Текст книги "Евангелие от Йохана (СИ)"

Автор книги: Надя Яр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Их так назвали за потусторонний вид. Альберт, "лемур" – это древнее слово. Подразумевается дух, душа. Призрак умершего. Как полагаете, почему люди их боятся? И не только люди. Любые разумные существа в известной вселенной предостерегают от контактов с духами.

– Потому что призраком может притвориться демон?..

– Не только. Призрак, он часто демон и есть. Если это не след, не застывшее отражение прошлого, это злая тварь. Души, ушедшие в Свет, пребывают в блаженстве, не бродят по материальному миру, не беспокоят живущих. Так делают только выходцы из преисподней.

– Вы мне хотите сказать, что Сита в аду? За что же? Уж не за то ли, что исполняла свой долг, пыталась воссоединить Союз и спасти все те жизни, что мы потом потеряли?

– Не знаю, – устало ответил Джон. – Я знаю, за что я туда попаду, скорее всего, а Сита... Вы знали её куда лучше, найдите сами ответ.

– Не стоит. Я знал, что ваш Свет – чудовищное убожество, и я не намерен вести с ним переговоры. Если Вы мне не лжёте, Йохан, её тем более надо спасать. Вытащить из преисподней. Это я и намерен сделать.

– Но Вы её не вытащите. Не совсем её. Это будет не тот человек, которого знали Вы, а то, что пришло ко мне на второй год войны. Не для того, чтобы помочь, а с целью шантажа. Она, настоящая Сита, при жизни не ставила бы условий, это Вы правильно говорите. Ей было бы всё равно, кто и что причинил ей, она бы легла костьми, чтобы мы победили. Она хотела защитить людей. Но ад меняет всё, и безвозвратно. В душе не остаётся доброй воли, только зло. Дух, обожжённый адом – ужасное существо. Как зомби, только с рассудком. Или вампир.

– Не вижу в мести ничего ужасного, – сказал Ланге. – Вы её заслужили. Взять на себя чужие грехи? Убийство? Ваша гордыня невероятна, она одна Вас утащит в ад по Вашим любимым правилам Света.

– И тащит, – согласился Джон. – Первым погиб друг Эвана Бора. Он был самым умным из нас, хоть об этом никто не знал. Почти двухсотлетний киборг – машинная наблюдательность плюс огромный опыт. Его считали тупым громилой, ему это подходило. Если бы первыми стали гибнуть дети, он понял бы по моему лицу, что я что-то знаю. Он бы мне голову оторвал, в прямом смысле. А Эван... не подозревал до конца. Потом погиб Нэй, любимый младший ребёнок. Вы знаете, что сделала его сестра-близнец, кем и чем она стала. Когда она зарезала отца, я почувствовал через полгалактики. Но это было не самое худшее – ни это, ни безумие и гибель Яна, ни даже смерть моей жены. Худшее мне ещё предстоит. Джоанна ещё жива. – Он сделал паузу. – Я всё гадаю, кто убьёт её – одна из моих племянниц, её дочерей, или мой собственный сын?

Ланге молчал.

– Зависит, думаю, от того, кого Сита больше винит в своей смерти. Если меня, это будет мой сын, если Джоанну – Яна или Нэйя. Дочь убивает маму, глядя ей в глаза. Твой ребёнок до смерти тебя ненавидит. Хорошая месть, правда?

Ланге ничего не ответил.

– Эпическая. Хвостов не останется, я уверен. И Нэйя скоро погибнет. Она, её муж-террорист и дитя. Нэйя беременна. Я уже вижу, как всё случится. Ядо, её наставник, дряхлеет, и кровь такого младенца могла бы ему помочь. Он потребует новорождённого себе в жертву. Родители попытаются защитить его и не смогут. Нэйя сильна, талантлива, но я её не доучил – война, потом смерть её брата – а Ядо не идиот, чтобы преподать предательнице и отцеубийце то, чем она бы могла прикончить его самого. Вот так. От нас пока осталась ровно половина, пятеро из десяти человек, но это поправимо... и будет поправлено, полагаю. – Он посмотрел в глаза Ланге. – Вас это не утешает?

– Вы за кого меня принимаете? – вспылил Ланге. – Это вы – ваша республиканская сволочь праздновала смерть Ситы – ...

– Я Вас не осудил бы. Напротив. Может, Вам этого хватит? Подумайте, Альберт: мы расплатились, и я, и моя жена, и сестра, и друг. Это не просто цепь несчастий – это месть за Ваше горе. Теперь Вы знаете. Может, возьмёте это – знание, что возмездие совершилось? Пусть это станет Вам утешением. Похороните Ситу, предайте тело огню. Вы старик, Вам не очень долго осталось – вы и так скоро будете вместе. Хорошо вам там не будет, но вы с ней встретитесь, это точно, и сможете остаться вместе навсегда. Никто вас больше не разлучит, даже Свет – Вы ведь его отвергли. То, что я рассказал Вам, не помешает, в аду Вы не будете от неё отличаться.

Ланге заплакал.

Джон проклинал себя.

Ланге стоял, отвернувшись к окну, и рыдал, беззвучно, горько.

– Может, Вам даже удастся её спасти, Альберт, – сказал ему Джон. – Если Вы – даже не сразу примете Свет, а просто не будете так его отвергать, с такой силой. Вы ведь не Свет ненавидите, а меня, Республику, нас. Свет на самом деле здесь ни при чём – как видите, он вовсе не на нашей стороне. Какое-то время мы были, наверное, на его стороне, пока не запачкали руки в крови. Если что-то и может вытащить душу из ада, это любовь.

Ланге вдруг перестал плакать и решительно вытер лицо платком.

– А Вы меня убьёте, если я не соглашусь?

– Вряд ли, – ответил Джон. – Я думал об этом, но... как-то не хочется. Если Свету не угодно возвращение Ситы из мёртвых, такой, как она теперь, он может и разразить Вас молнией, например. Инфарктом или инсультом. Прямо сейчас. – Он выждал секунду, две, словно давая Свету шанс последовать его словам. Ничего, разумеется, не случилось, Ланге не получил ни инфаркта, ни молний. – Не то чтобы мне надоело делать грязную работу. Просто Вы не грязь. Я Вас уважаю, Альберт, я Вас люблю. Можете в это не верить, но это так. Что бы Вы ни решили, я не причиню Вам зла.

Он помолчал и добавил:

– Убьёт Вас она, если Вы в самом деле её вернёте. Сожрёт, скорее всего. Буквально. Видели, как собаки трупы грызут? Вот так же. Мёртвые часто голодны, возвратившись к жизни. Они едят живых. И заражают, кусая – укушенный умирает и восстаёт как голодная нежить.

Джон поднял свой капюшон и пошёл к двери. В проёме он остановился.

– Сделайте одолжение, Ланге – хотя бы не здесь. Не на поверхности населённой планеты, где столько пищи для драугров. Если Вы решите всё-таки заняться некромантией, сделайте это на корабле. Или на станции на орбите звезды – чем дальше от гипертрасс, тем лучше. Тогда, если Вас съедят, я, может быть, успею вмешаться и предотвратить ещё одну гекатомбу. – Он поёжился, словно от холода. – Сообщите мне, где, если сможете пересилить своё недоверие. Это бы сэкономило жизни. Бывайте.

Ланге

Когда Йохан Риттер убрался, адмирал Рейха ещё долго сидел у постепенно гаснущего огня, бездумно исследуя пальцами ножку пустого бокала. Разговор выжал из него все силы, и Ланге чувствовал, что подняться не в состоянии. Ему ничего не хотелось, а в голове всё плыло и проваливалось куда-то, как в полусне. Но в то же время ему стало гораздо лучше, как в раннем детстве, когда случалось что-то болезненное и он плакал.

Он нашёл силы вызвать слуг и приказал подготовить ванну и постель. В голове прояснилось, решение принялось как бы само собой, и он даже о нём не думал. Надо было отдохнуть, собрать силы на завтрашний день.

Может ли штатсшеф крупного государства просто так взять и исчезнуть на несколько дней? Ещё как может, если окружение его достаточно надёжно. Обычно правителю исчезать не нужно, опасно или невыгодно, но вероятность государственного переворота в деловом, хорошо отлаженном Рейхе стремилась к нулю, и Ланге не колебался, перенося свой недельный отпуск с сентября на май. Восьмое, первый же будний день после праздников.

Сопровождать его будет только кот.

Поначалу Ланге подумывал, не взять ли с собой свою пожилую любимицу, пеструю и пушистую кошку Гретхен, но всё же решил оставить её. Гретхен было семнадцать лет, стара уже для таких приключений. Поэтому чести сопровождать адмирала – и, если Риттер окажется прав, умереть вместе с ним – удостоился один из бесчисленных безымянных дворцовых котов, рыжий сын рыжего патриарха Михи, паши всех хвостатых красавиц в восточном крыле. Котик вырос у штатсшефа на глазах, ел с рук, доверял ему и безропотно позволил посадить себя в большую комфортабельную переноску.

– Руди Ротбарт, – назвал его Ланге. – Теперь у тебя есть имя.

Руди загадочно сверкнул глазами, лёг на мягкую подстилку и сложил перед грудью лапы.

Ланге заранее составил список всего, что понадобится ему на станции, начиная с бластера и заканчивая кошачьей едой, туалетом и наполнителем. Цель присутствия Руди во всём этом предприятии была чисто утилитарной: кот должен был послужить живым индикатором подселения демона, которое Ланге обещал Риттер. Адмирал плохо представлял себе, как животное должно среагировать на нежить или нечисть, но полагал, что это будет больше, чем обыкновенный испуг. Ну и, конечно же, лететь навстречу року было приятнее в компании такого добродушного живого существа. Ланге не собирался брать с собой ни единого человека, и самым трудным во всём этом деле казалось убедить охрану остаться, когда он взойдёт на борт своего персонального катера «Фалькенкопф».

Стараться ему не пришлось. У сходен ждал Юрген Ройтер, шеф СБР. Они взошли на борт вместе и смотрели, как молчаливые техники в шлемах и масках устанавливают стазисную камеру в грузовом отсеке. Когда те ушли, Ланге пробежался по кораблю сканером. Ни единой живой души, кроме Руди Ротбарта в своей переноске и их двоих. Штатсшеф протянул Юргену функциональный знак своей власти – старший командный ключ.

– Я сохраню его для Вас, – сказал Ройтер.

– Вы знаете, зачем я лечу?

– Я был бы профнепригоден, если б не знал.

Разумеется. Ройтеру было сорок семь лет, и тридцать один из них он посвятил спецслужбам. Тридцать пять, если верить столичным легендам. Ланге всматривался в невыразительное бледное лицо. Если он, адмирал, не вернётся, полковник и бывший шпион Юрген Ройтер получит в руки всю власть. Его признание Тайным Советом – формальность. И он связан с Тёмными.

Могло всё это быть искусно сотканным обманом, чтобы избавиться от него, упрямого старика, используя его самое уязвимое место?

– Могло бы, – ответил мыслям штатсшефа шеф СБР, – но нет, адмирал, это не заговор, я не путчист.

Согласно тем же легендам, Ройтер, как Йохан Риттер с учениками, умел читать мысли, чувства и много ещё умел. Он действительно не путчист, решил Ланге: Ройтер был известен не только своей преданностью Рейху, но и, что для наследника власти даже важнее, верностью лично штатсшефу. Ланге был четвёртым правителем на протяжении полковничьей карьеры; Ройтер ни разу ещё не принял участия в интригах против действующих первых лиц. Какой бы их воля ни была, он беспрекословно её исполнял.

– Полагаете, я вернусь? – спросил его Ланге.

– Знать это я не могу. Я только надеюсь.

Как всякий верующий. Почему Тьма так добра ко мне, вопрошал себя адмирал, когда "Фалькенкопф" всплывал через атмосферу к бессветному космосу над головой; почему Свет недобр? Потому что мои устремления злы? Иметь работающее правовое государство, которое защищает граждан, и просто любить человека – зло? К бесам такую религию. К демонам.

Что же, сейчас увидим, насколько добра Тьма на самом деле.

Ланге дал бортовому ИИ координаты цели и выпустил из переноски Руди Ротбарта.

Предстояло три дня пути до станции "Лорелея".

Отряженные с ближайшего пограничного поста техники провели предыдущие несколько дней, активируя реактор и восстанавливая энергоснабжение давно покинутой станции, и теперь она звала цепочкой огней, круглая и пустая, как скорлупа, когда «Фалькенкопф» вышел из гиперраума. Дальше Ланге действовал почти механически, отрабатывая свой план пункт за пунктом. Корабль он поставил на автопилот и послал на орбиту вокруг той же самой луны, над которой плыла «Лорелея». Вызвать его назад к станции мог только сам он, Ланге – голос и опознавательный код, ряд чисел. Он ещё раз проверил бластер, продырявив из него перегородку в станционном гараже, и прилепил к зубу капсулу с ядом. Как бы то ни было, он не окажется в заложниках у Тьмы.

Далеко ходить Ланге не стал. Проверив мостик "Лорелеи" и силовые поля – всё, разумеется, было исполнено так, как он приказал – адмирал установил гляйтваген со стазисной камерой в изоляторе в медицинском отсеке. Потом вернулся на "Фалькенкопф", забрал сумку с вещами и переноску с котом и отвёз их туда же.

– Ну, Руди, вылазь, – Ланге открыл животному дверцу.

Кот высунул из переноски голову и водил ею туда-сюда. Ланге погладил пальцем его широкий покатый лоб и занялся подготовкой. Её униформа и полотенца, стакан и графин с водой – вот и всё, что нужно. Еда, душ и всё остальное на корабле. Постель вот только – ...

Он застелил свежим бельём одну из коек, достал свой комм и проверил список.

Нет, ничего не забыл.

Альберт Ланге шагнул к стазис-камере и сдвинул крышку.

В вечности в этом гробу из энергий и стали ничто, разумеется, не менялось. Адмирал Сита Сандани была укрыта промокшим кровавыми пятнами покрывалом, укрыта наспех. Врачи пытались до последнего её спасти, восстановить пробитое сердце и обезвредить яд, которым убийца смазал кинжал. Они проиграли битву за считанные минуты и не успели снова одеть умирающую – умершую – в гимнастёрку и китель. Сита попала в стазис полуобнажённой, и Ланге, как тысячи раз до того, смотрел на прямую линию медицинского покрывала, болезненно белую на её почти чёрной коже, чуть ниже ключиц. Лицо её будто сосредоточилось на себе, взгляд ушёл в ничто – глаза были почти закрыты. Но не совсем, меж век оставалась щель. Окружившее Ситу поле тускло светилось, смывая чёткость; Ланге почувствовал, как когда-то, в первые скорбные годы, головокружение и опаску ввергнуться в омут, в это остановленное время гроба, где нет воздуха, боли и тлена – и одновременно желание так упасть. Он был бы с ней, они были бы вечно рядом, вне времени осязая друг друга, далёкие, словно древние звёзды.

Он протянул руку, ввёл код и отключил стазис.

Сита была совсем тёплой. Тёплая, мягкая и почти живая – в её времени, в рамках существования тела, она только что умерла. Ланге поднял её из контейнера камеры и застонал от боли – его позвоночник, бёдра и кости таза отказывались нести какой-либо груз, переломанные и зажившие кости кричали. Лечил его тогда Йохан Риттер, и он же спас – пробрался среди огня и обломков внутрь гибнущего корабля на бескрайнем космическом поле боя, вытащил, вынес и исцелил. Было невероятно больно, но Ланге не жаловался – Риттер спас только его, незаменимого ученика адмирала Сандани, штатсшефа и полководца, гибель которого обрушила бы фронт. Остальных, сколько их там было, магистр Света оставил спасаться или умирать как смогут.

Внебрачный сын Ланге, Жан Фридрих, погиб в той же битве.

Ланге сумел сделать несколько шагов и положил на койку свой груз. Ему пришлось присесть рядом и отдышаться, вытереть слёзы с глаз окровавленными руками. Старый солдат, а плачет от боли. Старость не радость. Белое покрывало – теперь Ланге видел, что это широкое полотенце – с одной стороны соскользнуло, Ланге увидел её обнажённую грудь, небольшую и аккуратную, совершенной формы. И кровь – Сита была вся залита кровью. Алая жидкость блестела под светом ламп. Ланге протянул руку и, вместо того, чтоб поправить, сдвинул прочь полотенце.

Она была божественна. Открытая рана в груди ничего для него не портила – её обнажённые мышцы, рёбра и сердце были прекрасны, достойны любви не меньше, чем губы, ключицы, шея и маленькие, словно бусинки, соски. Ланге всхлипнул, склонился, пачкая китель в крови, и приник к её горлу губами, отчаянно и абсурдно надеясь почувствовать ими биение жизни. Его охватила страсть, острая, словно жажда в пустыне. Но долг был сильнее, любовь и долг.

Он выпрямился, привстал, опираясь на койку коленом, и снова накрыл полотенцем тело.

– Сейчас, сэр, – сказал он. – Мы с этим справимся. Всё пройдёт.

И он одним плавным движением вытащил из-за пазухи и открыл контейнер.

В ватном ложе лежал обычный шприц. Вакцины в нём было на три с половиной кубика, чёрной, как ночь.

Всего-то.

Ланге взял шприц двумя пальцами и – ...

Кот у него за спиной зашипел.

Потом заорал.

Ланге медленно повернулся. Рыжий кот Руди, внебрачный сынок кошачьего адмирала, сбился в трепещущий меховой ком за углом стазис-камеры. Розовая его пасть широко раскрылась, оранжевые глаза, взгляд которых не отлипал от шприца в руке хозяина, округлились, словно монеты в марку. Из них били ярость и ужас. Шерсть Руди, вся до последнего волоска, встала дыбом, как будто его ударили электричеством. Не переводя дух, кот орал – нет, кричал, как отчаявшийся человек. Вопиял.

Кот вопиет к небу, подумал Ланге и снял со шприца колпачок.

– Спокойно, Руди, – сказал он, взял руку Ситы и без колебаний вонзил иглу в вену в изгибе локтя.

Кот внезапно умолк. По полу царапнули когти, и что-то ударилось в дверь. Потом ещё раз. Ланге осторожно опустил руку Ситы на койку и обернулся. Руди Ротбарт бился в дверь с разбега. Он отступал на пару шагов, приседал и кидался вверх, подпрыгивая метра на полтора, колотился мордой и беззащитным носом в металл.

– Руди? – сказал Ланге.

Кот молча прыгнул опять. На двери осталось тёмное пятнышко – Руди разбил себе нос до крови.

Ланге чуть не заплакал снова. Он нащупал свою трость, добрался до двери и приоткрыл её. Кот кинулся вон, ударившись и расширив щель головой, помчался галопом по вестибюлю и освещённому коридору, стремительный, будто за ним гналась смерть. Он добежал до поворота в тёмную галерею, свернул туда кувырком и исчез, так и не сбавив скорость.

Ланге стоял и смотрел вслед Руди, весёлому тёплому существу, которое провело с ним три дня и, играя, ловило лапами трость. О, Боже – Бог Света или Бог Тьмы – пощади и помилуй нас. И кота.

Ланге вспомнил, что надо дышать, и вздохнул.

Шприц. Кот испугался шприца, не Ситы.

Цепляясь за эту соломинку, Ланге обернулся. Сита Сандани была недвижна; какой бы процесс ни шёл в её теле, заметен он не был. Не стоит здесь оставаться, решил адмирал; когда она проснётся в этом виде, полуголой, его, подчинённого, не должно быть рядом. Он подождёт в вестибюле. У неё будет время стереть с себя кровь, одеться, выпить воды и прийти в себя – так думал он, не касаясь и мыслью других мотивов.

Он отступил в вестибюль, пятясь и не сводя с неё глаз. Дверь неслышно закрылась. Ланге нажал на толстую красную кнопку у косяка, и силовое поле включилось, делая изолятор достойным своего имени. Дверь можно было открыть изнутри, она открывалась внутрь, но проём закрывало поле.

Она остановится здесь, в двери. Ланге посмотрит ей прямо в глаза, и он всё поймёт. Она это или нет. Ему хватит взгляда.

Он потерял время – минуты или часы. Очнулся от внутреннего толчка, разлепил глаза. Оказалось, дремал, склонив голову на плечо, в пластиковом неудобном кресле. Перед ним были стол, ещё кресла и зеркало; на столе стопкой лежали журналы. Старые, три тысячи двенадцатого года. Их бросили здесь, покидая станцию, в том году. Ещё до Войны. Команда, которую он прислал неделю назад, стёрла пыль и сложила журналы в стопку. Его подчинённые ничего не забыли.

Дверь в изолятор была открыта. В проёме стояла тень.

Ланге видел её краем глаза. Он должен был повернуться, хотел повернуться туда, но не мог. Почему-то не делал этого. Секунды текли, а он так и сидел, не фокусируя взгляд ни на чём, ощущая тупую боль в шее. Бластер, подумал он, бластер я не забыл? И сдвинул руку к поясу. Бластер вот он.

Оттуда ведь движения не видно, нет? Кресло стояло параллельно к стене изолятора, дверь была чуть сзади.

Тень шевельнулась. Подняла руку, догадался Ланге, касается ладонью поля. Стоящее существо не издало ни единого звука, оно ждало. Ланге тоже.

Спустя, казалось, вечность тень исчезла. Она отступила внутрь, подумал он; надо встать, подойти к проёму. Как бы то ни было, здесь безопасно. Оттуда она без него не выйдет.

Но он не вставал. Инстинкт будто приказывал ему не двигаться, замереть без звука, как мышь в углу, когда в комнате кошка. Не кошка, нет. Что-то другое.

Время опять грозило сбежать, словно молоко на плите. В детстве он кипятил молоко, настоящее молоко от коров, и помнил: замешкаешься на секунду-две – и оно уже выбралось из кастрюли, пахнет горелым. Так.

Тень появилась снова. Теперь Ланге видел её яснее. Она надела, действительно, гимнастёрку и китель и выглядела теперь как всегда. Как она сама. Он упорно не поворачивался и не видел лица, глаз Ситы. В руке у неё что-то было. Какой-то предмет.

Силовое поле загудело, заколебалось, пытаясь стабилизироваться.

Это же калибратор частот.

Откуда?.. Из стазисного механизма, конечно. Это он не учёл. В стазис-камере есть калибратор. Правда, к нему нет датчиков, которые необходимы – если только ты не дорогой дроид с хорошим кварковым мозгом – для вычисления частот поля, чтобы его убрать.

Однако если ты Сита Сандани, чей разум не уступает лучшим искусственным интеллектам – или какое-то... что-то ещё, получившее доступ к её способностям, поселившись в теле – ...

Поле дрогнуло и исчезло.

Тень опустила руку, помедлила и ступила вперёд. Адмирал Сандани, мёртвая или живая, вышла к нему в вестибюль.

Шаг, другой.

Скосив глаза, он увидел её отражение в зеркале. Армейская стрижка, волосы спереди подлиннее, падают на лоб. Китель расстёгнут. Ей жарко? Ей больно? На гимнастёрке не было крови.

Видели, как собаки трупы грызут? Вот так же.

Ланге представил себе собак. И её.

Он застыл в бесконечном "да/нет", не двигаясь на ни йоту. Адмирал Сандани смотрела в зеркало и на него, на его голову, совершенно седую. Она меня помнит другим, гораздо моложе. Если, конечно, помнит. Если это она.

Он повернулся, и их взгляды в зеркале встретились наконец.

Губы её шевельнулись и разомкнулись.

– Альберт? – сказала Сита.

– fin -

Примечания:

Евангелие – буквально «благая весть» (греч.)

"Йохан" и "Джон" – соотв. немецкий и английский вариант имени Иоанн

Рейх – царство (нем.); иногда, как здесь, используется в смысле "империя"

Штатсшеф – глава государства (нем.)

СБР – Служба Безопасности Рейха, аналог ФСБ

Стазис – состояние вне времени с соответствующей приостановкой любых процессов

Фестунг – крепость (нем.)

Гиперраум (гипер) – подпространство (нем.), гиперспейс

Гляйтваген – антигравитационная повозка (нем.)

Лемур – призрак (греч. и лат.)

Драугр – восставший мертвец-людоед (сканд.)

Гипертрассы – пути в подпространстве

"Айзенхорн" – "Железный рог" (нем.)

"Фалькенкопф" – "Соколиная голова" (нем.)