355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталия Миронина » Отказать Пигмалиону » Текст книги (страница 1)
Отказать Пигмалиону
  • Текст добавлен: 19 сентября 2016, 14:25

Текст книги "Отказать Пигмалиону"


Автор книги: Наталия Миронина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Наталия Миронина
Отказать Пигмалиону

© Миронина Н., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес, 2014

Конец

Он терпеть не мог Рождество в Нью-Йорке. Неугомонный город не затихал даже в Сочельник – вечер, предназначенный для тихих семейных радостей. На смену жителям предместий заступали туристы, желающие во что бы то ни стало отхватить от огромного города свою часть праздника. Впрочем, Центральный парк, на который он сейчас смотрел, был тих и почти уютен. Почти, потому что Нью-Йорк никто никогда не назовет уютным. В этом городе немыслимый драйв, какой тут может быть уют при таком нерве. А парк был красив даже в сумраке – листва, сохранившая краски осени, изморозь на ветках, зелень газона, поблекшая, оттого ставшая благородной. Зимний вечер превратил пейзаж в акварель размытого темно-лилового тона.

Он стоял у огромного окна с витиеватой рамой, а его плечо касалось тяжелой шторы с изображением «французской лилии». От шторы неожиданно пахло корицей. «Почему она выбрала этот роскошный старый дом-крепость, этот почти что замок Дракулы?! Из-за его славы?! Или потому, что ее слава теперь так велика? Впрочем, что гадать! Я никогда не мог до конца понять ее…» Его мысли закрутились вокруг слова «конец»: «А ведь и правда это – конец. Конец всему, что могло иметь продолжение. Счастливое, спокойное, надежное. Продолжение, которое и не нужно было раньше, а теперь его невозможность представляется мне трагедией. Это – конец. И в нем виноват я. Затея была бессмысленной. Если любовь можно назвать затеей. Коварство? Интриги? Все – не то. Это были любовь и ошибка. Сейчас я за них расплачиваюсь».

Мужчина отошел в глубь огромной гостиной, и на мгновение в тусклом вечернем свете в окне отразился его облик – высокая фигура в темном костюме, узкая строчка белоснежных манжет и треугольник сорочки. Он был красив, статен, но стекло скрыло черты его лица, придав всей фигуре зловещую недосказанность. «Может, это было шуткой? Ценой в несколько лет? Хотел ли пошутить над ним, пошутил над собой. Может, я хотел ему отомстить? Отомстить за то, что он меня не принимал всерьез. Никогда, даже в детстве. Никогда не завидовал, никогда не считал соперником. Он был равнодушен ко мне, а мне сначала хотелось привязанности. Или дружбы. Но такой, настоящей, с секретами и клятвами, c тем самым чувством родства, которое сильнее всех других. Потом захотелось вражды. Тоже настоящей, с привкусом крови. Вражды значительной, долгой. Родственной, тоже с тайнами, но уже иными, некрасивыми. Потом, когда стало понятно, что ни того, ни другого в наших отношениях никогда не будет, захотелось соперничества. Легкомысленного, веселого соперничества. Мне всегда хотелось, чтобы он имел ко мне отношение. Хоть какое-нибудь! Но он меня не замечал. Как глупо сейчас это все звучит. Как по-детски. И не верится, что прошлое могло привести к такому будущему. Но ведь привело. Привело к концу». – Он подошел к большому креслу, на которое был брошен мех, на вид прохладный в своей шелковистости. В какое-то мгновение он наклонился и погладил его рукой. Потом поднес ладонь к лицу. Опять запахло корицей. «Это ее духи. Мед с корицей. Сладкое и пряное…» И в этот момент он понял, что в комнате не один. Как давно она была здесь, он не мог сказать.

– Спасибо, что приехал. Я не хотела объясняться по телефону. – Женщина выступила из мрака, и он залюбовался ею. Она была так хороша, что заныло сердце. Это ощущение внутренней боли его преследовало все время, пока они были вместе. В первые дни знакомства – при взгляде на милое, доверчивое лицо. Затем – от страха потери, от сомнений в ее любви, от предчувствия неизбежной разлуки. Сейчас, в минуту расставания, сердце заболело тяжелой, злой, неизлечимой болью. В этой боли были гнев, бессилие, растерянность.

– Ты все уже решила? – спросил он.

– Да. Только ничего не спрашивай. Вот. – Женщина положила на стол какие-то бумаги. – Это деньги, которые ты мне подарил. Я не истратила ни копейки. Все в банке на счете и в сейфе. Спасибо, что ты так обо мне заботился. Но вложение денег в женщину – не самая лучшая идея. Мы – скрытны, переменчивы, непостоянны. Я не смогла пользоваться этими деньгами, хотя и знаю, что они от чистого сердца.

– Я почему-то догадывался, что эти деньги ты не тронешь. И понимал почему.

– Потому что я не могла обещать тебе будущее.

– Ты даже не старалась!

– Не кричи. Ты не прав. Я старалась. Но ты так устроен: все, что тебе мешало, не нравилось, что ты не мог изменить, ты отодвигал в сторону. Ты это предпочитал не замечать. Впрочем, что я объясняю, и так все понятно. – Она вдруг повысила голос, но тотчас же смягчилась. – Извини. Мы уезжаем сегодня из Нью-Йорка. В том, что произошло, – наша с тобой вина. Не его. Обещаешь мне не злиться? Вам ведь нельзя ссориться.

Мужчина промолчал. Женщина помедлила, взяла с кресла меховую накидку и вышла из комнаты.

«Мать была права, и преступным легкомыслием было чувствовать себя победителем в то время, когда соперник не чувствовал себя побежденным!» – Он опустился в глубокое мягкое кресло и замер, не имея ни малейшего желания двигаться.

Cтаринный респектабельный жилой дом, именуемый «Дакота», принял еще одну человеческую тайну.

Потери и приобретения

Сквозняк гулял по ночной квартире, хотя с вечера все окна были тщательно прикрыты. Сквозь сон Варвара Сергеевна услышала какой-то шорох, тихий стук и характерный звук выдвигаемого ящика старого письменного стола. Открыв глаза, она обнаружила, что постель мужа пуста. Накинув халат, Варвара Сергеевна бесшумно прошла в кабинет. Там, за столом, в пижаме сидел Алексей Владимирович. Перед ним на столе лежали какие-то бумаги, папки, портмоне.

– Варя, попроси всех детей собраться на обед в воскресенье.

– Это еще зачем?!

– Попроси, и все.

Варвара Сергеевна посмотрела на мужа. На его щеках был почти кирпичный румянец, глаза блестели, как у человека с высокой температурой. Она не стала спорить, не стала просить вернуться мужа в постель, а только тихонько вышла из кабинета, оставив Алексея Владимировича наедине с его думами.

Большие бирюзовые сережки с массивными лапками были любимым украшением Варвары Сергеевны. «Мелкономенклатурная бирюза» – так говорила о них ее подруга и соседка Жанна. Сама Жанна носила только бриллианты, причем было совсем не важно куда – на рынок с водителем мужа, в Большой театр или в школу за детьми. «Ну-ну, наступили времена, что мы все стали мелкономенклатурными, а то и вовсе…» – Варвара Сергеевна еще раз посмотрела на себя в зеркало, вздохнула и подошла к окну. Там, за широким, почти во всю стену, стеклом застыли Патриаршие пруды. Была зима, но, против обыкновения, огромная фигура Деда Мороза посреди пруда не стояла, разноцветные фонарики развешаны не были, музыка не играла. Через один горели обычные фонари, и в этом полумраке скользили немногочисленные конькобежцы. Глыбы обмерзшего, похожего на плохую соль снега облепили ограду сквера, загородили проезжую часть Малой Бронной и превратили пешеходные тропинки в опасный аттракцион. «Весь город потонул в грязи, зато новая жизнь и свобода. Да на черта она нужна, эта новая жизнь!» – Варвара Сергеевна в сердцах запахнула плотные шторы, зажгла большой югославский торшер и села в кресло. Она ждала мужа с работы и боялась, что услышит от него самое плохое, что мог услышать партийный чиновник высокого ранга в эти смутные времена. «Хоть бы не уволили, хоть бы не уволили!» – Это заклинание она повторяла уже второй месяц. Эти же самые слова про себя повторяли на всех этажах этого дома – дома, принадлежащего управделами ЦК КПСС и населенного когда-то благополучными, сытыми, уверенными в себе людьми. Дом был светло-желтого кирпича, с большими дубовыми дверями, с огромным холлом на первом этаже, где распоряжалась не какая-нибудь консьержка, а сидели плотные молодые люди в одинаковых серых костюмах, белых рубашках и темных галстуках. Эти молодые люди смотрели за порядком в доме, во дворе, вызывали при необходимости из правительственного гаража машины.

Сейчас все было уже не так. Молодых людей не было, не было машин – ни черных «Волг», ни «Чаек». Снег и лед никто не расчищал с широких мраморных ступенек при входе. Обитатели дома, затаив беспокойство и выказывая раздражение, по вечерам ходили друг к другу в гости, пили из старых запасов дорогой коньяк и виски. Жены в этих собраниях участия не принимали. Они сидели в других комнатах и пытались поддержать себя разговорами о пустяках. Удавалось им это плохо – пример их соседа, внезапно скончавшегося уважаемого Петра Силантьевича, был устрашающим. Петра Силантьевича, пришедшего на работу в свой дубовый кабинет, оставили без секретаря, без света и без телефонной связи. Говорят, на его этаже даже отключили воду в туалетах. Только так, видимо, можно было справиться с несговорчивым влиятельным партийным деятелем. Петр Силантьевич умер на руках у своей жены через два часа после того, как обескураженный вернулся домой. Соседи поговаривали, что его можно было спасти, но «Скорая» то ли застряла в нынешних московских сугробах, то ли вообще не выехала. Вдова и дети покойного после похорон переехали на госдачу, но буквально через неделю вернулись опять в Москву – дачное управление распорядилось их дом отдать какому-то вновь образованному комитету. Из всех жильцов только старый большевик Коткин сохранял язвительное спокойствие и неуместно подшучивал над соседями:

– А что вы хотите? В семнадцатом году мы же всех буржуев повыгоняли, повыселяли…

Соседи на такую бестактность пытались не реагировать. К тому же сам Коткин не мог помнить о событиях одна тысяча девятсот семнадцатого года, поскольку было ему тогда всего два года.

Новая жизнь, наступившая так внезапно, пугала своей неаккуратностью и отсутствием всякого уважения. Варвара Сергеевна, дама практичная, могла бы обойтись без чистых тротуаров, персональной машины, тем более в гараже стояли собственная «Волга» и привезенный из ГДР «Фольксваген», но она с ужасом понимала, что страшное слово «безработный», это клеймящее какую-то другую жизнь определение, может коснуться ее мужа. Сбережения у них были, хотя и наполовину обесцененные, были бриллианты, были дорогие антикварные вещи и картины. Но… «Не буду же я у Большого театра ими торговать, как тетки из Литвы, что сыром копченым торгуют», – ужасалась Варвара Сергеевна и периодически проводила ревизию шкафов. Ее в какой-то мере успокаивали стопки новых, еще в упаковках лежащих вещей – кожаные перчатки, дорогие платки и шарфы, джинсы, меховые шапки. «Какое счастье, что я не слушала Алексея и в ГУМе отоваривалась «с запасом». Варвара Сергеевна помнила, что муж страшно ворчал и стыдил ее:

– Ты что делаешь, зачем тебе столько перчаток? Еще подумают, что я спекулирую вещами!

– Брось! – отмахивалась жена. – Не знаешь, сколько сегодня набрала Величко!

– Что тебе Величко, у них сама знаешь кто там. – Алексей Владимирович многозначительно указывал пальцем вверх.

– Слушай, не ворчи, кому какое дело, сколько я купила перчаток! Что ты в самом деле?!

– Есть кому интересоваться, а потом, извини, по какой цене ты их покупаешь?

Это была правда. В этом волшебном месте цены были такие, словно наступил коммунизм. Не говоря уж об изобилии.

Теперь, глядя на свои запасы, Варвара Сергеевна, понимала, что была права. «С голоду не помрем, еще и дача есть своя, и квартиру успели для Вадима получить. Не пропадем», – успокаивала она себя, но страх перед этой неожиданной волной перемен не проходил. Кроме мужа, ее беспокоили дети. Погодки, они уже все были студентами престижных вузов, но то, что лихие времена скажутся на их судьбе, в этом уже не было сомнения. Первый звоночек прозвенел в Бауманском институте, где учился старший, Вадим. Его практика в какой-то лаборатории в Англии, которую пробил отец, отменилась. Выяснилось, что Бауманский институт не любит посылать в капиталистические страны своих студентов. «А раньше это кафедре было неизвестно? – саркастически подумала Варвара Сергеевна. – Все вы, голубчики, знали, просто раньше вы спорить бы даже не стали. А теперь, пожалуйста!» Больше всего в доме удивились реакции самого Вадима. Он остался спокоен, могло показаться, что даже доволен.

– Я тебя не понимаю, – однажды спросила раздраженно мать, когда сын приехал в воскресенье пообедать.

– Что именно тебе не ясно?

– Почему ты не добиваешься поездки?

– Не хочу, думаю, что здесь сейчас интересней будет. – Вадим невозмутимо уставился в газету «Московские новости».

– Что значит – интересней? Поясни. – Мать удивленно всплеснула руками и вдруг неожиданно зло крикнула: – И убери эту дрянь со стола! Чтобы отец даже не видел, что ты читаешь!

Вадим аккуратно сложил газету, положил ее рядом. Варвара Сергеевна последнее время особенно тщательно оберегала мужа от всего того, что лилось, сыпалось и извергалось из средств массовой информации. Она почти не задумывалась о сути напечатанного там – ее беспокоило то, что муж после очередной статьи долго не мог успокоиться, что-то про себя ворчал или, что хуже всего, сидел в своем кресле молча, не реагируя на домашних. Варвара Сергеевна пыталась отвлечь мужа, но это было почти невозможно. Ее неуклюжая и смешная попытка – она на видное место положила кассету с фильмом «Греческая смоковница», надеясь, что это изменит вектор интереса, – закончилась провалом. Алексей Владимирович, обнаружив эротику среди журналов, газет и телевизионной программы, в сердцах зашвырнул кассету под диван.

– Ты что это?! Анька же здесь вечно в газетах копается!

Возмущенно пыхтя, Алексей Владимирович уселся смотреть обличительную программу «Момент истины». Варвара Сергеевна смутилась, но все равно газеты и журналы с особенно острыми статьями от мужа прятала, а во время телевизионных передач пыталась всячески отвлечь его внимание.

Сейчас, глядя на рассеянно обедающего Вадима, Варваре Сергеевне стало совестно за свой крик. Тем более что женившийся сын уже несколько лет жил в двухкомнатной квартире у Белорусского вокзала. Квартиру выхлопотал отец. Помнится, тогда Варвара Сергеевна огорчалась, что сын будет жить не на соседней Спиридоньевке в таком же престижном доме, как у них, а у Белорусского вокзала в начале улицы Горького.

– Ты совсем заелась! Он что, ее сам заработал? – Муж возмущался громко и неподдельно.

Варвара Сергеевна тушевалась, но сама упрямо думала, что, например, Величко как-то смогли свою дочку отселить в престижный дом.

Варвара Сергеевна сама следила за ремонтом огромной квартиры, настояла на том, чтобы муж позвонил куда надо и сантехнику установили югославскую, паркет настелили новый, дубовый, с замысловатым рисунком из более темных тонких дощечек. Кухонный гарнитур, посуда, постельное белье – все было расставлено, разложено, прибрано и благоустроено. Живи – не хочу. Вадим, вероятно, не очень хотел. Или на то были причины, о которых не очень внимательные родители не догадывались.

– Не понимаю нашего сына: девок, что ль, водить не хочет?! – удивлялся Алексей Владимирович вечером за своей дежурной порцией коньяка.

– Он свою единственную ждет, когда она все экзамены сдаст. А у тебя все на уме девки, – вскидывалась жена, тут же припоминая жгучую инструкторшу из райкома комсомола, с которой Алексей Владимирович когда-то закрутил роман.

– А что? Я в его возрасте…

Что он делал в возрасте своего сына, Алексей Владимирович уже помнил плохо – все силы, весь дух у него ушел на овладение приемами подковерной игры. Без этого умения усидеть в кресле столько лет ему бы не удалось.

Варвара Сергеевна думала о том, что средний сын – Юра – тоже студент, но только уже факультета журналистики МГУ, уж точно ни минуты бы не задержался в родительском доме. Характеры у сыновей были разные – Вадим был «вещью в себе», молчаливым, неприветливым. Юра же легкий, улыбчивый, разговорчивый, всегда находил хорошие слова для всех вокруг без исключения, умел занять беседой как друзей родителей, так и однокурсников и случайных знакомых. Юра так мог рассказать забавный эпизод, что было не только интересно, но становилось очевидно, что сам Юра – человек, умеющий видеть то, что на поверхности не лежит.

– Он светский человек, весь в меня, – любила говорить Варвара Сергеевна, ласково поглядывая на сына. Чего греха таить, Юру она любила больше. Вернее, с ним она всегда находила общий язык, всегда его понимала. В то время как с Вадимом ей было тяжело и непонятно. Его вечная угрюмость ее пугала и раздражала. Красивые девушки Юры пестрой, веселой чередой шли через их кухню и гостиную, оставляя в душе матери гордость за выбор сына и беспокойство из-за его любвеобильности.

– Скажи, ты насколько серьезно относишься к Нине? – пытала она его очередной раз.

– Это к какой? – шутил сын.

– Брось, смотри не наделай глупостей! – притворно гневалась мать.

– Он просто бабник, – резюмировал отец опять же после рюмки коньяка.

Юра в отличие от Вадима учился плохо. У него были «хвосты» по всем основным предметам, но на факультете его любили и прощали очень многое. Большинство думало, что это из-за высокопоставленного отца. И зря, Юра действительно был приятен и обаятелен в своем разгильдяйстве. Наконец, он был просто красив.

Дочке Ане, позднему ребенку, исполнилось восемнадцать лет, и она только поступила на исторический факультет.

– Из нее историк, как из меня балерина, – сказал по этому поводу Алексей Владимирович, – все равно замуж выскочит, пошла бы, где попроще. Например, в педагогический.

– Величко свою Настю в МГИМО пристроили, а наша в учителя податься должна?

Семейство Величко, проживавшее двумя этажами выше, было и соперником Варвары Сергеевны, и ее жизненным ориентиром.

– Так она у них страшна как черт, – рубанул с большевистской прямотой Алексей Владимирович.

Это было не совсем правдой, просто по сравнению с Аней Настя Величко казалась простушкой. Аня же с ее светлыми, почти прозрачными глазами и жгучими темными волосами была эффектна, как кинозвезда. К тому же с идеальной осанкой балерины (четыре года в балетном училище при Большом театре, куда девочку устроили «по звонку»). Варвара Сергеевна дочерью была довольна. В меру начитанная, в меру подвижная, умеет спокойно стоять, сидеть и говорить. Замуж ее хотелось выдать поскорее, и даже жених на примете был. Внешне так себе, но весьма перспективный.

– Ты сошла с ума. Как она в него влюбиться может? – сказал Алексей Владимирович.

– Зато отец просто на деньгах сидит. И сынка в обиду не даст – рядом посадит.

– Посадит – слово при его должности может оказаться ключевым, – грубо пошутил Алексей Владимирович.

Дело в том, что отец предполагаемого жениха возглавлял хозяйственное управление одного министерства.

Аня, видимо, не догадывалась о планах матери, поскольку с периодичностью раз в месяц посещала закрытые культурные мероприятия с этим молодым человеком.

– Как тебе Игорь? – осторожно интересовалась Варвара Сергеевна.

– Да никак! Странный какой-то – молчит, сопит. Даже жалко его, – рассеянно отвечала Аня.

– Он хороший мальчик, воспитанный, – гнула свою линию мама.

Теперь, в эти обрушившиеся на их голову времена, женихи подобного сорта теряли в цене. Разговоры о нарушениях финансовой дисциплины в министерствах шли уже не первый месяц, а в газетах печатали раздражающие злорадное любопытство отчеты об обысках в домах хозяйственников.

Все эти беспокойные мысли мучили Варвару Сергеевну, поджидавшую мужа.

Когда звуки, доносившиеся с прудов, стали громче и отчетливее, когда стали слышаться взрывы бесцеремонного смеха, означавшие, что у коммерческих палаток, которые «украсили» периметр старых прудов, собралась шальная молодежь и под пиво, амаретто и спирт «Рояль» начала свой ночной досуг, в квартире Спиридоновых наконец открылась входная дверь.

– Леша, это ты?! – вскочила с кресла задремавшая было Варвара Сергеевна.

– А ты что, кого-то еще ждешь? – Муж аккуратно поставил портфель на пол в прихожей, и по этой старательности жена определила степень опьянения супруга. Степень была высокая.

– Опять?! Да вас только за пьянство надо гнать! У тебя же давление!

– Брось зудеть, накрой на стол! – «Расшифрованный» муж решил подавить возмущение народных масс своей грубостью.

– Я тебе так поразговариваю, – не растерялась Варвара Сергеевна, – я сейчас детей позову полюбоваться, какой ты с работы являешься!

– А я не с работы. Я из ресторана.

Варвара Сергеевна поняла, что случилось то, чего она так боялась. Мужа уволили.

На следующий день, пока спали поздно приехавшие из гостей Юра и Аня, пока Алексей Владимирович долго и негромко разговаривал по телефону в своем кабинете, Варвара Сергеевна вышла за покупками. Она торопливо, не желая ни с кем из соседей столкнуться в лифте, вышла из дома и пошла в магазин длинной дорогой. Во-первых, так было меньше шансов встретить знакомых, а во-вторых, надо же как-то сформулировать семейную легенду, в которую вписалось бы увольнение мужа. Варвара Сергеевна считала, что основой всего являются семья и дом, и от того, что обитающие в этом доме чувствуют, напрямую зависит их нравственное и физическое здоровье. Глядя на старшего сына, она каждый раз убеждалась в правильности своего кредо. Так случилось, что, как раз когда Вадим был в классе пятом, в доме сложилась нервозная обстановка. Алексей Владимирович ждал высокого назначения, злился по пустякам, покрикивал на домашних. Варвара Сергеевна, не проявив тогда должной мудрости, попыталась его приструнить и получила еще одну проблему в виде мелкой любовной интрижки. Супруг, подстегиваемый амбициями, решил, что роман с молоденькой комсомольской активисткой совершенно необходим для сохранения самоуважения. Глядя на вечерние отлучки мужа, на его бесчисленные командировки в какие-то подмосковные пансионаты и дома отдыха, Варвара Сергеевна отправила младших детей в санаторий на юг, а Вадима пришлось оставить дома – он дополнительно, факультативно учился в физико-математической школе и пропускать занятия не имел права. Старший сын и стал свидетелем всех скандалов. «Наверное, поэтому он такой замкнутый», – думала сейчас Варвара Сергеевна и гнала из воспоминаний то письмо, которое она накатала в слезах и в отчаянии. Письмо она сама передала начальнику Алексея Владимировича. Понятное дело, мужа вызвали на ковер, отчитали, назначение сорвалось, роман заглох. Лучше от этого в доме не стало – бойкот, который объявил Алексей Владимирович, как густой удушливый дым, заполонил дом. В этой атмосфере безмолвия Вадим делал уроки, завтракал, обедал. Варвара Сергеевна, мучимая раскаянием за свою несдержанность, внимания сыну уделяла немного. Ей было важно хоть как-то объясниться с мужем. Много позже Вадим, уже будучи студентом первого курса, на настойчивый вопрос матери, как у него дела с экзаменами, равнодушно бросил:

– Ты бы в деканат запрос письменный сделала, если мне не веришь на слово.

Варвара Сергеевна поняла намек.

Сейчас, когда за стенами была зыбкая и непонятная свободолюбивая эйфория, когда неприятности сыпались одна за другой, увольнение мужа надо было представить не как «удар судьбы», а как решительный, осмысленный шаг, несущий исключительно позитивное начало. «Надо сказать, что он решил сменить работу, поскольку в сложившейся ситуации полезен будет на другом посту, – думала Варвара Сергеевна, пробираясь по обледенелой мостовой. – Дура я все-таки! На каком другом посту?! Кто его предложит?! Дети взрослые, голову им заморочить сложно. Просто надо, чтобы дома было уютно, чисто, хорошо. Привычно. Вот, привычно. Надо делать вид, что ничего не случилось!» Варвара Сергеевна обрадовалась, как ей показалось, правильному решению.

Немного успокоившись, она наконец огляделась по сторонам. Вспольный переулок, этот маленький, когда-то уютный «коридорчик» между районом старых особнячков и Садовым кольцом, выглядел уныло. Все тот же серый снег вперемешку с глыбами льда, машины, оставленные на тротуаре, старый фонтанчик во дворе большого сталинского дома превращен в подобие мусорной корзины – пивные бутылки, бумажки. Низенькая ограда, идущая вдоль тротуара, местами покосилась. Больше всего Варвару Сергеевну расстроил старый, еще девятнадцатого века дом, который всегда был аккуратно покрашен. Дочка Аня, когда была совсем маленькая, говорила, что когда она вырастет и станет настоящей принцессой, то будет здесь жить. Сейчас окна дома были заколочены, лепнина по крыше отвалилась и обнажила какие-то железные клыки. Никакой тебе краски или штукатурки – всюду на стенах грязные потеки. «Господи, да что ж это! За каких-нибудь пару лет город превратился в помойку! Это же надо так постараться!» – С этими мыслями Варвара Сергеевна вошла в магазин, который раньше считался молочным, а теперь здесь можно было купить все – от жевательной резинки до стирального порошка. Весь товар каким-то образом умещался в крохотном помещении.

– Почему у вас все ступеньки обледенели и вы ничего с ними не сделаете? – раздраженно спросила Варвара Сергеевна.

– Да все некогда! – весело ответил продавец, он же хозяин, высокий сорокалетний мужик. – Покупатели без конца идут.

– А если кто-нибудь убьется, что делать будете?

– Не убьется! Смотреть под ноги надо, только и всего.

Варвара Сергеевна поняла, что разговаривать совершенно бессмысленно – в отличие от нее мужик вполне оптимистично смотрел вперед и во всем, что его окружало, не видел признаков «падения» или угрозы. Оглядев полки с продуктами, Варвара Сергеевна опять разозлилась – ни одного знакомого названия, ни одного привычного продукта. Ей, кормившей семью спецзаказами, которые доставлял каждую неделю водитель мужа, было немыслимо покупать салями «Золотая» или китайские консервированные сосиски. Потоптавшись у прилавка, она сумела все-таки отыскать нормальную сгущенку, масло и сыр.

– Не переживайте, скоро все будет совсем хорошо, – подбодрил ее продавец. – Зато смотрите, сколько всего интересного, нового появилось.

Его слова Варвара Сергеевна поняла по-своему. «Шоколадки «Марс», «Сникерс» и спирт «Рояль» в ассортименте заслонили все остальное», – подумала она. В душе Варвара Сергеевна понимала, что не права. Что много чего значительного и важного происходит в их жизни, но обида за мужа, за всю их прошлую жизнь, которую они старались прожить честно, страх за детей превратили сегодняшние события в злой фарс.

Обратный путь домой занял у нее совсем немного времени – она старалась не обращать внимания на заснеженные, неухоженные улицы. Благополучно миновав холл на первом этаже, она совсем было уже вздохнула легко, как вдруг откуда ни возьмись появилась чета Величко.

– Ну что, как Алексей Владимирович? – хором спросили одинаково толстые муж и жена.

– Да вроде ничего, – растерялась Варвара Сергеевна, а сама почувствовала, как слезы хлынули из глаз. Она не могла их остановить, хотя ей было стыдно из-за своей несдержанности.

Но Величко не удивились ее слезам, а вызвали лифт и повели к себе. Там Елена Владимировна накапала валерьянки, налила сладкого горячего чая, а Степан Харитонович метался по мягкому, толстому ковру и изредка басил:

– Ну ведь нельзя же быть такими козлами. Надо же думать! Зачем же опытных людей увольнять?! Не волнуйтесь, все образуется, какие наши годы?! А люди с опытом всегда нужны.

Варвара Сергеевна плакала и благодарно кивала. Она вдруг почувствовала огромное облегчение от того, что никому не понадобилось рассказывать об увольнении мужа и сочинять красивую историю, не надо было бодриться и выказывать притворное пренебрежение к случившемуся.

– Я сам уйду, пока не поздно! – вдруг произнес остановивший свой слоновий бег по комнате Величко. Жена его вздрогнула, засопела и присоединилась к Варваре Сергеевне. Теперь рыдали обе. Со стороны казалось, что в их жизни произошло какое-то невосполнимое горе. И если задуматься, то так оно и было. Привычный уклад, достаток, уверенность, то, что называют «жизненным кругом», – все это было уже далеко позади, в настоящем был немолодой возраст, усталость и страх, что сил и духу приспособиться к новой жизни уже не хватит.

Вернулась Варвара Сергеевна домой поздно. На улице уже стало смеркаться. Вырваться из мягкой хватки огромного велюрового кресла в гостиной Величко было непросто. Хотелось сидеть, молчать и слушать, как соседи вспоминают значительные, по их мнению, события, о чем-то спорят, изредка поворачиваясь к Варваре Сергеевне за поддержкой. Та кивала, но слушала их невнимательно – ей было хорошо в компании этих почти что родных людей. «Странно, а я все с ними пыталась соперничать, все мне казалось, что они заносчивые, – думала Варвара Сергеевна. – Не хочу идти домой. Там надо «работать» – успокаивать, придумывать, делать лицо». Она улыбнулась соседям, чувствуя себя, как заболевший ребенок, окруженный заботой.

Когда же она вошла в квартиру, то ее встретила тишина. Из комнат детей не доносилось ни звука. Она уловила какое-то движение из кабинета Алексея Владимировича. Варвара Сергеевна, не раздеваясь, прошла в комнаты, заглянула на кухню и только потом открыла дверь в кабинет. Муж сидел за столом и что-то писал.

– Вы потеряли меня?

– Нет, не мешай мне, Варя, освобожусь, поговорим. – Алексей Владимирович на минуту оторвался от бумаг. – Дети уехали. Велели передать, что ночевать будут у сестры твоей, им ближе от нее к чему-то там.

Жизнь в доме казалась непотревоженной. «Может, я себя накрутила и ничего страшного не произошло? И есть выход из этого?» – Она вздохнула и пошла на кухню.

Сама процедура увольнения Алексея Владимировича заняла совсем немного времени. Он получил в кассе какие-то деньги, стоимость которых была совсем невелика – инфляция в стране съедала заработки. Получил трудовую книжку и отправился оформлять пенсию. В очереди среди обычных смертных, которые никогда не ездили на персональных черных машинах, не получали спецзаказов, не шили себе костюмы из дорогущей импортной ткани в таинственной секции ГУМа, он просидел около трех часов. За это время он наслушался много чего и о партии, работе в которой отдал столько сил, и о демократии, и о воровстве и возмездии. Голова у него разболелась, от сквозняков, которые гуляли по собесовским коридорам, стало ныть ревматическое плечо. Домой он вернулся совсем больным.

Через две недели стало ясно, что у Алексея Владимировича воспаление легких. Это осложнение после перенесенной сильной простуды уложило его в постель почти на месяц. Варвара Сергеевна целиком отдалась уходу за мужем. Она разработала диетическое меню, не спала ночами, просиживая у его постели с какой-нибудь книжкой, бегала по городу в поисках деликатесов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю