Текст книги "Записки психотерапевта. Многообразие экзистенциального опытаобразие экзистенциального опыта"

Автор книги: Наиль Рашидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Ночной пассажир

Один из пациентов, когда мы заговорили о психиатрии, рассказал мне любопытную историю, которая с ним приключилась.

Как-то поздней ночью он ехал по лесной дороге, это всегда небезопасно: и кабан, и косуля, и лось могут появиться неожиданно. Мой знакомый смотрел во все глаза, и нога его, как бы просто так, касалась педали тормоза. И тут фары высветили незнакомца, он вышел из кустов и встал на дороге. Мой пациент был вынужден остановиться, он приоткрыл окно и услышал, что незнакомцу надо выехать из леса. «А как вы оказались в лесу в такое время?», – задал он глупейший вопрос. «А я иду от тети, она тут недалеко», – ответил он. Пациент мой был не робкого десятка, да и вид парня был вполне приличным. Через минуту он уже сидел справа, и они продолжили путь через лес. Молчание в таких ситуациях не приветствуется и может привести к обмороку, поэтому мой пациент стал расспрашивать его о всякой ерунде: о жизни, о работе, – но незнакомец прервал его. «Я инвалид», – сказал он. «Да вроде бы у вас все в порядке». – «А я – по психиатрической», – сухо подытожил незнакомец. Мой пациент перестал дышать, судорожно перебирая варианты. «Только спокойствие, – говорил он себе, – только спокойствие, мой лоб прохладен, мимические мышцы лица расслабленны» Но согласитесь, это было не самое благоприятное время для аутогенной тренировки. Молчание нарушил незнакомец. Он вкрадчиво и тихо произнес: «Да что это вы все время меня расспрашиваете! Давайте и я вас поспрашиваю. Расскажите мне о ваших детях». Очень аккуратно, подбирая слова, мой пациент стал рассказывать о детях, стараясь не спровоцировать пассажира нечаянной метафорой. Неожиданно незнакомец опять грубо прервал его и сказал: «Судя по вашему рассказу, ваш сын ненамного старше вас, ведь так?» – «Может быть, и так», – услышал мой пациент свой голос. «Это инстинкт», – подумал он. В следующее мгновение он остановил машину посреди ночного, шумящего, как море, леса и хлопнул себя по лбу: «Вот Эдиот Ахронот! Паспорт-то я забыл дома! Срочно, срочно возвращаюсь, у меня самолет!» – «А как же я?» – спросил попутчик. «А вы, если хотите, ждите меня здесь или потихоньку идите по этой дороге». – «И то верно», – согласился незнакомец.

Мой пациент высадил его и помчался назад как угорелый, паспорт был в его внутреннем кармане, про самолет он тоже придумал, но ему все мерещилось, что впереди маячит какая-то фигура.

Это случилось три года назад, и с тех пор мой пациент никого и никогда не подсаживает.

Табуретка

Однажды ко мне обратилась заведующая поликлиническим отделением клиники с просьбой по возможности унять агрессивно настроенную женщину, приехавшую из Таганрога и желающую во что бы то ни стало госпитализироваться, не имея на то достаточных оснований. Показаний для госпитализации нет никаких, сообщила заведующая.

В кабинет вошла, а точнее, влетела возбужденная женщина лет пятидесяти. Она уже с порога заявила, что в Таганроге медицины нет, да и не только в Таганроге, медицина только в Москве и она нашла нашу Клинику по Интернету. «Посмотрите на меня, доктор, – воскликнула она, – ведь я же живой труп!» И она сразу как-то обмякла и закрыла глаза. При встрече с истерическим темпераментом требуются выдержка и ангельское терпение, иначе можно попасть в контрперенос. «А вы одна приехали?» – спросил я ее. «Нет, что вы, доктор, как можно! Я приехала с мужем, он сидит за дверью». Действительно, за дверью я увидел прямо перед собой мужчину, который держал двумя руками белую крашеную табуретку. Я попросил его зайти в кабинет вместе с табуреткой. Появление мужа вызвало энтузиазм у женщины. Она патетически, как будто она была Анна Маньяни, обратилась к мужу: «Скажи, Коля, ведь я – живой труп!» Коля не только поддержал ее энергичным кивком, но и продолжил: «Вы знаете, доктор, она не может пройти и десяти шагов, как ей становится дурно, и ей надо передохнуть, для этого мы и взяли табуретку». – «Коля, – не унималась женщина, – а ты расскажи, что со мной приключилось на улице Муссолини, расскажи!» – «Наверное, на улице Россолимо?» – поправил я ее. И Коля продолжил: «Около вьетнамского посольства, на Россолимо, она так устала, что даже не села на табуретку, а просто легла на асфальт, появились сотрудники посольства и милиционер, я их успокоил, сказав, что это не имеет никакого отношения к акциям протеста, просто она смертельно и моментально лишается сил и ее надо срочно госпитализировать».

Я вывел Колю за дверь и доверительно сообщил женщине, что прекрасно понимаю ее состояние и что было бы грубейшей ошибкой считать это симуляцией, но поскольку сегодня объективных показателей для госпитализации нет, мы занесем ее данные в регистр вне очереди, и это вы должны признать как большую победу! «Что вы говорите, доктор, неужели в регистр? Я всегда верила, что найду здесь отклик, что мои страдания не напрасны. Вы – замечательный доктор!»

«Итак, домой с победой?» – подытожил я. «Нет, доктор, домой – ночью, а сейчас – на Красную Площадь, я никогда не была в Мавзолее!» – «Вас не пустят с табуреткой», – заметил я. «А я оставлю ее около часовых, пусть охраняют!» – ответила находчивая из Таганрога.

Змея

Змеиных мест на Земле немало, но Бог миловал, нет у нас ни кобры, ни гюрзы, ни черной мамбы, ни эфы, которая, единственная из змей, подолгу преследует человека, не говоря уже об анаконде.

В деревне Ашково Мостищенской волости Себежского района за много лет я только раз видел гадюку, ужей – почаще, но это ерунда по сравнению с ужиным царством в Башкирии, на озере Шамсутдин, там они просто кишели, а самые любопытные даже рассматривали нас, заползая прямо с воды на борт лодки, – то одна голова появится, то другая, – но, видимо, мы не входили в их биологическую цепочку, это было больше искусство ради искусства, игры избранных.

Но деревня среди лесов, и под ноги все-таки следует смотреть. И вот однажды я решил поехать в поселок Идрица, в двенадцати километрах от Ашково. Запер дом, огляделся и… увидел внизу гадюку! Она свернулась клубком у самого порога. Судорога пронзила все мое существо. Она была у меня прямо под ногами! Никакого антидота, никакой сыворотки нет и в помине, сейчас одно неловкое движение, и она укусит! Я выработал план действий: первое – прыжок с места в сторону, второе – бегом за лопатой, она у беседки. Все это я осуществил в манере Джеймса Бонда, хотя, следует признать, стал порядочным увальнем в последние годы. Вернувшись с лопатой, я застал гадюку в том же положении. Удар следует нанести без замаха, чтобы не было инфракрасного импульса, чуть пониже головы.

Я произвел блестящий самурайский удар, короткий и точный, но голова не отлетела. Напряжение было запредельным, все-таки во имя жизни. Я нанес следующий удар и кончиком лопаты отбросил ее на бетонные ступени крыльца, и ее тельце безвольно упало вниз. Я бросился за очками, мне захотелось разглядеть зигзагообразный узор на ее спине. И вот я опустился на колени и посмотрел на нее в упор. Это был черный плетеный шнурок от моих ключей.

Левитация

Однажды в кабинете появилась возбужденная девушка-ординатор и с порога сообщила мне, что у одной из пациенток, по ее мнению, развивается острое психотическое состояние и, наверное, ее надо переводить в психиатрию, в клинику С. С. Корсакова. Я попросил ее описать симптоматику и услышал в ответ, что пациентка выходит из своего тела и летает. Так, может быть, она колдунья?.. Да нет, скорее всего, шизофрения. А откуда пациентка родом? Из Мордовии, она мордовка. Я попросил ее привести. Не каждый день увидишь в центре Москвы, на Россолимо, представителя угро-финских народов.

Жена моего друга, татарка из Мордовии, из древнего села Лямбере, рассказывала мне, как в детстве бабушки строго предупреждали их никогда не ссориться с мордовскими девчонками. Несмотря на то что все они носят крестики, они поголовно колдуньи и усваивают языческие верования от своих бабушек. Этот рассказ меня впечатлил, но знал я о них немного, например, что мордва делится на луговых – эрзя и лесных – мокша, язык у них звонкий, мне однажды удалось побывать в Лямбере, там и услышал по радио – напевный и мелодичный, он показался мне близким к латгальскому, восточному латышскому. Вспомнил я и один странный разговор с атташе Индии по культуре, я тогда учился на пятом курсе 1-го ММИ им. И. М. Сеченова, а он все допытывался о хантах и манси, живших на берегах Оби, но знал я совсем немного, что это отставшие гунны, которые не пошли с Аттилой в Европу, но уточнил, что термин «отставшие» не следует понимать буквально, и тут атташе, как бы в подтверждение моих слов, заявляет, что у него в Индии каста брахманов поддерживает с ними тесную астральную связь.

Тут они и появились. Доктор незаметно уселась в кресло, а пациентка поразила меня – ее моторика повторяла повадки медведицы: острый взгляд, быстрое сканирование пространства, покатые плечи и чуть косолапое проворство, с которым она расположилась рядом со мной, не оставили сомнений. Мы познакомились, и я спросил: «Вы мокша?» Она засмеялась: «Как Вы догадались?» Тут я все и рассказал. Она подтвердила, что бабушки передают тайное знание, стала серьезной и тихо добавила, что они могут забирать силу, но могут и отдавать, снимая ее с деревьев, но есть среди них и действительно опасные колдуньи, и это шокша, они живут у рек и бросают силу человека в воду, и вода уносит силу навсегда.

Я посмотрел на ординатора, она немного побледнела, но старалась сохранять благоразумие. «А пожалуйста, расскажите, как вы летаете!» – неожиданно произнесла она. Я остановил ее и сказал, что в этом нет необходимости. Что же это за колдунья, которая не умеет летать? И потом, ведь не следует все понимать так буквально. Рассказал немного о Кастанеде, аспиранте из Стенфорда, который приехал в Альбукерке, Нью-Мехико, изучать дона Хуана, индейца из тольтеков, из племени яки. Он нашел его сидящим на ящике из-под помидор и попросил научить его языку птиц, а тот отрицательно покачал головой. «У вас – дырка», – сказал он. «Где дырка?» – Кастанеда стал осматривать себя. «У вас ребенок, – уточнил дон Хуан, – ваша сила теперь недостаточна».

«Дырка», «левитация» – это метафоры. Летает ведь не физическое тело, а воображение. Можно сидеть, как Нечаев, двадцать лет в одиночке Шлиссельбургской крепости и облететь весь мир и оставить такие воспоминания о путешествиях, что читателю только и останется, что использовать восхищенные междометия.

А можно вспомнить и одну из тайноведческих работ Иоганна Готлиба Фихте: «Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о сущности новейшей философии», где описывается диалог автора с читателем. «Представьте себе, – говорит автор, – что вы удобно расположились в тенистой беседке, в руках у вас книга и вы читаете. Но неожиданно перед вашим внутренним взором возникает яркий образ недавно ушедшего на небо друга. Скажите мне, любезный читатель, что реально: то, что вы сидите в беседке и читаете, или то, что вы только что были в невербальной коммуникации со своим другом?» После некоторого раздумья читатель указывает на второе. «Конечно, – говорит Фихте, – конечно, второе. Иначе можно было бы предположить, что в эти самые мгновения вы и не жили!»

Изъяны левополушарного обучения таят опасность пройти мимо сада камней, и ординатор осторожно спросила: «А что, я тоже могу летать?»

А я стал рассказывать третью историю, историю Карла Юнга. Однажды, находясь в загородном доме, он услышал колокольчик. Домашние пошли открывать, но Юнг интроспективным видением обнаружил, что гостиная заполняется рыцарями. В это время доносится: «Карл, там никого нет». Один из рыцарей сообщает ему, что там, куда он их послал, они никого не нашли. Он посылает их к Абраксасу[1]1
  Абраксас – Солнечный Петух в манихействе (Г. Гессе «Демиан»).


[Закрыть] и понимает, что настало время написать лекции для мертвых. Потом он пишет эти семь лекций для мертвых.

Я спрашиваю немного опешившего ординатора, в какое отделение психиатрической лечебницы она определила бы швейцарского психиатра Карла Юнга с его фантазиями.

Потом, проводив пациентку, мы говорим о многозначности контекста, о феноменах, которые начинаются сразу за кольцевой дорогой и нарастают к периферии, а также и о завете брахмана Евгения Михайловича Тареева, основателя клиники: «Книга – пациент – книга».

Кашалот

Это был далекий 1978 год, три месяца назад родился наш любимый Тимуркин, мы жили в Тайнинке, за окнами бежала чистая Яуза, через которую был перекинут красивый мостик, правее – Институт гигиены Ф. Ф. Эрисмана, а за спиной – загадочный и огромный НИИОХ с плантациями до горизонта. Но в эти дни было не до романтического настроения, я готовился к экспедиции на о. Врангеля, на крайний северо-восток СССР, где мы, сотрудники Лаборатории психофизиологии и психодиагностики ММА им. И. М. Сеченова, должны были обследовать островных чукчей и эскимосов. Группа была небольшая: Феликс Борисович Березин, профессор, начальник лаборатории, Елена Дмитриевна Соколова, психиатр, и младшие научные сотрудники – Саша Михайлов, родственник князей Голицыных, Лида Варрик, родственница Станислава Лема, и я, Наиль Рашидов, потомок мулл Рашидовых и дворян Байгильдиных, уничтоживших верительные грамоты в период красных кхмеров. Лаборатория наша занималась изучением проблем психофизиологической адаптации на Крайнем Севере. Все были молодые и задорные, начитавшиеся Джозефа Конрада, Гржимека, Даррелла, Зигмунда и Ганзелки, отчаянных чешских исследователей Амазонии.

Перелет был непростым: сначала Магадан, оттуда – на мыс Шмидта, и с мыса Шмидта на вертолете до острова Врангеля, через широченный пролив Лонга, шириною в 400 км. Мыс Шмидта поразил черно-белой графикой в стиле Рокуэлла Кента, терриконами пустых бочек из-под горючего и загадочным сообщением в аэропорту: «Борт Шмидт – Гавайи вылетает…» Разгадка обнаружилась позднее, когда уже на острове мы сели в вездеход и приехали к военным связистам, расположившихся на западной части острова, где, как оказалось, постоянно идут дожди, и в шутку они назвали это место «Гавайи», так и закрепилось. Эти офицеры отнеслись к нам радушно и настолько приветливо, что сразу же стали показывать нам карты Аляски, но к тому, что мы из самой Москвы, отнеслись с полнейшим равнодушием, уж очень далеко. Я подумал, что, если бы мы сообщили им о том, что мы из Квебека, что недалеко от залива Святого Лаврентия, результат был бы тем же. И все же один из них спросил меня: «Наиль, а вы были в Свердловске? Говорят, там большой город, один асфальт кругом…» Им платили большие надбавки, в том числе и «за дикость», и, вероятно, последняя не была случайной.

Но все это, как и спуск на птичий базар, было позднее, а пока, преодолев пролив Лонга, мы благополучно приземлились на Врангеле, совсем недалеко от почты. Увидев синий ящик для писем, я захлебнулся от ощущения территориального императива СССР. Вокруг нас простиралась тундра, впереди – полярная станция «Ушаковская». Станция представляла собой ряд бараков и небольших невзрачных домиков на фоне уходящих вдаль сопок. Нас разместили в одном из таких домиков, накормили на «камбузе». Здесь я познакомился с эскимосом Омелькотом. Он вбежал на камбуз и прокричал: «Там кашалота прибило к косе, если хотите, можно посмотреть!» – и показал направление. Наши так устали, что это не нашло отклика в их душах, и они завалились спать. Но я не хотел «делать дормир» и, взяв свой «Зенит-М» с прыгающей диафрагмой, побежал в указанном направлении. «Это километров семь по берегу», – сказал Омелькот. Была полярная ночь, солнце было в зените, природа была снисходительна и демонстрировала полный штиль. Ноги несли меня, и сердце билось, я воображал себя Кипчонго Кейно, кенийским стайером, но, добравшись до косы, я обнаружил пустыню: никакого кашалота не было, а тишина давила на уши урбанистического путешественника. Может быть, Омелькот пошутил? Но не успел я подумать о шутнике Омелькоте и своеобразии эскимосского юмора, как неожиданно погода изменилась и я оказался в плотном тумане, настолько густом, что на расстоянии протянутой руки я уже ничего не видел, в поле зрения оставались мои кроссовки и ягель. Я повернул назад и вспомнил слова Ф. Б.: «Если через четыре часа вы не вернетесь, мы начнем поиски». Я, как в сказке, все шел и шел в тумане, время уже истекло, и я понял, что хожу по кругу. В это время надо мной раздался резкий и пронзительный смех: «Ха-ха-ха!». Затем он повторился. «Это всего лишь пересмешник, такая особенная чайка – пересмешник», – подумал я и вспомнил «Ворона» Эдгара По. Становилось тревожно, и я стал искать подходящую ложбинку, где бы я смог передохнуть и переждать туман. Неожиданно справа раздался шквал аплодисментов. Я был ошеломлен. Такое я слышал только по телевизору и только на съездах ЦК КПСС. Как и с пересмешником, оглушительные аплодисменты опять повторились справа. «Рановато для сенсорной депривации», – подумал я и не очень решительно направился навстречу слуховой галлюцинации. Примерно через четверть часа я увидел у ног своих воду, это был берег Северного Ледовитого океана. Вдали, на воде, а над водой туман начинал рассеиваться, я увидел несметное количество гусей.

Аплодисменты повторились, но я уже смеялся, и это был самый счастливый смех! Это гуси, взлетавшие с воды, сородичи которых спасли Рим, помогли и мне. Иллюзии рассеялись, как и туман, он теперь преобразовался в рваные клочья, и я увидел вдалеке первый дом полярной станции, дошел до него с плохо скрываемым волнением, сел на крылечко и закурил красную «Приму» без фильтра, и это была самая вкусная сигарета. Прошло шесть часов; добравшись до нашего домика, я, с радостью обнаружив, что все спали, тоже погрузился в терапевтический сон в стране Сонного Кролика Вабассо.

Рыбалка на Колыме

Не успели мы и дойти до гостиницы «Магадан», как встретили моих хороших приятелей из ИБПС, Института биологических проблем Севера, которые тут же предложили мне поехать на рыбалку. Я вежливо уклонился, сославшись на утомительный перелет и десинхроноз, но Саша, с которым мы прилетели обследовать Магаданскую областную больницу на предмет психосоматических соотношений, тут и произнес: «Наиль, я очень хочу на рыбалку, отпусти меня с ребятами!» Я узнал, что идут они на три дня, отпустил Сашу и пожелал им счастливой рыбалки. Впереди были выходные дни, так что никакого ущерба для работы не предвиделось, и началось томительное ожидание. Саша появился к вечеру воскресенья, какой-то весь потемневший и молчаливый. Постепенно он разговорился, и рассказ его показался мне необыкновенным настолько, что я решил пересказать его. И вот его рассказ.

Сначала мы заехали в ИБПС, где мне выдали охотничью одежду, высокие сапоги и удочку, потом поехали в сторону Олы, на таежную речку, долго шли вдоль берега, я иногда забрасывал удочку, но, во-первых, не клевало, а во-вторых, ребята почему-то сердились и переглядывались, говорили мне, что так не надо делать, что еще не время и что еще не дошли. Но вот наконец-то мы дошли до места, ребята поставили палатку, нашли брод и стали перекрывать русло реки сетями. А я закинул удочку и начал следить за поплавком в ожидании бешеного клева.

В это время ребята начали ругаться между собой, даже не замечая меня, они матерились, и я понял, что они браконьеры и будут ловить горбушу, идущую на нерест. Но виду не подал и смотрел на поплавок. Тут один их них и закричал: «Ты с ума сошел! Ты хочешь, чтобы сюда приехал Рыбнадзор? Тра-та-та-та-та!» – «Саша, а что произошло?» – спросил я. «Еще как произошло!» – ответил он: оказалось, что один из них закурил, и ему тра-та-та-та-та напомнили, что огонек сигареты виден за пять километров и что это тра-та-та-та-та – настоящая идиотская провокация. Саша замолчал. «Ну, а дальше что, а ты чем занимался?» – «А я, – меланхолично ответил Саша, – просто разжег на берегу большой костер». Рыбы ему почему-то не дали.

Посадка в Куйбышеве

Психофизиологическое обследование коренного населения крайнего северо-востока СССР, помимо психодиагностики и полиграфии, включало также и сбор мочи на катехоламины, формирующие эмоциональное поведение. Моча собиралась в стограммовые баночки и плотно упаковывалась в холодильные сумки. В эту командировку я полетел один, протестировал более сотни студентов сельскохозяйственного техникума Анадыря и набрал четыре полных сумки с мочой коренных и пришлых.

С любимым польским рюкзаком за спиной и четырьмя холодильными сумками с мочой, а также с небольшой посылкой для сына работницы техникума, который учился в Военно-музыкальном училище в местечке Мосрентген в Москве, я без особых приключений добрался до аэропорта Анадыря. Несомненно, это самый непредсказуемый аэропорт в мире, и это утверждение требует небольшого пояснения. Сам аэропорт – двухэтажную бетонную коробку посреди бесконечной тундры – можно назвать апофеозом бездарного типового строительства, но попасть в него большая удача. Дороги к нему нет. Добираться можно двумя путями: катером через лиман или вертолетом из Анадыря. И вот однажды, зимой, причал был разбит, мы прилетели на последнем вертолете, и после нас полеты отменили – нелетная погода. Местные это состояние природы называют коротко – «пурга», с обязательным ударением на первом слоге. Нас было трое: Саша Ланеев, Лена Куликова и я, и когда мы вошли в здание, взору нашему предстало нечто между зловещими картинами Босха и теорией Мальтуса: все пространство было забито давно немытыми телами. Оказалось, что наш вертолет воспользовался небольшим окошком в господствующей пурге. Миазмы испарений, недобрые взгляды – все указывало на то, что мы только добавили напряжения. Я нашел единственное незанятое место – это был угол между полом и грязной лестницей, в этот угол мы и устремились. Расположившись под лестницей, мы приготовились к эпизоотии, вся эпидемиологическая обстановка располагала к возникновению очага инфекции. Водопровод не работал. Через несколько дней я обнаружил, что происходит стирание личной истории: и снобизм, и разговоры о Пещере Платона, и семья, и родители, и даже Виктор Франкл с его нахождением смыслов – все летит в какую-то зловещую воронку. И тут я вспомнил великого суфия Джелаладдина Руми: «Я знаю четверых, и их уста закрыты для молитвы». Следующие дни пурги были посвящены выживанию. Вода в буфете была выпита еще до нас, и со стороны мы вполне походили на буддистских монахов – медленная моторика и долгий взгляд соответствовали стилю «дзен». В восьмидесятые годы было одно популярное выражение, которое сегодня исчезло из лексикона: «бич». Переводилось оно буквально: «бывший интеллигентный человек». Через неделю мы стали профессиональными бичами, и мычание наше стало универсальным ответом миру. Пошла вторая неделя, когда появился неожиданный незнакомец. Он наклонился к нам и спросил: «Из Москвы?»; мы вяло закивали, и он представился начальником Угольных Копей, небольшого рабочего поселка под Анадырем. «Поехали со мной, пришел вездеход», – сказал он, и мы, пряча глаза от остающихся, вышли навстречу пурге. Свирепо урча, вездеход привез нас в поселок. Манихейский принцип всегда рядом с нами – и вот Свет после Тьмы, филиал Рая на Земле после гиблого места. Там мы прожили еще несколько дней, пурга внезапно испарилась, и мы улетели в Москву.

Но вернемся к прерванному рассказу. Я уже лечу. Со мной, на коленях и вокруг – холодильные сумки, их нельзя было сдавать в багаж, и я оформил их как ручную кладь. «Что провозите?» – спросили стюардессы. «Это культура. Бруцеллезные штаммы из ИБПС», – ответил я. «Понимаем…» – они уважительно закивали. К счастью, стюардессы всегда отличались высоким IQ.

События стали происходить при подлете к Москве. Самолет пошел на снижение, мы пристегнули ремни в скором предвкушении тверди. Надо сказать, что беспосадочных перелетов в то время не было: если летели в Магадан, то с посадкой или в Новосибирске или в Красноярске, ну а если в Анадырь, то садились или в Хатанге, или в Андерме, или в Тикси. Поэтому при подлете мы уже находились в легком трансовом состоянии.

И тут неожиданно заговорил мой сосед, молча сидевший у иллюминатора. Он загадочно произнес: «Замечаете?» Я посмотрел на него как на идиота с интересом Владимира Набокова, поймавшего редкую бабочку. «А что я должен замечать? – спросил я с надменным видом. – Я замечаю только то, что столица нашей Родины приближается». – «Отнюдь, – ответил мой сосед. – Луна уже в четвертый раз справа, керосин вырабатываем». Установилась тишина. «Кто вы такой, вы что, эксперт?» – «Я штурман, – ответил он, – будем садиться на брюхо, надо искать поле, хорошее картофельное поле». Тишина становилась плотной, как желе, я посмотрел в иллюминатор, увидел часть крыла и понял, что дальнейшие действия могут быть исключительно инстинктивными. «Шасси не открываются», – добавил сосед, но это уже было лишним. Абсурд уже расположился напротив, я почувствовал легкое жжение в затылке и понял, что люди уходят на небо задолго до встречи с землей. Но и другое посетило меня: подобное переживание является наиболее ценным для экзистенциального исследователя, когда жизнь человека умещается на кромке Бытия и Ничто.

Появилась стюардесса, ее бледное лицо выражало смирение. Она сказала как во сне: «Набираем высоту. Летим Куйбышев» Предлоги стали необязательными. Телеграфный стиль Хемингуэя, которому его обучал Эзра Паунд. Мы летели в полной тишине, как будто самолет перевозил покойников, но ведь и действительно все мы немного умерли.

Мы сели в Куйбышеве и выходили по одному. Мне пришлось замысловатыми па спускаться по трапу, мотаясь между холодильными сумками, но я заметил, что каждый, спустившись, становится на колени и целует землю. И я был как все: встал на колени и поцеловал горячий асфальт. Была знойная июльская ночь, горячий воздух струился, вокруг стояли кареты «Скорой помощи» и пожарные ЗИЛы. К нам подошли люди и отвели к автобусу. «Вас повезут в город, в кинотеатр, будут показывать фильмы», – сказали эти люди. Тогда я попросил немного задержаться, мне помогли доставить сумки с мочой в медпункт аэропорта Куйбышева, мы переложили их в настоящий холодильник и поехали в кинотеатр. Там нас разместили в партере, стали разносить чай и клетчатые пледы. Я зарылся в плед и произнес все обрывки всех молитв, от «Алла Бисмилля» до «Сыне Божий! Спаси и сохрани мя».

На следующий день я был уже в Москве, а биологическая жидкость была доставлена в биохимическую лабораторию ММА им. И. М. Сеченова.