Текст книги "Мать"

Автор книги: Накамото Такако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Мать

От переводчика

С автором этой повести советский читатель уже познакомился по роману «Взлётная полоса», вышедшему в переводе В. Пронникова и М. Прососовой в 1962 г.

Накамото Такако родилась в 1903 г. в крестьянской семье. Тяга к знаниям помогла ей, несмотря на нужду и трудности, получить среднее образование, после чего она в течение нескольких лет преподавала в начальной школе. В дальнейшем ей пришлось работать на фабриках и заводах в Токио и Кавасаки, где она познала на собственном опыте, что такое жизнь рабочих, и сдружилась со многими из них.

С 1929 г. Такако – участница движения за пролетарскую литературу, которое возглавляла компартия Японии. Вскоре она становится активным деятелем компартии, за что неоднократно подвергается арестам и пыткам в застенках полиции.

Здоровье Накамото Такако было сильно подорвано, однако дух её не сломлен, и она остаётся верной делу рабочего класса. Находясь на нелегальном положении и активно участвуя в борьбе, она усердно изучает революционную марксистско-ленинскую теорию.

Только после разгрома японских милитаристов, положившего конец открытому преследованию компартии, смог раскрыться писательский дар Накамото Такако. За последние годы в течение сравнительно короткого времени она написала большой роман «Взлётная полоса» и продолжение его – роман «Феникс». Её перу принадлежат также несколько повестей, публицистических статей.

Повесть «Мать» написана более десяти лет назад, однако она не утратила своей злободневности: японский народ до сих пор вынужден вести борьбу за воссоединение островов, отторгнутых у Японии американскими империалистами. Прототипами героев повести послужили реальные люди, которые продолжают жить и бороться за мир и полную независимость своей родины. Можно не сомневаться, что эта повесть будет прочитана с интересом и полюбится советским читателям не меньше, чем вышедший ранее на русском языке роман «Взлётная полоса».

В.М. Константинов

1

Токико вдруг заговорила совершенно о другом, как будто забыв, зачем к ней пришла Фумиэ. Она стала жаловаться на мужа, который завёл себе молодую любовницу и ушёл к ней. Для Фумиэ это было настолько неожиданно, что она даже растерялась. Ей искренне, по-дружески хотелось чем-нибудь помочь Токико, но что в таких случаях можно сделать? Фумиэ лишь приподняла правое плечо – она всегда так делала, когда оказывалась в затруднительном положении, – и, положив руки на стол, то сплетала, то расплетала пальцы.

Токико, не стесняясь Фумиэ, выплеснула всю накопившуюся на душе обиду и тяжело вздохнула. От волнения на её скуластом лице выступили красные пятна, а за толстыми стёклами очков лихорадочно заблестели продолговатые узкие глаза. Схватив чашку с остывшим зелёным чаем, она залпом осушила её.

Фумиэ пристально смотрела на Токико и, когда взгляды их встретились, робко улыбнулась и невольно потупила взор. «Не осуждай меня», – прочла она в глазах Токико, и это ещё больше смутило её.

Понурив голову, Токико погрузилась в свои невесёлые думы; она уже раскаивалась в откровенности. Скулы на её длинном, смуглом, осунувшемся лице резко выступали над впалыми щеками, бросая на них тень. Эта тень делала лицо похожим на маску, скрывающую что-то важное, к чему нельзя допустить других.

«Так вот оно как…» – Фумиэ в раздумье склонила голову на бок. Она несколько раз видела мужа Токико, который работал и кооперативе. Он произвел на неё впечатление приятного бесхитростного человека. И вот, оказывается, он бросил Токико, ушёл от неё. Однако это почему-то не вызывало в душе Фумиэ ни возмущения, ни протеста. Не была ли причиной тому маска на лице Токико? Но и Токико ей не в чем было упрекнуть. Такая судьба постигает сейчас многих женщин средних лет, думала она. Чувствуя, что вот-вот расплачется, Фумиэ опустила голову и закрыла глаза, полные слёз.

Она уже давно не заходила к Токико, а сегодня пришла, чтобы посоветоваться о своём старшем сыне Кадзуо, хотя и понимала, что разумнее было бы сделать это раньше. Сейчас Фумиэ служила в Демократической торгово-промышленной компании, организованной корейцами. Год назад там же некоторое время работала и Токико. Тогда они и подружились. Фумиэ содержала всю семью, потому что её муж Уэхара уже много лет был прикован болезнью к постели. Жилось им трудно, и она никак не могла решить, отдать ли Кадзуо в высшее среднее училище или ограничиться средней школой новой системы . Вот она и пришла к подруге за советом.

А Токико было не до того. Она сразу же начала изливать всё, что мучило её, как будто только и ждала прихода Фумиэ.

Шум от закипевшего медного чайника, стоявшего на жаровне рядом, привёл Токико в себя. Она встала, включила свет и заварила чай.

– Ты знаешь, это началось ещё с того времени, когда я работала в корейской компании. Почему все же мужчины такие? Тебе тоже надо за своим присматривать, – и Токико многозначительно взглянула на подругу. Чисто по-женски ей хотелось видеть Фумиэ в таком же, как она, положении.

Фумиэ сжала свои и без того узенькие плечи, как бы уклоняясь от удара, и невольно усмехнулась. Как далеки переживания Токико, жительницы Центральной Японии, от страданий Фумиэ, уроженки островов Амами! Причину этого в нескольких словах не рассказать. Конечно, уж не потому, что они живут на разных широтах и долготах.

– Но ведь Уэхара всё время лежит. Да дело не только в этом. Он погибает от чахотки…

Токико всё же упорно стояла на своём, заманивая Фумиэ в свои сети подобно науку, который старается, чтобы попавшая в его паутину жертва ещё больше запуталась в ней.

– Голова моя сейчас совсем другим занята. Мне приходится заботиться лишь о том, как бы прожить. Ты же знаешь, на моих плечах трое детей и больной муж. Работаешь, работаешь целый день, а придёшь домой – полно разных хлопот по хозяйству. Где уж тут думать о чём-нибудь ещё! К тому же из головы нейдёт несчастье, обрушившееся на нас, островитян, в прошлом году. Верно говорится в пословице: «И без того в слезах, а тут ещё оса летит».

– Да, конечно…А почему всё-таки твоя сестра до сих пор не замужем?

«Вот она куда клонит…» – подумала Фумиэ и почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Неужели Токико подозревает Кацуё?

Семья Фумиэ, все пять человек, ютится в небольшой комнатушке в шесть татами в многоквартирном доме; тут же лежит её больной муж. С ними вот уже три года живёт и младшая сестра Фумиэ – Кацуё, как будто решившая похоронить ради старшей сестры лучшие годы своей юности. А Токико говорит о Кацуё так нехорошо, с таким злым блеском в глазах! Чтобы положить конец разговору, Фумиэ спешит объяснить.

– Моя сестра? Она получила не одно предложение, но всем отказывает – хочет нам помогать. Что бы мы делали без неё?! Я просто не знаю, как и благодарить её. Ведь не всякая сестра на это пойдёт…

И всё же страдания Токико отдаются болью в душе Фумиэ. Конечно, переживания Токико искренни, но почему ей так хочется, чтобы и другие испытывали подобное? Фумиэ всегда гордилась бескорыстной любовью сестры. Тяжело вздохнув, она подумала: «Нет, Токико не понять нас, жителей отрезанных от родины островов».

Фумиэ пришла к подруге лишь к вечеру, а до этого она была в театре «Джэй-дза» и Китидзёдзи, куда её попросили зайти, чтобы расспросить о характере и обычаях жителей Амами. Артисты готовили пьесу «Красавица Канцумэ», в основе которой лежит предание островов Амами. По напряжённому молчанию и блеску глаз участников спектакля Фумиэ видела, с каким энтузиазмом они относятся к постановке, и от этого с ещё большим воодушевлением рассказывала о своей родине.

Сейчас она с мужем и детьми живёт в Токио, однако несчастье, постигшее тех, кто остался на островах Амами, все они переживают, как дети одной семьи, в жилах которых течёт одна кровь. Неужели Токико не знает о начавшемся в прошлом году движении за воссоединение островов с Японией? Что всех их связало чувство национального единства, которое оказалось сильнее личных чувств любви и ненависти? Но ей не хотелось сейчас говорить об этом с Токико. «Откуда у неё такое коварство? Ведь мы подруги, и уже много лет…» Сердце сжала тоска. Фумиэ, недовольная, поднялась:

– Ну, я, пожалуй, пойду, уж поздно. Будь здорова!

– Да? Что ж, приходи ещё, буду ждать…Я так рада, что ты зашла. Как я ждала тебя!..

С этими словами Токико тоже встала. Она была много выше маленькой, хрупкой Фумиэ и, глядя на неё сверху вниз, положила ей руку на плечо. Ощутив прикосновение горячей ладони подруги, Фумиэ почувствовала, как комок подкатывается к горлу. Токико не имела детей, и теперь, когда её покинул муж, она стала совсем одинокой и от этого горе своё переживала особенно тяжело. И понятно, что неожиданный приход подруги в такой момент поднял в её душе целую бурю: тут смешались и радость, и злость, и любовь. Фумиэ понимала это, и тем не менее неприятный осадок от разговора остался.

Фумиэ вышла от Токико так поспешно, будто хотела поскорее убежать отсюда. Уже совсем смеркалось. Затянувшаяся зима подходила к концу. Днём, казалось, земля улыбается под тёплым дыханием приближающейся весны, а теперь, когда солнце село, снова резко похолодало. Вдали мигало множество огней, и люди, освещённые ими, чем-то напоминали рыб в аквариуме.

Фумиэ шла твёрдым шагом. Тоска, охватившая её, не проходила. Что довело Токико до такого состояния? Может быть, присущая жителям больших городов Централыыой Япоиии манера всё сводить к личным отношениям? Фумиэ привыкла оценивать человека всесторонне. Возможно, такой подход к жизни и людям сложился под влиянием среды и воспитания: ведь ома родилась и выросла на небольшом острове, в деревушке, где кроме крестьян были лишь буддийский монах, синтоистский священник да один кузнец.

Когда Токико работала вместе с Фумиэ в корейской Демократической компании, их сблизили общие для женщин их лет интересы. Они нередко откровенно, по душам беседовали и в конце концов стали неразлучными подругами. Быть может, это объясняется и тем, что они были единственными японками в этой компании, которые по собственному желанию оказались среди корейцев. Так продолжалось до лета прошлого года, пока не начались переговоры о перемирии в Корее.

«Всё-таки мне здесь не по душе, – вырвалось как-то у Токико. – Я поступила сюда, чтобы помогать им, как могу, но их взгляды на жизнь так непохожи на наши. Они не хотят правильно понять мои добрые намерения. Их ограниченность просто невыносима, хотя я и стараюсь изо всех сил относиться к ним терпимо…»

И она ушла из корейской компании. В кооператив, которым руководил её муж, Токико почему-то не пошла, а стала работать лоточницей галантерейного магазина.

Фумиэ переселилась из Кагосима в Токио за год до того, как разразилась война в Корее. В столице уже жила её младшая сестра Кацуё, она-то и помогла Фумиэ обосноваться в городе. Сначала Фумиэ поступила на фирму в Канде, а потом по рекомендации знакомого заглянула в корейскую Демократическую торговую компанию. Ей понравилась царившая там атмосфера товарищеского сочувствия, и она перешла туда.

Никогда прежде Фумиэ не сомневалась в том, что она такая же японка, как жители главных островов, и потому, живя здесь, чувствовала себя не хуже других. Однако вскоре после окончания войны, в первых числах февраля 1946 года, острова Амами, расположённые южнее 30 й параллели, были отрезаны от Японии, и с этого времени Фумиэ потеряла покой. Горе оторванных от родных мест корейцев, с которыми она теперь постоянно общалась, стало её горем. После ухода Токико Фумиэ осталась среди корейцев одна. Там она работает и по сей день.

А с июня прошлого, 1951 года, когда Фумиэ узнала о проекте японо-американского договора, о том, что острова Амами будут подвластны США, она ещё больше стала симпатизировать корейцам. Резкий запах чеснока и красного перца уже не выбывал у неё отвращения. Она видела в корейцах товарищей по несчастью, и ей хотелось быть к ним ближе. У них общая беда, и переносить её легче вместе.

«А о Кадзуо я лучше посоветуюсь завтра с Ким Он Сун», – решила она. При этой мысли шаг её стал ещё твёрже, и Фумиэ пошла быстрее. Вернулось хорошее настроение, хотелось, чтобы скорее наступил завтрашний день, когда она сможет побежать в контору и поговорить со своей сослуживицей.

2

На окраинах Токио, за каналом Аракава, улицы совсем не такие, как в центре, – низкие, запыленные, как бы приплюснутые. Кажутся они мрачными и жалкими.

Когда Фумиэ вышла из электрички на остановке К., было уже восемь часов. Волна пассажиров, заполнявших перрон в часы пик, к этому времени схлынула, и платформа была шуста.

Дул порывистый, холодный ветер. Фумиэ, невольно пригнув голову, подняла воротник пальто. Пересекла площадь перед вокзалом. Справа от неё ослепительно горели огни кинотеатра «Асахи-кан». Было светло как днём. Холод, казалось, стал ещё более пронизывающим.

Перед кинематографом стояли несколько человек, рассматривая рекламу – увеличенные кадры из фильмов. Фумиэ было не по себе в этом потоке яркого света, и она ускорила шаг. Завернув за угол европейского магазина, она вдруг увидела своего среднего сына Тэцуо. Он шёл ей навстречу, озираясь по сторонам. Мальчик только в этом году пойдёт в среднюю школу, а ростом уже скоро догонит Фумиэ.

– Куда это ты, Тэцу-тян?

Услышав голос матери, Тэцуо остановился как вкопанный.

– А-а! Здравствуй, мама! Я ищу Хироо. Не видела его у «Асахи-кан»?

– Да нет…Не заметила, может, он и там…

Она пожалела, что так быстро прошла мимо кино, и вместе с Тэцуо направилась обратно в сторону «Асахи-кан»… И там среди взрослых она увидела двух подростков, которые стояли, впившись глазами в кадр из американского фильма. Подойдя к ним, Фумиэ положила руку на плечо приземистого мальчика.

– Пойдём домой, Хиро-тян! Чего ты здесь стоишь, простудишься…

С другой стороны к Хироо подошёл Тэцуо и, крепко схватив брата за руку, сказал:

– Хироо, опять ты тут! Сколько раз тебе говорил папа, чтобы ты вечером не уходил без спросу из дому… Вот он тебе задаст!

Хироо, оробев, насупился. Он был похож на мать и такого же маленького роста, но крепкий и мускулистый. На грубоватом лице его отражалась энергия. Он не производил впечатления слабого и нервного ребёнка, как это нередко бывает с детьми, выросшими в городе. Но многочисленные щупальца пороков уже тянулись к его душе. Он часто убегал из дому смотреть рекламы у кинотеатров. У Фумиэ, едва управлявшейся с работой и больным мужем, не было времени, чтобы водить детей в кино. Да и денег на это не хватало. Она видела, как портится её любимый сын, и горечь наполняла её сердце.

Рядом с Хироо стоял мальчик. Это был Ёсицугу. Его влияния на сына она особенно боялась. Мальчик был одет в какое-то тряпьё. От него противно разило чем-то кисловатым. Он выглядел таким запущенным и грязным, что, казалось, дотронься до его одежды, и посыпятся вши. Но не это настораживало Фумиэ, а его дурные наклонности и семья.

С тяжёлым чувством смотрела на них Фумиэ. Когда она увидела, с каким выражением Хироо и Ёсицугу уставились на рекламу, у неё перехватило дыхание. По-видимому, они простояли здесь несколько часов подряд, и всё это время их восхищённые взгляды были прикованы к двум большим пистолетам, которые, выставив вперед, держал какой-то бандит с голубыми глазами. У Фумиэ по спине пробежали мурашки при одной мысли о том, какой отпечаток на детскую душу накладывают подобные сцены из американских фильмов. «Этого нельзя так оставлять», – подумала Фумиэ, ясно, как физическую боль, ощутив опасность, угрожающую всем им.

– Ёси-тян, ты что, ждёшь отца?

Ёсицугу с тупым выражением на лице кивнул в ответ. Фумиэ, оставив его в покое, потянула за руку Хироо.

– Разве так можно, Хироо, сколько тебе надо говорить?.. – сказала она, когда они шли домой.

И хотя Хироо оробел, тон у него был капризный.

– Меня Ёси-тян сманил, – прогнусавил он. – Идём, говорит, посмотрим там пистолеты… Во, какие они здоровые!

Слова Хироо, которого как самого младшего в семье Фумиэ слепо любила, точно ударили её. Она растерялась и некоторое время ничего не могла сказать, отчётливо сознавая, что мальчика влекло как раз то, против чего борются его родители.

Отец мальчика, заманившего сюда Хироо, был самым низкооплачиваемым рабочим. Жили они в жалкой лачуге, сколоченной из подобранных где-то или украденных досок, рядом с «Зелёным особняком» – так назывался дом, где Фумиэ снимала комнату. Свет в жильё Ёсицугу проникал через небольшое, вроде форточки, окно. Пол голый, без циновок. Мебели никакой, лишь никогда не убиравшийся с пола облезлый тюфяк, набитый старой ватой, торчавшей из дыр. И здесь ютилась семья в шесть человек!

Отвращение у Фумиэ вызывала не бедность, а Асако – мать Ёсицугу. Эта болтливая женщина в ярком свитере, с перманентной завивкой и вечно накрашенным лицом никогда не пришьёт детям оторванную пуговицу, не заменит порвавшиеся петли у гэта. Она целыми днями курит, пьёт и валяется. К тому же и на руку нечиста: в «Зелёном особняке» и в соседних домах то и дело пропадает бельё, развешанное для сушки. Больше того, иногда из комнат исчезают кошельки с деньгами. И тогда взоры всех жильцов устремляются в сторону Асако, но они не могут привлечь её к ответственности – «не пойманный не вор». Да и боятся: Асако, как из пулемёта, обольёт грязной бранью всякого, кто скажет против неё хоть слово. Однако случалось, что полицейский заставал её на месте преступления, и тогда ей приходилось пять-шесть месяцев сидеть «на тухлом рисе». А через некоторое время, по возвращении из тюрьмы, Асако снова попадалась на чём-нибудь. Естественно, что у такой матери и дети, предоставленные сами себе, были непутёвые.

Примерно за месяц до описываемых событий, когда мать Ёсицугу отбывала очередной срок, Фумиэ как-то вечером пошла разыскивать исчезнувшего куда-то Хироо. Заглянув в дом к Асако, она разглядела в полумраке комнаты Ёсицугу и его брата, которые, расположившись друг против друга, были погружены в какую-то игру. Рядом с ними сидела с ребёнком на руках их старшая сестра и заливалась идиотским смехом. Фумиэ вбежала в комнату, как подхлёстнутая бичом, но тотчас же повернула назад, поняв, каким пороком заражены дети. До этого Фумиэ не относилась к семье Ёсицугу гак настороженно, как другие. Ей даже казалось, что несправедливо обвинять во всех грехах одну Асако. Ведь любой рабочей семье в шесть человек трудно прожить на нищенскую заработную плату. Однако сцена, увиденная Фумиэ в тот вечер, не оставила и следа от былого благодушия. Она категорически запретила своим детям общаться с Ёсицугу и его братом. Но Хироо, хотя и был младше Ёсицугу, учился в одном классе с ним и поэтому, несмотря на предупреждение матери, нередко поддавался уговорам приятеля поиграть вместе. Особенно соблазнительно было то, что Ёсицугу делал луки и стрелы, а иногда приносил с собой игрушечный пистолет и давал позабавиться им Хироо, которому дома не разрешалось иметь такие игрушки. Разве можно усмотреть за мальчиком, когда отец не встаёт с постели, а мать целый день на работе!

В конце апреля вступал в силу «мирный договор» с Америкой. В городе стали расти цены на старую военную форму. Откуда-то постоянно доносился топот солдатских сапог, над головой ни днём, ни ночью не смолкал гул самолётов. На вкусах и настроении детей это, естественно, не могло не отразиться. У них появилась тяга к военным игрушкам. Воочию убедившись в том, что и её сын этим заражён, Фумиэ была опечалена вдвойне: японо-американский договор нёс с собой не только военный психоз – для неё и других жителей Амами он означал потерю родины.

Когда Фумиэ пришла домой, в «Зелёный особняк» (он лишь носил громкое название «апартаменты», на самом же деле это жалкий доходный дом, построенный в сыром, нездоровом районе, где воздух отравлен испарениями от канализационного рва), нервное напряжение, в котором она всё время находилась, сразу спало, тело охватила гнетущая усталось, ноги налились свинцом. Её комната была в конце коридора. Фумиэ чуть не наткнулась на старшего сына, который, скрестив руки и уставившись на огонь жаровни, стоял у входа в полутёмное помещение. Он варил суп из мисо. В семье был установлен такой порядок: утром пищу готовила Фумиэ, а вечером – старший сын. Кадзуо, уже обогнавший ростом мать, скоро кончает среднюю школу. Его приятель Сёдзабуро идёт учиться в высшее среднее училище, а ему придётся поступить на работу в типографию, вот он и задумался о своём будущем. Фумиэ вдруг до боли стало жаль сына.

– Что случилось, Кадзуо?

– Да ничего…

Мальчик мотнул головой и, даже не взглянув на мать, угрюмо потупился. Он учился с увлечением, мечтал о высшем среднем училище и теперь никак не мог побороть в себе досаду – Кадзуо был очень огорчён тем, что ему, наверно, не удастся продолжать учёбу и придётся идти работать в типографию.

Глядя на сына, Фумиэ почувствовала, как у неё комок к горлу подкатывается. Ей были так понятны его переживания! Теперь она упрекала себя, что не прервала раньше разговор с Токико и заставила сына так долго ждать.

– Ты уж извини меня, пожалуйста, за опоздание, – промолвила она наконец, пытаясь подбодрить его, и отодвинула сёдзи, отделявшие кухню от жилой части комнаты.

На полу на чистой постели в глубокой задумчивости лежал Уэхара. При звуке отодвигаемой сёдзи он взглянул на Фумиэ, и глаза его засветились радостью.

– А, это ты! – приветливо сказал муж, не вставая с постели.

На обеденном столике у его изголовья стояли пиалы на шесть человек, покрытые белой салфеткой. При виде их Фумиэ вновь почувствовала себя виноватой. Нетронутая посуда под белой салфеткой как будто упрекала её в невнимании к сыну – не надо было так долго сидеть у Токико. Фумиэ не раз просила, чтобы обедали без неё, если она запаздывает: ведь дети уже взрослые, а больному необходимо вовремя питаться. Но Уэхара упрямо ждал жену, то ли из чувства благодарности, то ли из чувства долга.

Кацуё работала в центре города и тоже ещё не пришла. Она часто возвращалась поздно вечером, задерживаясь на собрании кружка или на заседании правления землячества окончивших высшее среднее женское училище города Надзэ. А иногда по дороге домой заходила в небольшую типографию, где имела дополнительный заработок. Кацуё нередко опаздывала даже к ужину. А ужин в тесном семейном кругу был для них, живших вдали от родного края, самой большой радостью.

Фумиэ торопливо снимала пальто. «Как всё-таки хорошо дома!» – подумала она, и её охватило радостное волнение. Мелькнула было мысль о намёках Токико, но сейчас они вызывали у неё лишь улыбку.

Уэхара укоризненно-строго посмотрел на Хироо, который с унылым видом, понурившись, вошёл следом за матерью. Однако отец не стал сразу упрекать его: не хотелось портить настроение жене. Да и боялся, что, если начнёт бранить сына перед едой, испортит аппетит себе и другим.

Фумиэ надела фартук и собралась уже разливать суп, как вошла бодрая и довольная Кацуё. Она выглядела лет на двадцать пять. Стройная и тонкая, рос-том чуть выше Фумиэ, точёное лицо, большие чёрные сияющие, как два драгоценных камня, глаза.

С появлением Кацуё в тесной, неприхотливо убранной комнате, казалось, стало светлее. Она наполнилась приятным ароматом, будто бросили в неё чудесный букет цветов.

– Ой, как ты вовремя пришла! – с радостной улыбкой встретила её Фумиэ.

– Сегодня у меня получка, вот я и поторопилась домой. А кроме того, мне нужно сделать срочный заказ для типографии.

У неё был приятный грудной голос. Приход Кацуё поднял всем настроение. Она присела, не снимая пальто, достала из кармана костюма конверт с деньгами и положила его у изголовья Уэхары.

– Вот, зятёк, пожалуйста. Извините, что немного…

– Спасибо. Даже неудобно, что ты всегда всё отдаёшь…

Уэхара с благодарностью посмотрел на Кацуё и, протянув худую, как восковая свеча, руку, взял конверт и засунул его под тюфак. Кацуё же, повернувшись к Фумиэ, сказала:

– Да, вот ещё что! Сегодня мне на работу звонил дядя. Говорит, что скоро в Токио приедет папа по служебным делам… Он хочет воспользоваться этим, чтобы повидаться с нами.

– Что ты говоришь! Папа едет?

Фумиэ застыла с поварёшкой в руке и многозначительно с горькой усмешкой взглянула на сестру. Волна беспокойства и какого-то безотчётного, почти детского страха перед властью отца захлестнула её. А Кацуё ответила ей безмятежной, открытой улыбкой.

– Узнаю отца: он, как всегда, действует не прямо, а обходными путями – предупреждает нас через дядю…

Фумиэ почувствовала, как учащённо бьётся её сердце. Да, ей нужно набраться смелости и встретиться с отцом, против воли которого она когда-то посмела пойти.

Уэхара вдруг сильно закашлялся. Бросив взгляд на миску, над которой поднимался пар, Фумиэ вспомнила, что суп остывает, и стала разливать его по чашкам.

Уэхара встал с постели и присел к столику.

– Ну, давайте кушать, – сказала Фумиэ, и изголодавшиеся дети набросились на запоздавший ужин.

Взяв палочки для еды, Кацуё спросила Фумиэ:

– Каким образом папа оказался в гражданском управлении или как там его называют?

– Кто его знает… Мы считали, что ему лучше остаться директором начального училища… По-видимому, чиновники гражданской администрации больше получают.

– Да, брат часто пишет оттуда, что на жалованье учителя начальной школы не проживёшь. Похоже, что жизнь на Амами гораздо хуже, чем мы представляем её себе здесь. Письма моих подруг с Амами полны такой безнадёжности, что читать тяжело…

Опустив глаза, она замолкла. Красивые брови Кацуё сошлись, как тучи перед грозой. Её чувства, которые она пыталась скрыть, выдавала сердитая глубокая складка, появившаяся между бровей.

Отец и дети тоже ели молча. Все сидели задумавшись. И Фумиэ не проронила больше ни слова. Мысли её унеслись к далёкой родине, образ которой стоял у неё перед глазами.

По окончании войны в городе Надзэ американские оккупационные войска открыли отделение общего для островов Амами и Окинава управления гражданской администрации. С февраля 1946 года связь этих островов с главными островами Японии была запрещена. А они не имели своей промышленности. До войны в Надзэ существовала шёлковая фабрика, которая выпускала осимскую чесучу, но и она была разрушена, а строительных материалов для её восстановления негде было взять. Лишились они и продовольствия, прекратилась торговля сахаром. Невозможно стало купить рису. Рамьше всё это острова получали из центральных районов префектуры Кагосима. Сейчас же их связь с Японией поддерживали лишь рыбацкие суда, занимавшиеся контрабандной торговлей. Обычной пищей для островитян стали плоды саговой пальмы да батат. Не хватало не только продуктов. Не было ни одежды, ни жилья. Спасаясь от голода, молодые девушки уезжали с Амами на Окинаву, в Наха в надежде найти там работу и в конце концов превращались в проституток или, как их стали называть, «пампан». Молодые парни, чтобы заработать на жизнь, нанимались грузчиками, чернорабочими, а то и «охотниками за военными кладами» – они разыскивали на дне моря снаряды, взрывчатку, боеприпасы, попавшие туда во время войны, а затем поднимали всё это на сушу. А некоторые парни становились карманниками и грабителями. В Наха к пришельцам с островов Амами относились, как к корейцам в Японии, и называли их презрительно «амамимоно».

Когда Фумиэ попала в Токио, ей стало казаться, что коренным жителям столицы совершенно безразлично, принадлежат острова Амами Японии или нет. Ей же они очень дороги, они для неё, как плоть и кровь её. На оживлённых улицах столицы Фумиэ чувствовала себя одинокой, её одолевали мучительные мысли о родине. Она постоянно слышала, как стук своего сердца в груди, шум волн, которые там, у неё на родине, разбивал о скалы свирепый тихоокеанский ветер.

Сейчас, в конце марта, на Амами стоит такая тёплая погода, какая здесь бывает лишь в мае – июне. Ультрамариновый, каким его изображают европейские художники, Тихий океан бросает на острова гряды волн, которые как белоснежные львы набрасываются на берег и вонзаются в него зубами. Но в глубоких бухтах чуть желтоватая морская вода спокойна и прозрачна, сквозь неё чудесными хризантемами просвечивают кораллы, обрамляющие остров. Днём лазурное небо безоблачно, а ночью сияют громадные звёзды, которые там, над Амами, в несколько раз больше и ярче, чем над Токио.

Фумиэ закрыла глаза, и ей показалось, что с далёких звёзд падает светящаяся роса, и она ощутила её на своём лице. Фумиэ мечтала о родине, её душа стремилась к далёкому южному небу, как душа Миньон…

Договор ещё не вступил в силу, а оторванные от Японии жители Амами, оказавшиеся под властью американцев, уже ходят в лохмотьях, питаются жи-денькой бурдой из саги. Отрезанные от родины островитяне всёещё не могут ликвидировать последствий войны, восстановить здания, разрушенные налёами авиации. Прошло пять лет как кончилась война, а детям и сейчас приходится учиться в школах, напоминающих сараи. До сих пор амамичан поддерживала надежда, что после заключения мирного договора острова снова будут принадлежать Японии и тогда жизнь наладится. Принятый 10 июня 1951 года проект договора разрушил все иллюзии. На шею им накинули петлю, которую оставалось лишь затянуть. Жителей островов охватило желание во что бы то ни стало разорвать её. Под требованием воссоединения с Японией поставили свои подписи около двухсот тысяч человек, проживающих на островах, и примерно столько же уроженцев Амами, находящихся в других районах. В кампанию за возвращение островов Амами и Окинава включалось всё большее и большее число жителей главных островов Японии, она становилась всенародным движением.

Однако амамичанам, несмотря на отчаянные усилия, предотвратить несчастье не удалось. Дьявольская рука американского империализма упорно тянулась к ним, и жители островов с ужасом ожидали конца апреля…

Конечно, и Фумиэ, и Кацуё, и даже больной Уэхара по мере своих сил участвовали в движении.

– Не в связи ли с вопросом о воссоединении с Японией приезжает сюда папа? – спросила наконец Фумиэ, взглянув на молча жевавшего мужа.

– Гм, кто его знает… – каким-то безразличным тоном ответил он, склонив голову на бок и устремив взгляд куда-то вдаль.

Глухой голос мужа насторожил Фумиэ, и она обратилась уже не к нему, а к сестре:

– Мне не хочется встречаться с отцом. Я думаю, что как только мы увидимся с ним, начнутся разговоры, при одной мысли о которых мне делается не по себе.

Кацуё окинула тёплым, сочувственным взглядом слабенькую фигурку старшей сестры.

– Я думаю, что папа уже простил тебя. Не будет же он упрямиться без конца. Говорят, с возрастом человек делается добрее… А теперь, с таким поворотом дела на Амами, ему ещё больше приходится думать о нашем положении…