Текст книги "Сестра моя Боль"
Автор книги: Наталия Ломовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Руслану все понравилось в этой квартире, и не только занимаемая им комната. В кухне обнаружилась добротная чугунная посуда и первое издание книги о вкусной и здоровой пище, с пометками на полях. Шутки ради Руслан попробовал себя в поварском искусстве, получилось неплохо, и он решил начать питаться только вкусной и здоровой пищей собственного приготовления. И вообще как-то упорядочить свою жизнь, ложиться спать вовремя, что ли… Девушки у него тогда не было, друзья не приходили, время студенческих вечеринок на дому давно миновало (а как, бывало, бесновались соседи и квартирные хозяева!). К Руслану никто не ходил, а вот у полковника бывали гости. По неизвестной причине заглядывали они всегда ближе к ночи, когда Обухов, верный своему режиму, уже лежал в постели. Из коридора доносились голоса, Руслан слышал шаги, но не видел поздних визитеров хозяина.
Семенец первое время квартиранта, скажем так, дичился. Он редко выходил из своей дальней комнаты, когда Руслан бывал дома, – быть может, проявляя своеобразную деликатность, не желая его стеснять. При случайных столкновениях в холле он подчеркнуто вежливо раскланивался, но первое же приготовленное Русланом блюдо – плов – пробил брешь в бастионе. Питался Василий Семенович кое-как, в его раритетном холодильнике было пустовато, лежала только подозрительно розовая колбаса и условные салатики из ближайшей кулинарии. Убедившись в том, что кушанье удалось, Руслан накрыл стол и пригласил полковника:
– Василий Семенович! Кушать подано! Не откажитесь, так сказать, разделить трапезу…
– Я, собственно, уж обедал, – промямлил хозяин, однако присел к столу и стал есть с завидным аппетитом. – А что же мы… по рюмочке? Плов требует.
– Не отказался бы, но…
– У меня есть на донышке, – оповестил полковник, удалился в свою комнату и принес бутылку «Перцовки». Выпили. Василий Семенович ел плов красиво, с большим удовольствием. Утолив первый голод, налили по второй, и тут полковник пустился в воспоминания:
– Был я как-то командирован по служебным делам в Самарканд, и там в течение нескольких лет съел этого плова невероятное количество. Не в обиду вам, друг дорогой, скажу, плов тот был не чета вашему…
– Да я и не претендую. Проба пера, так сказать…
– Вот-вот, вы меня понимаете, и не обидитесь на старика. У вас все правильно приготовлено, и баранинка и барбарис, и чесночка в меру. Но тот, видите ли, благоухал, что ли, по-особенному, или я тогда был моложе и обонял лучше… И полагалось там плов есть руками, иначе хозяин обидится на тебя.
– Не оттого ли он таким вкусным был?
– Может, и по этой причине. Этакий бай в ватном халате – а жара-то под пятьдесят в тени! а этих халатов на нем штук пять наверчено! – жрет плов, а руки об халат вытирает, об грудь. С временем халат на груди начинает лосниться и блестеть, а баю того и надобно. Он его не стирает, ни-ни, очень им гордится. Вот, мол, каждый день жирный плов ем! И вот раз случился со мной забавный анекдот… Давайте выпьем, и я расскажу…
Налили еще по одной, выпили, и полковник пустился в воспоминания.
Руслан и его хозяин подружились. В сущности, они оба были одиноки. Руслан не знал отца, Семенычу его жена не родила детей. И потом, квартирант соглашался слушать его рассказы, которых у старика был неиссякаемый запас. И выпивал с ним порой – полковнику иной раз хотелось выпить, а без компании он не мог, точнее, мог, но удовольствия большого не было. На Василия Семеновича алкоголь почти не действовал. Старик просто становился чуть более словоохотлив, а его истории – чуть более невероятными. Пили всегда перцовую настойку, которую он сам и изготавливал, покупая по знакомству в аптеке медицинский спирт, выбирая на рынке особой жгучести перчики, красные, как бы лакированные…
– Вам бы, Василий Семеныч, книгу написать, – говорил ему Руслан.
– Глупости, – отмахивался полковник. – Это тебе кажется, – не спорь! – что все мои байки суть только байки, игра стариковского ума с посвящением господину Альцгеймеру… А это правда, самая настоящая, хотя и невероятная правда, вернее, даже не вся правда, а лишь часть ее. Случись же тебе узнать мою правду целиком, ты бы, быть может, сошел с ума, прежде чем умереть…
– А от чего бы такого я умер, полковник? – дурачился Обухов.
– От несварения мозгов, друг дорогой, – охотно отвечал Василий Семенович. – Так вот, все, что я тебе рассказываю, – пусть не вполне святая, но самая истинная правда. Мне бы даже не стоило так болтать, я ведь тебе государственные тайны выбалтываю! Большим числом, правда, тайны эти сданы в архив навечно, но ты все же помалкивай, не повторяй нигде моей чепухи, а то чем черт не шутит… Помалкивай да мотай на ус, а я тебе свою хибарку откажу за то, что уважил меня на старости…
– Бросьте вы эти разговоры, Василий Семенович, живите сто лет, – отвечал ему Руслан. – У меня, кроме вас, никого нет.
Он говорил вполне искренне, хотя прекрасно помнил, что в Верхневолжске у него живут мать и сестра. Порой звонил им – просто так. Порой звонила мать. Иногда она попадала на полковника, и тот звал Руслана к телефону с едва ли не испуганным лицом – вот насколько человек женщин не терпел! Как-то в телефонном разговоре Руслан спросил у матери напоследок, ходит ли еще трамвай под окнами дома? Она сухо ответила, что этот маршрут давно отменили. Обухов понял, что она ждала от сына каких-то иных слов, быть может, надеялась, что он пригласит ее в гости, но Руслан не мог и не хотел этого делать. Слишком был памятен ее первый и единственный визит.
С Лялькой они, кстати, тогда расстались. Поводом стала пустячная размолвка. Но вновь встретились через год, уже когда Руслан квартировал у полковника.
Она совсем не изменилась, была все такой же легкомысленной и нежной, и Руслан не устоял. Чтобы закрепить примирение, он предложил ей прокатиться вместе в Грецию. Как оказалось, зря и еще раз зря. С самого начала все не заладилось. Во-первых, Лялька сочла необходимым принять образ девицы избалованной и пресыщенной и все припоминала Гоа, куда ее якобы прошлым летом возил один знакомый. Эта наивная ложь почему-то очень действовала Обухову на нервы, а заглянув при случае в Лялькин паспорт, он обнаружил и еще пару случаев так называемого вранья. Лет ей было не двадцать три, как она утверждала, а поболе, да и коренной москвичкой Ляля не могла считаться – родилась она в Челябинске. И Обухов мог бы простить ей эту мишурную ложь, если бы не ее надменный вид, не манера скучающе осматривать накрытый к завтраку стол, не брезгливая улыбочка, которой она встречала незамысловатые шуточки аниматора. А ведь Лялька могла быть очень милой, если хотела, они могли бы вместе плескаться в море, радоваться греческой кухне и любить друг друга под крупными южными звездами…
Недаром говорится – дурака и в алтаре бьют. Неправильную Ляля выбрала тактику, переморозила, испортила отдых и себе, и Обухову, поэтому он был только рад вернуться домой. Представлялось ему уютное одиночество – оставалась еще неделя отпуска; затянутое облаками московское небо, прохладный пол в квартире, холостяцкие ужины и неспешные беседы с полковником… Но как только он включил мобильный, тот взорвался нервной трелью, и сразу стало ясно – что-то случилось.
– Сестра твоя звонила, – сказал Василий Семенович – раньше у него не было такой одышки! – Говорит, матушка ваша вчера скончалась. Я…
– Еду, – сказал Руслан, но дорога показалась ему очень долгой, а совсем скоро день превратился в ночь.
Что ему было делать? На похороны он все равно опоздал. Даже если бы сразу бросился в аэропорт… Как бы он поехал туда? В выгоревших джинсовых шортах, с полной сумкой попугайской расцветки футболок, раковин, песка, солнца?.. Все равно, уже было поздно, а день клонится к вечеру. Вдруг Обухов вспомнил, как плакала мать, когда у него заночевала Лялька. Быть может, то была не просто ревность? Вдруг она непостижимым чутьем дозналась, что в смертный ее час сын будет рядом не с ней, а с той же Лялькой!
Полковник деликатно оставил Руслана одного. Тот чувствовал, что надо бы позвонить Эле, но не смог этого сделать, а когда пересилил себя и набрал номер, – ему никто не ответил. Бесцельно ходил Руслан по комнатам, смотрел в окна. Отыскал папку, где хранил старые письма матери и сестры, нашел единственную старую фотографию. Первый раз в первый класс, на заднем фоне – фасад школы. Эля, очень серьезная, с букетом гладиолусов, мать стоит рядом. Руслан подумал, что день, верно, был теплый и солнечный, но ветреный, нет, не подумал – почувствовал лицом теплые прикосновения солнечных лучей и дуновение ветра, который вспушил волосы матери. Одна прядь упала ей на лицо, она подняла руку, чтобы отвести ее, и в этот момент незадачливый фотограф сделал снимок. На секунду Руслану показалось, что он чудесным образом преодолел пространство и время, оказался там и тогда, и вот сейчас они, все втроем, мама, он и сестра, пойдут домой. Мать повяжет вокруг талии кухонное полотенце и затеет пирожки – с капустой, с картошкой и самые вкусные – с грибами. Нежно запоет на столе электрический самовар, расписанный под гжель, его они доставали из буфета только в особые дни, а по дому поплывет теплый дух печеного теста…
Руслан смотрел на фотографию, пока не перестал различать лиц – удивительно быстро стемнело, разве такое бывает летом? Почему-то оказалось, что он сидит так очень давно, несколько часов, ноги затекли, в ушах стучат молоточки. Он пошел на кухню и включил свет, собираясь выпить чаю. Но чай пить не стал. Картина маленького семейного праздника, с пирожками и гжельским самоваром, никак не оставляла его. Необычайно яркая, она словно отпечаталась у него в голове. Неужели он обречен видеть ее вечно? – подумал Обухов. – И тем более что не было у них никогда расписанного под гжель самовара и не пекла мать пирожков, вообще готовить не любила…
Спешить было некуда, но он не мог больше ждать. Руслан собрался и поехал в аэропорт, где и промыкался, ожидая самолета, полночи, а за полдень уже был в родном городе. Веселый таксист довез его по адресу, но в первый момент Руслан дома не узнал и решил, что доставили его не туда, напутали. Узкий переулок, посреди – лужа, в луже и вокруг нее толкутся толстые сизари. Трамвайные пути заросли травой – трамваи не ходили давно, а рельсы убрать городские власти не удосужились. Да и сам дом изменился. Он стал маленький, ссутулился, ушел в землю, подслеповатыми окошками смотрел на мир. Лестница, крашенная в яично-желтый цвет, скрипела под ногами, порскали в темноте тощие кошки. Обухов поднял руку, чтобы позвонить у двери, но кнопка звонка отсутствовала, вместо нее на стене остался светлый кружок да пара дырочек от гвоздей. Внутри у Руслана все дрожало. Он тихо постучал, но никто не откликнулся, тогда он толкнул дверь и вошел.
Яркий солнечный свет ослепил его после темной лестницы. Руслан стоял на пороге крошечной прихожей, из которой вели две двери – одна в комнаты, другая в кухню. Эта последняя была распахнута, из нее лился свет, и Руслан увидел мать. Она сидела за столом и что-то ела, завтракала, должно быть, и он моментально ощутил невиданное облегчение. Что-то перепутали, полковник совсем выжил из ума, заврался. Она не умерла, да и как она могла умереть, такая молодая?
Обухов сделал шаг вперед, угол зрения изменился, и он увидел, что за столом сидит не мать, а Эля. Она стала очень на нее похожа, хотя в детстве совершенно на нее не походила. У нее даже глаза стали как у матери – очень светлые, будто серебристые глаза с огромным, засасывающим, словно воронка, зрачком, опушенные стрельчатыми ресницами… Руслан представлял себе Элю совсем ребенком, но она сильно выросла и превратилась во вполне сложившуюся девушку. Одета, правда, была нелепо. Ради похорон она, что ли, взяла у кого-то это черное платье, которое было ей широко и смотрелось на ней по-сиротски…
– Элька! – позвал Руслан шепотом, ощущая, что голоса вдруг не стало.
Эля встала и пошла ко нему. Она шла, опустив голову и странно сведя плечи, и Руслану вдруг показалось, что сестра хочет его ударить. Но она не ударила, а, подойдя (их разделяло не больше пяти шагов, хотя ему показалось, что идет она целую вечность), положила голову ему на грудь.
Обухов читал о таком жесте в книгах, но никогда не видел наяву. Это было необыкновенно, трогательно, старомодно и целомудренно. Сестра подошла, взяла его руки в свои и, наклонив голову, прижалась виском к груди брата, к тому месту, где гулко бухало сердце. Сердце, обожженное виной. И в ту минуту Обухов понял, что чувства вины хватит ему на целый век, что теперь всю жизнь он будет оправдываться перед сестрой и матерью…
Он обнимал Элю за худые плечи и поверх ее макушки видел кухонный стол, покрытый клеенкой. На столе стояла миска. А что там, в миске, что ела Элька до его прихода? Кутья. Вареный сладкий рис с изюмом. Должно быть, с поминок осталась.
И от вида то ли кутьи, то ли нехитрой сервировки стола Руслану стало совсем плохо, в груди уже не дрожало, а прямо-таки вибрировало, и ноги стали словно из песка. Эля и тут сдюжила – поддержала его, ловко пристроилась под мышкой и помогла дойти до дивана. Так однажды сделала мать, когда Руслан, здоровенный уже парень, свалился с велосипеда и разбил лицо в кровь…
– Что ты… Ну, что ты, бедненький мой… – бормотала Эля. – Воды? Нашатыря? Валерьянки? Может, водки тебе дать? Осталось еще.
– Не надо мне водки. Сядь, посиди со мной. Скажи, отчего она умерла?
– Инсульт. У нее было повышенное давление. Мы же тебе писали. Ты забыл?
Писали они, как же! «У мамы голова болит» – вот что один раз написала Эля. И в другой раз сказала в телефонном разговоре – «маму хотят класть в больницу на обследование, но она противится»! Вот и все.
– Ты забыл, – с упреком сказала Эля. – А теперь уже все. Это была одна секунда – она оступилась и упала. Рядом была только я. Я наклонилась над ней, она вздохнула два раза, и все. Все.
Лицо Эльки исказилось, и она не то заплакала, не то засмеялась – истерика. Теперь уже Руслан ее утешал и успокаивал, подносил валерьяновые капли и воду. Но сестра перестала плакать, вытерла лицо кухонным полотенцем и строго сказала:
– Ну, вот что. Мне надо в колледж.
– В колледж? Ты?..
– Я закончила колледж. У меня, между прочим, сегодня выпускной. Надо взять диплом. А ты пока устраивайся, прими душ, позавтракай. Вернусь, пойдем к маме на могилку.
И ушла.
Руслан походил по комнатам, теперь казавшимся очень маленькими, точно они усохли. Почти вся мебель дешевенькая, но новая. На подоконниках горшки с искусственными цветами. У матери никогда не росли цветы в горшках, все время вяли – но, может, им просто не хватало света в их квартирке? На диване лежала подушка-думочка, на ней вышита сцена из басни «Волк и ягненок».
На исподе столешницы письменного стола Руслан когда-то вырезал ножом свое имя, думал, что мать не заметит, но она заметила. Правда, не ругалась, сказала только, мол, спасибо, что не сверху. Нижний ящик открывался всегда туго, с мучительным скрипом, и, если открыть его, там наткнешься взглядом на жестяную банку, битком набитую пуговицами. В детстве Руслан любил перебирать их и рассматривать. Там были старинные – медные с эмблемой неизвестного ведомства (посох и змея), пожелтевшие костяные пуговицы, пуговица из коралла и пуговица из янтаря, и любимая, из синего стекла необыкновенно глубокого оттенка. А на банке нарисован трактор и написано: «Манна».
Обухов выдвинул туго скрипнувший ящик. Банка была там. Трактор стал совсем неразличим из-за трещин, покрывших желтоватую эмаль. Отчего-то Руслана охватил страх. Эля не изменила в комнате ничего, не внесла ни капли своей индивидуальности, как будто была случайной гостьей, бродяжкой, которую пустили переночевать из милости. Да и вещи в ее шкафу висели неказистые, все какие-то выцветшие – джинсики, одноразовые кофточки вьетнамского производства. Кстати, платья, полагающегося каждой выпускнице, Руслан в шкафу не обнаружил…
Он вернулся в кухню. Сестра велела ему позавтракать? Что ж, он позавтракает. Подпоясавшись полотенцем, Руслан начал хозяйничать – поставил чайник на плиту, достал тяжелую чугунную сковородку. Хорошо бы сейчас кофе со сгущенкой и яичницу с ветчиной, с лучком, с зеленым горошком.
Обухов распахнул холодильник, но, увы, мечте его не суждено быть сбыться. Ни яиц, ни ветчины он не нашел. Стояли аккуратные коробочки йогурта. Кучерявился салатный кустик. Застенчиво розовели щеками томаты. В пакетике обнаружилась еще какая-то бурая комковатая масса, видом похожая на овечьи орешки. «Отруби», – прочел он на этикетке. Тьфу ты, что едят!
Руслан вспомнил вдруг Грецию. За завтраком – шведский стол. «Из пятидесяти шести блюд», как хвастливо указывал проспект отеля. Обед они заказывали в номер, Лялька довольствовалась фруктами, но зато съедала целый поднос, особенно неравнодушна она была к крупному сине-сизому винограду. Ужинали они в ресторанчике у моря. Руслану нравилось рагу из баранины с помидорами и баклажанами. Ляля же, сделав равнодушное лицо, ковыряла ножичком морского гада.
А тут – отруби и однопроцентный кефир недельной давности!
И тут Руслан решил сбежать. Только чайник успел снять с плиты, а полотенце сорвал уже на улице, когда заметил, что на него как-то странно смотрят прохожие. Чтобы отвлечься и забыться, он направился на рынок, где купил мяса, овощей, дорогих конфет, раннюю клубнику в пластиковой ванночке. А после рынка ноги сами принесли его к колледжу. Он пришел как раз вовремя.
Эля стояла на крыльце. Возле нее крутился какой-то парень. Он что-то энергично говорил ей, наступая, а она пятилась, и улыбалась, и мотала густой челкой, как лошадка. Вдруг Элин ухажер решительно протянул руку и обнял ее пониже талии, за что тут же схлопотал не пощечину, а основательный тычок в грудь и отлетел сразу же на приличное расстояние. Обухов усмехнулся. Ай да сестренка, молодец, не дает себя в обиду!
– Ты чего? – взвился парень и добавил несколько бранных слов. – Раньше-то тебе нравилось, а?
Руслан почувствовал, что пришла пора вмешаться, однако Элька повернулась и быстро пошла ему навстречу, жестом показывая: стой, мол, на месте. Отвергнутый поклонник что-то пробурчал ей в спину, но уже не так активно.
– Ты что здесь делаешь? – спросила Эля. – И что у тебя в сумках?
Пакеты с рыночной снедью шелестели у Руслана в руках.
– Так, купил кое-что.
– Кое-что?
– Клубнику, например.
– А-а. Это вкусно.
– В холодильнике-то у вас мышь повесилась.
– Мама сидела на диете, – объяснила сестра.
– А ты?
– И я за компанию.
– Тебе надо хорошо питаться, – сказал Обухов, перехватил все пакеты в одну руку и взял Элю за локоть. – Пошли домой. Поговорить надо. Кстати, кто это там с тобой беседовал?
– А-а… Это… Как его… Васька. Ухажер. Бойфренд.
– Круто ты с ним.
– Заслужил.
– А раньше дружили?
– Дура была, – коротко ответила Эля.
Разговор, собственно, вышел короткий. Пока Эля лакомилась клубникой, Руслан выложил ей свой план: она должна уехать с ним в Москву. Он больше не оставит ее, никогда. Она подготовится к поступлению в институт, он ей поможет.
– Это вряд ли, – заметила как бы между прочим Эля. – Я не семи пядей во лбу, знаешь ли.
– Ну, я же поступил в МГУ. И закончил эту же школу, кстати…
– Своей головы ты мне не приставишь, – пожала плечами сестра. – Я… неспособная, Руслан. Ни к чему. Мама мне всегда говорила: «Стыдись, Руслан университет закончил, а ты не можешь запомнить значения числа Пи!»
– У тебя же вполне приличный аттестат, Элька!
– Это потому, что учителям самим невыгодно плохие оценки ставить. А какие деньжищи сейчас надо за учебу выложить, ты подумал. Лучше я работать пойду.
Руслан был уверен, что Эля преуменьшает свои способности. В аттестате у нее были тройки по точным предметам, но по гуманитарным дисциплинам она преуспела. Не иначе, сестра просто не хотела его разорять, хотела поскорее сама начать зарабатывать.
Квартира вскоре была продана, день отъезда назначен. В полупустую дорожную сумку Обухова уместилось все, что Эля решила взять с собой. Презрев свои невидные шмотки, она зачем-то стала упаковывать мамины платья.
– Эля, зачем? Оставь их здесь, подари кому-нибудь. Я куплю тебе новые, все новое.
– Их же можно перекроить, перешить, – бормотала сестра, проявляя странную в столь юной девушке хозяйственность. – Ну а шубу-то? Шубу я не оставлю.
Шуба была и впрямь красивая, норка цвета кофе с молоком. Но и она не могла быть Эльке как раз.
– Скорняк перешьет.
Шубу Руслан взять согласился. Эля достала из шкатулки мамины драгоценности, торопясь и чертыхаясь, вынула из своих ушей серебряные колечки, вдела старинные сережки с изумрудами, надела кольцо и браслет. Принесла серебряные ложки.
– Бога ради, Элька, зачем ты кладешь ножницы? Они такие старые и тяжелые!
– Вот именно, – отвечала она Руслану. – Теперь таких уж не делают, все китайские – однодневки, их даже поточить нельзя! Да и не бросать же новым жильцам, им и так слишком многое досталось!
– Я тоже кое-что возьму, – сказал Руслан ей. «Кое-что» оказалось коробкой с пуговицами.
Посадили в корзину толстую полосатую кошку Глашку. Такая же была, когда Руслан был маленьким. Он даже на секунду подумал, что это та самая кошка. Но они ведь столько не живут?
– Мы возьмем ее с собой?
– Конечно, Элечка, все, что хочешь.
И еще Эля решила забрать мамино зеркало, квадратное, в грубой деревянной раме. Они упаковали зеркало в бумагу, завернули в старый плед и перевязали веревками, однако Руслан все равно не надеялся довезти его в сохранности.
Таким же тяжелым был ключ от входной двери, которым Эля долго-долго крутила в скважине, запирая дверь. Наконец хрястнуло, брякнуло – замок сработал. Ключ походил на реликтовую рыбу, на чудесную щуку, выглянувшую из проруби. Этот ключ Обухов когда-то давно носил на шее, на тесемке. Под рубашкой он согревался и ласково клевал под ложечку при ходьбе. Два комплекта ключей отошли новым жильцам, а этот Руслан взял себе – на память.
– Тебе не жалко дома? – неизвестно зачем спросил Руслан сестру.
– Чего жалеть-то. Конечно, вещей много осталось, их жаль.
Но у Руслана было беспокойно на сердце. Вдруг ему показалось, что хорошо бы было остаться жить здесь, в покосившемся, но таком родном и надежном доме… Запела в сердце под сурдинку скрипочка тревоги и смолкла.
– Поедем, Элечка, такси ждет…
И только в машине он вспомнил про хозяина московской квартиры. Василий Семенович, помнится, ратовал за холостяцкий быт и не желал видеть в своей квартире женщин на сколько-нибудь длительный период. Совсем у Руслана это из головы вылетело! Но, если рассудить, Обухов везет не женщину. Он везет сестру, ребенка, вчерашнюю школьницу, у которой, кроме брата, никого нет на свете, о которой надо заботиться… А если полковник намекнет, что ее присутствие нежелательно, – что ж… Придется взять ипотеку. Чтобы собственный угол был. Давно пора!
Как умел, Руслан объяснил Эле проблемы своего быта. Она слушала внимательно, кивала, и он не переставал дивиться – как по-взрослому сестра держится, какая спокойная, уверенная и сдержанная! Впервые Руслан подумал, что мать всегда была несправедлива к ней. Даже если не брать в расчет дешевые, унылые, без любви выбранные наряды сестры – чем можно было объяснить постоянные жалобы матери на подростковую неуправляемость дочери, на ее непредсказуемый нрав: обиды, истерики, уходы из дома. У девочки подозрительные компании, она курит, даже не очень скрываясь, от нее часто пахнет вином… Или мать была несправедлива к ней, или нежданное сиротство изменило Эльку в один день, переломив ее «трудный» характер?
Да, а полковник был потрясен. Он приготовился к встрече квартиранта, чуть не хлеб-соль припас, во всяком случае, тяжелая, как граната, литровая бутыль водки зябла в холодильнике. Настроился Семеныч на суровые мужские посиделки-поминки с разговорами за жизнь, а тут такая оказия! Он окаменел. Он не мог отвести от Эли взгляда. Вдруг Обухов увидел, что полковник очень стар, очень одинок, а теперь еще и чем-то испуган.
– Семеныч, поговорить надо, – решился Руслан. Эля ушла в ванную вымыться с дороги. Ровный шум льющейся воды гарантировал секретность. – Я понимаю, все это неожиданно, но не мог же я ее там бросить, она ребенок совсем!
– Ребенок? – удивился Семеныч, глядя на квартиранта так, словно в первый раз видел. – Конечно, конечно…
– Вы если не хотите нас здесь видеть, то так и скажите. Я другую квартиру найду, неделю прошу, не больше…
– Да что ты, что ты, – замахал руками полковник. – Живите на здоровье. Тесновато нам будет только. Да вот пока тебя не было, я ездил на дачу свою…
– У вас и дача есть? – удивился Обухов. – Не знал.
– А ты еще много чего обо мне не знаешь, и не только обо мне… Скажем, даже и не дача, а дом загородный. Так я думаю: не переехать ли мне туда? Там летом благодать. И лес рядом. Буду за грибами ходить, мне прогулки полезны.
– Василий Семенович, мне неловко…
– Н-ну, еще чего удумал!
Полковник, кажется, был готов к отъезду – во всяком случае, Руслан не видел, чтобы тот собирал свои чемоданы, сумки и вещмешки. По особой тяжести приготовленного багажа Руслан понял, что набит он книгами и бумагами.
На другой же день после их с Элей приезда, с утра, за полковником пришла машина.
– Я помогу вам, только умоюсь, – сказал Руслан, высунувшись из своей комнаты.
– Да ты не спеши, помощники-то у меня имеются…
И когда Обухов выскочил, вещи уже были погружены.
– Василий Семенович, можно мне с вами?
– Садись, раз хочешь. Дорогу знать тебе не помешает.
По дороге молчали. Полковник только пару раз обмолвился словечком с бородатым человеком за рулем, которого называл Казиком. Казик, кстати, за всю дорогу не снял темных очков, хотя день был, скорее, пасмурный, и не ответил на радушное приветствие Руслана.
Он готовил себя к тому, что предстояло увидеть. Дача-развалюха в полузаброшенном поселке, с одного бока уже подступает новая жизнь в виде щегольских коттеджей нуворишей. Мокрые заборы, бродячие собаки с репьями на боках, старуха дезабилье копается в огороде.
Но место, куда они приехали, больше напоминало хорошо охраняемую военную базу, чем бедный дачный поселок. Насколько хватало глаз, тянулся высокий металлический забор. Ворота были снабжены электрическим замком, рядом с воротами – вышка. Обухову даже показалось, что у дежурного было в руках ружье. Или… автомат? В загоне бесновались два кавказца, каждый с молодого медведя размером. За воротами начинался все тот же асфальт, но выглядел он как-то иначе. Участки были огромные, дома стояли в глубине, и разглядеть их не было возможности. Через несколько минут машина остановилась. Полковник вышел, потянулся, сладко зевнул:
– Воздух-то тут какой, а? Вылезай, Руслан, дохни.
Воздух в самом деле был сладок и свеж. Мрачный Казик принялся носить в спрятавшийся за деревьями дом чемоданы и пакеты.
– Да, хорошо тут у вас. Я и не представлял…
– Дача-то ведомственная, друг дорогой. Не обижали меня в прежние времена, не забывают и сейчас, по заслугам моим. Так что не волнуйся за меня. Я ведь видел, как ты на меня смотришь. Думаешь, наверное: была у лисички избушка ледяная, а у зайки лубяная, так? Оставь. Я ж тебе обещал квартиру отдарить, вот и принимай. Дарственную-то я уж оформил, как полагается. А сам здесь поживу, это мне для здоровья полезнее будет. Только помни, – тут полковник приблизился так, что Руслан ощутил его старческое дыхание: – Помни, если что – сразу ко мне!
– В каком роде?
– А вот в таком… Не хочу я сейчас тебе об этом говорить, да и не поверишь ты мне сейчас…
– Конечно, – промямлил Руслан. – Да и вы тоже, если что понадобится, позвоните мне. Я для вас…
– Что надо – мне Казик привезет. А ты обещай, слышишь, обещай! Если вдруг такое что-то случится, чего ты сам понять не сможешь, то ко мне мухой, ладно?
– Ладно, – согласился Обухов. Старик-то, очевидно, стал заговариваться от возбуждения. Такое с ним и раньше бывало.
– Все готово, полковник, – вмешался в беседу Казик. – Можно ехать?
– Поезжай, Казик, спасибо тебе, что не покидаешь старика…
– А этого куда? – Казик кивнул в сторону Обухова. – Как обычно, мешок на голову – и в пруд?
Полковник с Казиком посмотрели друг на друга, потом на Руслана и обидно засмеялись.
– Не обижайся на него, Руслан. Черный юмор, – пояснил полковник. – Казик, отвези моего друга туда, откуда взял. И дай ему свою визитку. Если захочет меня навестить, пусть позвонит тебе, а ты уж будь добренький, привези его ко мне. А то станет тут блукать, вопросы ненужные задавать…
На обратном пути ехали мимо пруда, в котором добрый Казик предполагал Обухова утопить. Это был маленький водоем, чьи берега густо поросли осокой. В зарослях самозабвенно вопили полчища лягушек. Воды пруда отчего-то имели зловещий красноватый оттенок. Да, и вот что странно, в них как-то ничего не отражалось, словно ни ивина на берегу, ни пролетающая по своим делам птица не хотели глядеться в это замутненное зеркало – необычно пустое.
Казик что-то сказал, Обухов вздрогнул и переспросил.
– Говорю, глина. Здесь большие залежи красной глины. Она и придает воде этот оттенок.
– А, понятно, – отозвался Руслан, но все равно ему было не по себе.
Казик довез Обухова до дому. Выходя из машины, Руслан увидел Элю. Она стояла как ни в чем не бывало, помахивала ярким пакетиком.
– А я тебя жду, жду, – пожаловалась она. – У тебя чего, кофе дома нет?
– Может, и нет.
– Так я схожу.
– Давай лучше я.
– Мороженого еще купи! – крикнула сестра вслед Руслану.
Он оглянулся, кивнул и увидел, что Казик, высунувшись из окна автомобиля почти по пояс, что-то говорит Эле. Руслан насторожился, но Казик тут же втянулся в машину и дал по газам.
– Что тебе говорил Казик?
– Какой? А… Так, шутил.
