Текст книги "Эйваз"

Автор книги: Натали Хард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– У нее не появилось новых знакомств или привязанностей в монастыре или среди посещающих его людей?

– Нет. Хотя, знаете… – монахиня щелкнула пальцами в воздухе. – Девочка часто ходит к семье рогьяпа.

– Кто это? – насторожился Лео.

– Местный могильщик. Его юрта расположена к востоку от монастыря.

– Спасибо. Обязательно навещу его.

Монахиня понимающе кивнула и, видя озабоченность Лео, добавила:

– К тому же – она очень изобретательна. Неделю назад одна из коз сильно поранилась на выпасе, повредив вену. Тая тут же это заметила и приняла самостоятельное и быстрое решение: наложила жгут, приволокла козу в монастырь, остригла шерсть вокруг раны, все тщательно обработала, сделала перевязку и подвязала ногу животного таким образом, чтобы та могла передвигаться, но не беспокоить рану.

– В детстве она хотела быть ветеринаром и спасать животных, – глаза Лео предательски увлажнились.

– А вчера у нас сломался вентилятор – тот, что вы привезли нам в позапрошлом году – и Тая его починила…

Лео улыбнулся. Намек монахини он понял.

– Неужели?

– Да, девочка очень сообразительная и трудолюбивая. Как же печально, что все так вышло с ее семьей. Даже не верится, – монахиня приложила ладонь к губам и покачала головой. – Скажите: так и не выяснили, кто это был?

– Нет, – отрывисто бросил Лео и встал со стула – демонстрируя, что разговор закончен.

Монахиня деликатно поднялась вслед за ним.

– Вы знаете, меня беспокоит только одно…

Лео насторожился, но, изобразив отчужденность на своем лице, переспросил:

– Ваше беспокойство… Оно насчет семьи Таи?

– Нет-нет, – успокоила его монахиня. – Это – насчет рисунков.

– Каких рисунков? – Лео сердито изогнул бровь, не понимая, какое беспокойство могут вызвать рисунки ребенка.

– Аклим говорит, что Тая часто рисует девочку в окружении крыс. Причем – девочку крошечного размера, а крыс – огромных. Потом тщательно зачеркивает девочку, а крыс – обводит в кружочки.

Лео повернулся на звук чьих-то шагов и произнес:

– Хорошо, я проконсультируюсь со специалистом, что это может значить. Спасибо вам.

Накинув самгхати поверх новеньких свитера и брюк, что привез Лео в этот раз, я с осторожностью спустилась в гостевую комнату. Самдинг уже ушла, и мы снова с Лео остались одни.

Вот же – дело дрянь: теперь от его вопросов, увы, не отвертеться.

Уверенной походкой прошла сразу к огню, который успела для нас развести монахиня, и как ни в чем не бывало уставилась на языки пламени, наблюдая краем глаза за Лео. Суровое, задумчивое лицо моего собеседника не предвещало ничего хорошего.

– Тая…

– А? – встрепенулась я, словно была погружена в поток мыслей.

– Не юли!

Я скривила лицо. Конечно, он все понял: сейчас меня занимала лишь одна мысль – как бы отвертеться от разговора, но похоже, его не избежать.

– Ну, хорошо, – вздох одолжения смешался с теплым воздухом прогретого помещения, ароматом мяты и чабреца.

Разочарование, растопырив крылья, словно раненая птица, неуклюже летало под потолком, нежась в тепле и прицеливаясь: на чьи плечи будет удобнее спикировать в сложившейся ситуации.

– Если хочешь знать, то сегодня я впервые посетила твою голову… Да и посетила – поверхностно… Скажем так: побывала на пороге твоего сознания, не углубляясь в покои. Теперь ты спокоен?

– Спокоен ли я?! – рявкнул Лео, но тут же снизил тон, оглянувшись на дверь. – Перестань нести чушь! И отвечай!

Я закатила глаза.

– Чего ты хочешь услышать? Я уже все сказала!

– Как тебе это удается? Где ты этому научилась? Когда? – тихо засыпал он меня вопросами, а потом заговорщицки добавил. – Тебе открылось это в монастыре?

Было непривычно наблюдать растерянность на лице этого человека, я предполагала, что подобное чувство ему недоступно. Не могу сказать, что наслаждалась моментом, но признаюсь – было приятно, что удалось его удивить.

– Нет, – качнула головой. – Это случилось еще тогда… После того, как… – я облизала обветренные губы и замолчала, не желая возвращаться в ужасающее прошлое.

Хотелось, чтобы Лео это понимал, но, глядя на его скрещенные перед собой руки, было ясно, что придется дать ему развернутый ответ.

И я продолжила:

– Сначала испугалась, приняла это за свои фантазии, затем думала, что у меня галлюцинации. Ну а когда без проблем проникла в голову капитана на траулере, то поняла, что все – по-настоящему. Помнишь его? Того старого капитана с жутким шрамом через все лицо?

Лео молча покачал головой, как мне показалось, скорее от недоумения над происходящим, чем в ответ на мой вопрос.

– Могу заглянуть в голову к любому. Точнее – уже залезла ко всем монахиням… Кроме Аклим.

– Но Тая… – прошептал Лео, снова оглянувшись на дверь.

– Я – не со зла, просто хотела удостовериться…

– О господи, – выдохнул он, приложив пальцы к виску. – Вот это новость! И как тебе это удается, позволь уточнить? – я почувствовала, как после моего признания Лео сменил тональность и перестал со мной разговаривать, как с ребенком.

– Что именно? – невинно пожала плечами я.

– Тая, не прикидывайся, что не понимаешь моих вопросов! Каким образом ты проникаешь в чужие мысли? Что тут непонятного?

Помолчав, я с неохотой призналась:

– Через глаза. Они – входная дверь для меня в любую голову.

– Но… Это невероятно! – выдохнул Лео и нервно растер лоб, вышагивая по комнате. – Да что там невероятно – это уму непостижимо! – он выставил вперед ладони и с шумом выдохнул.

«Надеюсь, с ним не случится сердечный приступ?» – подумала я.

Но когда он опустил руки мне на плечи, стараясь при этом не пересекаться взглядом, поняла – его переполняло волнение, граничащее с восхищением.

– Тая, давай договоримся… Хочу, чтобы ты мне пообещала вот прямо здесь… Раз и навсегда пообещала! – он отчеканивал каждое слово, будто говорил на неизвестном для меня языке. – Больше никогда ни при каких обстоятельствах не заглядывать в мою голову!

Несмотря на теплый воздух в помещении, по моему телу пробежали мурашки. В надежде, что сейчас придет Самдинг и наш разговор с Лео прекратится волшебным образом, я отвернулась в сторону, но Лео повернул мое лицо обратно для налаживания связи. И на мгновение все же решился заглянуть мне в глаза.

– Тая!

– Что еще?

– Обещай! – Лео с тревогой всматривался в мое лицо.

– Хорошо. Обещаю…

– Нет, не так, черт возьми!

– А как?! – удивилась я, вспомнив тут же, что и сама была точно также недовольна, когда несколько лет назад у черного камня Лео вот так наотмашь быстренько брякнул, что не помешает мне идти своей дорогой.

Но чего он от меня хочет?

Чтобы я постучала себя в грудь и три раза прокричала «клянусь»? А в довершении совершила бы кульбит, хлопнув пятками в воздухе и издав рев Кинг-Конга?

– Обещай, поклянись мне самым дорогим, что у тебя есть! Поклянись памятью семьи. Это ради твоего же блага. Обещай никогда не залезать в чужие головы без очень веского на то основания! Во-первых, это аморально, во-вторых, небезопасно, слышишь? – Лео аккуратно тряхнул меня за плечи.

– Я не ослышалась? Ты заявляешь мне об аморальности?! – возмутилась я. – Ты! Человек, который…

– Тая, – прервал он, едва качнув головой. – Не сейчас.

Что и говорить, настроен он был серьезно. Меня это абсолютно не трогало, но все же решила сказать то, чего он ждал. Просто, чтобы поскорее завершить разговор:

– Да, – подняв на него глаза, торжественно произнесла на одном дыхании. – Обещаю никогда и ни при каких обстоятельствах больше не залезать к тебе в голову, но в обмен на то, что и ты не забудешь про обещание, данное тобой у камня. Какое? Надеюсь, что ты не забыл… Считай это заключением сделки между нами. Но клясться я не стану, тем более – самым дорогим. Это – слишком личное, Лео, оно не предназначено для публичных торгов в угоду чужим интересам.

Опешив, Лео смотрел на стоящего перед собой подростка, прикидывая, насколько недооценивал маленького человека, который вот так, в одно мгновение лихо и безоговорочно указал ему – могущественному и взрослому! – на сохранение личностных ценностей и установил рамки дозволенного в переговорах.

Втянув шумно воздух, он обреченно кивнул. По реакции было ясно – он не забыл о данном обещании, обескураженный выдвинутыми условиями сейчас. И вариантов, кроме как согласиться, у него не было. Но все же толика сомнений суетливо заерзала в моем сознании, хотя заметить со стороны это было невозможно.

– Надеюсь, что мы поняли друг друга. И согласись, ведь очевидно – насколько для каждого из нас важны стороны этого вопроса, – я поспешила сделать акцент на слове «каждого», лишая Лео возможности пытаться найти обходной путь.

– Это уж точно, – поникнув, прошептал он. – Это уж точно…

В данный момент Лео находился в состоянии, в котором, по большому счету, ему было абсолютно все равно: и что я говорю, и какие условия выдвигаю…

Вид человека, находящегося передо мной, можно было описать двумя словами: ошарашен и уязвим. Он понимал, что здесь, как говорится – без вариантов. При иных обстоятельствах Лео отреагировал бы по-другому и уж точно не решился бы заключать сделку с ребенком, пусть даже и на устных договоренностях. Я уже жалела, что так высокомерно обошлась с ним, но дело было сделано.

Мне необходим был внятный утвердительный ответ от Лео, и он это понял.

– Помню… – ответ был произнесен явно с трудом. – Скажи: я могу быть уверен, что с твоей стороны не последует обмана?

– Можешь не сомневаться. Слово дворянина, – я шутливо задрала подбородок и резко приставила одну ногу к другой.

Его лицо тронула легкая улыбка:

– Ну-у… Тогда по рукам!

Шутливо плюнув в свою маленькую ладонь, я протянула ее навстречу – Лео сделал то же самое, разразившись смехом.

И хотя завершение нашей сделки прошло на позитивных нотах, напряженность витала в воздухе еще долго, и я чувствовала, что наши отношения уже никогда не будут прежними…

Почти сразу после этого разговора Лео собрался и ушел к вершинам. Впрочем, ничего удивительного – он всегда покидал меня после трех-четырех дней, проведенных в монастыре. Куда пролегал его путь, я не знала и никогда не спрашивала, но так происходило в каждый визит. Спустя неделю он возвращался обратно в монастырь, мы устраивали прощальный пикник, и Лео улетал домой – в Бутан, исчезая из моей жизни на несколько месяцев.

Это не вызывало во мне никаких эмоций: я не грустила, когда он улетал, и не испытывала великой радости при его появлении. По большому счету, мне было все равно, за исключением того, что его визиты вносили хоть какое-то разнообразие в монотонную жизнь.

Скука – это единственное, что омрачало дни жизни в монастыре. Но жалеть о них не стану. Я получила необыкновенные физические навыки, духовное развитие, которые нельзя было познать, не прожив тут годы – это был прекрасный багаж для жизни внизу, на земле. Я испытывала благодарность к окружающему миру и монахиням, что приняли меня, подарили шанс познать мир с особенной, удивительной стороны – не позволив превратиться в бесполезный отброс общества.

Конечно, обитель не назовешь уютным гнездом, что заботливо вьют родители для своих птенцов, и порой мне приходилось выживать в условиях жесткой дисциплины. Но по ту сторону временных неудобств я видела великую справедливость…

Она частенько прогуливалась в конце длинного моста, за высоким забором и – подмигивая мне, словно в знак поддержки и одобрения – протягивала ладонь, маня к себе. Решение дойти до конца, перемахнуть забор и пожать ей руку – было единственной целью и стирало все шероховатые грани хмурых дней. Чтобы это осуществить – мне следовало двигаться дальше.

Оставшись здесь, я никогда бы не разорвала финишную ленту в конце намеченного маршрута. Путь к просветлению раз за разом уводил бы в сторону от первоначальных намерений, ведь по канонам он пролегал через правильные и безопасные тропы добра, любви и сострадания. Я не сторонилась их и – кто знает – может, однажды смогла бы даже зашагать по их мягкому песчаному грунту, но сначала мне предстоял долгий и трудный путь в колючие непроглядные дебри. Там, во тьме пороков и греха я должна буду отыскать одного человека, чтобы заглянуть в его глаза и вырвать сердце.

Глава 4

От того разговора с Лео прошло три года…

Я выросла, окрепла и приняла решение покинуть монастырь с добродушными монахинями, преподающими миролюбие как путь к просветлению. Решив отправиться на удаленные территории в поисках подлинной себя и того, что мне было необходимо, а главное – своего наставника. Пришло время обрести своего гуру, который раскроет не только мой духовный мир – как это делали стены обители на протяжении долгих лет – но и проведет в сокрытый мир сильного воина, неуязвимого бойца и смертоносного карателя. Настал момент найти того, кто научит выживать в пекле судьбоносного урагана, кто сделает из меня великого и непримиримого воина.

Мысли о великом пендекаре, о несокрушимом грандмастере боевого искусства пенчак-силат не выходили из головы. Раз за разом я в памяти возвращалась к нашим разговорам с Норбу об этом человеке. По слухам, он проживал где-то на этих землях, вел отшельнический образ жизни в скромном жилище на отдаленном пике к югу.

Если верить словам Норбу, это был человек с таинственным прошлым, совмещающий в себе противоречивые вещи. Владея в совершенстве уникальной техникой смертоносного боя, он одновременно практиковал праведный путь монаха.

Как ему удавалось вмещать в себя два абсолютно разных мира – невозможно было представить, но это не могло не восхищать, и меня неудержимо тянуло найти эту вершину.

Я очень надеялась, что этот человек – не легенда, что он действительно существует. Отсутствие информации о нем не пугало: все, что хотелось бы знать подробнее – где находится его хижина. Ориентируясь на слова могильщика, ясно было одно – путь был не близкий и опасный.

У меня не было сомнений, что я разыщу пендекара – сомнения были в другом: захочет ли он принять меня к себе в ученики?

Я полагала, что трудный путь будет мне в помощь: мастер не сможет прогнать меня сразу после длительного восхождения, а это значит – у меня будет шанс объясниться и уговорить его поделиться всем, чем он владеет.

В тот момент я не могла и предположить, что мастер уже знал о моем будущем визите…

Матушка Аглая, конечно, была против моего ухода, но она меня понимала…

Вечером, в последний день моего пребывания в монастыре, мы не пошли ужинать, а решили устроить прощальное чаепитие у себя в комнате, испросив на это разрешение у Самдинг.

Аглая после обеда ушла на кухню, сказав, что сама все приготовит к чаю, а я сложила вещи, навестила нескольких монахинь, с которыми была в добрых отношениях, попрощалась с ними и подарила сувениры.

Ближе к вечеру, когда чай был уже готов, в комнату вернулась матушка. Она принесла какой-то сверток и две корзинки, от которых пахло давно забытым и таким аппетитным запахом, что я раз за разом втягивала носом этот аромат и не могла дождаться ее команды: «Мой руки – и за стол!»

Но матушка начала со свертка.

– Это тебе на зиму, а то из старых ты, поди, уже выросла, – сказала она, доставая из свертка свитер, шапочку, шарф и две пары шерстяных носков.

За годы жизни в монастыре я сносила множество носков, свитерков и шапочек. Часть из них привозил Лео, но в основном их вязала Аглая. Она могла весь вечер рассказывать мне о соперничестве Рима и Карфагена или об открытии русскими мореплавателями Антарктиды, и одновременно из-под ее спиц выходили обновки для «ее девочки». Скорость, с которой она вязала, была поразительной: вечером она доставала спицы и привезенную кем-то шерсть, а утром – я уже примеряла обновку.

В этот раз матушка превзошла самое себя: свитер, шарфик и шапочка не вызывали у меня никаких других эмоций, кроме восторга. Небесно-голубой цвет напомнил о плюшевом слоне, которого мне подарил в детстве отец, а прислонившись щекой к шарфу, я будто провалилась в нежные мамины объятия.

Аглая сейчас была волшебным проводником между этих двух миров…

Я захотела все примерить, но матушка остановила меня, заверив, что все будет точно по размеру.

Затем наступила очередь корзинок…

Одну из них она сразу отставила в сторону, пояснив, что это – еда в дорогу, а вторую водрузила на стол. Затем аккуратно сняла с нее полотенце…

Там были пироги! Она испекла для меня пироги!

Этот аромат…

Я вспомнила его!

Я вспомнила нашу кухню, маму в белом фартуке с вышитым на груди петушком и лежащие на столе под полотенцем пироги, один из которых мы со старшим братом Петькой норовили утащить и удрать в нашу комнату. Мама делала вид, что сердится, и Петьке доставалось полотенцем, но он терпел и с кухни не уходил потому, что так нами было задумано: он – отвлекает, а я должна стащить пирожок и тихонько удрать на второй этаж.

Я не знала, как выразить этой женщине свою признательность и благодарность за доброту и внимание. Подойдя к матушке, я обняла ее, уткнулась носом в плечо и прошептала:

– Спасибо, матушка Аглая! Спасибо! Мне так давно никто не пек пирогов, что я забыла их вкус и запах. Я запомню эти пироги на всю жизнь!

– Ладно, ладно… Давай, мой руки и помогай все это на стол ставить. День у нас с тобой сегодня особенный – не грех и отметить. Мне сегодня сообщили, что благополучно решились все вопросы, из-за которых мне пришлось летать в Лондон и Париж. Помнишь?

– Конечно помню. Я думала, что умру тут от тоски без тебя!

– Рано тебе о смерти думать… Дорога жизни у тебя впереди длинная… Ты только когда будешь по ней шагать – чаще вспоминай о Боге и не стесняйся просить у него о помощи. Гордыню свою умерь, а со временем – и изживи! Так оно будет лучше…

Какие только пироги она не доставала из корзинки: маленькие и побольше, круглые и в форме лодочки, жареные и печеные.

А внизу, на дне корзинки, лежал большой пирог, который она назвала кулебякой.

Название показалось мне забавным, и я засмеялась.

– Не смейся, на Руси стол без пирогов – сирота, а хозяйка, не умеющая испечь своим детям на праздник пирожки – неумеха! Свахи, знакомясь с намеченной невестой, обязательно интересовались: умеет ли она печь «хлеба да пироги». Ты – когда время подойдет – найди себе хорошего учителя-кондитера, и пусть он тебя научит пекарским премудростям. Вот мужу и детишкам твоим радость-то будет…

– Я лучше сюда приеду, матушка, и обучусь, а то этот пекарь за свои уроки, наверное, кучу денег запросит, – шутливо произнесла я, тут же заметив, что матушка сегодня настроена как-то серьезно.

– Нет, Тая… Это – по всей видимости – наша последняя встреча. Никто не живет вечно…

Я хотела возразить, но она подняла руку и жестом ладони показала, что не стоит спорить по этому вопросу. Слова матушки Аглаи подтвердили мою наблюдательность: обычно она, обращаясь, называла меня Таюшкой или «девочкой моей», а тут – Тая. Как-то уж совсем по-взрослому…

– Да ты садись, будем чаевничать да разговоры разные вести, – улыбнулась она. – А насчет денег не беспокойся: думаю, что на учебу у кондитера тебе теперь хватит, графинюшка моя.

Некоторые слова показались мне странными, другие – непонятными…

Я хотела переспросить, но пироги сбили с мысли. Такого разнообразия начинок я еще никогда не видела, да и тесто вызывало у меня неподдельный восторг. Вкус и аромат только подогревали мой аппетит, и я думала, что никогда не наемся творениями Аглаи.

Беседа наша казалась мне как бы приложением к трапезе, и только потом, вспоминая этот вечер, я поняла – матушка прекрасно направляла беседу в нужное ей русло. Ее интересовало все: где буду жить, под какой фамилией, сохранились ли у меня какие-нибудь документы, чем хотела бы заниматься в жизни…

Умело, но как бы невзначай ставя вопросы, она выяснила все, что ей необходимо было знать обо мне для выполнения собственных планов…

Уже ближе к полуночи, помогая мне сложить провизию в рюкзак, она вдруг сказала:

– Таюшка, я могу только догадываться, куда ты отправишься из монастыря, но, зная твой характер, думаю, что учеба, к которой ты так стремишься, будет для тебя посложней, чем монастырская. Но ты все равно когда-нибудь ее осилишь и уйдешь в мир. Будь осторожна там, девочка моя. Не доверяй никому. Эта нелюдь, что сотворила с твоей семьей такое, где-то рядом. Думаю, что она была знакома с твоими родителями – они ведь сами открыли дверь и без разговоров впустили ее в дом. Меня не будет в жизни с тобой рядом, поэтому повторю: будь осторожна. Я догадываюсь, какую цель ты носишь в сердце, и не могу тебя осуждать. Господь вразумит и направит тебя. Доверься ему. Если он захочет покарать это исчадие твоими руками – он поможет…

Перед тем как уснуть, я лежала и думала: почему матушка, говоря об осторожности, особо предупредила, что ее не будет рядом?

Можно подумать, что в монастыре она ходила за мной по пятам.

Непонятки какие-то…

Утром матушка вышла проводить меня.

– Знаешь, как в России говорят: «Пешего – до порога, конного – до ворот»… Но я с тобой пройдусь вон до того обрыва. Не возражаешь?

– Ну что ты! Нет, конечно…

Мы молча шли, освещенные первыми лучами солнца. Да и о чем еще можно было говорить после вчерашней беседы?

Все было сказано…

Конечно, мне было немного грустно. Я оставляла здесь родного по духу мне человека, который так много сделал для меня.

– Ну, здесь и попрощаемся. Подожди, я сейчас, – сказала Аглая и подошла к обрыву.

Она пошарила рукой в холщовой сумке, которую иногда носила с собой, и, достав из нее пистолет, без замаха бросила его вниз.

Я смотрела на нее во все глаза.

– Матушка, а это зачем тебе было нужно? – только и спросила я.

Она грустно улыбнулась.

– В жизни всякие случаи могут произойти… Один замечательный человек как-то писал: «Доброе слово и револьвер лучше – чем просто доброе слово…» Случись что – пистолет, девочка моя, мог нам очень даже пригодиться. Но теперь он уже не нужен.

– Ты и стрелять умеешь? – насторожилась я.

Посмотрев на меня добродушно, она произнесла:

– Да, Таюшка, умею. Господь сподвиг.

«Вот все и срослось…», – быстрым ожогом пронеслась в голове догадка.

Я вспомнила, что эту сумку Аглая носила с собой только в дни, когда в монастыре были какие-нибудь гости. При этом она всегда была рядом со мной и всегда вставала так, чтобы оказаться между мной и чужими, а при первой возможности – под любым предлогом – старалась увести меня и уберечь от контактов с посторонними.

Да она же просто оберегала меня! Оберегала и готова была защитить даже ценой собственной жизни!

Матушка обняла меня и поцеловала.

– Вспоминай матушку Аглаю иногда, – я хотела что-то сказать, но ее ладонь легла мне на губы, не дав вымолвить ни слова. – Ничего в жизни не бойся, кроме предательства. Господь на твоей стороне, он убережет и направит. Ну, с Богом! – и осенила меня крестным знамением.

Я уходила с огромным багажом знаний и с рюкзаком, заботливо уложенным матушкой Аглаей, в уголке которого нашлось место и для моих надежд…

* * *

По своему неведению я глупо полагала, что после поднятия на вершину все, что мне будет нужно – это познать искусство боя, ведь духовное образование я сполна получила в монастыре.

Да – впереди мне предстоял нелегкий путь пилигрима…

Да – я так и не смогла получить больше информации о загадочном грандмастере…

Но меня это не останавливало!

Очередной прилет Лео чуть не смел мои планы в овраг, подобно внезапному горному оползню. Ведь надо ж такому случиться, что прилетел он именно в тот день, когда, оставив позади себя стены монастыря и распрощавшись с Аглаей, я отправилась в путь. Полагаю, не обошлось здесь без Самдинг, наверняка она рассказала Лео, что я собираюсь покинуть монастырь. Неспроста он примчался…

С Лео мы буквально столкнулись лоб в лоб на узкой тропе, где он, выслушав меня без каких-либо эмоций, предложил вернуться назад в монастырь, чтобы все тщательно обсудить.

Я отказалась, не желая делать в прошлое даже и полшага.

– Тая, ты хотела уйти вот так, не попрощавшись? По сути – ты просто сбежала! – с ходу заявил он.

– Но ты бы не одобрил…

Лео держал эмоции под контролем, но было видно, что моя затея вызывала в нем сильное негодование. Поступая разумно, он не стал перечить сразу, прислушиваясь к обретенной с годами мудрости, которая похлопывала его по плечу своей изящной ладонью с нежным маникюром, шепча на ухо слова о пользе сдержанности, о вреде вспыльчивости и о бесполезности навязчивости. Эта ученая дама, словно ясновидящая, понимала, что я все равно сделаю по-своему. И лобовые атаки тут не помогут. Уж если на то пошло, то скорее четко выработанная пошаговая стратегия, хитрость, немного нахальства и, как ни странно, тонкое взаимопонимание могли бы сделать свое дело – но не в случае со мной. Лео злился, ему хотелось поспорить с этой утонченной красавицей, опровергнуть ее доводы, но он с грустью осознавал, что она права. В доказательство тому меня прожигал беспощадный взгляд ледяных глаз, походящий на отколовшиеся куски айсберга.

Лео находился в замешательстве.

Настал тот день, который он отдалял как мог. Внутри разумного и властного человека в данный момент шла непримиримая борьба.

На ринг стали выскакивать один за другим провокаторы в нелепых одеяниях: гордыня – укутанная в павлиньи перья; властолюбие – в помпезных кроссовках с сигарой; заносчивость – на высоченных ходулях, разукрашенная, словно вождь племени чероки…

А малышка-спесь и вовсе лезла под канаты сломя голову, она – натягивая боксерские перчатки прямо на ходу и вереща грязные ругательства – подстрекала сдержанную мудрость к бою. К чести последней, она и ухом не повела, едва эти выскочки появились на пороге, закрыв демонстративно дверь перед носом крикливых коллег.

Лео понимал: это не тот случай, где можно приказать или заставить, как он к тому привык…

Во-первых, знал мой упертый характер и несгибаемую волю, наблюдая как с годами их внутренний стержень становился только прочнее. А во-вторых, прекрасно помнил тот день, где много лет назад поклялся не становиться на пути моих желаний, понимая, что и я о нем не забыла.

Возможно, он тешил себя надеждой, что годы сотрут неприятные воспоминания и боль в моем сердце утихнет. Я успокоюсь, вырасту, стяну с себя прошлое, словно свитер, взгляну на жизнь под другим углом, и тот договор у черного камня потеряет свою силу. Но так не произошло – сейчас мы сверлили друг друга взглядом, и он понимал, что я ничего не забыла. Как и те слова, сказанные на траулере, тайно вывозящем меня из России, трюмы которого были забиты множеством ящиков цвета милитари.

Вдобавок к клятве у нас была заключена сделка несколько лет назад, в тот злосчастный день, когда я поведала Лео о своих способностях проникать в чужое сознание. А будучи человеком делового мира – пусть и нелегального – он хорошо знал цену таким договоренностям.

Отчаянье разгуливало в холодных глазах напротив, обрекая человека, никогда не бросавшего слов на ветер, ломать свои принципы. Для такой личности, как Лео, это было сложно. Я чувствовала, как он сражается с внутренними демонами, как там идет непримиримое противоборство. Но на другой чаше весов была моя жизнь, и Лео всерьез за нее опасался, понимая, что живущая во мне одержимость ни к чему хорошему не приведет. Мания возмездия, не покидающая с детских лет, обязательно вырвется наружу и устроит грандиозное фаер-шоу, в котором я однажды сгорю дотла.

Между бровей пролегли две знакомые складки, взгляд стал жестче. Только сейчас заметила, что оттенок его шевелюры изменился – за последние четыре месяца, что мы не виделись, добавилось много серебра, придавая хозяину больше степенности и величия.

Впрочем, в показном и дополнительном величии Лео никогда не нуждался – он его источал всегда, где бы ни находился!

Помню, как он приходил в наш дом, по-джентльменски целовал маме руки, шутил с Петькой, обменивался крепким рукопожатием с отцом, а меня задаривал красивыми куклами, плюшевыми зайцами или платьями «как у принцессы». Разговоры взрослых меня, конечно, не касались, но даже будучи ребенком я чувствовала, что человек, удаляющийся в кабинет с отцом, обладал огромной внутренней силой. Возможно, тогда к подобным ощущениям меня подталкивала его суровая внешность.

Лео всегда приветлив, но его невозмутимый хладнокровный взгляд волкодава каждый раз безошибочно доводит до собеседника, что требуется. На деловых переговорах он тверд, как скала. Я видела это, когда забиралась к нему в голову. Мало кто может спокойно выдержать такое зрительное противостояние.

К моему отцу это не относилось. В детстве мне представлялось, что Лео и мой отец – два правящих миром льва. Их внешность была абсолютно разной, но, опираясь теперь на обрывки воспоминаний, я понимала, что твердость характера и исключительная харизма моего отца могли подчинить окружающих так же, как и ледяной взгляд Лео. Вообще-то Лео был дядей Леней, но из-за его густой шевелюры, напоминающей льва, я дала ему в детстве такое прозвище и с тех пор зову его только так. Лео частенько оставался у нас на ужин, а иногда и на выходные. Мы весело проводили время – жарили мясо и кабачки на гриле, играли на поляне в мяч, салки и пили приготовленный мамой вкусный лимонад. А иногда Лео брал меня за руку, и мы спускались к реке, бродили там подолгу, я кидала в воду камешки, а он наблюдал за мной и улыбался.

Отец всегда был рад приездам друга, они вспоминали совместную юность, смешные случаи из той своей жизни, свой двор, где оба выросли, спортивную школу и футбольную команду, за которую когда-то играли.

Мне их разговоры были не очень интересны, а вот Петька сидел с открытым ртом и ловил каждое слово. Когда Лео уходил, он обязательно шел к отцу и начинал задавать вопросы, уточняя те или иные заинтересовавшие его моменты в их рассказах. Брат очень завидовал им, считая, что жизнь у них была гораздо интереснее его собственной…

– Тая… Я помню, что когда-то пообещал тебе… Но послушай…

– Все будет хорошо, Лео, – мой тон указывал, что торговаться в этом вопросе я не намерена. – Вот увидишь, у меня все сложится.

– Да к черту! – вспылил он. – Что тут может быть хорошего?! – Лео лихорадочно растер пальцами лоб. – Мы оба знаем, для чего тебе все это! И я – против! Слышишь? – суровый взгляд изучал и колол одновременно.

Уже во второй раз я наблюдала, как эмоции вываливаются из этого человека наружу. Его реакция была вполне предсказуема. Пока он выпускал пар, я молчаливо изображала на лице вежливое внимание, ожидая, когда эмоциональный монолог поменяет тональность. Зная, что в такие моменты важно смотреть собеседнику в глаза, демонстрируя свое участие в беседе, и плевать – если в этот момент ты думаешь о неустойчивых муссонах Австралии! Сейчас был тот самый случай, и он сработал.

Заметив мой участливый взгляд, Лео перевел дыхание и обреченно добавил: