Текст книги "Заборы и окна: Хроники антиглобализационного движения"

Автор книги: Наоми Кляйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

«Этот город строит новую модель демократии, при которой люди не передоверяют управление государству, – сказала на форуме британская писательница Хилари Уэйнрайт. – Вопрос в том, как распространить это на национальный и глобальный уровни».

Может быть, посредством трансформации антикорпоративного движения в продемократическое, которое защищает право местных сообществ планировать и управлять – своими школами, своей водой, своей экологией. В Порто Алегре самой убедительной реакцией на всемирный провал представительной демократии стали именно радикальные формы активной местной демократии – в городах и поселках, где абстрактные понятия глобальной экономики становятся повседневными проблемами бездомности, загрязнения воды, переполненных тюрем и безденежных школ. Конечно, это невозможно без учета национальных и международных стандартов и ресурсов. Из всемирного социального форума органично рождается не движение за единственную глобальную форму правления (несмотря на все усилия некоторых организаторов), а видение все более связанной международной сети инициатив непосредственно с мест, каждая из которых строится на прямой демократии.

Демократия стала темой обсуждения не только на семинарах и в секциях, но и в кулуарах, и на шумных ночных митингах в молодежном кемпинге. Здесь предметом было не то, как демократизировать всемирное управление или хотя бы муниципальный процесс принятия решений, а нечто гораздо более близкое к телу – зияющий «демократический дефицит» на самом Всемирном социальном форуме.

Казалось бы, форум был неслыханно открытым: всякий желающий мог участвовать как делегат – никаких ограничений на число участников. И любой группе, желавшей провести семинар или мастерскую, в одиночку или совместно с другой, достаточно было лишь предоставить оргкомитету формулировку темы – прежде чем будет напечатана программа.

Но таких семинаров шло порой до шестидесяти одновременно, тогда как в событиях на основной площадке, где была возможность обратиться сразу к тысяче и более делегатов, главенствовали не про-тестные энтузиасты, а профессионалы-политологи и профессура. Одни участвовали заинтересованно, другие же выглядели болезненно отсутствующими: после восемнадцати и более часов полета на

форум мало кто нуждался в напоминании, что «глобализация – это пространство для полемики». Не пошло на пользу и то обстоятельство, что в секциях доминировали люди за пятьдесят, и в подавляющем большинстве – белые. Николя Булляр, заместитель директора бангкокского Focus on the Global South («Фокусировка на глобальном Юге»), полушутя сказал, что открывавшая форум пресс-конференция «выглядела как Тайная вечеря – двенадцать человек со средним возрастом 52 года». Не самой выдающейся была также идея сделать VIP-зал, анклав покоя и роскоши исключительно для приглашенных, из стекла. Раздражение таким неприкрытым разделением на категории среди разговоров о народовластии стало наглядно проявляться примерно тогда же, когда в молодежном кемпинге кончился запас туалетной бумаги.

Эти промахи символизировали собой проблемы покрупнее. Организационная структура форума была настолько неясна, что никто не мог понять, как принимаются решения, или найти способы их оспорить. Не было открытых пленарных заседаний, на которых голосованием решалась бы процедура очередных мероприятий. И поскольку отсутствовала прозрачность, то шла жестокая закулисная брендовая война между неправительственными организациями (NGO): за то, чьим звездам чаще бывать на трибуне и выглядеть лидерами всего движения, за доступ к прессе.

На третий день недовольные делегаты принялись делать то, что они умеют лучше всего: протестовать. Были шествия и манифесты – не менее полудюжины. Осажденных организаторов форума обвиняли во всех грехах – от реформизма до расизма. Делегаты от «Антикапиталистической молодежи» (The Anti-Capitalist Youth) осуждали их за непонимание той роли, какую играют в движении активные действия. В своем манифесте они назвали конференцию «подлогом» – мол, лояльный демократический словарь увел от бурных дискуссий о классах. PSTU, отколовшаяся от бразильской РТ фракции, начала прерывать речи о возможности другого мира громким скандированием «Другого мира не будет, если не сломать капитализм и не ввести социализм» (на португальском это звучало гораздо лучше).

Какие-то из этих претензий были несправедливы. Форум впитал в себя чрезвычайно широкий спектр воззрений, и именно это многообразие сделало конфликты неизбежными. Сведя вместе группировки столь различных воззрений на власть – профсоюзы, политические партии, NGO, анархистов уличного протеста, реформаторов-аграриев, – Всемирный социальный форум всего лишь сделал наглядным то поверхностное натяжение, которое всегда столь очевидно на тонкой оболочке перенасыщенного воздушного шара.

Но другие претензии были правомерны и простирались далеко за рамки конкретной конференции. Как в этом '«движении движений» могут приниматься решения? Кто, например, решает, какие «представители гражданского общества» пройдут за колючую проволоку в Давосе, пока остальных участников протеста будут брандспойтами отгонять подальше? Если Порто Алегре был анти-Давосом, почему некоторые из наиболее видных лиц оппозиции «диалогизировали» в Давосе?

И как нам определить, в чем наша цель: настаивать на «социальных пунктах» в трудовых и экологических статьях международных соглашений или пытаться срывать сами эти соглашения? Эта полемика – до недавнего времени чисто академическая в силу огромного сопротивления социальным пунктам со стороны бизнеса – ныне актуальна. Лидеры индустрии США, в том числе Caterpillar и Boeing, активно лоббируют увязку торговых статей с трудовыми и экологическими не потому, что они хотят повысить стандарты, а потому, что видят в этом ключ к выходу из патовой ситуации в Конгрессе США по вопросу о президентских полномочиях вести торговые переговоры в режиме «сверхскоростных трасс». Так вот, настаивая на социальных пунктах, не помогают ли ненароком профсоюзы и защитники природы продвижению таких переговоров, процессу, который, кроме всего прочего, откроет двери приватизации таких социальных услуг, как водоснабжение, и более агрессивной охране лекарственных патентов? Нужно ли добавлять что-то в эти торговые соглашения или, напротив, исключать из них целые сектора – воду, сельское хозяйство, продовольственную безопасность, лекарственные патенты, образование, здравоохранение? Вальден Белло, исполнительный директор Focus on the Global South, в этом вопросе категоричен: «ВТО нереформируема, – сказал он на форуме, – и непростительная трата денег – толкать ее к реформам. Трудовые и экологические статьи в договорах только придадут весу и без того мощной организации».

Предстоят серьезные дебаты о стратегии и действиях, хотя и трудно понять, как такие дебаты смогут разворачиваться, не затормаживая движения, самой сильной стороной которого доныне была динамика. Анархистские группы, хотя они и фанатично заинтересованы в действиях, склонны противиться попыткам структурировать или централизовать движение. «Международный форум по глобализации» (The International Forum on Globalization) – мозговой трест североамериканской составляющей движения – недостаточно прозрачен при принятии решений и не подотчетен широкому составу организации, хотя самые видные его члены и отчитываются. Тем временем NGO, которым следовало бы сотрудничать друг с другом, вместо этого конкурируют за паблисити и финансирование. А традиционные организации, базирующиеся на членстве, вроде партий и профсоюзов, низведены на роли статистов в этих обширных паутинах активизма.

Возможно, настоящим уроком Порто Алегре стал вывод, что демократию и подотчетность необходимо сначала вырабатывать на более управляемых уровнях – в местных сообществах и коалициях, в рамках отдельных организаций. Без этого фундамента мало надежды на демократический процесс, когда десять тысяч активистов с сумасшедшим разбросом убеждений оказываются вместе в одном университетском кампусе. Одно стало ясно: если то «про», на которое эта многоликая коалиция может опереться, – это «про-демократия», то демократия в рамках самого движения должна сделаться высокоприоритетной задачей. «Призыв к мобилизации», прозвучавший в Порто Алегре, отчетливо провозгласил: «Мы бросаем вызов элите и ее недемократическому процессу, который символизируется Всемирным экономическим форумом в Давосе». И большинство делегатов соглашались, что не дело просто кричать: «Элитизм!» – из стеклянной теплицы или из стеклянной VIP-гостиной.

Несмотря на откровенно смутьянские эпизоды, Всемирный социальный форум закрылся на такой же эйфористичной ноте, на которой и открывался. Были приветственные клики и скандирование, и громче всего после сделанного оргкомитетом объявления, что Порто Алегре будет принимать у себя форум и в будущем году. Самолет из Порто Алегре в Сан-Паулу 30 января был заполнен делегатами, облаченными в брендовые шмотки конференции – футболки, бейсбольные фуражки – и с брендовыми чашками и сумками в руках. И на всех вещах утопический лозунг: «Другой мир возможен».

В этом не было ничего необычного – так, пожалуй, бывает после любой конференции – но мне бросилось в глаза: сидевшая через проход от меня пара все еще не отколола с груди именные аккредитовки форума. Как будто они хотели еще побыть в этом мире мечты, пусть несовершенном, прежде чем расстаться и пересаживаться на рейсы – в Ньюарк, Париж, Мехико, и опять погрузиться в суету клерков, сумок от Gucci из магазинов duty-free и биржевых новостей по CNN.

ВОССТАНИЕ В ЧЬЯПАСЕ

Субкоманданте Маркос и запатисты устраивают революцию, которая полагается на слова, а не на пули

Март 2001

Месяц назад я получила электронное послание от Грега Руджеро, издателя Our Word Is Our Weapon («Наше слово – наше оружие»), собрания сочинений субкоманданте Маркоса, человека, являющегося голосом Запатистской армии национального освобождения в мексиканской провинции Чьяпас. Руджеро писал, что запатистские коммандос собираются идти караваном на Мехико и что это событие «эквивалентно маршу Мартина Лютера Кинга на Вашингтон». Я без конца перечитывала эту фразу. Отрывок из речи Кинга «У меня мечта» я слышала, наверное, десять тысяч раз, правда, большей частью в рекламе инвестиционных фондов или в кабельных новостях. Я росла после того, как история закончилась, и не могла вообразить, что могу увидеть Исторический (с большой буквы) момент, сопоставимый с тем.

Следующее, что я осознавала, – я висела на телефоне: бронировала билеты на самолет, отменяла встречи, приводя дикие оправдания, бормоча что-то о запатистах и Мартине Лютере Кинге. Плевать, что во всем этом было мало смысла. Я знала одно – я должна быть в Мехико 11 марта, когда Маркос и запатисты торжественно войдут в город.

Теперь пора признаться, что в Чьяпас я не попала. Я так и не совершила паломничества в джунгли Лакандона. Я ни разу не сидела в грязи и тумане Ла Реалидад. Я не просила, не умоляла, не упрашивала допустить меня к субкоманданте Маркосу, человеку в маске, безликому лицу Запатистской армии национального освобождения Мексики. Я знаю людей, которые это проделали. Множество. В 1994 году, летом, после запатистского восстания, рейды в Чьяпас были повальным увлечением североамериканских активистских кругов: друзья собирались вместе, доставали денег на подержанный микроавтобус, набивали его всякой всячиной, вели на юг в Сан Кристобаль де лас Касас и там оставляли. Тогда я не очень за этим следила. Тогда запатистская мания казалась подозрительно похожей на очередное правое дело для левых с комплексом вины, зараженных латиноамериканским фетишизмом: очередная марксистская повстанческая армия, очередной крутой лидер и – очередная возможность съездить на юг и купить цветастых тканей. Разве мы уже не слыхали подобных историй? Разве они не заканчивались плохо?

Но в этом запатистском марше есть что-то особенное. Во-первых, он не заканчивается в Сан Кристобаль де лас Касас; там он начинается, пересекает вдоль и поперек всю страну и только тогда прибывает в Мехико. Ведут караван, прозванный мексиканской прессой «запатур», двадцать четыре запатистских командира в полной форме и в масках (но без оружия), включая самого субкоманданте Маркоса. Поскольку для запатистского командования выезжать за пределы Чьяпаса – дело неслыханное (а на всем пути их ждут мстители, грозящие Маркосу смертоносными дуэлями), то запатур нуждается в плотной охране. Красный крест от этого задания отказался, так что защиту предоставляют несколько сот активистов из Италии, называющих себя «iYa Basta!» (то есть «С нас довольно!») – согласно энергичному выражению, использованному в запатистском объявлении войны. (В итоге охрану осуществляли местные организации.) Сотни студентов, мелких фермеров и активистов влились в шествие, и многие тысячи приветствовали его по пути. В отличие от тех ранних приезжих в Чьяпасе, эти говорят, что они здесь не из-за «солидарности» с запатистами, а потому, что они сами запатисты. Некоторые даже называют себя самим субкоманданте Маркосом: к полному недоумению расспрашивающих журналистов, они говорят: «Мы все Маркос».

Вероятно, только человек, никогда не снимающий маски и скрывающий свое настоящее имя, мог повести этот караван нонконформистов, бунтарей, одиноких волков и анархистов в этот двухнедельный поход. Это люди, научившиеся держаться подальше от харизматических лидеров с безразмерной, на все случаи лсизни идеологией. Это не партийные лоялисты; это члены группировок, гордящиеся своей автономией и отсутствием иерархии. А Маркос со своей черной шерстяной маской, пронзительным взглядом и трубкой похож на антилидера, скроенного специально для этого подозрительного, остро критического народа. Он не только отказывается открыть лицо, тем самым подрывая (но одновременно и усугубляя) собственную известность, но и история его – это история человека, пришедшего к лидерству не играя уверенными козырями, а преодолевая политические неопределенности, учась следовать за другими.

Мало что известно об истинной личности Маркоса, но самая часто повторяющаяся из сопутствующих ему легенд утверждает: городской интеллектуал-марксист и активист Маркос разыскивался властями, и появляться в городах ему было небезопасно. Исполненный революционной риторики и убежденности, он бежал в горы Чьяпаса на юго-востоке Мексики, чтобы там приобщить бедные туземные массы к делу вооруженной пролетарской революции против буржуазии. Он говорил, что пролетарии всех стран должны соединяться, а индейцы майя оставались безучастны. Они не пролетарии, и потом, земля – это не чья-то собственность, это сердце сообщества. Потерпев провал в качестве марксистского миссионера, Маркос погрузился в культуру майя. Чем больше он узнавал, тем меньше знал. Из этого процесса родилась армия нового типа, EZLN, Запатистская армия национального освобождения, которой управляли не элитные полевые командиры, а сами сообщества – через подпольные советы и открытые собрания. «Наша армия, – говорит Маркос, – сделалась вопиюще индейской». Это означает, что он был не командиром, изрыгающим приказы, но субкоманданте, проводником воли советов. Его первыми словами в этом новом образе были: «Через меня говорит воля Запатистской армии национального освобождения». Еще далее принижая свою роль, Маркос говорит тем, кто ищет с ним встречи, что он не лидер, что его черная маска – это зеркало, в которой каждый видит отражение собственных борений, что запатист – это каждый, кто борется с несправедливостью где бы то ни было, что «мы – это вы». Самое его знаменитое высказывание одному журналисту: «Маркос – голубой в Сан-Франциско, черный в Южной Африке, азиат в Европе, чикано в Сан-Исидро, анархист в Испании, палестинец в Израиле, индеец майя на улицах Сан Кристобаля, еврей в Германии, цыган в Польше, могавк в Квебеке, пацифист в Боснии, одинокая женщина в метро в 10 часов вечера, крестьянин без земли, член банды в трущобах, безработный рабочий, несчастный студент и, конечно, запатист в горах».

«Это анти-эго, – пишет Хуана Понсе де Леон, редактировавшая труды Маркоса, – дает Маркосу возможность стать представителем туземных общин. Он прозрачен, и он иконографичен». И однако же, парадокс Маркоса и запатистов в том, что, несмотря на маски, анти-эго, таинственность, все в их борьбе противоположно анонимности, все в ней касается права быть увиденными. Когда запатисты в 1994 году взялись за оружие и сказали «iYa Basta!», это был бунт против их невидимости. Как и многие другие, отверженные глобализацией, майя Чьяпаса выпали из экономической карты: «Там, внизу, в городах, – говорится в приказе EZLN, – мы не существовали. Наши жизни ценились меньше, чем станки, чем животные. Мы были как камни, как придорожная трава. Мы были принуждены молчать. Мы были безлики». Вооружаясь и прикрываясь масками, объясняли запатисты, они не вливаются в какую-то там вселенную людей без индивидуальности, сражающихся за общее дело, – они принуждают мир перестать игнорировать их долю, увидеть их давно не замечаемые лица. Запатисты – это «голос, который вооружается, чтобы быть

услышанным. Лицо, которое прячется, чтобы быть увиденным». Тем временем сам Маркос – как бы анти-эго, проводник, зеркало – пишет таким личностным и поэтичным, совершенно безошибочно своим собственным тоном, что постоянно подтачивает и подрывает ту анонимность, которая исходит от его маски и псевдонима. Часто говорят, что лучшим оружием запатистов был Интернет, но их истинное тайное оружие – язык. В «Наше слово – это наше оружие» мы находим манифесты и воинственные кличи, которые одновременно и поэмы, и легенды, и джазовые мелизмы. Из-под маски выглядывает характер, индивидуальность. Маркос – революционер, который: пишет длинные медитативные письма о смысле молчания уругвайскому писателю Эдуарде Галеано, называет колониализм «серией скверных анекдотов, скверно рассказанных», цитирует Льюиса Кэрролла, Шекспира и Борхеса. Маркос пишет, что сопротивление имеет место «всегда, когда любой мужчина или любая женщина доходят в своем возмущении до такой точки, когда готовы сорвать с себя одеяния, которые соткала для них покорность, а в серый цвет выкрасил цинизм». И затем он рассылает смешливые эксцентричные телеграммы всему «гражданскому обществу»: «СЕРЫЕ НАДЕЮТСЯ ПОБЕДИТЬ ТЧК СРОЧНО ТРЕБУЕТСЯ РАДУГА».

Маркос, похоже, остро осознает себя как неотразимого романтического героя. Это персонаж типа Изабель Альенде, только наоборот – не бедная крестьянка, ставшая марксистским повстанцем, а марксист-интеллектуал, ставший бедным крестьянином. Он играет этим персонажем, флиртует с ним, говоря, что не

может открыть свою настоящую личность из страха разочаровать своих поклонниц. Опасаясь, быть может, что игра заходит слишком далеко, Маркос в этом году выбрал канун Валентинова дня, чтобы сообщить печальную новость: он женат и по уши влюблен, а ее имя – La Mar («Mope» – а как же иначе?).

Это движение, остро осознающее силу слов и символов. Запатистское командование в составе 24 человек сначала планировало совершить свой парадный вход верхом, как настоящие конкистадоры (в итоге они сидели в открытом кузове грузовика, наполненном сеном). Но их караван – больше, чем символика. Его цель – обратиться к мексиканскому Конгрессу и потребовать от законодателей принятия «Исконного билля о правах», закона, родившегося в провалившихся мирных переговорах запатистов с бывшим президентом Эрнесто Зедильо. Висенте Фокс, его вновь избранный преемник, который во всеуслышанье хвастался во время избирательной кампании, что может разрешить проблему запатистов «в пятнадцать минут», просит у Маркоса аудиенции, но пока получает отказы – пока, говорит Маркос, не принят закон, пока не выведено больше войск с запатистской территории, пока не освобождены все запатистские политические заключенные. Маркоса уже предавали, и он обвиняет Фокса в «симуляции мира» еще до возобновления мирных переговоров.

Во всей этой борьбе за положение ясно одно: в балансе власти Мексики произошло нечто радикальное. Запатисты заказывают музыку, и это знаменательно, потому что с привычкой приказывать «Огонь!» они расстались. То, что началось как небольшое вооруженное восстание, за последние семь лет превратилось в нечто похожее скорее на мирное массовое движение. Оно способствовало свержению стоявшей 71 год у власти коррумпированной Институционально-революционной партии и поставило права исконного населения в центр мексиканской политической повестки дня.

Вот почему Маркос сердится, когда его рассматривают как еще одного молодца с пистолетом: «Какие еще повстанческие силы собрали вокруг себя национальное демократическое движение, цивильное и мирное, так что вооруженная борьба стала бесполезной? – спрашивает он. – Какие еще повстанческие силы спрашивают у своего рядового состава о поддержке того, что они собираются делать, прежде чем это делать? Какие еще повстанческие силы борьбой добились демократического пространства и не взяли власть? Какие еще повстанческие силы полагаются больше на слова, чем на пули?»

Запатисты избрали 1 января 1994 года – день, когда вступило в силу Североамериканское соглашение о свободной торговле (NAFTA), – для того чтобы «объявить войну» мексиканской армии, начать восстание и ненадолго захватить город Сан Кристобаль де лас Касас и пять поселков в Чьяпасе. Они разослали коммюнике с объяснением, что NAFTA, запретившее субсидировать сельскохозяйственные кооперативы исконного населения, стало бы «безотлагательной казнью» для четырех миллионов исконных мексиканцев в Чьяпасе, беднейшей провинции страны.

К тому времени прошло почти сто лет с тех пор, как мексиканская революция пообещала вернуть коренным жителям исконные земли посредством аграрной реформы; после всех этих пустых обещаний NAFTA стало просто последней каплей. «Мы – порождение пятисот лет борьбы, но сегодня мы говорим «iYa Basta!» – с нас довольно!» Повстанцы назвались запатистами по имени Эмильяно Запаты, убитого героя революции 1910 года, который вместе с армией оборванцев-крестьян боролся за возврат земель от крупных землевладельцев коренным жителям и беднякам.

За семь лет после своего бурного выхода на сцену запатисты одновременно стали представителями разных движений: во-первых, повстанцев, сражающихся против убийственной нищеты и унижения в горах Чьянаса, но сверх того, во-вторых, – теоретиков нового толка, иного способа мышления в вопросах власти, сопротивления и глобализации. Эта идеология – запатизм не только выворачивает наизнанку классическую партизанскую тактику, но и ставит с ног на голову немалую часть левого политического движения вообще.

Годами я наблюдаю, как запатистские идеи расходятся по активистским кругам, передаваемые через вторые и третьи руки – фразой, способом ведения митинга, метафорой, выкручивающей мозги. В отличие от классических революционеров, которые пропагандируют через мегафоны и с трибун, Маркос проповедует запатистское слово через притчи и долгие, заряженные паузы. Революционеры, которые не хотят власти. Люди, которые должны скрывать свои лица, чтобы быть увиденными. Мир со многими мирами в нем.

Движение с одним «нет» и многими «да».

Запатистские формулы поначалу кажутся простыми, но не обманитесь. Они умеют зарываться в сознание, прорастать в неожиданных местах, повторяться, пока не приобретут некое качество истины – но не абсолютной истины, а истины, как сказали бы запатисты, со многими истинами в ней. В Канаде бунт коренных жителей всегда символизируется блокадой – физическим барьером, призванным остановить посягательство – например, поля для гольфа на индейское кладбище, – заблокировать губительное строительство плотины гидроэлектростанции или помешать вырубке девственного леса. Восстание запатистов стало новым способом защиты земли и культуры: вместо того чтобы запереться от мира, запатисты распахнули двери и пригласили мир войти. Чьяпас преобразился – несмотря на бедность и постоянную военную осаду, провинция стала глобальным местом встреч активистов, интеллектуалов и группировок аборигенов.

С самого первого своего коммюнике запатисты пригласили международное сообщество: «Наблюдайте и контролируйте наши битвы». В лето после восстания они принимали у себя в джунглях Национальный демократический съезд; присутствовали шесть тысяч человек, большинство из Мексики. В 1996 году они принимали у себя первую Encuentro (встречу) «За гуманизм и против неолиберализма». Около трех тысяч активистов приехали в Чьяпас со всего мира для встречи с другими активистами.

Сам Маркос – человек-паутина; это маниакальный коммуникатор, постоянно ищущий общения, улавливающий связи между самыми разными вопросами и предметами борьбы. Его коммюнике полны списков групп, которые, как он думает, являются союзниками запатистов: мелких лавочников, пенсионеров и инвалидов, и также рабочих и campesinos (фермеров). Он пишет политическим заключенным Мумии Абу-Джамалю и Леонарду Пелтиеру. Он переписывается с известнейшими латиноамериканскими писателями, пишет письма, адресованные «людям мира».

Когда началось восстание, правительство попыталось принизить смысл происходящего и представить его «локальной» проблемой, этническим спором, который легко удержать в рамках. Стратегической победой запатистов была смена терминологии: они настояли, что происходящее в Чьяпасе нельзя списать со счетов как узко «этническую» борьбу, что оно и конкретно, и универсально. Они сделали это, отчетливо обозначив своим врагом не только мексиканское государство, но и совокупность экономических мер, называемую неолиберализмом. Маркос утверждал, что нищета и отчаяние в Чьяпасе были лишь далеко зашедшим вариантом того, что происходит во всем мире. Он указал на огромное число людей, оставленных вне процветания, чьи земля и труд сделали это процветание возможным. «Новое мировое распределение исключает «меньшинства», – сказал Маркос. – Коренные жители, молодежь, женщины, гомосексуалисты, лесбиянки, цветные, иммигранты, рабочие, крестьяне – большинство, из которого составлен фундамент мира, представляется в глазах власти бросовым. Мировое распределение исключает большинство».

Запатисты устроили открытый мятеж, такой, к которому может присоединиться всякий, считающий себя аутсайдером, членом теневого большинства. По скромным оценкам, имеется сорок пять тысяч относящихся к запатистам веб-сайтов, базирующихся в двадцати шести странах. Коммюнике Маркоса можно прочитать как минимум на четырнадцати языках. И кроме того, существует запатистское надомное производство: черные футболки с красными пятиконечными звездами, белые футболки с напечатанным на спине EZLN. Есть бейсбольные фуражки, черные запатистские лыжные маски, сделанные индейцами майя куклы, выращенные ими овощи. Есть плакаты, в том числе с изображением всеми любимой команданте Районы, матриарха EZLN, – в образе Моны Лизы.

И внешнее воздействие запатистов далеко не ограничивается традиционной поддержкой и солидарностью. Многие из присутствовавших на первых Encuentros стали играть ведущие роли в протестах против Всемирной торговой организации в Сиэтле и Всемирного банка и МВФ в Вашингтоне, прибыв туда с новым вкусом к активным действиям, к коллективному принятию решений и децентрализованной организации.

Когда запатистский мятеж начался, мексиканские военные были убеждены, что смогут раздавить восстание в джунглях, как букашку. Они выслали туда тяжелую артиллерию, проводили воздушные налеты, мобилизовали тысячи солдат. Но вместо того, чтобы наступить на раздавленную букашку, правительство оказалось в окружении роя международных активистов, жужжащих вокруг Чьяпаса. По заказу Пентагона RAND Corporation изучает EZLN как «новый модус конфликта – «сетевую войну», поборники которой полагаются на использование сетевых форм организации, учения, стратегии и технологии».

Кольцо вокруг восставших не вполне защитило запатистов. В декабре 1997 года произошла зверская резня в Актеале, где были убиты сорок пять сторонников запатистов, находившихся на молитве в церкви, – большей частью женщины и дети. И ситуация в Чьяпасе по-прежнему отчаянная: тысячи людей изгнаны из своих домов. Но правда и то, что ситуация могла бы быть гораздо хуже, потенциально с гораздо более крупным американским военным вмешательством, если бы не международный нажим. Исследование, проводимое RAND Corporation, утверждает, что внимание антиглобалистского активизма проявилось как раз «в тот период, когда США могли тайно замышлять силовое сокрушение восставших».

Так что стоит спросить: какие идеи оказались настолько могущественными, что тысячи людей взялись сеять их по всему миру? Эти идеи имеют отношение к власти и к новым способам ее себе представлять. Например, идею о том, чтобы повстанцы поехали в Мехико для обращения к Конгрессу, несколько лет назад невозможно было и помыслить. Повстанцы в масках, входящие в залы политической власти, знаменуют собой только одно: революцию. Но запатисты не стремятся к свержению государственной власти или к провозглашению своего лидера президентом. Уж если на то пошло, они хотят, чтобы государственной власти над их жизнью было поменьше. Кроме того, Маркос говорит, что, как только будет заключен мир, он снимет маску и исчезнет.[33]note 33
  Когда запатисты наконец обратились к Конгрессу, Маркос остался снаружи.


[Закрыть]

Что же это значит – быть революционером, который не пытается устроить революцию? Это один из ключевых парадоксов запатистов. В одном из своих многочисленных коммюнике Маркос пишет: «Нет необходимости завоевывать мир. Достаточно сделать его новым». И добавляет: «Нами. Сегодня». Отличает запатистов от привычных марксистских повстанцев то, что их цель – не захватить контроль, а выстроить автономные пространства, где смогут процветать те самые «демократия, свобода и справедливость».

Хотя запатисты и сформулировали определенные ключевые задачи своего сопротивления (контроль над землей, прямое политическое представительство и право охранять свой язык и культуру), они настаивают, что не заинтересованы в «Революции», а стремятся к «некой революции, делающей революцию возможной».

По убеждению Маркоса, то, чему он научился в Чьяпасе по части неиерархического принятия решений, децентрализованной организации и глубокой общинной демократии, содержит в себе советы и остальному миру – не только мира коренного населения, – если бы только тот пожелал слушать. Запатисты – организация, которая не делит общество по разрядам – на рабочих, воинов, фермеров и учащихся, а стремится организовать сообщество как целое, пересекая границы секторов и поколений, создавая «социальные движения». Для запатистов такие автономные зоны – это не изоляционизм или отстранение в стиле шестидесятых. Наоборот, Маркос убежден, что свободные пространства, рожденные на вытребованных обратно землях, с общественным сельским хозяйством, с противодействием тотальной приватизации, в конечном итоге создадут противовес государству просто благодаря своему альтернативному бытию. В этом сущность запатизма, во многом объясняющая его привлекательность: глобальный призыв к революции, который велит тебе не ждать революции, а всего лишь начать там, где стоишь, сражаться собственным оружием. Это может быть видеокамера, слова, идеи, «надежда» – «все это, – писал не раз Маркос, – тоже оружие». Это революция в миниатюре, которая говорит: «Да, ты можешь попробовать это дома». Эта организационная модель распространилась по Латинской Америке и миру. Ее можно увидеть в centri sociali (социальных центрах) – анархистских вертепах Италии; в бразильском Движении безземельных крестьян, которое захватывает полосы бесхозной земли и использует их для эколого-культурного ведения сельского хозяйства, для рынков и школ под лозунгом: Ocupar, Resistir, Produdr (занимай, не уступай, производи). Эти же идеи о мобилизации экономически отверженных пронизывают аргентинское движение Piquetero – . организации безработных, которых голод заставил находить новые способы добиваться уступок от государства. В противоположность традиционным пикетам (фабрику, которая уже закрыта, не заблокируешь), piqueteros блокируют дороги, ведущие в города, часто на недели останавливая транспортные потоки и доставку товаров. Политикам приходится приходить на дорожные пикеты и вести переговоры, и piqueteros систематически добиваются базовых пособий по безработице для своих членов. Аргентинские piqueteros (которых часто можно увидеть щеголяющими в футболках EZLN) убеждены, что в стране, где 30% населения сидит без работы, профсоюзы должны начинать организовывать сообщества людей, а не только рабочих. «Новая фабрика – это весь квартал», говорит лидер Piquetero Луис Д'Элья.