Текст книги "Сказка зимнего перекрестка"

Автор книги: Наталия Ипатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

19. Пора принимать меры

– Говорю вам, голые фурии верхом на восьминогих конях, а кони те выдыхают синее пламя!

– Адское, – со знанием дела кивнул приходской священник, отец Ланскон.

Камилл д’Орбуа поглядел на него с глубокой тоской, потом перевел взгляд на «свидетеля». Помимо всего прочего, терпеть не мог этот сорт паразитов. Поди узнай, что именно случилось с парнем на самом деле, а в чем он, завираясь, набивает себе цену. Будь его воля, он бы с такими россказнями и на порог не пустил, однако ему приходилось считаться с охватившей округу паникой. К тому же он не мог оттолкнуть церковь, простершую над бедолагой материнские крыла, о чем во весь голос свидетельствовал серебряный крест в полпуда весом, болтавшийся у того на пузе.

– Я в этом не разбираюсь, – утомленно сказал герцог. – Я – светский властитель. Однако я мог бы позволить церкви поговорить с тем, кто, как мне кажется, более или менее смыслит в этих делах. Эй! Позовите Локруста!

Эта дура на шее никак не походила на щедрый дар церкви. Парню позволено носить ее, покуда он вольно или невольно играет ей на руку. Сейчас, например, герцог был более чем уверен в том, что у него хотят выманить деньги. Однако попросту спустить обоих визитеров с лестницы было бы политически неверно: дразнить церковь имело смысл лишь до определенного предела. Ситуация, очевидно, взывала к его чувству юмора.

– Я готов вам служить, монсеньор.

Локруст неслышно проскользнул в двери и оцепенел под их перекрестными взглядами. Двигался только кадык на его цыплячьей шее. Затем он попытался по-черепашьи спрятать голову в панцирь.

Зато священник стал красен настолько, насколько Локруст – бел, весь затрясся и приподнялся с места.

– Не тот ли это проклятущий ведьмак, что должен был сгореть еще двадцать лет назад? – выкликнул он сиплым фальцетом.

– Не тот ли это узколобый мракобес, который, не внемля ни сердцу, ни разуму, волок меня на костер двадцать лет назад? – парировал чернокнижник, полагая, что терять уже нечего. Он ведь знать не знал, почему его вызвали и зачем здесь эти двое. Не имело смысла сбрасывать со счетов и то предположение, что спустя двадцать лет, за ненадобностью, герцог решился вернуть его на то место, откуда взял, чтобы каждый получил свое. Этакий реверанс церкви, поддержание добрососедских отношений с которой для каждого сколько-нибудь дельного сеньора куда важнее, чем истрепанная жизнешка отслужившего раба.

– Не могли бы вы на некоторое время отвлечься от ваших личных отношений? – лениво сказал д’Орбуа. – У вас проблемы, святой отец? Вы пришли с ними ко мне? Я переадресовал вас специалисту, который сможет сказать вам больше, чем я. Ну, если, конечно, сможет. И захочет. Не хотите с ним разговаривать – ваше дело.

Локруст перевел дух. Не сейчас. Священнослужителя продолжал сотрясать праведный гнев, но ему пришлось удерживать его при себе все то время, пока Вальтер Дитерихс воспроизводил свой вдохновенный рассказ специально для чернокнижника. Однако на Локруста все это произвело до обидного малое впечатление.

– Вот! – ткнул в него пальцем святой отец. – В то время как истинно богобоязненному сыну церкви пристало бы содрогнуться и устремить взоры к небесам, это исчадие ада продолжает делать вид, будто ничего не происходит.

– До тех пор, пока свидетель источает подобные ароматы, – невозмутимо ответил на это Локруст, – вам действительно будет трудно убедить меня в том, что описываемые события имели место. Молодой человек, вы же не станете отрицать, что повторяли вашу историю ровно столько раз, сколько вам наливали?

– Да это кровь Христова, во спасение! – возмутился Вальтер.

Локруст изящно потянул носом.

– Но в употребленных количествах оказывает то же самое действие.

Герцог не удержался от смешка, правда, дипломатично замаскировал его кашлем, но провести мнительного монашка ему не удалось. Тот только подумал тоскливо, что будь он епископом, отлучил бы наглого герцога от святой церкви буквально не сходя с места. Беда в том, что он не был епископом, не надеялся им стать, и более того, все его настоящее и будущее положение зависело от этого самого герцога. И что особенно обидно, герцог прекрасно это понимал и забавлялся.

– Мой долг, монсеньор, предупредить вас. Под вашим кровом, пользуясь вашим неведением и щедростью, процветает злостный богохульник и разрыватель могил. Под покровом ночи он совершает свои богомерзкие ритуалы, принося в жертву своему повелителю дьяволу кровь невинных младенцев…

– Я ничего не знаю насчет могил, – сказал герцог, – но насчет младенцев – враки. Напротив, когда б вы знали, святой отец, сколько ублюдков оскверняют свет благодаря его вмешательству…

– Лучше страдать от болезни, ниспосланной свыше, нежели принять исцеление из рук диавола…

– Это вы не болели, – заметил Локруст. – Хотя… берусь утверждать, что годика через два, если вы решительно не измените образ жизни, ваша язва сведет вас могилу.

– Он угрожает мне в вашем присутствии! – взвыл отец Ланскон. – Вы слышите?

– В любом случае, святой отец, – прервал их герцог, – слезьте с моего колдуна и скажите внятно, чего вы от меня-то хотите?

– Прихожане смиренно просят вас позволить им пройти вокруг деревни крестным ходом, особенно же – освятить проклятый перекресток, чтоб и духу поганой нечисти в этих краях не осталось.

– Сколько шума из-за пары бродячих псов, – фыркнул Локруст, однако герцог осадил его взглядом. Дескать, не зарывайся. В глубине души д’Орбуа был рад, что на этот раз дешево отделался.

– Поступайте, как знаете, – разрешил он. – Однако мне и самому становится интересно, что там такое творится. Пожалуй, пока вы соберетесь, прикажу я моим молодцам подежурить там попарно, чтобы трупов не прибавилось. Позовите мне Власера! Послушаем, что они расскажут про то, как всю дорогу за ними гонялись зеленые черти.

– Я сделал все, чтобы поставить слова свидетеля под сомнение, – сказал Локруст, – но я бы дорого дал, чтобы знать, что там происходит на самом деле. Три раза на одном и том же месте… это уже трудно назвать совпадением. Мальчишка в стельку пьян, но он действительно до смерти напуган. К тому же Урбан – мужик серьезный, и если бы кюре догадался привести его вместе со студентом, мне было бы куда труднее посеять недоверие к его словам.

– Что из всего сказанного кажется вам наиболее достоверным?

– Самая злобная нечисть из тех, кого мне довелось встретить за пятьдесят лет жизни, это – монастырская стража. Но все же… пока никто не выдвинул более аргументированного предположения.

– Марк, а это не ваши там лютуют? – невинно поинтересовалась Агнес.

– Мадемуазель, – сказал ей Марк нарочито спокойным тоном, заставлявшим заподозрить, что терпение его исчерпано, – ваша версия мне льстит, однако, осмелюсь заметить, до сих пор она для меня не более чем версия. В часовне я мог потерять сознание по тысяче естественных причин. Я вовсе не ощущаю себя злобной нечистью! И вы сами согласились, что там, на болотах, вам могло примерещиться что угодно. Я даже согласен повторить эксперимент. Сию минуту отправлюсь туда, выкопаю из норы какого-нибудь швопса и в вашем присутствии позволю ему себя тяпнуть.

– Согласна, – возвысила голос и Агнес, – мне могло померещиться, но не вам же! Кусал вас швопс или нет, вы-то сами знаете, наверное!

– Я не помню.

– Хорошо, – сказала она. – Тогда сию секунду снова пойдете в часовню. Это проще, чем скакать на болота. Ну? Почему вы сидите?

– Никуда я не пойду.

– Но почему? Вы же убеждены, что с вами все в порядке?

– Просто не хочу.

– Какая прелесть, – прокомментировал Локруст. – Мы пытаемся упрямиться и лгать! Еще немного, и вы сможете обвести вокруг пальца кого-нибудь поглупее. Нет, дорогой мой, готовьтесь к неприятностям. Вы, может, не заметили, но у вас проблема. В случае крестного хода сильнейшая головная боль вам обеспечена. Во всяком случае, впервые вижу, чтобы эта штука действовала настолько результативно. Я имею в виду святость. Со своей стороны, как врач, берусь рекомендовать только одно: как можно больше времени проводить на свежем воздухе. Желательно подальше от попов. И еще одно обстоятельство, – продолжил он, помедлив, – которое я не могу обойти вниманием. С моей точки зрения, то, чем мы здесь занимаемся, вполне невинно. Однако святая церковь может быть на этот счет другого мнения. Разумеется, я рискую больше вас обоих, поскольку, как ей несомненно покажется, с моей стороны это рецидив. Но если дело дойдет до дыбы… не буду убеждать вас в своей стойкости, я выложу все и сразу. И тогда мы не сможем спасти даже мадемуазель Агнес. Вы меня поняли?

– Ну хоть убейте, – возопил Марк, – не помню я восьминогих лошадей, выдыхающих пламя!

20. Суета в контрасте с вечным

Если бы в мире никогда не существовало никакой злобной нечисти, ее следовало придумать. Так размышляла Агнес, глядя на пеструю вереницу крестного хода, к которой должны были присоединиться ее отец и сама она с сестрами. Заботливо закутанная в шубку из черного меха, чувствуя, как мороз щиплет ее щеки, она поймала себя на мысли о том, что происходящее ей нравится. Хоть церковь и пыталась придать действию возвышенный мрачный смысл, по сути это было впечатляющее народное гулянье, нежданный праздник и бесплатное развлечение для всех. У герцога случилось хорошее настроение, он выставил две бочки вина, и крестный ход отправился в путь кругом деревни изрядно подогретым.

Место герцогской семьи было в самой голове шествия, сразу за хоругвями, с которых ради такого случая пообтрясли пыль. Впереди кюре Ланскон размахивал кадилом, за ним служка с веничком разбрызгивал святую воду. Двое сервов уминали перед святым отцом снег. Работа была не из легких, и мужики менялись. Следом за герцогской семьей двигалась замковая челядь и Власер со своими: Агнес углядела, что Марка меж ними нет. Она обменялась с «центурионом» взглядом, догадавшись, что и он думает о том же. Как ни странно, на его счет она была вполне спокойна. Она могла ему доверять. Более того, она обнаружила, что доверяет ему больше, чем Локрусту, особенно с некоторых пор. С тех самых, когда заподозрила, что чернокнижник без ее бдительного пригляда готов выпотрошить Марка, только бы доподлинно выяснить, что у того внутри.

Локруст, разумеется, тоже отсутствовал, дабы лишний раз не провоцировать праведный гнев общины: под такой повод кюре запросто мог бы спустить на него всех собак, и было еще неизвестно, сможет ли герцог отстоять его в такой обстановке. Да и станет ли…

В хвосте тащились крестьяне, и там веселья было больше всего. Постоянно кто-нибудь оступался с тропы, проваливаясь выше колен, а то и валясь навзничь, и мальчики-певчие под хоругвями отчаянно завидовали своим свободным от обязанностей сверстникам, которые носились вдоль всего строя, передразнивая их козлиными голосами и собирая щедрый урожай не слишком суровых подзатыльников. Румяные девки вовсю стреляли глазами, и все были разодеты во все самое лучшее.

У поворотного камня ход остановился. Здесь смолкли даже самые дерзкие, а священники напустили на себя такой многозначительный вид, что Агнес мигом заподозрила, что им более других страшно. Все здесь верили, что злобная нечисть, будто кроме того ей и делать нечего, укрылась неподалеку и ждет времени творить свои пакости. Когда святая вода брызнула на камень, все затаили дыхание. Наверное, ожидали, что она зашипит, изъест его глубокими язвами, а потом и вовсе испарит, и когда ничего этого не произошло, а только побежали по его пестрой шершавой поверхности темные струйки быстро схватывающейся на морозе влаги, Агнес едва не разочаровалась в вере. Под гомон оживившейся детворы процессия двинулась дальше, замыкая кольцо вокруг слободы.

– Мы оставили им и электричество, и атомную физику, и генную инженерию, – простонала Элейне, в изнеможении валясь на ложе, – так нет же, они по-прежнему пользуются варварскими средствами! Эта отвратительная… в своей действенности жидкость обладает всеми свойствами первоклассного репеллента. Теперь мы и на милю не сможем приблизиться к месту. Конец твоим поискам.

Бледная, измученная, едва сдерживающая тошноту Антиль грузно осела в кресло. Ей досталось больше всех, потому что она дольше других сопротивлялась воздействию святой воды.

– Туолле обладает физическим телом, – сказала она. – Даже если он подвержен действию этой гадости, то не в той же степени, что и мы. Боюсь, ты права. На некоторое время мы полностью выведены из игры… и нам остается только надеяться на сообразительность и предприимчивость Туолле.

– К счастью, мы не ограничены во времени, – вздохнула ее дочь, с удовольствием расслабляясь среди мягких одеял и закрывая глаза. – Использование этой дряни против нас я рассматриваю как объявление войны. Ну что ж, они ее получат.

Потом намерзшаяся и веселая Агнес сидела в общем зале, рядом с такими же разрумянившимися сестрами, за одним столом с отцом, и как никогда вкушала наслаждение от сочных ароматов, громких звуков, собственного аппетита, от всей своей принадлежности к этому жизнелюбивому, жадному до ощущений миру.

Она ощутила горькое и постыдное раскаяние, когда, улучив минутку, в которую, как ей показалось, уже никому ни до кого не было дела, неслышно поднялась и проскользнула пустынными коридорами в комнату Локруста. Еще только отворяя тяжелую дверь, она услышала с порога:

– …я утверждаю, что религия, определяющая своих адептов, как малых и ничтожных, порочна! «Аз есмь червь!» Это ж придумать надо! Ну, не червь я.

Локруст заметил ее первым и поклонился.

– Вам выпал редкий случай, мадемуазель, – с грустной иронией сказал он. – Лицезреть эльфа, впадающего в ересь. Боюсь, это свойство всех невинных душ. И не я буду тем, кто его осудит. У нас чудовищная мигрень.

Марк стиснул голову ладонями и уткнулся лицом в колени. Агнес успела заметить, что все губы у него искусаны, должно быть, в попытках удержать стон, а то и вой неимоверного страдания. Локруст – в который уж раз! – попытался подсунуть ему чашечку с питьем, но Марк раздраженно оттолкнул его руку.

– Оставьте! Вы же знаете, что это не поможет. Необходимо устранить первопричину…

– Ничего, – увещевал его чернокнижник. – Это ненадолго. Каждое от души произнесенное богохульство существенно ослабляет силу святого заклятия. Ваши бывшие коллеги, я уверен, сейчас в каком-нибудь притоне по простоте своей стараются для вас.

Марк порывисто вскочил на ноги, пошатнулся, Локруст поспешил подхватить его под локоть: не приведи Господь, толкнет что-нибудь или опрокинет.

– Я больше не могу здесь находиться! – воскликнул молодой человек. – Если я сейчас не выйду отсюда, у меня лопнет череп. Простите, мадемуазель Агнес. Вы с вашей мистикой совершенно сбили меня с разума. Вы забыли всего лишь объяснить мне, откуда я здесь взялся.

– Я еду с вами, – решительно заявила Агнес.

Даже Локруст уставился на нее изумленно и немо. Решение вырвалось у нее помимо ее разума и воли. Она заявила о желаемом прежде, чем подумала об этом. Здесь не было ничего от Локруста, и все – от д’Орбуа. Тон произнесенного исключал увещевания. И только Марк никак не отнесся к ее словам. Ее дело. Возможно, ему просто было не до того.

Минуту подумав, Агнес полностью оправдалась в своих глазах. Глухого и слепого от боли Марка нельзя было оставить одного. И к тому же… ее искренней веры во враждебную нечисть хватало ровно настолько, чтобы отчаянно не желать в следующий раз обнаружить на том месте именно его бездыханное тело. Совершенно очевидно, что в таком состоянии он не мог позаботиться о себе.

Не смея перечить госпоже, Локруст приподнялся на цыпочки, дотянулся, ухватил Марка за грудки, встряхнул… для чего ему потребовалось повиснуть на нем всем телом, и прошипел:

– Услышьте меня! Знаю, что невмоготу, но постарайтесь. Не смейте говорить с девочкой о религии. Ни слова! Для этого у вас есть я. Бог знает, в чем только вы не способны убедить девушку.

Марку – только руку за плащом протянуть, и за дверь. Агнес в неурочное время выбраться из дому было куда сложнее. Она послала вперед себя пажа с приказом оседлать лошадь, а сама поднялась к себе в комнату, чтобы надеть платье потеплее. Вот тут-то ее и застигла Кэти-Лу, мамка, вынянчившая всех герцогских дочек. Будучи не в состоянии уразуметь, что говорит с взрослой, готовой к замужеству девицей, она принялась визгливо перечислять причины, по которым Агнес нельзя ближе к вечеру отправиться на верховую прогулку в компании пригожего ратника, а также мнение общественности на этот счет и все неизбежные последствия подобного рода эскапад. Окружающие с интересом прислушивались к ее словам, и Агнес с ужасом осознала, что ее авторитета и власти совершенно недостаточно. Меж нею и свободой возводилась стена из слов. Исключительно ради спасения чести господской дочки Кэти-Лу готова была разгласить ее намерения всем и каждому. Словом, делала распространенную ошибку, полагая под понятием чести нечто материальное. С помощью самой вульгарной физической силы Агнес таки удалось вырваться из спальни на лестницу, но было похоже, что на этом ее успехи и закончатся. Кэти-Лу уперлась руками в стены, выставила вперед живот, и эту стену можно было штурмовать бесконечно и безрезультатно. Проклятие, Марк ведь мог и не дождаться. Агнес затравленно огляделась и увидела отца, спускавшегося по лестнице по каким-то своим надобностям.

– Монсеньор, – окликнула она его, – я…

Герцог окинул сцену взглядом, шевельнул бровью, и Кэти-Лу буквально растворилась в воздухе. Как ни спешила, Агнес постаралась в точности запомнить этот жест.

– Куда ты собралась? – спросил д’Орбуа и, выслушав ее сбивчивые объяснения, заметил:

– Знаешь, это слишком даже для меня.

– Вы вправе меня запереть, – умоляюще сказала Агнес, – но… я прошу вас этого не делать.

– Я вовсе не хочу, чтобы поутру у того камня нашли тебя… и донесли мне. А кроме того, ты хотя бы представляешь себе, кто такие волки?

– Монсеньор, – сказала ему Агнес, отчаянно блестя глазами, – есть два человека, с которыми мне ничего не страшно. Один из них – вы, монсеньор.

Д’Орбуа взял ее за плечи и поцеловал в лоб.

– Лети, малиновка, – сказал он. – Главное, чтоб ты знала, что делаешь.

Он смотрел ей вслед, пока она ссыпалась с лестницы, и с некоторой грустью думал, что она научилась всему. Только что она продемонстрировала свое умение разговаривать с высшими и добиваться у них своего. Он считал это самым сложным искусством.

Самое яркое солнце – перед закатом. Снег на дороге слежался, был стоптан и укатан в плотный слой, и удары копыт их лошадей уже не отдавались в мерзлой земле как в бубне. Большие вороны каркали в голых ветвях. Близилась околица.

– Бабушка-бабушка, – сказал вдруг Марк задумчиво, – кто это кружит там в вышине?

И сам же ответил:

– Это птица-слава, внучок. Она летает выше всех.

– Бабушка-бабушка, а какая она, птица-слава?

На его протянутую руку опустился снегирь, Марк взглянул на него придирчиво, с притворным сомнением.

– У нее красная грудка, внучок. И черные-черные крылья.

Заслушавшись, Агнес пересекла околицу и даже того не заметила, но Марк натянул поводья, будто знал, что тут лежит непреодолимая для него черта. Может, кольнуло Агнес, и вправду знал?

Он смачно чертыхнулся вполголоса, сделал ей знак оставаться на месте, повернул коня и попробовал пересечь невидимую линию с наскока. Орлик, соловый конек, влюбленный во всадника, рад был доказать ему свою резвость и был оскорблен до глубины души, когда ему вновь ни с того ни с сего задрали поводьями голову. Грызло трензельных удил больно вонзилось ему в нежную губу, и он замер на месте, укоризненно кося круглым карим глазом: дескать, за что ты надо мною так издеваешься?

Не сходя с места, Марк принялся его расседлывать, швыряя прямо в снег все его лошадиные причиндалы: седло, потник, сбрую.

– Он послушен моей воле, – крикнул он Агнес, – а воля моя – пересечь этот клятый рубеж. Он понимает, что я этого хочу. И я понимаю. Но вот рука против воли натягивает повод. Так что если я и прорвусь, так только вопреки собственному телу. Только если Орлик меня понесет и вынесет, а у меня не будет никакой возможности его остановить.

– Это не опасно? – тревожно спросила Агнес.

Марк только плечами пожал. Коса нашла на камень. Приспичило ему. На коня взлетел, словно всю жизнь без седла ездил, отворотил, отъехал подальше, развернул Орлика головой к черте, лег на конскую шею, вцепился в гриву что есть мочи, кажется, зажмурился даже, и всадил каблуки скакуну в бока.

Будто гигантская птица пронеслась мимо Агнес, обдав ее вихрем колючей бриллиантовой пыли, Марк кубарем скатился со спины Орлика прямо под ноги ее смирной лошадки, испугав ту до полусмерти. Пока Агнес успокаивала ее, он, сидя в снегу, приходил в себя. Вид у него, надо сказать, был довольный.

– Обратно будет легче. Эта штука выветривается. – Он хмыкнул. – Не думал, что буду благодарен ребятишкам Власера.

У Агнес мелькнула шалая мысль, что эльфу не грех бы и еще чему дурному научиться, однако она благоразумно придержала ее у себя.

– Приходится признать, что Локруст кругом прав, – продолжал Марк, поднимаясь и отряхиваясь. – Из какого бы пальца он ни высосал эту ненормальную версию, пока она подтверждается самым досадным образом. Мадемуазель, – спросил он почти жалобно, – разве я похож на злобную нечисть?

– Нет, – сказала Агнес, – на злобную – нет. Но эти, – она сделала выразительный жест в сторону монастыря, – сожгли бы и Христа, когда бы тот взялся исцелять в их епархии.

– Стоп! – Марк поднял руки. – Локруст взял с меня слово не говорить с вами о религии. Давайте лучше поглазеем по сторонам.

– Куда вы едете? – осмелилась спросить Агнес через некоторое время. Места показались ей знакомыми.

– Хочу поискать свою память, – ответил ей Марк. – Подумал, что было бы умно навестить то место, где меня нашли. Вдруг что-нибудь да подскажет.

Агнес кивнула и пристроила свою кобылку в хвост его Орлика.

– Эй! – воскликнула она через некоторое время. – Да мы же с вами тут были! После той битвы со швопсами. Горбушка мира!

Просвистывало тут так, что ей пришлось обхватить себя руками за локти, а снегу было мало: его, не успевал он выпадать, весь сдувало в низины. Только скудные снежные островки белели в углублениях меж пучками жухлой колючей травы да с наветренной стороны огромных, вросших в землю каменных глыб.

Марк спешился и пошел обходить местность, оборачиваясь то туда, то сюда.

– Экая жалость, что я не птица, – пробормотал он. – Сверху все гораздо лучше видно. В целом.

Агнес вертела головой, отыскивая местечко, где можно было бы укрыться от свирепого ветра. Скопления больших камней казались ей в этом плане наиболее привлекательными. С востока подкрадывались сумерки, этот временной перекресток ночи и дня, и похоже было на то, что засветло им не обернуться. Земля и предметы на ней уже тонули во мраке, из-под руки Агнес поглядела на солнце, садящееся в расплавленную медь.

– Ой! – вырвалось у нее. – Что это? Марк, глядите!

Он бросил взгляд в направлении ее руки и смотрел долго, не отрываясь, будто окаменев.

– Меня зовут не Марк, – наконец вымолвил он.

– Знаю! – в сердцах закричала Агнес. – Я же сама придумала вам это имя и была бы рада узнать настоящее. Когда вы его мне назовете?

Он передернул острыми плечами.

– Я не знаю. Если бы его назвали вслух, я бы вспомнил. Так – нет. Но это, – он указал рукой в небо… – это я помню. Я помню, как смотрел на землю оттуда. Или я все-таки был птицей?

– А где у нее низ? – поинтересовалась практичная Агнес, рассматривая высокие, чисто-бирюзовые от небес окна и острую кровлю плавающей в воздухе призрачно-прозрачной башни, пронзающей слои и груды полосатых облаков. Косые лучи заходящего солнца, вырвавшись из прорехи в тучах, раскинули над нею бледно-золотой шатер.

Марк повел рукой вокруг, по валунам, обкатанным временем и сглаженным мохом.

– Вот, наверное.

Пальцы его гладили лишайники, будто он рассчитывал нащупать под ними какие-то вырубленные в камне знаки.

– Но они такие… каменные! – не отступалась Агнес. – А это… светится насквозь.

– Тир нан’Ог, – сказал ей Марк, и она не поняла, шутит он или нет. – Край вечной юности, в который теперь не попасть. Даже призрачная лестница туда не ведет.

– Я счастлива, что видела это, – отозвалась Агнес, у которой зуб на зуб не попадал. – А теперь, может быть, поедем домой?