Текст книги "Бессмертие графини"

Автор книги: Надежда Сакаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

На самом деле, это были не совсем провалы. Возможно, если бы не Рози, я бы никогда и не узнала о них.

– Госпожа, вы так изменились после замужества, – заметила она, заплетая мне косу.

Других служанок я старалась задействовать как можно меньше. Отчего-то челядь этого замка не внушала мне доверия. Странно, не правда ли? Но все же, не страннее того, что творилось внутри меня, что происходило со мной. Не страннее дьявольских глаз графа, пожирающих меня изнутри. Не страннее его голодной усмешки, от которой по коже бегут мурашки.

– Разве? – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал как можно нейтральнее, отгоняя эти мысли о странностях, что влезли так некстати.

– Да, – Рози серьезно кивнула. – Я так давно не видела вашей улыбки. А иногда вы настолько отвлечены, что я даже пугаюсь. Как вчера, например.

– Вчера?

– Да. Вы шли к себе в покои, и я уж решила идти за вами – вдруг понадоблюсь? Но граф появился из ниоткуда и отослал меня на кухню. А у вас тогда было такое лицо, словно это и не вы вовсе, – несколько путано объяснила Рози и в испуге замолчала.

Все же, я теперь графиня, а она – лишь служанка и не ей судить о моем лице.

Но я пропустила это, потому что сейчас меня волновало совсем другое – я не помнила ничего, о чем говорила Рози.

Наоборот, я была совершенно уверенна, что весь вчерашний вечер провела за вышивкой и уж точно не разгуливала по замку.

Я попыталась вспомнить детали. Может, действительно, просто задумалась?

Но нет. Вот я обедаю с графом, а после он провожает меня до покоев, и я не покидаю их до самого вечера, занимаясь рукоделием. И никакой Рози в коридорах. Служанки пришли уже гораздо позже, чтобы переодеть меня ко сну, и то, Рози среди них не было.

Однако если сам обед я помнила в самых мельчайших деталях, то последующее было странно размыто. Например, я не смогла припомнить, что же именно я вышивала и куда после положила неоконченную работу.

Рози стояла молча, ожидая пока я заговорю с ней. А я все пыталась понять, почему же тема рукоделия выскальзывает из памяти?

– Наверно, я просто устала, – наконец проговорила я и Рози вздохнула с облегчением, услышав, что в голосе моем нет гнева, лишь растерянность.

– Вам надо больше спать, госпожа.

Это замечание заставило меня покраснеть.

Не думаю, что Рози имела в виду что-то ТАКОЕ – в ее голосе звучала искренняя забота. Но все же, фраза попала в самую грешную часть моей души, что до ночи пряталась в дальнем углу. Действительно, я стала спать куда меньше прежнего – граф не давал мне этого.

– Ты уверена, что это было вчера? – наконец спросила я, вернув лицу нормальный цвет кожи и справившись со смущением.

– Абсолютно.

– Ладно. Ты можешь идти, – я махнула рукой, отсылая Рози из покоев.

Сейчас мне хотелось остаться одной. Раз за разом я прокручивала вчерашний день от самого утра и до того момента, как пришел граф. И раз за разом пыталась вспомнить, куда же положила свое шитье. Но все было бесполезно. Я даже попыталась его найти, но в привычном месте оказались лишь мои старые работы, оставшиеся такими, как я их помнила.

«Может, Рози все же ошиблась? Она же служанка, что с нее взять?» – с надеждой подумала я.

Однако случай запомнился и теперь каждый раз, во время подготовки ко сну, я стала вспоминать, как прошел день.

Лучше бы я этого не делала! Лучше бы я жила ни о чем не подозревая!

Но после разговора с Рози выяснилось, что провалы в памяти у меня бывают довольно часто – раз в два-три дня. И так же, как и с рукоделием, я будто знаю, чем занималась в это время, но не могу припомнить никаких деталей.

Почему?

Что действует на меня таким образом? Раньше я никогда не жаловалась на проблемы с памятью! Тем более, такие выборочные. Разве не странно, что я могу показать каждое место, которого касались холодные пальцы графа ночью, но не могу найти свое шитье, что оставила несколько минут назад?

Это пугало меня и заставляло задуматься о причинах таких явлений. Однажды, когда я в очередной раз размышляла над этим, сидя за столом рядом с графом, он посмотрел на меня, а после усмехнулся.

Я убеждала себя, что усмешка его относилась к другим вещам, но внутренний голос твердил, что именно мои провалы в памяти его рассмешили, хотя я и не говорила о них вслух.

Глава 5.

Я молилась и надеялась, потому что ничего иного мне просто не оставалось.

Молилась об исчезновении моей распутной, ночной стороны, так ненавистной мне. И надеялась на выздоровление моей памяти, провалы в которой неимоверно пугали меня.

Но и молитвы, и надежды оказались напрасными. Кажется, ничто не могло остановить меня ночью, стоило мне только увидеть бледное тело графа, твердое как камень, прекрасное и холодное, как горный ручей.

Едва я видела его дьявольские глаза, так пугавшие меня днем, как мою волю словно сметало невидимой, но мощной силой. И я не могла противиться этому, не могла просто взять себя в руки и быть сдержанной, как и положено благородной графине. Наверно, если бы в этот момент с небес грянул гром и сам Господь сказал бы мне остановиться – я бы его не послушала.

Я одновременно и хотела, и не хотела всего этого. Хотела извиваться и кричать, чтобы потом, вспоминая о прошедшей ночи, краснеть от стыда. Не хотела наслаждаться его до боли грубыми движениями, так легко пробуждавшими во мне ответное желание. Хотела, чтобы его сильные руки до синяков сжимали мои бедра, а утром, глядя на отпечатки его пальцев, запечатленные на моем теле умирать от собственной распущенности. Не хотела просить его о том, о чем днем не смогла бы даже подумать.

Граф же полностью осознавал свою власть надо мной, словно иначе не могло и быть, и ночами совершенно менялся. Приходя в мою спальню, он туманил мой разум своими прикосновениями, одним взглядом опуская в пучину развратного удовольствия, оставляя там умирать, чтобы утром остудить пыл своим, до остроты вежливым, «Здравствуйте, графиня».

Но если бы все ограничивалось только этим.

Если ночь была обителью грешного удовольствия, то день постепенно становился моим личным адом. И чем больше я об этом думала – тем больше мне казалось, что я схожу с ума.

Суеверный страх перед графом, что должен был уже рассеяться за это время (особенно от осознания того, что он не делал мне ничего плохого, только приятное) наоборот нарастал с каждым моим провалом в памяти.

А дьявольские глаза пугали меня все больше и больше, хотя, только познакомившись с графом, я думала, что больше уже некуда.

Таинственным образом этот страх тесно переплетался в моем сознании с неизъяснимыми провалами памяти, словно именно граф был причиной моей забывчивости.

Я все еще отчаянно пыталась сохранить хладнокровие, как это легко удавалось графу, но паника с каждым днем становилась все ярче, а ужас – отчетливее. И это не поддавалось никакому разумному объяснению.

Вот граф вежливо говорит мне что-то, а внутренний голос кричит «Беги! Беги, пока не поздно!». И кто бы знал, чего в такие моменты мне стоило удержать на лице выражение заинтересованности. А потом ночь накрывает замок своим темным бархатом и мой пугающий до дрожи холодно-алый мир сменяется пламенем, в котором я наверняка буду гореть за все то, что позволяла себе с графом.

Я не знала, чего я боюсь (или желаю) больше – что день перерастет в ночь, и в моей жизни не останется ничего, кроме невнятного страха перед собственным мужем, и так до самой смерти. Или же, что страсть и похоть ночи ворвется в замковый быт, и я навеки превращусь в распутную грешницу, не умеющую сдерживать свои потаенные желания, а все графство будет знать о том, что же именно их пэр творит со своей женой.

И вот сегодня, спустя пять длительно-коротких месяцев, проведенных в замке, мои страхи воплотились в реальность, и частичка дневного ужаса впервые сумела прокрасться и в царство тьмы.

Мне приснился кошмар, и я надеялась, что он больше никогда не повторится, задвинув в тьму ту часть сознания, что наоборот жаждала повторения больше всего на свете. Хотя то, что это именно КОШМАР, а не просто неприличный сон, я смогла осознать лишь на утро – настолько в этом сне мне было приятно, несмотря на откровенную жестокость всего действия.

Я ждала графа, как обычно, трясясь от предвкушения. И видимо именно в этот момент заснула, потому что все последующее просто не могло быть правдой (а если и могло, выходит я все же вышла замуж за самого дьявола, сумевшего обмануть законы и переступить порог святого места).

Мне снилось, что граф пришел.

Он вошел, как всегда в небрежно расправленной рубашке, ослепляя идеальной, неживой, белизной тела.

– Готова поиграть со мной? – хриплым голосом спросил он.

Ночью граф всегда отбрасывал учтивое «Вы», а его тон терял привычную остро-отточенную вежливость, становясь жадным, голодным и до болезненного привлекательным.

– Да, мой господин, – привычно ответила я.

Обе фразы уже стали частью всего действа и повторялись каждую ночь. Графу нравилось то, как я произношу эти простые слова – со смесью полной покорности, жадного желания и жгучей вины.

– Сегодня все будет немного не так, как прежде. Но я уверен, тебе понравится. Не может не понравится, – он наклонился и хищно провел языком по моей шее, жадно вдыхая запах кожи.

Дьявольские глаза его сверкали в темноте, точно у волка.

Как и всегда бывало ночью, я растворилась в этих кровавых озерах, забыв страхи и все то, что нестерпимо терзало меня каждый день. В груди осталось единственное желание, что мучило меня, точно жажда. Желание, чтобы он был ближе, еще ближе ко мне.

Его прикосновения обжигали меня холодной, острой болью, но и это было как-то по-особому, мучительно, приятно. И чем больше он утолял мою потребность в его теле, тем больнее и приятнее это оказывалось.

Граф не отрывавший языка от моей шеи, вдруг поцеловал меня. Прежде он никогда этого не делал во время наших любовных утех. Единственный раз, когда его губы коснулись моего тела – был еще тогда, в церкви.

Но эта ночь оказалась исключением. Может, уже тогда мне надо было догадаться, что это лишь чересчур реалистичный сон?

Впрочем, меня (точнее, мою фантазию) оправдывало то, что и губами его прикосновения не были нежными.

Жадные, грубые, голодные.

Его твердые пальцы впились в мое тело, сминая его, оставляя красные полосы на нежной коже. Но и это мне нравилось.

Все, что бы ни делал граф, все это погружало меня в пучину чувственности. Даже если днем мысли об этом вызывали лишь страх, отвращение и вину, без всякого намека на то немыслимое ночное возбуждение, граничащее с манией.

– Хорошая девочка, – прошептал граф.

А после одним резким толчком вошел в меня, одновременно впившись зубами. Я подалась ему навстречу, чувствуя, как по шее течет соленая струйка крови, и язык графа слизывает эти алые капли, чтобы через несколько секунд прокусить кожу уже в другом месте.

Мне не было больно, хотя раны, из которых лилась кровь, были довольно глубоки. Но нет, наоборот, чем глубже граф вонзал в меня свои зубы, тем более приятно мне становилось.

А он кусал меня, с каждым новым толчком делая новый укус, не всегда в шею. Он кусал мою грудь, мои запястья, мои бедра, позволяя крови стекать по мне, иногда слизывая ее, иногда размазывая по коже, рисуя какие-то таинственные замысловатые узоры.

Его холодные пальцы то ласкали меня в самых укромных местах, то сжимали с такой силой, что причиняли боль, оставляя кровавые полосы ногтей, которые терялись на общем алом фоне. И эта боль от его жадных, голодных объятий перемешивалась внутри меня с удовольствием, поэтому все, начиная от мучительного, практически обжигающего, льда его тела и заканчивая упоительными губами, приносило чувственное, пряное наслаждение.

В этот раз граф закончил быстро, равно как и я. Кровь, стекавшая по моему телу, по его лицу, алые узоры на моей коже, не оставлявшие белым практически ни одного сантиметра, соленый, терпкий запах – все это возбуждало его гораздо сильнее, чем обычные ласки. Равно как и меня, будто мое удовольствие напрямую было связанно с его тонкой, невидимой, но вполне реальной нитью.

И вот, апофеозом – последний толчок, яростный и глубокий, когда он с животным рыком сжал мои ладони так сильно, что кажется, вывихнул мне запястья. Впрочем, и эта боль расплескалась в моем личном море удовольствия, размешавшись с холодом от его тела, синяками от его объятий и горячей пульсацией его укусов.

К этому моменту все мое тело было покрыто ранками, а граф выглядел как демон – рот испачканный в крови, что казалась черной, такие же черные руки, грудь, кубики живота. И на этом темном фоне – белые, слишком длинные для человека клыки и алые глаза, что горят сверхъестественным, дьявольским светом.

– А теперь спи, – все еще хриплым от возбуждения голосом приказал он, и после этого я действительно заснула.

Утром, едва проснувшись, я испуганно подскочила на кровати, щупая шею руками. Кровь, укусы, боль – все то, что вчера мешалось с наслаждением, теперь вызывало панику и ужас.

Как же так вышло, что ночью я могла получать удовольствие от этих ужасных вещей? Что со мной происходит? Почему я не могу противиться этой грязи и похоти? И кто такой граф на самом деле?

Дьявол, инкуб, в человеческом обличье? Один из сыновей Мелюзины*, или же просто демон, сумевший выглядеть как мужчина?

Мне уже приходили эти мысли, но ведь я своими глазами видела, как он ступал на святую землю, и потому не смела оправдывать свою собственную греховность демонической природой графа. Хотя после того, что я видела (так же своими глазами) сегодня ночью сомнений уже не могло остаться.

Граф – инкуб, ибо только демон мог заставить меня наслаждаться теми дурными действиями.

И что мне теперь делать?

Смириться и гореть в мучительно-приятном огне, или же обратиться к церкви? Ведь не зря граф имел проблемы с ней. Нужно было с самого первого дня пойти к священнику.

Но что я скажу?

"Мой муж – дьявол. Каждую ночь он пробуждает мои скрытые темные желания, а недавно начал пить мою кровь"?

И все равно я остаюсь грешницей, ведь он только пробуждает МОИ желания.

Дьявол никогда не приходит без спроса.

А вдруг молитва не подействует на него, как не подействовала сила святой земли на нашем венчании? Что тогда мне останется?

Убьет ли он меня сразу, узнав о предательстве, или решит мучить до самой смерти, делая пытки все более нестерпимыми?

А если слова священника все же заставят графа исчезнуть, обратившись в пепел, то как я буду жить дальше без НЕГО?

За это время он стал моей частью.

Грешной, больной, но частью. Тем, в ком я отчаянно нуждалась, оставаясь в одиночестве. Тем, кем я дышала, отравляя свои легкие. Так смогу ли я пережить его исчезновение, или же, как та его первая невеста, покину мир вслед за ним? Тогда меня ничего не спасет от пламени ада, но если граф – сам дьявол, то стоит ли сожалеть?

Если в аду не будет раскаяния и страха, а останется лишь похоть, страсть и наслаждение? Если после смерти меня будут ждать лишь его алые глаза, мрамор тела и холодный жар ночных объятий? Не легче ли тогда смириться со своей судьбой, ведь вряд ли теперь мне помогут раскаяние и молитвы?

Да и как они могут помочь, если я не раскаиваюсь, каждую ночь окунаясь в дьявольские глаза и крича от удовольствия, что доставляют мне прикосновения его холодных пальцев.

За всеми этими суматошными, судорожными мыслями я даже не заметила, что шея, которую я продолжала сжимать ладонями, была совершенно гладкой.

Я подняла одеяло, но кожа сияла бархатистой белизной и на ней не было ни укусов, ни синяков.

Ничего не понимая, я поспешно огляделась. Простыни были чистыми и никаких намеков на ночное кровавое раздолье я обнаружить не смогла.

Услышав мое пробуждение, в покои заглянула Рози.

– Госпожа, изволите одеваться? – спросила она, но увидев мой испуг, подошла ближе. – Госпожа, с вами все в порядке?

– Что же происходит? – растеряно прошептала я, приложив ладони к лицу, не замечая ничего вокруг.

– Госпожа? – Рози несмело подошла ко мне. – Вас кто-то напугал? Или вас обидел господин?

Услышав слово «господин», я вздрогнула, точно от пощечины.

Был ли он вчера здесь, или же все произошедшее – лишь кошмар, насланный нечистым? Но если и кошмар, то отчего такой реальный?

Ведь я помню каждый укус графа и каждое прикосновение холодных пальцев и губ.

Да и говоря честно, было ли это кошмаром, если его укусы приносили мне куда большее наслаждение, чем все наши прошлые ночи?

– Что он сделал вам, госпожа? – сегодня Рози проявляла удивительную настырность.

И почему-то она не сомневалась, что причина моего такого тяжелого состояния – граф.

Но не успела я ответить, как вошел сам виновник странного, пугающего сна. Это был первый раз, когда граф появился в моих покоях при свете дня (хотя комнату освещали преимущественно факелы – сквозь узкую бойницу солнце почти не проникало).

Властным жестом граф услал прочь заботливую Рози и обратился ко мне, едва за той закрылась дверь.

– Прости, что вчера не смог навестить тебя, – он плотоядно усмехнулся. – Но обещаю, что сегодня мы наверстаем все сполна.

И не дожидаясь ответа, граф вышел прочь.

– Госпожа, госпожа! – Рози подбежала ко мне, не дав остаться одной. – Расскажите же и вам станет легче. Что он вам сделал?

Некоторое время я молчала, никак не в силах справиться с собой.

Я не знаю, отчего я была удивлена больше – от того, что граф не пришел вчера ночью, и все произошедшее было лишь слишком реальным кошмаром. Или от того, что он пришел сегодня, с самого утра, впервые с момента нашей свадьбы, отбросив свою острую дневную вежливость, и таким образом воплотил в жизнь мой второй страх.

Только вот, сейчас эта фраза вовсе не возбуждала, а наоборот, пугала меня. И я не знала, хочу ли я, чтобы так было, или же отстраненность и безразличие принесут мне куда больше спокойствия.

– Все в порядке, Рози, – наконец сказала я служанке, что была действительно обеспокоена. – Граф не сделал мне ничего дурного.

– Но когда я вошла – на вас лица не было!

– Кошмар. Просто очень реальный кошмар, вот и все, – и я не знала, кого я больше успокаиваю этими словами.

Рози, или себя?

***

Этот кошмар словно стал первым маленьким снежком, из которого в последствии вырастает огромный ком. И если бы тогда я знала, чем все обернется, то я бы уделила этому куда больше внимания, а не просто постаралась бы утешиться пустыми отговорками.

Но людям не суждено видеть будущее, и потому я списала кошмар на расстройство от своей семейной жизни, а небольшие провалы в памяти – усталостью. Хотя откуда было взяться усталости, если здесь я ничего не делала, кроме как сидела с графом за столом, гуляла, да вышивала?

Моя мать всегда занималась замковым хозяйством. Разумеется, она не убиралась, но управляла прислугой, следила, чтоб зерно и запасы доставляли в срок, а крестьяне платили талью. И я готовилась к такому же быту. Ведь как-то так обычно и складывается, что хозяин замка воюет и занимается другими важными делами, а хозяйством заправляет его жена (разумеется от лица мужа).

Но граф не позволял мне выходить за пределы полотна для вышивки. Он твердо держал весь в замок в своем холодном кулаке и прислуга, кроме Рози, слушалась в первую очередь именно его.

Моим же местом оставалось лишь ложе, которое он посещал практически каждую ночь. Но даже здесь хозяином был именно он.

В некоторые места мне и вовсе был запрещен вход.

Однажды я гуляла по замку. Это было на следующий день после злосчастного кошмара. Я знала, что граф сейчас находится в оружейной. Он практически не покидал замка при свете солнца, предпочитая надежность его стен. Впрочем, в этом я как раз его понимала. Лето выдалось настолько знойное, что прохлада крепости была единственным доступным спасением от духоты.

Наступившая же осень принесла с собой дожди, серость и промозглый ветер. В замке, где сейчас жарко горели факелы, а гобелены, развешанные по стенам, спасали (хоть и не совсем до конца) от сквозняков, было несколько уютней.

Я не хотела случайно столкнуться с графом. После того, утреннего, разговора к моему суеверному страху (который и не думал исчезать), примешивался теперь и страх того, что он превратит день в ночь. Этого бы я точно не пережила и сгорела бы со стыда. Хотя меня удивляло, что Господь все еще не покарал меня молнией за мою похоть и разврат.

И вот я решила спуститься на первый этаж, или даже посмотреть подвалы. Не то, чтобы мне была так уж интересна подземная часть замка, просто я не хотела ни выходить под мелкий, промозглый дождь, ни встречаться с графом.

Но я не смогла туда попасть.

Около массивной двери стояло два привратника и вместо того, чтобы услужливо распахнуть передо мной створки, они молча загородили собой проход.

– Вы знаете, кто я такая? – надменно проговорила я, задрав подбородок.

Но они даже не ответили, все так же молча загораживая дверь. Казалось, будто вместо глаз у них блестящие пуговицы – так сосредоточенно, и одновременно бессмысленно, они смотрели на меня.

Я предприняла еще пару попыток попасть внутрь, угрожая им расправой, гневом графа и всем, чем только смогла придумать, но они так и не проронили ни слова, и мне пришлось отступить.

Спрашивать у графа о том, что же находится за деревянной дверью, я не рискнула, равно как и пробовать спуститься в подвалы еще раз.

Тем более, что вскоре меня стало волновать совершенно другое.

Мои провалы в памяти («слепые пятна» – так я называла их про себя) никуда не делись. И все усилия припомнить какие-то детали этих пятен были тщетными. Словно кто-то затирал мне память, подсовывая взамен какие-то яркие, но совершенно плоские образы, которые при ближайшем рассмотрении начинали трещать по швам.

Но если бы дело ограничивалось только этими пятнами. Через два дня после моего неудачного визита я заметила несколько свежих ран на своем теле. Попытки припомнить, где же я могла так покалечиться, ничего не дали – память артачилась, отвечая пустотой.

А потом эти раны… исчезли.

Вот они были, но я моргнула – и их уже нет.

Это действительно напугало меня больше всего остального.

Что происходит?

Беспричинный страх, который граф вызывает у меня, слепые пятна, когда я не помню, чем конкретно занималась, а теперь еще и раны, что появляются и исчезают. Все это походило на помешательство, и я просто не знала, что мне делать.

Теперь жизнь окончательно разделилась на день и ночь.

Днем я тихо сходила с ума, замечая то, чего нет (вроде ссадин и синяков), суеверно боясь дьявольских глаз графа и отчаянно пытаясь найти объяснение всему происходящему со мной.

Ночью же я отдавалась во власть порока, забывая обо всем, получая только удовольствие от прикосновения холодных пальцев в самых сокровенных частях, от резких движений, пронзающих меня, казалось, насквозь и от далеких губ, изогнутых в усмешке, что ласкали меня лишь в моих снах.

И конечно, днем я молчала обо всем, что происходит со мной, натягивая на лицо улыбку, скрывая таким образом свой страх. А ночью мне было просто не до этого.

Да и что бы я сказала графу?

Что боюсь его?

Что схожу с ума?

Что готова умереть со стыда, вспоминая ночи и больше всего хочу перестать поддаваться его ласкам?

Не думаю, что он помог бы мне во всем этом.

Хотя иногда граф ломал свою дневную маску острой вежливости, и я ловила на себе насмешливый взгляд его дьявольских глаз и холодную усмешку, так непохожую на привычную отстраненно-безликую улыбку.

И каждый раз это происходило, когда я размышляла о своих проблемах, пытаясь убедить себя в их несущественности.

Казалось, будто граф читает мои мысли и смеется над их глупостью и хаотичностью. И это усиливало мой страх перед ним, и было очередным доказательством моей болезни.

Мой ангельски-красивый дьявол-искуситель, ты сводишь меня с ума.

Глава 6.

Мы прожили вместе несколько лет, и я едва держалась на той тонкой границе, где заканчивается легкое помешательство и начинается настоящее сумасшествие.

А может, мне лишь казалось, что я держусь, а на деле я уже давно переступила порог, окунувшись в бездну безумия?

Каждый раз, когда я засыпала, мне снились глаза графа.

Два кровавых озера сверкали в кромешной темноте, и я бежала прочь, как можно дальше, но они всегда настигали. От них было невозможно спрятаться, они мерцали алыми всполохами, подавляя мою волю и пробуждая совершенно чуждые мне желания.

Во сне казалось, будто они забирают у меня что-то важное, что я обязательно должна знать. И как бы я ни старалась, сама я это уже не верну. Потому что вернуть это может только он.

Дело тут было даже не в его холодной вежливости днем и не в том, как граф обращался со мной ночью. Нет, просто со временем у меня появилось навязчивое, неотступное чувство, будто я чего-то не знаю. Чего-то очень важного, связанного непосредственно с графом. Чего-то ужасного, о чем я могу вспомнить, лишь глядя в эти алые колодцы.

Могу, но не вспоминаю.

Единственной отдушиной стал для меня Викторий. Не знаю, почему, но я рассказала ему, пускай далеко и не все. Я сама не поняла, как так вышло. Ведь теперь я графиня, и чтобы ни происходило в моей голове, как бы меня это ни терзало, я должна блюсти честь и репутацию своего мужа и себя самой.

А разболтать кому-то о том, что я на грани безумия… это вряд ли способствует репутации.

Уж не знаю, что на меня нашло. Возможно, это был один из тех дней помешательства, когда я не могла вспомнить детали своих же действий. Или же его алые, как у графа, глаза заставили меня выдать свои тайны. Но я рассказала Викторию о некоторых странностях.

Вообще, они были до невозможности одинаковые и одновременно совершенно разные.

Руки Виктория, когда он галантным, не свойственным простолюдину жестом, брал меня под локоть, были такими же обжигающе-ледянными. Кожа его буквально светилась белизной, а на солнце он никогда не выходил, даже ненадолго.

Но в отличие от графа, холодным было только его тело. Он не оттолкнул меня после моего откровения, а его алые глаза, светились лишь сочувствием и заботой.

Он стал для меня другом, хотя после того, как мы сблизились, мои провалы стали учащаться, а раны, то появляющиеся, то исчезающие на моем теле были все кровавей и ужасней, доставляя невыносимую боль, пусть даже она и была лишь плодом моего воображения.

Это было несколько странно. Отчего-то я была уверена, что все мое сумасшествие каким-то образом связанно лишь с графом, но никак не с остальными членами замка.

Ведь когда я общалась с Рози все было в порядке. Хотя Рози я и не доверяла столь сокровенные тайны.

Впрочем, я даже не успела рассказать Викторию об ухудшении своего состояния.

Словно почувствовав, что от общения с ним, мое сумасшествие только нарастает, он сам предложил прекратить нашу дружбу.

Я не могла понять, неужели это действительно было так заметно?

Я наивно считала, что держу свои страхи в кулаке и сохраняю лицо. Что никто в замке не замечает тех вещей, которые творятся со мной. Что годы обучения этикету не прошли даром, и я могу оставаться спокойной внеше в любой ситуации.

Но Викторий заметил все сразу же, и сказал, что общение с ним сделает мне только хуже, а когда я попыталась выяснить подробности, он промолчал.

Однако я действительно не понимала, как его забота и внимание, после которых я чувствовала явное облегчение, могут мне повредить. Ведь он был моей отдушиной в этом царстве страха. Единственным человеком, с которым я могла поговорить, не опасаясь за свою репутацию, или за то, что обо всем узнает граф. Единственным, после Рози, в этом замке, к кому я испытывала нежные чувства, так непохожие на мою больную, одержимую привязанность к графу.

После долгих разговоров Викторий сдался.

Соглашаясь продолжить наше общение, он выглядел печальным, напоследок заметив, что надеется, что я не возненавижу его, когда все пойму. И больше он никогда не возвращался к этой теме.

Хотя, как я бы смогла возненавидеть своего единственного и лучшего друга в этом, все еще чужом мне замке, пусть и формально я считалась здесь полноправной хозяйкой?

Я дорожила Викторием и никогда не отказалась бы от него.

О, как бы я хотела чувствовать к своему мужу хотя бы часть той теплоты и нежности, что испытывала к Викторию.

Или же увидеть в глазах графа отблеск той же заботы, с какой смотрел на меня его друг.

Но нет.

Сама я уже не смогла бы жить без графа. Он разрывал мое сердце острой болью на тысячи частей, наполняя каждую из них страхом, пополам со страстью. Он учил меня бояться собственных желаний и желать ужасающе-невозможного. Он заставлял меня дышать им одним и задыхаться в одиночестве, хотя при этом отравлял собой воздух, меняя любовь на зависимость.

Он был невозможно-холоден и по-животному горяч.

И несмотря на прошедшее с момента нашей свадьбы время, мы так и не стали близки хоть в чем-то, кроме постели. Мы мало знали о пристрастиях друг друга и тех милых привычках, которые есть у каждого, мы никогда не поддерживали друг друга и не вели задушевных разговоров.

Да мы вообще практически не общались, особенно днем.

Если это было время обеда, или ужина, то мы просто сидели рядом за столом, чинно кивая рыцарям и друг другу. И хотя с моей стороны всегда было искреннее желание хоть как-то заинтересовать своего мужа, но граф, как и в первые дни, оставался до остроты холодно-вежливым.

Он поддерживал светскую беседу, которая сводилась к погоде за окном, падежу скота в этом месяце, или политическим событиям, вроде восстания в Леоне, или смерти последнего короля из династии Каролингов и избрании Гуго Капета на эту должность. Но дальше дело не шло.