Текст книги "Всё о Манюне (сборник)"

Автор книги: Наринэ Абгарян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава 16. Манюня едет в Ереван, или Как можно оставить без штанов лучшего отоларинголога республики

Все началось с того, что я завела себе привычку болеть. Я температурила, жаловалась на боль в ушах и заложенность в носу, дышать могла только ртом. Районный отоларинголог долго ковырялся в моей несчастной носоглотке.

– Ничего не вижу, – разводил он руками, – по идее, должны быть аденоиды, но я их просто не вижу!

В итоге он посоветовал везти меня в Ереван, в Республиканскую детскую клиническую больницу. «Там оборудование лучше», – сказал он моим родителям.

– Через месяц поедем, – отмахнулся папа, – сейчас у меня много работы, никак не успеваю.

Ну, я не растерялась и в отместку заболела так, что мама, замученная моим нытьем, поставила отцу ультиматум – или ты отвозишь ребенка в Ереван прямо сейчас, или я тебе больше не жена!

Угроза возымела действие. Папа взял на работе двухдневный отпуск, и мы засобирались на прием к Самвелу Петросовичу, лучшему детскому отоларингологу республики, а по совместительству – папиному хорошему другу.

Когда дядя Миша узнал о планируемой поездке, то очень обрадовался. Дело в том, что дяде Мише надо было отвезти в столицу какую-то разработку, которая создавалась под его чутким руководством на релейном заводе. Эту разработку, точнее этот агрегат с нетерпением ждали в Ереванском НИИ математических машин.

– Вот повезло, – потирал руки дядя Миша, – теперь не надо будет шесть часов кряду трястись в рейсовом автобусе!

Вы спросите, как же так, ведь дядя Миша являлся счастливым обладателем роскошного внедорожника «ГАЗ-69» по кличке Вася, почему же он не мог съездить в Ереван на своей машине? И вы будете совершенно правы в своем недоумении. Но карты судьбы легли так, что в тандеме дядя Миша – Вася верховодил почему-то Вася. Поэтому только он решал, куда дядя Миша может ехать на своем автомобиле, а куда – на общественном транспорте. Вообще, Васидис оказался неуемным собственником и ревновал своего хозяина не только к чужим автомобилям, но и, кажется, к другим районам Армении и, как только выезжал за пределы нашего горного хребта, тут же норовил сломаться. За короткий промежуток времени Вася из вредности умудрился побывать в автомастерских всех населенных пунктов, которые находились вне периметров нашего района.

А однажды он демонстративно сломался в километре от въезда в наше горное ущелье и завелся только тогда, когда вымазанный мазутом и грязью дядя Миша проорал ему под капот: «Если ты сейчас же не заведешься, я больше никогда не сяду за твой руль!»

– Кха, – испугался Васидис, – кха-кха!

– Захрмар! [6]6
  От «захре мар» – змеиный яд (фарси).


[Закрыть] – выругался дядя Миша. – Чтоб у тебя аккумулятор сел! Чтобы твой двигатель захлебнулся и сдох в страшных мучениях! Чтобы рабочий объем твоих цилиндров оскудел до одного литра! Чтобы всю оставшуюся жизнь ты ездил только на первой скорости и исключительно задним ходом!

– Вннннн, – обиделся Васидис и, не дожидаясь своего хозяина, рванул домой. По крайней мере дядя Миша утверждал, что еле успел запрыгнуть в кабину и пальцем не прикоснулся к рулю все пятьдесят километров обратной дороги.

Так что если дяде Мише предстояла поездка в какой-нибудь другой район Армении, то он благоразумно уезжал или на попутках, или рейсовым автобусом. А Вася преспокойно балбесничал на заднем дворе Дядимишиного дома.

– Ну и наглая у тебя рожа! – ругалась каждый раз Ба, когда шла мимо Васидиса в погреб.

В ответ Васидис пренебрежительно молчал. Женщин он считал рудиментарным явлением антропогенеза и брезгливо игнорировал факт их существования.

Когда Ба узнала, что меня везут на прием к именитому отоларингологу, то очень обрадовалась.

– Возьмите и Маню с собой, – попросила она моего папу, – пусть заодно этот хваленый отоларинголог и ее посмотрит.

– Ура! – закричали мы с Манькой. – Мы едем в Ереван!

– Нужно собрать вам в дорогу припасов, – озабоченно пробубнила Ба.

– Мам, я тебя умоляю, – заволновался дядя Миша, – не более чем три бутерброда на человека, соберешь снова провизию на целый полк – не возьму!

– Курочку запеку, – с нажимом сказала Ба, – а будешь выступать, еще и борща с собой в термосе дам! Ясно?

Дядя Миша приговоренно махнул рукой – делай что хочешь.

Выехать мы должны были ранним утром в четверг. А в среду вечером случилась катастрофа.

Папа решил чуть-чуть подкоротить волосы на затылке.

– У тебя все в порядке с прической, – отговаривала его мама.

– Всего сантиметр, – папа протянул ей огромные портновские ножницы, – совсем чуть-чуть, а то я оброс, выгляжу как баба! Не ехать же мне в таком виде в Ереван. Тебе что, трудно?

– Ладно, – вздохнула мама и повела отца в ванную комнату, – давай посмотрим, что тут можно сделать. Дети, – обернулась она к нам, – нука выйдите отсюда, и так нечем дышать.

Мы выскользнули за дверь, но не стали далеко уходить, а, затаив дыхание, принялись подслушивать.

– Сантиметр, не больше, – увещевал папа.

– Не вертись, – шипела мама, – ну зачем ты головой дернул? Сейчас придется снова подравнивать!

– Это не я верчусь, это ты не умеешь стричь!

– Не нравится – стриги сам!

– Жена! Это сантиметр? Ты хочешь сказать, что это сантиметр?!

– Ну, может, два, – огрызалась мама. – Можно подумать, сантиметр что-то решает. Не оборачивайся к зеркалу, потом посмотришь!

– Может, я еще в парикмахерскую успею? – Папа сделал попытку вырваться.

– Куда? Смотри, который час! Парикмахерская давно закрыта. Лучше помолчи, не отвлекай меня!

Папа замолчал. Минут пять слышно было только щелканье ножниц.

– Ну вот, – наконец сказала мама, – вроде как получилось, можешь посмотреться в зеркало.

– Сейчас, – сказал папа. Воцарилась минутная тишина, а потом раздался леденящий душу вопль. Так мог орать только пронзенный охотничьим копьем вепрь. Так могла оплакивать погибшего в первобытных болотах мамонтенка его безутешная мать.

– Аааааа, – вопил папа, – женщина, что ты наделала!

Мы отпрянули от двери очень вовремя, потому что в следующий миг папа выскочил из ванной комнаты и промчался мимо нас на предельной для человеческих возможностей скорости. Но мы не растерялись, побежали следом и застали отца в позе жертвы цирюльника перед большим зеркалом в спальне. И смогли, наконец, оценить по достоинству мамин бесспорный парикмахерский талант – ничтоже сумняшеся, она постригла отца под горшок. То есть как под горшок: спереди у папы прическа не изменилась – те же зачесанные набок пряди и актуальные по тем временам бакенбарды, а вот сзади вместо обещанного сантиметра мама убрала целых пять.

– Агрррххххххх! – бесновался перед зеркалом папа. – Женщина, что ты со мной сделала?! Как мне завтра в таком виде ехать в Ереван?

– Можно в крайнем случае побрить тебя наголо! – Мама благоразумно заперлась в ванной и выкрикивала предложения из-за двери.

– Какое наголо, ты издеваешься надо мной? – делал попытки биться головой об стенку папа.

– Можно надеть водолазку и натянуть ее высоко на затылок, – не унималась мама, – или замотать шею шарфом. Имеешь право, может, у тебя горло болит!

– Двадцать градусов на улице, какая водолазка, какой шарф? – проорал папа и отпрянул от ужаса, снова поймав свое отражение в зеркале. – Боже мой, на кого я стал похож!

– На Емельяна Пугачева! – вспомнила я картинку, увиденную в какой-то книге. – Хотя нет, вроде у Пугачева волосы сзади были длинные. Но зато борода торчала колом, – поспешно добавила я, видя выражение лица отца.

– Агррррхххххх, – рычал папа, – агррррх!

Мы с сестрами малодушно отступили в нашу спальню и заперлись там, оставив маму на растерзание отцу.

Следующим утром, пока мы ехали забирать дядю Мишу и Маню, мама позвонила Ба и предупредила ее, что у папы неудачная прическа и лучше делать вид, что ничего не случилось.

– Ну что ты говоришь, Надя, и бровью не поведем, – заверила ее Ба.

Поэтому, когда мы подъехали к дому, все семейство в полной боевой готовности выстроилось вдоль забора – во главе отряда стояла Ба, рядом топтался дядя Миша с пайком на роту солдат. Отряд замыкала празднично одетая и немилосердно причесанная Маня. Семейство фальшиво улыбалось навстречу нашей машине и всячески делало вид, что не в курсе произошедшего.

– Твоя мать уже все им рассказала, – буркнул папа.

Когда он вылез из машины, чтобы помочь дяде Мише убрать вещи в багажник, у наших друзей вытянулись лица.

– Обкорнала-таки, – дипломатично заметил дядя Миша.

– Увы, мой бедный Йорик! Я знал его, Горацио… – расхохоталась Ба.

– Юрик-Йорик, – заплакал дядя Миша.

– Еще одно слово, и я уеду без тебя, понял? – вызверился на своего друга папа.

– Молчу-молчу, – дядя Миша утер слезы, – поехали.

Все семьдесят километров до города Красносельска мы с Маней пели. Раз двадцать прокрутили весь репертуар нашего хора – начиная с «Бухенвальдского набата» и заканчивая комитасовским «Крунком». Дядя Миша все семьдесят километров прохрапел в такт нашему пению. И только по окаменевшему затылку моего отца было видно, что пение наше ему осточертело.

Наконец он не выдержал:

– Девочки, вы помолчать хоть чуть-чуть можете?

– Нет, пап, – отрапортовала я, – если мы перестанем петь, нас мигом укачает.

– Я губную гармошку взяла, могу вам что-нибудь наиграть, – предложила Маня.

– Нет, только не это! – испугался папа. – Вот если бы вы просто немного помолчали, а то голова уже от вас гудит.

– Пусть поют, – проснулся дядя Миша и снова затрясся от смеха. – Я уже забыл, какая у тебя прическа!

– Ты думаешь, из Красносельска рейсовые автобусы не ходят в Ереван? – Папа выпучился на него. – Высажу!

– А что я, я ничего, я молчу.

Папа погладил себя по обкорнанному затылку и тяжело вздохнул.

– Обрастать небось месяц!

– Ты чего? Какой месяц! Как минимум три! У тебя же сзади не прическа, а фактически челка, притом очень короткая, – дядя Миша смеялся уже в голос. – И я таки тебе скажу, что анфас ты выглядишь даже выигрышнее, чем в профиль, бедный мой Йорик.

Мы с Маней покатились со смеху. Дядя Миша скорчился от хохота на переднем сиденье. Папа посмотрел на него, посмотрел на нас и тяжко вздохнул, папе было не до смеха. Дело в том, что у главного врача больницы, где работал папа, умерла теща. И в пятницу намечались похороны. И папе надо было успеть сегодня вернуться из Еревана домой, а завтра явиться на похороны.

Вот с такой прической на голове!

Через несколько минут мы въехали в город Красносельск. Красносельский район Армении издавна был населен молоканами, сосланными сюда еще Екатериной II за отказ от православия. За прошедшие два века мало что изменилось в укладе их жизни – те же побеленные избы с резными ставнями, огромные хозяйства, патриархальный уклад жизни, неприятие спиртного и табака, отсутствие телевизионных антенн на крышах домов. Часто на улицах города можно было встретить людей в национальной одежде. Каждый раз, проезжая Красносельск, ты словно попадал в русскую народную сказку.

– Остановись где-нибудь, покурим, – попросил дядя Миша.

– Заедем на автовокзал, – предложил папа, – там можно и кофейку попить, и покурить, а то неудобно здесь, на виду у всех. Они же не одобряют курение.

Он припарковался возле низенького здания автовокзала.

– Посидите в машине, мы скоро, ладно?

– Ладно! – согласились мы. – Только вы нам принесите чего-нибудь сладенького.

– Возьмем вам бутылку лимонада «Буратино», – обещал дядя Миша.

– Ура! – обрадовались мы с Маней.

И принялись терпеливо дожидаться их возвращения. А чтобы ждать было не скучно, мы высунулись в окно машины и стали любоваться городом. Взглянули направо – стоял ряд белых домов с голубыми ставнями, взглянули налево – стоял ряд белых домов с зелеными ставнями.

– Красотаааа! – протянула я.

– Ага, – согласилась Манька, – ой, смотри, Аленушка!

– Где? – Я вытянула шею и увидела девочку, которая шла в нашу сторону. Девочка была в длинном белом платье и кружевном платочке, поверх платья она повязала узорчатый тюлевый фартук с оборкой понизу, на ногах у нее были светленькие туфельки.

Мы с Маней, высунувшись из окна, во все глаза наблюдали за ней. Аленушка под напором наших взглядов сбавила ход, а потом и вовсе остановилась шагах в пяти от машины. Постояла в нерешительности, потом повернулась к нам спиной. Мы ахнули – у нее оказалась длинная, пышная, необычайно красивого медового оттенка коса.

– Ух ты! – выдохнули мы. – Вот это волосыыыы!

– Девоооочкааааа, – позвала я.

Девочка не шелохнулась.

– Боится нас, что ли, – воинственно шмыгнула носом Манька.

– Наверное, – шепнула я.

– Аленушкааааа, – тоненьким голосом позвала Маня, – Алйоооооо-нуш-каааааа!

Девочка дернула плечом, но не сдвинулась с места, только привычным движением поправила платочек на голове.

– Аленушкааааа, – позвали мы, – девочка, ты Аленушка или кто?

Девочка обернулась. Посмотрела на нас с любопытством. Промолчала.

– Может, она глухая? Или немая? – Манька высунулась в окно машины так далеко, что чуть не выпала, – я еле успела вцепиться в ремень брюк и удержала ее на весу.

– Осторожнее, – зашипела я.

Манька вползла обратно в машину. От прилизанной утренней прически не осталось и следа – волос у моей подруги немилосердно кучерявился, надо лбом развевался боевой чубчик.

– Ня! – вдруг сказала девочка. – Я ня Аленушка, я Варя!

– Варя? – Мы вылезли из машины и подошли к девочке. – А как тогда тебя ласково называют? Варежка, что ли?

– Сами вы варежки, – обиделась девочка, – а меня мамка Варечкой кличет.

Мы какое-то время молча изучали друг друга.

– «Ну погоди!» любишь? – Я решила продолжить светский разговор.

– А чтой это? – удивилась девочка.

– Ну, это мультик такой, неужели ни разу не видела? По телевизору часто показывают.

– Ня, – покачала головой девочка, – нам пресвитер ня велит смотреть телевизор. Говорит – это грех.

– Какой грех? – Мы чуть не задохнулись от возмущения. – Почему не велят телевизор смотреть? И кто этот… свитер?

– Ня свитер, а пресвитер, – рассердилась девочка, – вы что, совсем ничего ня знаете?

– Совсем ничего, – радостно закивали мы, – совершенно ничегошеньки. Мы тупые!

– То-то я гляжу! – не удивилась Варя. Она смотрела на нас своими большими васильковыми глазами и думала о чем-то своем. – Ладно, я пойду, – вымолвила милостиво.

– Иди, – согласились мы, – а чего ты в косыночке ходишь?

– Так положено, – сказала девочка, – так молокане ходют. Пойду брата искать, а то я яму шумела, а он ня отклякается. До свиданьица вам!

– До свиданья, – попрощались мы с Маней и поплелись к машине. Мы были заинтригованы и даже напуганы. Нам было непонятно, как можно не смотреть телевизор и ходить с косыночкой на голове.

– Бедненькая, – решили мы.

А потом вернулись папа и дядя Миша, принесли нам обещанный лимонад, и мы поехали дальше, в сторону озера Севан, и дядя Миша смешно рассказывал, как весь автовокзал оборачивался на папину прическу, а буфетчица не хотела брать деньги за кофе, все смотрела на отца и называла его «бядовой головушкой».

Часам к двенадцати мы уже были в Ереване. Сначала завезли Дядьмишин агрегат в НИИ математических машин, а потом поехали на прием к Самвелу Петросовичу.

– Ты зайди к нему первым, пусть он привыкнет к твоему виду, а мы с девочками в приемной посидим, – сказал отцу дядя Миша.

Мы терпеливо переждали в коридоре взрыв истерического хохота, которым Самвел Петросович встретил моего отца.

– Хочешь, я тебя отправлю к своему парикмахеру? Может, он чего-нибудь придумает? – всхлипывал он на все отделение.

– Не надо, – отнекивался отец, – я дома к своему парикмахеру схожу.

– Дааааа, – подмигнул нам дядя Миша, – неймется ему, все домой тянет, можно подумать, домашний парикмахер уже не сделал свое черное дело!

А потом вышла прехорошенькая медсестра и пригласила нас с Маней в кабинет для осмотра.

– А вы пока посидите в коридоре, – улыбнулась она дяде Мише.

– Если только вы потом обещаете и меня посмотреть, – расцвел дядя Миша.

– Папа, – Маня укоризненно посмотрела на отца, – я все Ба расскажу.

– Иди отсюда, незнакомая девочка, я тебя знать не знаю, – отмахнулся от нее дядя Миша.

Мы с Маней зашли в кабинет и устроились на низенькой кушеточке возле окна. Я зацепила взглядом инструменты, аккуратно сложенные на специальных лотках, и мигом затряслась от страха.

– Не дам ему посмотреть свое горло, – громко сглотнула я.

– Нарка, не глупи, – скосилась на меня Маня, – зачем мы тогда сюда ехали?

– Не знаю, – заупрямилась я, – но этот Петросович ко мне не прикоснется, это точно!

И тут открылась дверь, и в кабинет вошел Самвел Петросович. Он оказался высоким, холеным и невероятно красивым мужчиной. Маня заулыбалась и пригладила ладошкой торчащий чубчик.

– Здравствуйте, красавицы, – проворковал Самвел Петросович.

– Здравствуйте, – расцвела Маня, – вы тоже красивый!

Я засопела и больно пихнула ее локтем в бок.

– Ты чего несешь?

– Отстань! – прошипела мне Манька.

– Ну-с, барышни, – пропел Самвел Петросович, – кто первый покажет мне свое горло?

– Я покажу, – вскочила Маня, – я врачей не боюсь. А Нарка пойдет второй, она почему-то докторов боится!

– Да? – Самвел Петросович удивленно посмотрел на меня поверх своих очков. – А отца своего Нарка тоже боится?

– И отца боится, – заложила меня Маня, – когда Дядьюра с работы домой возвращается, от него лекарствами пахнет, так вот Нарка к нему не подойдет, пока он в душ не сходит.

– Ты заткнешься или как? – рассердилась я.

Но Манька уже не могла мне ответить – Самвел Петросович светил ей в рот фонариком и что-то там высматривал. Поэтому она скосила в мою сторону глаз и погрозила кулаком.

Потом настал мой черед показывать свое горло врачу.

– Иди сюда, Наринэ, – Самвел Петросович похлопал по креслу рукой, – ничего не бойся, я тебе обещаю, больно не будет.

Я поймала свое отражение в круглом зеркале прибора, который был у него на голове, и решила, что так просто я ему не дамся.

– Фигушки! – рыкнула я. – Ничего я вам не покажу.

Все, что случилось далее, я до сих пор вспоминаю с огромным стыдом. Помню, как я валялась на полу, вцепившись в ножки металлического шкафа с медикаментами, и орала как ненормальная, а испуганная медсестра тщетно пыталась отодрать меня от шкафа. Помню, как отец с дядей Мишей прибежали на мой крик, отодрали-таки меня и поволокли к креслу. Но я как-то вывернулась, снова упала на пол и вцепилась в штаны Самвелу Петросовичу. Помню характерный звук, который издает рвущаяся материя – это папа с дядей Мишей отколупывали меня от штанов Самвела Петросовича, а я никак не желала отколупываться. Я орала: «Фигушки вам!» – куда-то ему в пах и изливалась горючими слезами. Самвел Петросович придерживал штаны за ремень и увещевал меня:

– Нариночка, я тебя не буду смотреть, ты только отцепись с моих брюк, а то мне не в чем будет домой идти!

Но мне уже нечего было терять, ибо меня накрыло такой волной паники, что я прекратила что-либо соображать.

Мне важно было как-нибудь обезвредить Самвела Петросовича, этого коварного змея-искусителя, чтобы он не смел прикоснуться ко мне хотя бы пальцем.

Вот.

Итого мы уехали из Еревана несолоно хлебавши. Всю дорогу домой я сидела тихой мышкой на заднем сиденье автомобиля и душераздирающе вздыхала. Маня периодически гладила меня по руке.

– Нарка, какая же ты все-таки трусиха, – приговаривала она с умилением.

– Аха, – соглашалась я.

– Захрмар! – грохотал отец. – Проехали четыреста километров, чтобы ты меня так перед другом опозорила?

– Пап, я не специально, – тонко заскулила я.

– Что за ребенок такой, – кипятился папа, – что за позорище такое!!!

Я угрюмо молчала.

А на следующий день папа пошел на похороны. И превратил это траурное мероприятие в несусветное представление. Потому что людям очень сложно было сохранять серьезное выражение на лицах при одном взгляде на отцовскую прическу. Они, прикрыв лица платками, пробивались к нему и сочувствующе спрашивали: «Кто это тебя так?»

– Жена, – говорил отец.

– Она еще жива? – тщетно пытались выдать хохот за рыдания люди.

– Жива, – понуро отвечал отец.

– Непорядок, – утирали выступившие слезы сострадающие. За короткий промежуток времени папа собрал вокруг себя толпу зевак. Покойница осталась дожидаться погребения в гордом одиночестве.

– Ну, как прошли похороны? – спросила мама отца, когда тот вернулся домой.

– Я имел бешеный успех, – буркнул он.

И не соврал. Так что конец 70-х и начало 80-х ассоциируется у наших горожан исключительно с прической моего отца. И люди до сих пор, вспоминая то время, говорят примерно так: Маришка родилась (корова отелилась, Размик поступил в институт) в том году (за два года до, спустя год), когда доктор Абгарян специально постригся под шута, чтобы насолить главврачу городской больницы на похоронах его тещи.

– И таки это ему удалось! – с хохотом говорят люди.