом залезла ему в джинсы и шептала: «Нам нужен Этот участок».

Надо сказать, что дом действительно получился идеальным, каким-то невероятным образом вписавшись в окружающую среду, даже слившись с ней, он смотрел на маленькую речку и корявые яблони своими огромными, во всю стену, окнами не менее огромной и невероятно светлой кухни. Каждая деталь, каждая мелочь в этом доме была продумана.

«Прежде, чем готовить тыкву, надо взять синее блюдо» – в этом была вся Лиза…

Благодаря этому дому и случаю у Лизы появились первые клиенты. Покупатель из разряда «хочу что-то, сам не знаю что» довел Тоню почти до ручки, когда она передала его в руки Андрея, со словами «корова не доена» убежала, можно подумать у них есть корова…

Андрей привез его к себе на обед, потому что мужик попался интересный – поговорить. Александр, так звали первого клиента Лизы, долго ходил по дому, Андрей показал всё, кроме спальни, не мог он допустить, чтобы кто-то увидел кружево, которое почти наверняка сейчас свисает со спинки кровати… «У какого бюро заказывали проект?», – поинтересовался Александр, как раз в тот момент, как «бюро» собственной персоной вплыло в кухню в маечке, потертых трикотажных штанишках и в краске, видимо «бюро» решило сделать перерыв в учебе и рисовало.

Издали Лиза была похожа на восьмиклассницу, вблизи – немногим больше, в этой майке и с краской на носике. «У этого», – хмыкнул Андрей. Таким образом, Лиза спроектировала пять домов, не без помощи Андрея, два из которых, правда, по протекции отца, но дома-то от этого не стали хуже… Их смело можно назвать идеальными.

«Это бывает». Действительно, бывает. Диплом стал бесконечной катастрофой для Андрея, он был в паре шагов, чтобы попросту запереть Лизу дома или вызвать скорую на постоянной основе, настолько часто повторялись приступы Лизы. Она все время волновалось из-за диплома. Ей было мало хорошо. Ей было мало отлично. Ей было нужно безупречно. И она получила своё безупречно… Сорвав аплодисменты у комиссии, которые даже по окончании её учебы не могли поверить, что такое чудо посетило их ВУЗ, предлагая продолжить учебу, учить самой, что тут же отверг Андрей, ему страшно было думать о продолжении учебы его маленькой школьницы. Нет. Нет и Нет. Что угодно. Пусть она переживает из-за оттенков синего и перестроит парочку раз этот дом или построит еще один… она давно поглядывает на участок, доставшийся Андрею от деда, но но не этот кошмар с дипломом.

Сейчас… от чего сейчас сходила с ума его Лиза?

Переживает, что диплом будет не того оттенка? Лиза может…

Обычно, переживания Лизы читались бегущей строкой в синих глазах, тогда Андрей сажал её на колени, говорил «Рассказывай» и внимательно слушал её маленькие, а то и большие тайны и проблемы, которые она начинала рассказывать медленно, потом переходя на шепот, быстрый шепот, очень быстрый, потом плач и неизменное «вот» в конце.

Её проблемы, как правило, не стоили выеденного яйца, но если маленькая переживала из-за ерунды, то это автоматически переставало быть ерундой. Андрею жизненно необходимо было, чтобы Лиза улыбалась, он был зависим от смешинок в синих глазах.

Только один раз она замкнулась, закрылась, молчала больше месяца. Один раз.

Тогда было понятно от чего, было ясно, что говорить, главное – понятно, что делать. Делать легче, чем просто смотреть и не понимать.

Тогда… тот раз. Андрей мало, что помнит из того ужасного дня, помнит – чужой голос по телефону сообщил отделение и номер палаты, этот же чужой голос сказал «вам лучше приехать» и «возьмите там…что нужно».

Андрей помнит нескончаемую пробку на въезде в город, которая тянулась и тянулась, и он готов был уже бросить машину и побежать, но рядом сидела Тоня, которая никак не могла бежать на пятом месяце беременности, зато точно знала «что нужно». В панике, он отчего-то позвонил ей, а не матери, что было бы правильней и понятней. Или не звонить никому, но это «возьмите там… что нужно» и гудки. Что нужно-то?

Андрей помнит, как вошел в палату, где из пяти кроватей были заняты две, Лизы не было и вид кофточки, в которой она уезжала утром, пританцовывая, сковал его в каком-то животном ужасе, пока он пальцами перебирал мягкую ткань, не соображая ничего. Даже не пытаясь понять происходящее. В то время, как Тоня своим пытливым женским умом быстро расспросила соседок по палате, узнала имя врача и, постелив пеленку на кровать, убежала на поиски кого-нибудь, кто объяснит, даст указания.

Андрей помнит, как привозили по очереди соседок по палате, и он помогал медсестрам, худеньким девчушкам, перекладывать женщин на кровати. Это было форменное издевательство – кровати не на уровне каталок, и щупленькие сестрички, которые никак не могли аккуратно переложить находящихся в полунаркозе женщин. Был вариант просто скинуть, скатить, попытаться придержать, когда ночные сорочки задирались и Андрей видел то, что не представляет никакой тайны, но видеть этого не следует, неправильно.

Он попросту перекладывал женщин на кровати, отводя глаза, оставляя их на попечение сестер. Видимо, за оказанную помощь его не выгнали, позволив сидеть и ждать Лизу.

Помнит, как пришла Тоня и села рядом, пока молодой врач объяснял Андрею про замершую беременность, плод… выкидыш… потеряла много крови… критически много… потеряла ребенка… Ребенка – слова резанули Андрея, он даже не знал, не предполагал.

Он помнит, как привезли маленькую… которая в одночасье, кажется, стала еще меньше и была настолько белой, что пропали даже веснушки, настолько, что простынь на одеяле, которое было накинуто на Лизу, показалась ярче во сто крат. И все мысли о ребенке вмиг покинули голову Андрея, потому что… черт возьми, он даже не знал об этом ребенке, он не мог думать о ребенке, когда видел свою маленькую в таком состоянии, когда, так и не сумев выпустить её из рук, сидел на кровати.

Он помнит, что пришла процедурная сестра и заставила Андрея выйти, помнит, что скатился по стене в коридоре, когда приехала мать и Митя, который ничего не сказал Андрею, но тут же отвел Тоню в кафе, кажется.

Помнит, как быстро Мария Степановна «порешала вопросы» с отдельной палатой для Лизы, с разрешением находиться Андрею в этой же палате.

«Как это, кто он ей? Живут они, не первый год… Значит, муж он ей. А кто же еще? А родственники, милый… так мать, покойница, почитай уже лет семь, как в земле, а отец на севере. Вот мы и есть её родственники, так что ты этикой своей меня не путай. Он – муж. Я – мать. И не дело это, молоденькой девчонке на абортниц смотреть, когда сама ребеночка… не дело»

Помнит бледное личико, помнит до невозможности худенькие руки поверх зеленого постельного белья с казенными печатями, помнит синяки, буро синие, огромные, которые растекались по рукам Лизы… «Вены не могли найти». Были ли вены у его маленькой, почти эфемерной девушки с веселыми веснушками, которые от испуга, видимо, тоже пропали.

Помнит, как привез её домой, молчаливую, тихую, пытался что-то говорить, уговаривать, шептал, что это ничего… что они попробуют еще раз, потом… когда-нибудь, когда Лиза будет готова, что даже если… что все не имеет значения. Лиза молчала. Месяц. Месяц замкнутого круга, когда вечером она ест, что нужно для повышения гемоглобина, для хоть каких-то сил, а ночью сидит в ванной комнате, на подушке, которую принес Андрей, еще во вторую ночь.

С ней пытались говорить, все, кроме Тони, которая не показывалась у них, виновато отводя глаза, будто её растущий живот был грехом или виной.

Лиза отчаянно молчала, тогда… Тогда все было ясно, понятно, читаемо… Тогда она потеряла сознание в этой ванной комнате, и Андрей вышиб дверь, запретив ей закрываться. По сей день этот запрет действует в их доме.

Лиза отчаянно молчала, когда Андрей увез её на море, и плевать, что не сезон, так даже лучше, народу меньше, и сидел с ней в номере, смотря её любимые фильмы, гулял, разговаривая больше сам с собой, молчал так же с собой. Пока однажды губы Лизы не нашли губы Андрея с вполне очевидными намерениями, и в глазах не появились смешинки, когда она шептала непристойности, недвусмысленно поглаживая живот, и ниже, Андрея…

Что сейчас беспокоит Лизу? Почему пропали смешинки… Отчего веснушки не резвятся?

Что за упорное отмалчивание, когда не помогает «рассказывай», когда игнорируется любая попытка достучаться… закрылась, испугалась. Чего?

Мысли крутятся в голове Андрея, должен быть ответ, должна быть причина… Должен быть способ разговорить Лизу… Все должно быть просто. На поверхности.

Маленькая… с маленькими девочками всегда проблемы…….

Что… Что…Что..? Поговорим… Все… сегодня получишь свои корочки и поговорим… Разговорю… заставлю.

Последняя мысль перед тем, как заснуть… под сладкое сопение, бормотание, под перекинутую ножку через ногу Андрея.