Текст книги "Тайны Петербурга"

Автор книги: Наргиз Асадова

Соавторы: Леонид Мацих
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 5. «Твердыня храмины масонской», или Казанский собор как памятник двум гениям

Ты храмы Истине поставишь

И в храмах мудрость водворишь.

Ты мудрость уважать заставишь,

Понеже сам ее ты чтишь.

М.М. Херасков

Казанский собор – один из символов Петербурга. Архитектор его – Андрей Никифорович Воронихин. Но мало кому известно, что именно графу А.С. Строганову, по существу, Северная столица обязана появлением на Невском проспекте этого величественного храма. Александр Сергеевич Строганов был выдающейся фигурой на российской политической арене при трех самодержцах: Екатерине, Павле, Александре. Патриот Отечества и европейски ориентированный интеллектуал, ценитель искусств, коллекционер и меценат, щедрый покровитель молодых талантов и хлебосольный вельможа – таким запомнился он современникам. Глубоко верующий человек, искренне приверженный масонским идеалам, Строганов искал возможность воплотить эти идеалы на практике.

Одним из краеугольных камней масонской доктрины является веротерпимость. В российских ложах православные, католики и протестанты вместе занимались «масонскими работами» по самосовершенствованию. Однако за пределами лож они ходили в разные церкви и не могли вместе возносить «вопль духа сокрушенна» и «сердца чистую мольбу». Мечтой братьев был храм, где они могли бы молиться все вместе, невзирая на конфессиональные различия. К концу XVIII века место на правой стороне Невского проспекта – главной городской улицы – уже давно рассматривалось как наиболее удобное для возведения большого городского собора. На противоположной стороне во множестве строились протестантские кирхи – голландская, финская, шведская, немецкая. Петербург выглядел как наименее русский город империи. Большой православный собор призван был стать архитектурной доминантой города и, в известном смысле, религиозным противовесом иноверческим церквям. Цари из дома Романовых традиционно чтили икону Казанской Божией Матери и собор решили назвать именно так.

Строительство задумывалось еще при Екатерине. На ее рассмотрение были представлены проекты Казанского собора, исполненные выдающимися архитекторами Николаем Львовым (построил в Петербурге Невские ворота Петропавловской крепости, здание Почтамта, дом Державина на Фонтанке, а также Приоратский дворец в Гатчине) и Джакомо Кваренги (построил в Петербурге здание Академии наук на Университетской набережной, Конногвардейский манеж, Александровский дворец в Царском Селе). Но эти замыслы не осуществились. В год смерти Екатерины Великой Александру Сергеевичу Строганову было уже шестьдесят. Впереди его еще ждало главное дело жизни – строительство Казанского собора.

При Павле I идея собора стала вновь актуальной. Император был чрезвычайно озабочен поддержанием престижа царской власти. Кроме того, его занимала идея объединения православия и католичества под эгидой Мальтийского ордена и под его началом как гроссмейстера ордена. Павел прекратил стройку Исаакиевского собора (ведь его активно строила мать!) и решил начать возведение собора на Невском проспекте. В этом переключении внимания императора сказалось воздействие Строганова. Его идеи предопределили и выбор зодчего, и архитектурный облик Казанского собора.

В 1799 году был объявлен конкурс проектов, в котором участвовали превосходные архитекторы. Назовем лишь нескольких из них. Француз Жан Тома де Томон, мировую известность которому принес великолепный ансамбль Стрелки Васильевского острова со зданием Биржи и ростральными колоннами.

Этот ансамбль достойно завершил неповторимый архитектурный облик центра Петербурга – одного из красивейших городов Европы. Итальянец Пьетро Гонзаго – блестящий сценограф и декоратор. Он занимался оформлением маскарадов, балетов, торжественных церемоний для царской семьи: коронации императоров Павла I, Александра I и Николая I, траурных похоронных процессий Екатерины II, Петра III, Павла I и Александра I, бракосочетания великой княжны Анны Павловны. Шотландец Чарльз Камерон, строитель Екатерининского дворца в Царском Селе и дворца Павла в Павловском. Но Андрей Воронихин не затерялся в этой блестящей плеяде. Разумеется, граф Строганов употребил все свое влияние на Павла для того, чтобы тот принял «правильное решение». Он представил императору и свой собственный проект, но главное, он предложил «своего» архитектора – Воронихина. Его проект граф главным образом и лоббировал.

Андрей Воронихин был любимцем и питомцем Строганова. По одним сведениям, Воронихин был крепостным графа, по другим – его внебрачным сыном от комипермяцкой крестьянки Марфы Чероевой. Версию об их родстве поддерживали вести о неслыханных милостях, которыми Строганов осыпал юношу. Он воспитывал его точно так же, как собственного сына Павла. Согласно плану отца, Павел Александрович должен был «деятельно обучаться» во время путешествия по Российской империи. В путешествиях его сопровождал ментор – наставник Жильбер Ромм. За несколько лет неразлучная пара, к которой позже присоединился Воронихин, проехала почти всю европейскую часть России: от Белого моря на севере до Черного на юге. Кроме того, Воронихин получил прекрасное специальное образование, он учился у ведущих архитекторов эпохи Василия Баженова и Матвея Казакова.

В 1786 году Воронихин получил вольную. Тогда же все трое – Ромм, Павел Строганов и Воронихин – отправились в Европу и после пребывания в Женеве приехали в Париж. Там они стали участниками Великой французской революции и, судя по донесениям, «набрались духу якобинского». После нескольких инцидентов Александр Сергеевич послал своего племянника Николая Новосильцева увезти Павла, а вместе с ним и Воронихина в Россию. Возвращение путешественников в 1790 году позволило Александру Сергеевичу обновить свой домашний музей. Именно тогда появились прославившие Строгановский дворец картинная галерея и минеральный кабинет. Друзья вступили в братство вольных каменщиков, Воронихин – в ложу «Совершенного союза», а Павел Строганов – в ложу «Светоносного треугольника».

В лице Воронихина Строганов вырастил архитектора, полностью разделявшего его идеи. Проект Воронихина резко отличался от других несколькими принципиальными моментами. Во-первых, идея Строганова заключалась в том, чтобы архитектурно воспроизвести в столице Российской империи собор Св. Петра в Риме – самый грандиозный храм христианского мира, и Воронихин представил план собора в виде латинского креста. Во-вторых, проект Воронихина предусматривал главный вход в собор со стороны Строгановского дворца. Тем самым между Строгановским дворцом и собором устанавливалась архитектурно-пространственная связь, смысловое единство (оно стало бы очевидным, если бы была возведена присутствующая на генеральном плане вторая подковообразная колоннада собора). В-третьих, первоначальный план предполагал формирование вокруг собора четырех площадей, выражавших алхимическую идею единения четырех стихий в Творении. Многие предполагали, что Строганов намеревался сделать храм фамильной усыпальницей. Казанский собор должен был поражать воображение размерами. Высота собора с куполом должна была достигнуть 70 метров. К входу со стороны Невского проспекта вели великолепные проезды. Между проездами предполагалось поставить обелиск и огромные, высотой пять метров статуи коленопреклоненных архангелов Гавриила и Михаила. При входе со стороны Строгановского дворца должны были находиться гранитные статуи апостолов Петра и Павла высотой шесть с половиной метров. Великолепие и роскошь планировались и внутри.

Воронихинский проект предусматривал сооружение небывалого прежде в России культового здания. Казанский собор объединял в себе элементы православного и католического храма. В соборе предполагались скульптуры и выполненные в европейской манере картины, характерные для католических церквей. Наряду с этим мыслилось множество икон, написанных по византийскому православному образцу. Ряд элементов убранства собора поразительно напоминают интерьер масонской ложи. Иконостас собора выполнен не «в пять чинов», как требует православный канон. Иконостас всего в один ряд, его венчает арка (королевская арка масонов), а за ним установлен балдахин (это балдахин, под которым восседает в ложе Мастер Стула). Над аркой иконостаса – лучезарная дельта, один из излюбленных масонских символов.

Кстати, огромная дельта украшает фронтон собора. Знак этот здесь, конечно, не случаен. Зодчие нового храма испрашивали у Бога, Великого Геометра, Творца Вселенной, благословения своему начинанию. Две колонны, справа и слева от иконостаса, – отображение колонн Соломонова Храма под названием Йахин и Боаз. Это классический элемент масонской символики. Привлекает внимание и грандиозная композиция на своде алтарной апсиды «Тайная вечеря» (один из немногих элементов убранства собора, сохранившийся неповрежденным до наших дней). Ее создал художник-масон С.А. Бессонов. Мастер переосмыслил классический евангельский сюжет. Это выразилось в том, что он изобразил на заднем плане завесу и скрижали Завета с десятью заповедями. Одна из возможных трактовок такова: благодать Нового Завета вместе с мудростью Ветхого позволят истинно верующим проникнуть за завесу Бытия, познать тайны мироздания. Современники по праву называли собор «твердыней храмины масонской», он воплощал собой великую мечту о религиозном единении.

Проект сооружения был подписан императором Павлом 14 ноября 1800 года. Строганов, не обладая необходимыми денежными средствами для создания столь гигантского сооружения, сделал все для организации строительства. Стройка должна была завершиться быстро – предполагали освятить храм к 100-летию Петербурга, то есть в 1803 году. В январе 1801 года на начало строительства было ассигновано 200 тысяч рублей. В марте 1801-го Павел был убит, и если бы не выданные в январе деньги, стройка могла не осуществиться вообще. Александр I не был ею увлечен и в 1802 году предложил отложить проект на год. Александр Сергеевич использовал весь свой авторитет для того, чтобы убедить императора продолжить строительство и выделять 300–400 тысяч в год, что могло обеспечить завершение строительства за семь лет.

Строганов практически полностью посвятил возведению собора, который называл «моя церковь», последние десять лет своей жизни. Он возглавил специальную комиссию по сооружению собора, которая собиралась два-три раза в неделю и часто именно в Строгановском дворце. Строганов сумел сделать стройку Казанского собора главным делом в столице. Ради успеха дела по возведению храма граф становится Президентом Академии художеств. Под его началом оказались каменоломни, Петергофская и Екатеринбургская гранильные, а также бронзовая фабрики. Грандиозность поставленных задач требовала неординарных технологических решений. Воронихин и его команда находили их, что служило предметом гордости графа.

15 сентября 1811 года собор был торжественно освящен. Граф Строганов вручил императору Александру I ключи от храма. Через две недели его не стало. К сожалению, грандиозный план не удалось воплотить полностью. Вторая колоннада так и не была построена. Нереализованной осталась идея формирования четырех площадей. Усыпальницы Строгановых в соборе нет, более того, граф не успел даже разместить там табличку со своим именем как «зиждителя храма сего», как это принято во всем мире.

И тем не менее, оказавшись в величественном соборе, мы вспоминаем двух его гениальных творцов, двух великих каменщиков, Строганова и Воронихина, и можем повторить слова, высеченные на могильном камне их брата Кристофера Рена: «Прохожий, если ты ищешь памятник, оглянись вокруг!»

Глава 6. Масоны в чиновных кабинетах

Здание Сената и Синода на площади Декабристов (Сенатской) – одно из самых известных в архитектурном силуэте Петербурга. Вместе с громадой Главного штаба оно символизирует державную мощь империи. Эти величественные строения схожи между собой. В этом нет ничего удивительного, ведь проект их принадлежит Карлу Ивановичу Росси, «архитектору при строениях Его Императорского Величества». Строительство Главного штаба было завершено в 1829 году, а строительство зданий Сената и Синода продолжалось в период с 1829 по 1834 год. (24 августа 1829 г. было заложено здание Сената; в 1830 г. – здания Синода. Работы были завершены в 1834 году. Строительство велось под руководством архитектора Александра Штауберта по проекту Карла Росси.)

Оба здания знамениты своими арками и скульптурными композициями. Карл Иванович, великий знаток античности и мастер аллегорий, придавал каждой детали особый смысл. На арке Генерального штаба красуется колесница Славы, влекомая шестеркой лошадей. Согласно проекту Карла Росси, арку между зданиями Правительствующего Сената и Святейшего синода венчает аллегорическая композиция – герб Российской империи с возлежащими рядом фигурами Благочестия и Правосудия.

Помещенные по сторонам от нее барельефы отражают деятельность учреждений, которые располагаются в соответствующих зданиях: сцена слева адресована Священному синоду и показывает аллегорию «Закона Божьего», а сцена справа – Правительствующему Сенату и иллюстрирует «Закон естественный».

Рассмотрим «сенатский» барельеф. В его центре – усеченная колонна с раскрытой книгой под императорской короной, которую венчает лавровым венком фигура Славы (коронованная колонна традиционно называется «столпом Закона»). Такой столп часто сооружался в масонских ложах. В этой связи по-иному воспринимается знаменитая эпиграмма Пушкина: «В России нет закона. Есть столб, а на столбе – корона». Что поэт имел в виду? Что весь закон в России воплощен в императоре, этаком «будочнике будочников», как называл его Герцен? Таково традиционное толкование пушкинских строк. Но, возможно, речь здесь идет совсем о другом. Столб у Пушкина – не царь Николай, а именно столп Закона, классический масонский символ. Поэт говорил о том, что в России закон продекларирован, но не исполняется, остается лишь в виде книг и кодексов. То есть правоприменительная практика очень далека от прописанных норм права. Министр внутренних дел в правительстве Александра I граф В. Кочубей писал, как бы вторя поэту: «У нас хорошо умеют писать законы, но не умеют жить по ним».

Бросим еще один взгляд на скульптуру. Сидящая рядом со столпом Закона крылатая фигура – богиня правосудия Астрея. Она заносит на скрижали вечности положения Божественного Права.

Астрея (с греческого – «звездная») – дочь верховного бога Зевса и богини правосудия Фемиды, богиня справедливости, сестра стыдливости, обитавшая среди счастливых людей «золотого века» в давно минувшие времена. Золотой век был прекрасной порой в жизни человечества, но, увы, затем испорченность людских нравов заставила Астрею покинуть землю и вознестись на небо, где она почитается под именем созвездия Девы. С небесных высот крылатая небесная дева с печалью взирает на наш мир, где закон далеко не всегда основан на справедливости, а справедливость часто попирается во имя силы, богатства и власти. В грядущем царстве Астреи Закон и Справедливость вновь соединятся, а вместо права силы восторжествует сила права. Эта идея была чрезвычайно популярна среди российских масонов. Мечта о «самодержавном царстве Астреи» вдохновляла не одно поколение русских вольных каменщиков. В начале XIX века свои надежды они связывали с молодым царем Александром, его новыми советниками и с начинавшимися в России реформами…

13 марта 1801 года в Петербурге было оглашено правительственное сообщение, что «государь Павел Петрович скончался от апоплексического удара». Все, «от придворных господ до последних холопов», прекрасно понимали, в чем дело, и ухмылялись, слушая официальные известия. Иные вспоминали, что когда гвардейские офицеры по приказу Екатерины задушили отца Павла Петра III, в сообщениях написано было, что царь умер «от геморроидальных колик».

Смерть Павла вызвала в России взрыв энтузиазма. Николай Михайлович Карамзин риторически вопрошал: «Но кто же в России оплакивал императора Павла?» Никто, разумеется. Все радовались и ликовали.

Когда Александр принимал присягу гвардейских полков, он торжественно поклялся: «Обязуюсь править по законам и по сердцу Великой Екатерины», а затем произнес известную фразу: «При мне все будет, как при бабушке». И действительно, молодой царь почти сразу же отменил самые нелепые из павловских запретов, объявил амнистию, разрешил «свободу тиснения», разрешил открыть частные типографии, отменил эмбарго на ввоз в страну книг, журналов и нот.

Александр взошел на престол в атмосфере всеобщего ожидания перемен. Молодой царь искренне жаждал реформ. Он был воспитан в весьма либеральном, даже республиканском духе, был убежден в необходимости принятия конституции и отмене крепостного права. Однако Александр обладал натурой весьма противоречивой. Он был умным, обаятельным, добрым, прогрессивно мыслящим интеллектуалом, но в то же время и двуличным, лживым, самовлюбленным и мнительным деспотом. Сложный, в общем, был человек. Среди его недостатков современники отмечали прежде всего отсутствие цельности и склонность к постоянным колебаниям. Александр был одним из тех «умов мятущихся, ни в чем не твердых», о которых писал Грибоедов. Вяземский говорил, что все хотели его любить, но любить его было трудно. Пушкин дал ему уничижительную характеристику в десятой главе «Евгения Онегина»:

 
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
 

Но он же написал в «19 октября»:

 
Ура, наш царь!
Так, выпьем, за царя!
<…>
Он взял Париж, он основал Лицей.
 

И, пожалуй, самое точное определение:

 
Он человек! Им властвует мгновенье…
 

Искусство влияния на царя заключалось в умении «уловить благоприятное мгновенье».

В 1803 году братья-каменщики решили обратиться к государю за разрешением о возобновлении деятельности ордена. У них были все основания надеяться на это. В качестве полномочного представителя на аудиенцию к Александру отправился видный ученый И.В. Бебер. Иван Васильевич (Иоганн Якоб) Бебер был персоной, единодушно почитаемой всеми российскими масонами. Человек просвещенный и образованный, Бебер состоял членом множества лож Москвы и Петербурга, в том числе занимал пост Великого префекта капитула «Феникс». Он был профессором физики и математики, а кроме того, прекрасно разбирался в ботанике и энтомологии, что давало ему дополнительные преимущества в разговоре с Александром. Царь с молодости любил гулять по лугам, собирать гербарии и коллекции, умиляясь и любуясь, «цветочки собирал, букашку всяку, быв в точности по мудрости Жан-Жака», как язвительно писал о нем современник. Конечно, имелся в виду властитель дум галантной эпохи «мудрый чудак» Ж.-Ж. Руссо.

Александр принял Бебера чрезвычайно любезно и якобы попросил его подробно рассказать о целях, философии и задачах вольных каменщиков, как будто ему ничего о них не было известно. Это представляется сомнительным, поскольку, во-первых, к масонам принадлежал наставник юности Александра, его обожаемый учитель, швейцарский философ Фредерик-Сезар Лагарп, а во-вторых, есть сведения, что сам Александр, будучи цесаревичем, вступил в ряды братьев в Европе. Утверждают, что он был принят в знаменитую ложу «К трем глобусам», в которой состоял прусский император Фридрих Великий. Беседа Александра с Бебером продолжалась более трех часов. По воспоминаниям самого Бебера, их разговор оказал на царя столь сильное впечатление, что по окончании его Александр встал, обнял Бебера, прослезился и сказал: «То, что вы говорите мне о масонстве, обязывает меня не только оказать ему покровительство, но и просить принять меня в число франкмасонов». Бебер отвечал ему так: «Ваше Величество, предложение сие весьма лестно для нас, однако, следуя уставам и обычаям ордена, я должен собрать всех масонов Вашей столицы и объявить им монаршую волю». Трудно сказать, какова доля правды в этом рассказе. Справедливости ради надо заметить, что масоны иной раз любят преувеличивать свое влияние на сильных мира сего. В одном мы можем быть уверены: Александр наверняка прослезился. Царь отличался редкой чувствительностью и никогда не упускал возможности всплакнуть…

Вступил ли Александр после этого разговора в ряды российских масонов? Мнения исследователей расходятся. Некоторые полагают, что это масонская легенда. Другие, напротив, уверены, что молодой государь был принят в ряды братства, причем вступил он в ложу «Владимира к порядку», возглавлявшуюся Бебером. Иные же говорят, что посвящение произошло на общем собрании всех масонов Петербурга, причем совершено оно было по особому ритуалу. Есть и такие, которые утверждают, что церемония действительно проходила по особому обряду, но не на собрании лож, а в Зимнем дворце. Руководил обрядом якобы все тот же Бебер, а посвящены вместе с государем были и его ближайшие соратники, до того не состоявшие в братстве: обер-прокурор Святейшего синода А.Н. Голицын и сенатор Г.Г. Кулешов. Есть еще версии, что Александр был принят в одну из польских лож, а значительно позднее, в 1818 году, в Париже вступил во франко-русскую (это через шесть лет после войны!) ложу.

Масонство в России вновь было разрешено, но точная дата этого события неизвестна. Дело здесь не в стремлении братьев к секретам, а в характере царя. Александр обожал таинственность, молчание, недомолвки и иносказания. Он даже приказы государственной важности любил скрывать или передавать намеком. Достаточно вспомнить историю с завещанием Александра, по которому трон передавался Николаю в обход Константина. Оно было написано и передано на хранение в Синод (впоследствии оно хранилось у митрополита Московского Филарета), но не было оформлено официально. Никто не только не знал содержание этого завещания, но даже сам факт его существования являлся государственной тайной.

Впрочем, о принадлежности императора Александра к масонству стали спорить лишь потомки. Для современников это представлялось само собой разумеющимся. Об этом красноречиво свидетельствует один курьезный случай. В 1818 году государь посетил «с братским визитом» собрание ложи «Трех добродетелей», одной из крупнейших в Петербурге. Мастер ложи Александр Николаевич Муравьев рассказывал потом, что во время оживленной, подогретой шампанским беседы с императором он решил обратиться к самодержцу по-братски на «ты», как того требует масонский обычай. Это произвело на царя самое неблагоприятное и тягостное впечатление. Видимо, заключает Муравьев, принадлежность к Ордену не делала других каменщиков в глазах государя братьями, они все равно оставались для него подданными.

Как бы там ни было, все ограничения на деятельность лож были сняты. Братья возобновили свои собрания, наладили выпуск литературы, стали принимать в свои ряды новичков. В начале царствования Александра I российское масонство переживало поистине свой серебряный век.

Вот лишь несколько примеров. В первые годы после коронации было отменено коллегиальное управление государством и его функции перешли к восьми министерствам. Четыре важнейших из них возглавлялись масонами. Министром военных и морских дел был Н.С. Мордвинов, министром иностранных дел – А.Р. Воронцов, министром внутренних дел – В.П. Кочубей, министром финансов – А.И. Васильев. Канцлером был назначен Воронцов (при сохранении за ним должности министра).

По настоятельным рекомендациям братьев при императоре был создан особый орган: Непременный совет из 12 (апостольское число!) человек. Совет мог обсуждать любые государственные дела, причем не только по воле самодержца, но и по инициативе любого из «мудрых мужей», в него входящих. В случае согласия всех членов Совета он мог оформлять свои решения как именные указы. Это был первый предпринятый в России шаг по ограничению самодержавия.

Александр учредил еще один совещательный орган, так называемый Негласный (он же Тайный) комитет, куда входили самые доверенные лица, ближайшие друзья императора. Это были родовитый польский аристократ Адам Чарторыйский, упоминавшийся выше превосходный администратор Виктор Кочубей (племянник А.А. Безбородко), богач, любитель искусств и меценат А.С. Строганов и блестяще образованный интеллектуал Н.Н. Новосильцев (внебрачный сын сестры А.С. Строганова). Все они были масонами.

Первые годы царствования Александра Россия была одной из наиболее динамично развивающихся стран Европы. Это было «дней Александровых прекрасное начало». Братья были полны надежд и планов, казалось, еще немного – и сбудутся самые смелые мечты о свободе, братстве и справедливости. Однако до «самодержавного царства Астреи», то есть торжества Закона, было еще далеко.

«Чтобы настало торжество Закона в вечности, надобно учредить хорошие законы на каждый день», – писал В. Кочубей. Создание и утверждение таких законов стало делом жизни самого выдающегося государственного деятеля эпохи – Михаила Михайловича Сперанского.

Михаил Михайлович прожил очень долгую жизнь, успел послужить трем императорам: Павлу I, Александру I и Николаю I. Но, конечно, звездный час его пришелся на царствование Александра, который относился к Сперанскому как к соратнику, первому советнику, конфиденту. Они проводили вместе очень много времени. Никакой фаворит при Екатерине не пользовался столь огромным, всеобъемлющим влиянием на царствующую особу, как Сперанский на Александра.

Жизненный путь Михаила Сперанского являл собой воплощение масонских идеалов: он был человеком, который сделал себя сам. Михаил Михайлович родился в семье сельского дьячка, у которого не было даже фамилии, а только прозвище. Фамилию «Сперанский» придумал его покровитель протоиерей Андрей Самборский (spero на латинском означает «надеюсь»). Будущий духовник Александра I и его брата Константина протоиерей Самборский увидел в болезненном и слабом от природы сыне дьячка невероятную тягу к знаниям и острый ум. Позднее он устроил мальчика в Суздальскую, а потом и в Петербургскую главную семинарию, которая при Павле была преобразована в Духовную академию. Разумеется, Михаил везде был лучшим учеником. Отлично окончив курс, он остался преподавателем академии; сначала он преподавал свой любимый предмет – математику, потом красноречие, философию, французский язык и т. д. Все эти разнообразные предметы Сперанский преподавал с большим успехом. Впрочем, Михаил Сперанский так и не стал священнослужителем. Жажда знаний заставила его перейти на гражданскую службу. Он думал ехать за границу и продолжить образование в немецких университетах, как он сам говорил, следуя примеру Ломоносова (вот кому он собирался подражать!). Он устроился секретарем в канцелярию генерал-прокурора князя Алексея Борисовича Куракина – видного масона и убежденного мартиниста. Так в 1797 году 25-летний «магистр богословия преобразился в титулярного советника». Куракин не мог не оценить выдающиеся способности своего секретаря и в качестве знака особого покровительства давал ему читать сочинения Сен-Мартена и других популярных в то время масонских авторов. Впоследствии он же рекомендовал Сперанского в ложу «Петр к добродетели».

Молодой Сперанский разительно отличался от тогдашнего русского чиновничества. Выдающийся русский историк В.О. Ключевский писал о нем так: «Сперанский принес в русскую неопрятную канцелярию XVIII в. необыкновенно выправленный ум, способный бесконечно работать, и отличное умение говорить и писать. По всему этому, разумеется, он был настоящей находкой для канцелярского мира. Этим подготовилась его необыкновенно быстрая служебная карьера. Уже при Павле он получил известность в петербургском чиновном мире. По воцарении Александра он был переведен в новообразованный Непременный совет, где в звании статс-секретаря ему поручено было управлять экспедицией гражданских и духовных дел. Когда образованы были министерства, министр внутренних дел граф Кочубей переманил его в свою канцелярию с оставлением в прежней должности статс-секретаря при Государственном совете».

Между тем чиновничья карьера Сперанского складывалась блестяще. Все важнейшие проекты законов, изданных с 1802 года, были отредактированы Сперанским как управляющим департаментом министерства внутренних дел. В 1806 году Сперанский впервые был командирован с докладом к императору. Александр, уже знавший ловкого и расторопного статс-секретаря, был изумлен искусством, с каким был составлен и прочитан доклад. С тех пор они сблизились. Отправляясь на встречу с Наполеоном в Эрфурт в 1808 году, император взял с собой Сперанского для докладов по гражданским делам. В Эрфурте Михаил Михайлович, отлично владевший французским языком, сблизился с представителями французской администрации, присмотрелся к ним и многому от них научился. Сперанский был представлен самому Наполеону, который в знак приязни подарил ему усыпанную бриллиантами табакерку со своим портретом. Она потом сыграет в жизни Михаила Михайловича роковую роль…

Рассказывают, что однажды на балу французский император попросил у Александра «уступить» ему Сперанского в обмен на какое-нибудь герцогство или королевство. Это скорее всего исторический анекдот. А вот факт: Александр там же спросил Сперанского, как ему нравятся чужие края в сравнении с Отечеством. «Мне кажется, – ответил Сперанский, – здесь установления, а у нас люди лучше». «Воротившись домой, – заметил царь, – мы с тобой много об этом говорить будем». Очень характерный для Сперанского ход мысли: установления кажутся ему самым главным.

По возвращении в Россию Сперанский был назначен товарищем (заместителем) министра юстиции и вместе с императором начал работать над общим планом государственных реформ. Этот план отличался особенностями, тесно связанными с характером и складом ума его составителя. Александра подкупило обаяние блестящего ума Сперанского, «ума твердого и прозрачно-ясного, как лед, но и холодного, как лед же» (Л. Толстой).

Приведем еще одну цитату из «Войны и мира»: «Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла прийти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя все-таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли все то, что я думаю, и все то, во что я верю».

О невероятном уме Сперанского еще при его жизни ходили легенды. Известный деятель Александровской эпохи, «преданный без лести» Александр Аракчеев потом говорил: «Если бы мне треть ума Сперанского, я стал бы великим человеком». Громадный государственный ум не принес, однако, Михаилу Михайловичу ни счастья, ни признания. Он мог бы с полным основанием повторить слова средневекового философа Абеляра: «Логика разлучила меня с миром». Воистину горе от ума…