Текст книги "Психогигиенические аспекты медицинской реабилитации"

Автор книги: Наиль Рашидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Н. Р. Рашидов
Психогигиенические аспекты медицинской реабилитации

Н. Р. Рашидов

Первый ММГУ им. И. М. Сеченова

Выпускающий редактор Руслан Залетов

Корректор Татьяна Антонова

Компьютерная верстка Антон Дятлов

Художественное оформление Екатерина Васильева

© Н. Р. Рашидов, текст, 2021

© Де'Либри, издание, оформление, 2021

* * *

Пролог

Рене Генон дал безжалостное определение современному обществу как «царству количества» и он же определил неизбежность этого сценария в результате «уплотнения» в эпоху Кали – Юга, когда качество или Универсум, превращается в количество бесконечного множества материальных объектов.

Действительно, холодный и беспристрастный взгляд «каирского отшельника» находит подтверждение практически во всех областях общественной жизни; отмечая героическую роль отдельных личностей, приходится, к сожалению, описывать современную действительность в терминах деградации и упадка.

Ницше назвал подобное состояние общества декадансом, когда последние становятся первыми и выдвигают псевдоэлиту, энергичная деятельность которой угрожает и производству, и науке, и искусству но, прежде всего она угрожает человеку и его семье, потворствуя низким и профанным аспектам обыденной жизни.

Позднее декаданс был обозначен как время постмодерна, что, однако, нисколько не меняет его сути.

Ихаб Хассан, теоретик контркультуры, характеризует постмодерн в следующих терминах.

1. Неточность (благосклонность к двусмысленностям, соскальзывание).

2. Фрагментация.

3. Деканонизация.

4. Утрата «Я» и внутреннего мира.

5. Ирония.

6. Гибридизация.

7. Карнавализация.

Один из атрибутов постмодерна – так называемая «оранжевая революция», используемая в качестве универсального инструмента деструции традиционного общества, представляет собой инфекционный гетероагрессивный импульс, направленный на обеспечение господства указанной ранее псевдоэлиты.

В мире, в котором, как известно, не бывает случайностей, у меня произошел разговор с директором Тареевской клиники (аналог клиники Мейо Уолтера Кеннона), академиком Николаем Алексеевичем Мухиным. Он, вспомнив аспирантские годы, рассказывал о поездке в Сорбонну, разумеется, – это было экстраординарное событие, и он спросил у Е. М. Тареева, бывшего тогда директором клиники: «Евгений Михайлович, что вам привезти из Парижа?» – «Да, конечно, ничего… но, впрочем, если у вас получится, то «Цитадель» Экзюпери на французском». И я нашел эту книгу, но меня не оставляет один вопрос – почему «Цитадель»? Мы многозначительно помолчали, а позже я бросился на поиски «Цитадели» и нашел ее в книжном магазине «Буква» на Зубовском бульваре (бывший «Прогресс»). С первых же страниц стало ясно: Цитадель – это прообраз Клиники, которую создавал Е. М. Тареев, а чуть позже проявилось и другое: Цитадель – это и семья, это и наша Россия, и это мы с вами. Метафора Цитадели – оазис и пески. Наверное, будет уместна реплика Ницше: «Пески наступают».

Глава 1. Понятие психогигиены. Цели и задачи

Впервые термин «Психогигиена» ввел немецкий психиатр Р. Зоммер, это произошло в 1900 году, и с тех пор новая дисциплина развивалась в диалоге американских и немецких представителей, так, американец К. Бирс, сам прошедший через психотическое расстройство, в 1909 году основывает Национальный Комитет психической гигиены и совместно с А. Майером определяет задачи психогигиены:

1. Забота о сохранении психического здоровья, профилактика психических и нервных заболеваний и дефектных состояний.

2. Улучшение лечения психических больных и ухода за ними.

3. Разъяснение значения психических аномалий для проблем воспитания, экономической жизни, преступности и вообще человеческого поведения.

В 1924 году Р. Зоммер создает Немецкую Ассоциацию психогигиены, а в 1930 году в Вашингтоне проходит первый Международный конгресс по психической гигиене.

В 1945 году в Базеле Генрих Менг возглавляет первую в Европе кафедру психогигиены.

В России вопросами психогигиены активно занимался С. С. Корсаков, он придавал большое значение профилактике психических расстройств и распространению знаний о психических состояниях в коллективах трудящихся. Впоследствии, эти идеи получили подтверждение в работах В. П. Сербского, В. М. Бехтерева, Г. Н. Россолимо и др.

Задачи психогигиены

1. Сохранение психического здоровья.

2. Профилактика последствий стресса.

3. Клиническая психотерапия.

Первые два уровня таковы, что участие в психогигиене могут принимать не только врачи, это могут быть и психологи, и педагоги, и работники социальных сфер, и… политики, каждый на своем уровне может эффективно содействовать укреплению психического здоровья нации. Третий уровень требует участия врачей-психотерапевтов.

В настоящей работе мы хотели бы в меньшей степени говорить о психогигиенических мероприятиях в узком смысле, но привлечь к рассмотрению психогигиенических задач экзистенциальных исследователей, независимо от их профессии, и прежде всего потому, что сегодня не существует направления, более отвечающего вызовам времени, чем экзистенциальное, именно поэтому феноменология Гуссерля и Хайдеггера, Сартра, Достоевского и многих других будут активными участниками нашего исследования.

Глава 2. Психогигиена как системная наука

Для того, чтобы психогигиена не потеряла со временем определенную адаптационную пластичность и не выродилась, как часто происходит при торжестве формообразования в формальный церемониал и протокол, она должна отвечать требованиям самореферентных систем, т. е. рассматривать саму себя посредством аналитического и познавательного поведения таким образом, чтобы границы допускаемого могли одновременно и закрываться и открываться, при этом гнозис и практика психогигиены вовлекаются в такие отношения со временем, когда элементы системы исключительно нестабильны (например, события), сама психогигиена стабильна и ее прочность покоится, а точнее, кроется в ней самой, располагающей возможностью и способностью конструировать из дезинтеграции распадающегося эволюционную репродукцию самой себя.

Смысл

Две системы: психическое, включающее как сознание, так и бессознательное и социальное, построенное на коммуникациях, составляют единую самореферентную систему, эту диаду, или суперсистему психогигиены мы и назовем «смыслом». Известно, что бихевиористы оспаривали само понятие психологии и пытались девальвировать роль сознания в поведении, подобное сужение взгляда сейчас можно рассматривать как предшествующий этап развития понятия смысла. Смысл гарантирует непрерывную связь системы и внешней среды, психогигиены и Бытия-в-мире, при этом выступает одна особенность такой формы, а именно: избыточность. Избыточность создает некое беспокойство, тревогу, которые, в свою очередь, рождают движение и изменение, характерные для самореферентных систем. Так, например, конфликт, является обязательным атрибутом всякого развития. Под движением следует понимать информацию (событие), она воздействует на систему и модифицирует ее в пределах таких идентичностей как слова, типы, понятия, эти вехи позволяют дифференцировать отличное, а также сохранять и воспроизводить необходимое.

Двойная контингентность

Когда я остаюсь один

Я с интересом присматриваюсь

К нам обоим.

Станислав Ежи Лец

Никогда не следует недооценивать двойника. Герои Стивенсона, Достоевского, Дюрренматта, Фриша осуществляли поведенческие акции через, нередко, мучительный выбор между Ego и Alter. Не решив проблему двойной контингентности, никакое действие не может быть осуществлено, потому что не выработана нормативная процедура. Психогигиена как система ориентирована на традиционный культурный код, однако, при этом следует учитывать, что таким образом прошлое становится акцентуированным, поэтому, помимо консенсуса, существуют и другие альтернативы, например, появление «случайности». Такое расширение позволяет существование и других «возможных мирах» относительно реального жизненного мира.

Коммуникация и действие

Психогигиена как самореферентная система состоит из коммуникаций и действий, при этом одно без другого не способно к развитию и эволюции. Любой процесс, конституирующий социальное – это процесс коммуникаций, однако, только действие способно приводить к саморегуляции системы; так, коммуникация рождает из самой себя действия, которые, в свою очередь, создают условия для дальнейшей коммуникации. Природа коммуникаций рефлексивна и не зависит от вариативности ответа Ego, и структурируется с помощью тем, которые наделяются границами, например, дозволенные или табуированные области. Такой тематический запас информации можно определить термином «культура». Н. Луман замечает, что «… археологи наверняка отнесли бы к культуре мышеловки, мы же – лишь возможность делать их предметом коммуникации». Следует предостеречь от упрощенного понимания коммуникации как действия, такое упрощение не учитывает двойную контингентность, появляются Ego и Alter: возникают неловкость, пауза, замешательство и дезорганизация, прежде чем все заканчивается пониманием.

Система и окружающий мир

Эти соотношения очень интересны. Поскольку, между системой или психогигиеной и окружающим миром осуществляются динамические процессы, эти соотношения принципиально асимметричны, при этом система утверждает себя в условиях превосходства окружающего ее мира за счет установления т. н. «градиента комплексности», проигрывая в разнообразии, но выигрывая упорядоченности (Тональ и Нагуаль у Кастанеды).

Система не способна выжить без присущего ей эгоизма; наподобие тому как эгоцентрик говорит: «Мир – это я», также и система направлена к тотальности таким образом, что окружающий ее мир представляется как «… все остальное». Граница между системой и окружающим миром определяется смыслом и, поскольку каждая коммуникация претендует, например, на время или на внимание, то все, что «запускает» коммуникацию – расширяет границы системы.

Противоречие и конфликт

Противоречие – одно из свойств самореферентной системы, это наглядное свидетельство творящей асимметрии, создание условий для создания и развития иммунной системы психогигиены. Противоречия – это дестабилизаторы системы, но было бы ошибкой видеть в дестабилизации дисфункциональность. Динамическая система не только не нуждается в нестабильности, напротив, она сама воспроизводит ее, например это нестабильность на биржах или в брачных союзах, которые часто чреваты расторжением. Система защищается не от девиаций, а от затвердевших моделей поведения, парадоксально, но с помощью тех же девиаций.

«Негация спасает от аннигиляции». За этой броской и не лишенной изящества фразой, сокрыто нечто важное, имеющее прямое отношение к противоречию и конфликту. Негация – это отрицание или объекта или его предиката, антоним негации – подтверждение. У Гегеля – антитезис есть негация тезиса, негация, содержащаяся в вещах или понятиях, является условием всякого движения. У Хайдеггера негация – это высказывание об отсутствии чего-то. Надеемся, что теперь цитата Н. Лумана не только оживает чудесным образом, но и дополняет фундаментальное основание самореферентности.

Конфликты – это противоречия коммуникаций, для возникновения конфликта нужны всего лишь две противоречащие коммуникации. Можно было бы пренебречь мелкими, бытовыми конфликтами, они, как пузыри во время дождя, появляются и исчезают, но существует и другое: постоянная готовность к конфликтам, к серьезному противостоянию, и эта готовность всегда есть у системы, наделенной силой или властью, они, обладающие силой, могут себе позволить конфликт, могут манкировать этические принципы и помещать противника в отчаянное положение. С крушением модерна и домостроя исчез механизм контроля конфликта в коммуникациях, вплоть до четко структурированных поведенческих паттернов. Постмодерн характерен тем, что способность к конфликту поддерживается индивидуально, но с учетом стратификационных интересов групп-участников.

Глава 3. Психогигиена мышления

Отправления человеческой головы – это еще не мышление.

Г. П. Щедровицкий

Хайдеггер указывает на Gerede – «болтовню», как на возможность понимать все без предварительного усвоения сути. Хорошо известно выражение Хайдеггера: «Наука не мыслит». Действительно, наука выводит некоторые положения используя определенную методологию, и это вполне механистический, машинный метод, но использование метода, с греческого: «мето-годос» – «путь за кем-то», «колея», «однолинейность», а мышление, напротив, это «годос» – «прокладывание пути» и это всегда – ручная работа, и уже потом, с помощью той же науки – создание копии созданного вручную, именно поэтому мир техники вторичен. Наука, по Хайдеггеру, все же постоянно и своим особым способом имеет дело с мышлением, но этот способ только тогда становится верным и плодотворным, когда становится видимой пропасть, существующая между мышлением и наукой, причем такая пропасть, через которую невозможно перекинуть мост, а возможен только прыжок.

Хайдеггер отмечает, что как разумное существо, человек должен уметь мыслить, если только он этого захочет, но, оказывается, что, например человек хочет мыслить, но, однако, он этого не может, возможность мыслить не гарантирует способности мыслить, и тут Хайдеггер указывает на важнейший элемент вхождения в мышление: «Мы можем только то, что нам желанно». Inter-esse – быть среди вещей, или между вещей, но Хайдеггер напоминает, что «для сегодняшнего интереса интересно лишь только интересное, которое в следующий миг становится безразличным и замещается другим интересным». Похоже на гипертимный стиль восприятия, в без достаточной глубины и проработки, поверхностное скольжение, вполне характерное, кстати, для юношеского периода развития.

И вот, помимо «желанного», Хайдеггер вводит неожиданное: «Данное для мысли отворачивается от человека, но это отворачивающееся тянет и нас за собой, независимо от того, ощущаем мы это или нет, и человек, попавший в это оттягивание похож на перелетную птицу «дающую тягу на юг», и именно человек, находящийся в тяге и есть, впервые, и прежде всего – человек и, поскольку, этот человек и сам указывает на оттягивание, Хайдеггер определяет его как «знак» и переходит к Гельдерлину, к одному из его набросков к гимну: «Мы знак, без значения». Среди заглавий к этому наброску: Мнемозина – «память» с греческого, в мифологии – дочь Неба и Земли, и Хайдеггер предостерегает от поспешного заключения, что Miphos разрушается через Logos, он говорит, что «религиозное никогда не разрушается логикой, но всегда только тем, что Бог сам ускользает (оттягивается)».

Мнемозина становится матерью муз: пения, музыки, танца и поэзии, и, конечно, это нечто совсем другое, чем просто память, удерживающая прошедшее в представлении. Но к чему это указание на Гельдерлина, по какому праву мы упоминаем поэта, и именно этого? И Хайдеггер отвечает: «Пусть будет ясным уже сейчас то, что мы привлекаем слово Гельдерлина не как цитату из области поэтического сказывания, дабы посредством этого освежить и приукрасить сухую поступь мышления. Это было бы обесцениванием поэтического слова. Его сказывание покоится в его собственной истине. И она называется красотой. Красота – это судьба истины и это раскрытие сокрывающегося, и прекрасное – не то, что нравится, а то, что подпадает под эту судьбу истины. Сказанное поэтически и сказанное мышлением никогда не тождественны, но и то и другое могут быть тем же самым именно тогда, когда проявится пропасть между поэзией и мышлением, а это возможно когда поэзия высока, а мышление глубоко».

«Можно много говорить о вине, но никогда не быть пьяным». Эта суфийская метафора о влюбленности относится и к мышлению. Мышление – это не предмет рефлексии, однако, Запад поддался этой иллюзии и, развивая мышление о мышлении, создал логику, и, как отмечает Хайдеггер, логические построения оказались востребованными новой наукой – логистикой, и на Западе логика начинает, как некая философия будущего, господствовать над духом и образуя общий каркас с современной психологией, психоанализом и социологией, она образует нечто отлаженное до машинного совершенства, но при этом это нечто не соотносится с самим, а имеет корни гораздо более древние, а именно – ариманические корни, ариманическое в человеке хочет, чтобы человек «думал ногами».

Так мы подходим к Ницше и Шопенгауэру. «Закат Европы» – это звучит уже вполне тривиально, но когда Ницше говорит: «Пустыня наступает», это, прежде всего, относится не к Европе и миру, а к человеку, и опустынивание намного ужаснее, чем разрушение, оно тотально препятствует и блокирует любое развитие. Ницше добавляет: «Горе тому, кто таит в себе пустыню». Шпенглер вводит другую, не менее мощную метафору, когда говорит о «феллашестве».

Ницше, великий и оболганный, в те времена, когда вера в прогресс не допускала возражений в т. н. «цивилизованных странах», выкрикнул: «Пустыня растет», он хорошо знал, что учитель, передавая информацию, может интонировать, и там, где это уместно, может и прикрикнуть. Там же он сетует: «Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они слушать глазами!»

Но парадокс жизни таков, что то, что было криком сегодня, завтра превращается в общее место, забалтывается, и во многом, благодаря записанному: записанный крик легко подавляется, уступая место законам повествования. Хайдеггер называет эту книгу записанного крика Ницше: «Так говорил Заратустра». Именно в эту книгу, в ее последнюю часть, он вписывает: «Пустыня растет». В этой книге, важнейшей для гигиены мышления, предстает перед нами единственная мысль Ницше – мысль о вечном возвращении. Ницше уже знал о троице: открытии, отыскании и потере. Вот он пишет Георгу Брандесу: «Другу Георгу! После того как ты открыл меня, невелико было искусство найти меня. Трудность теперь заключается в том, чтобы потерять меня. Распятый».

Необозримая литература о Ницше не может продвинуть нас к мышлению Ницше, напротив, то тут, то там, мы видим ангажированные толкования в угоду публике, как будто у критиков не формируется орган, способный переваривать идеи Ницше: о сверхчеловеке, о вечном возвращении, о воле к власти, о последнем человеке. Для понимания пророческого мышления Ницше приведем две его метафоры:

1. Человек – это больное животное.

2. Человек – это еще не установленное животное.

В. В. Бибихин в книге «Лес» цитирует Аристотеля, который метафорически отказывает человеку в прямохождении и указывает на человека как на четвероногое существо: «Молоко имеется до нового зачатия, после чего оно прекращается и угасает, равно у людей и прочих живородящих четвероногих». А вот еще: «Прочие животные единообразно совершают роды, ибо всем назначен один срок для родов; только у человека, единственного из животных, таких сроков несколько: он родит и на седьмом, и на восьмом, и на девятом месяце».

И когда Ницше говорит, что «человек – это еще не установленное животное», он указывает, что человек еще не полностью осуществлен в своем развитии, и вот здесь кроется весьма значительное: в психиатрии личность человека никогда не описывается в терминах «чтойности», а определяется как прогредиентное («шагающее») состояние развивающегося или деградирующего человека. Именно об этом говорит Ницше: «Человек – это только возможность человека», именно об этом – и его «последний человек», или т. н. «человек без комплексов», который и не может, и не находит мотива к изменению, и, напротив, того, кто преодолевает в себе последнего человека, он, Ницше, и называет «сверхчеловеком», и это, согласитесь, существенно отличается от расхожего образа нового Ставрогина, ницшеанца, отбрасывающего этические принципы за ненадобностью.

Вот отрывок из «Так говорил Заратустра».

«И так говорил Заратустра к народу:

Горе! Приходит время, когда человек уже пустит стрелы тоски своей выше человека и тетива лука его разучится дрожать!

Горе! Приходит время, когда человек больше не родит звезды. Горе! Приходит время самого презренного человека, который уже не может презирать самого себя.

Смотрите, я показываю вам последнего человека. «Что такое любовь? Что такое творение? Что такое страсть? Что такое звезды?»» – так вопрошает последний человек и моргает. Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха, последний человек живет дольше всех.

«Счастье познано нами», – говорят последние люди и моргают при этом».

Подмигивание – это квинтэссенция всей тварности мира последнего человека, Сверхчеловек Ницше превозмогает этот мир подмигивающих и открывает нам в образе Заратустры одну тайну: в мире воли, куда он устремлен, бытие формируется как вечное возвращение, и только попав туда, он замечает, что попал домой.

Мы можем сказать, что мышление Ницше многозначно, и стихия мышления – в многозначности. Хайдеггер приводит в пример диалоги Платона, которые оценивают с «точки зрения здравого смысла» и приходят к выводу, что Платон был «большой путаник». Но с «точки зрения здравого смысла» невозможно почувствовать, что диалоги Платона неисчерпаемы. Неисчерпаемость можно назвать свойством творящего, но это творящее расположено только к тем, кто наделен способностью к благоговению и удивлению. И признанию. Признание необходимо для того, чтобы открылась дверца к мышлению, и тогда, возможно, мышление может передать драгоценный подарок такому идущему – оно передаст ему «немыслимое». И для обычного рассудка немыслимое, непонятное, может толковаться в излюбленном для обычного рассудка стиле, как, например некорректность, и подобное может происходить когда нет признания. Признание позволяет каждый раз отбрасывать собственные мыслительные попытки при встрече с немыслимым. Кант в таких случаях говорил об «опрокидываниях», но опрокидываться могут только те, кто в пути, кто двигается, или стоя, или ползком. Есть и еще одна важная предварительная процедура: увеличивать величие в мыслителе, и когда это не происходит, и мы идем против, без признания и благоговения, мы низводим величие в мыслителе и прячем его в шкатулке здравого смысла. И когда мы потом говорим, что, например, Иоганн Готлиб Фихте, несмотря ни на что, все-таки великий мыслитель, мы не замечаем того, что подобная похвала снизу звучит как оскорбление.

«Ибо, да будет человек избавлен от мести: вот для меня мост, ведущий в высшей надежде…» Переход через мост – это вершина метафизики Ницше, прикладное значение этой могущественной метафоры очевидно: это возможность сопротивления внутреннему опустыниванию. И действительно, избавление от мести – это избавление от последнего человека, в котором месть, как лейтмотив, прокладывает свой специфический способ бытия. И поостережемся пока произносить такие термины как «профилактика» или «психогигиеническая процедура», и именно потому, что, во-первых, корневые системы метафоры плохо усваивают частные приложения, а во-вторых, это вопрос о границах уместного.

Мост и переход создают возможность становления сверхчеловека Ницше, и это связано с волей. Шеллинг проникновенно указывает: «Воление есть пре-бытие». К предикатам воли принадлежат вечность и независимость от времени. Но не каждая воля такова. Волей может быть объявлена та воля, которая вечно хочет вечности воления, так она становится независимой от времени, они уже никогда не смогут встретиться.