Текст книги "А в чаше – яд"

Автор книги: Надежда Салтанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Надежда Салтанова
А в чаше – яд

Благодарности

За вдохновение и вовлечение в историю Византии я благодарю моих талантливых и замечательных друзей – Дару, Марию и Ивана, без которых не было бы Нины. Спасибо вам за ваши таланты, за энтузиазм, за умение вдохновить, организовать, и за поддержку.

Отдельная благодарность курсу Ирины Гусинской «Как написать книгу – художественная литература» и куратору Ольге Максимовой за науку, за поддержку, за прекрасный круг единомышленников, за новых друзей.

Огромная благодарность моей семье за поддержку и терпение.

Глава 1

Вех ядовитый растет кустами высокими да широкими. Стебель прямой, жесткий, а внутри пустой. Листочки тонкие, острые, на перышки похожи. Цветы белые, мелкие, собраны в одну плоскую шапку, размером чуть меньше ладони. Разветвляется сильно.

Самая ядовитая часть – корень, да его смола. Корень крепкий, с кулак шириной, а ежели разрезать, то с разделениями, где смола собирается. При отравлении начинает голова сперва болеть, затем корчи начинаются, рвота, пена на губах. Помочь можно только солью с золой, но только если дать сразу и если невелико количество яда съедено.

Из аптекарских записей Нины Кориарис

Поднявшееся солнце позолотило гавань. Сквозь утренний туман проступили очертания городской стены Константинополя, камни, покрытые соляными разводами, засохшими водорослями, птичьим пометом. Волны, шелестя, едва касались берега, оставляя за собой ошметки пены. Среди больших валунов, на сырой от росы гальке обозначилась маленькая скрюченная фигурка.

–

Утро у Нины началось рано, проснулась она еще до рассвета, пыталась уснуть опять, да не шел сон. Промаявшись так до первых лучей, поднялась, наскоро помолилась. Вышла во внутренний дворик, где были расставлены узкие столы под навесом для сушки корений, сверху натянуты веревки для трав. Надо раскладывать все опять, на ночь она прятала все в дом от ночной росы. Нина достала скатанные рулоны холста, расправила на столах, проверила сколько надо еще сушить лавровый лист и золототысячник, разложила аккуратно. Вдохнула горьковатый запах, пробежалась пальцами по желтым сморщенным цветочкам и вошла обратно в дом, на ходу подбирая свои непослушные кудри и завязывая в платок.

Выпив яблочного настоя с чабрецом и перекусив парой запеченных с вечера яиц, женщина принялась за работу. Солнечный луч уже заглядывал в окошко, переливаясь радугой на склянках и венецианских флаконах, когда за окном раздался шум, быстрые шаги, стук в дверь.

– Случилось что? – всполошилась Нина, по привычке хватая холщовую суму со снадобьями, да набрасывая на голову мафорий11
  Мафорий – покрывало в виде платка, наброшенного на голову и плечи


[Закрыть], без которого порядочной женщине на улице показаться нельзя. Распахнула дверь, заслонилаладонью глаза от солнца. Перед ней стоял запыхавшийся молодой стратиот22
  Стратиот – вольнонаемный воин, солдат


[Закрыть] из охраны города. Видать всю дорогу от стены бежал.

– Нина-аптекарша, ты? – спросил.

Вглядевшись внимательнее, Нина отметила застывший взгляд и потерянное выражение на лице, и в груди у нее похолодело от неприятного предчувствия.

– Что случилось-то? – выходя торопливо и наскоро запирая аптеку, спросила она.

– Там… мальчик. У стены. Мертвый.

Нина, охнув, на мгновение замерла, повернулась к принесшему страшную весть. Прижала ладонь к губам.

– Мальчик?! – прошептала.

Молодой воин только грустно развел руками, губы его дрогнули, он отвел глаза. Перекрестившись, Нина севшим голосом выдохнула:

– Веди. Да рассказывай подробнее.

– Мальчик, худой, лет десяти. Синий весь какой-то. Вызвали сикофанта33
  Сикофант – (здесь: дознаватель, сыщик), греч. доносчик


[Закрыть]. Он сказал врачеватель тут не поможет. Пусть позовут аптекаря. Декарх44
  Декарх – Офицер, десятник


[Закрыть] велел мне тебя привести. Сказал, ты разберешься. – солдат говорил отрывисто, все еще пытаясь отдышаться.

– Мальчик-то чей? – ком в горле мешал говорить. Слова с трудом проталкивались через подрагивающие губы.

– Да вроде подмастерье из кузницы. Руки у него в ожогах, фартук кожаный. Видать послали заказ отнести, а он вот…

– Что сикофант говорит?

– Да ничего такого, что при почтенной женщине повторить можно. Поминает всех, и стражу, и аптекарей, и кузнецов… А мы то чем виноваты? Ночью штормило, ничего не слышно было. А утром… вот…

Пока они дошли, солнце уже пекло немилосердно. Солдат и Нина старались держаться в тени, под портиками домов, что в районе гавани уже встречались все реже. Нина запыхалась, вытирала лоб покрывалом. Жаркая весна в этом году выдалась. Сквозь кожаные домашние сокки55
  Сокки – кожаная мягкая обувь, закрывающая всю стопу


[Закрыть] Нина чувствовала подошвами нагретые камни улицы.

У стены  собралась уже небольшая толпа, кто-то  всхлипывал, говорили вполголоса. От городского рва доносась вонь нечистот. С берега пахло рыбой, гниющими водорослями, оставшимися с зимних штормов. Ноги вязли во влажном песке.

Нина и провожатый подошли ближе, люди начали расступаться перед стратиотом. Он, подойдя к грузному мужчине, склонился:

– Почтенный Никон, я привел аптекаря.

Нина тоже сдержанно поклонилась.

– Господь в помощь, – сказала.

Сикофант повернул к ней бледное лицо с сероватой кожей и набрякшими веками, поморщился и перекрестился:

– Хорошо бы… ты что ль аптекарша?

Нина кивнула.  Сикофант окинул взглядом ее невысокую фигуру. Из-под покрывала, наброшенного на платок, выбился чёрный локон. Под взглядом сикофанта она нервно заправила его обратно. Крупный нос, большие глаза, резкие, как прорезанные на мраморе черты  – типичная гречанка. Чистая, гладкая кожа, хотя и немолода уже, не то 25, не то еще старше. Не привлекательна, и знает об этом, держится строго и скромно, но без подобострастия.

Женщин Никон не жаловал, считал бестолковыми курицами, да видел в них лишь удобное применение в дому и в утехах постельных. А тут пришла – сама себе хозяйка,  ведет себя с достоинством. И все раздражение его от раннего похода к воротам на голодный желудок, на жару, на отравителя, что мальца мучал, обратилось на неё.

Нина торопливо перекрестилась и наклонилась над худеньким тельцем, скрюченным, со сведенными судорогой пальцами рук и ног. Лицо его было прикрыто тряпицей. Отведя грязную ткань в сторону, она неслышно ахнула и зашептала молитву. Пока шептала, да осматривала, да принюхивалась, вплетала слова “лицо синюшное”, “пятна на шее”, “на губах кровь”, “худенький то какой, Господи упокой душу его”, “ мучился, бедный”. Быстро глянула на камни, островками подступающие к городской стене.

Поднявшись с колен и вытерев украдкой слезы, обратилась к сикофанту:

– Я тут помочь не могу, почтенный. Отравили ребенка, нехристи, чтоб им такой же смертью умереть.

– Уж без тебя догадался, что отравили. Чем, рассказывай? Да где этот яд купить можно? – он не отводил глаз от аптекарши.

Понятно к чему разговор, только Нине скрывать нечего.

– У меня такого яда не покупали, – отрезала она, – Кто еще его продает – не знаю, может, и гости заморские привезли. Местные-то законы ведают, нет таких смелых среди аптекарей, чтоб поперек указов идти.

– Да вам, торгашам, законы что птичий свист, лишь бы загребать поболе. Да и откуда ты, женщина, законы знаешь? Вот первая прибежала – видать, хвост горит.

– Да ты же сам за мной послал!

– Я за тобой не посылал, я велел привести аптекаря. А ты кто? Глупая баба, одни притирания да помады на уме. Слыхал я про тебя. Сама небось продала яд кому, да и забыла. Так ведь?! – последнюю фразу он почти выкрикнул, подавшись к Нине. Та отшатнулась.

– Господь с тобой, меня позвали, что ж я, отказываться буду. А позвали меня потому, что аптека моя ближе к гавани. Да декарх меня знает хорошо…

– Ох, молчи лучше. От вас, женщин, один шум и беспокойство. Доложу эпарху, что ты под подозрением большим. Пусть твою аптеку прикроет – меньше хлопот всем будет.

– Да за что жe, уважаемый?! – Нина тоже перешла было на крик. Но под злобным взглядом сикофанта поутихла. Ведь и правда закроют, да в казну заберут – видано ли, чтобы женщина одна торговлю вела. Нина запаниковала:

– Дай я хоть сама поговорю среди аптекарей да врачевателей, узнаю, может, кто спрашивал или покупал…

– Ты-то что узнаешь? – нахмурился сикофант, – Бабьи сплетни одни, так они тут без надобности. Иди уже, я с эпархом66
  Эпарх – градоначальник Константинополя


[Закрыть] говорить буду.

– Ой, и где тот эпарх?! – повысила было голос Нина, да, спохватившись, на почтительное обращение опять перешла. – Почивает небось, может, только завтракать собрался. И тебя, уважаемый, дальше порога не пустят. Да отговорятся, чтобы не ходил лишний раз, да из-за нищеброда хороший дом не позорил, – указала рукой в сторону трупа мальчишки.

Сикофант молча царапал что-то на табличке, бормотал небогоугодное себе под нос. Шум прибоя и резкие крики чаек заглушали его слова. Наконец он убрал табличку в суму на поясе, поскреб подстриженную бороду. Нина смиренно наклонила голову, шагнула чуть ближе.

– Дай мне хоть немного времени – за что ж на меня поклеп возводить зря? Я что выясню, все тебе и доложу. Тебе опять же меньше хлопот. Там, где служивого на порог не пустят – я с боковой калитки зайду. Глядишь, и тебе подмогу, и себя оберегу от наветов пустых, – Нина говорила торопливо, заглядывая сикофанту в лицо.

Тот молчал.

– У мальчика ведь мать есть, наверное. Я с ней поговорю, посочувствую, может, она что про душегуба скажет. И с кузнецом. Дай хоть пару деньков, что разузнаю, тебе сразу пошлю весточку.

Он отвернулся, махнул солдатам рукой, чтобы унесли тело. Чуть повернув голову в сторону Нины, процедил тихо:

– После зайду, поговорим. А если что важное узнаешь, найди меня сама. Никоном Хакениосом меня зовут.

Женщина кивнула, повернулась и быстро пошла обратно, склонив голову и сердито шепча что-то.

–

Нина металась по аптеке. Утреннее происшествие никак не шло из головы, все валилось из рук. Подмастерье уже наградила оплеухой, когда подсунулся не вовремя. С трудом взяв себя в руки, села за работу. Обычно ее успокаивало мерное движение пестика при растирании семян лаванды с распаренными овсяными зернами. И нежный запах, поднимающийся от ступки, настраивал на спокойный и благостный лад, уходили тревоги. Так и в этот раз, пока готовила снадобье, пока смешивала с виноградным маслом, растирая, успокоилась немного. Отставила глиняный горшочек в сторону, чтобы настаивался, накрыла промасляной тряпицей.

С мелкими заказами Нина справилась, послала подмастерье разнести их. Закрыв аптеку, она пошла вверх по Мезе77
  Меза – главная улица Константинополя


[Закрыть] к пекарне, где хозяйничала статная смешливая Гликерия, давняя ее подруга. Подойдя, облегченно вздохнула, увидев сгорбленную фигуру на скамеечке у входа. Это сидел отец Гликерии, старый Феодор. Сколько лет ему было никто и не помнил. Две старшие его дочки уже своих детей растят да живут далеко.

Гликерия была его третьей дочкой, от второй жены. Мать Гликерии была сильно моложе мужа, да родами потом умерла, успев еще дать жизнь сыну. Тот тоже на этом свете надолго не задержался, утонув, будучи еще мальцом. Каждая семья в большом городе родных и любимых теряла, не обошла судьба и Феодора.

Пекарня его была известна с незапамятных времен. Горожане приходили к Феодору за пышными лепешками, за самыми нежными милопитакья88
  Постные яблочные пирожки


[Закрыть], за тающими во рту лукумадесами99
  Круглые сладкие пончики


[Закрыть], а уж за византийскими рогаликами из многослойного теста присылали из самых богатых домов. Здесь выпекали ароматный хлеб силигнитис из лучшей муки, для богачей, а для горожан победнее – сеидалитис, что из муки попроще.

Феодор передал все дела младшей дочери, только с гильдией и эпархом сам договаривался. Красавица Гликерия в положенные пятнадцать лет замуж вышла за хорошего человека, хоть и приезжего. И дела они вели дружно да умело. И с купцами договориться выгодно могли, и таверну при пекарне завели небольшую, где можно было свежим хлебом перекусить и недорогим вином запить. Все у них ладилось. Да в праздник возвращался муж ее с ипподрома, а выпившие патрикии на колеснице решили по Мезе прокатиться. И лошадьми многих прохожих потоптали. Погиб и он под колесами пьяных богачей. Претор тех патрициев из города изгнал, да сперва заставил выплатить семьям убитых по десять золотых солидов1010
  Солид (номисма) – золотая монета Византии


[Закрыть]. Так и остались Гликерия одна с батюшкой.

Отца своего Гликерия обожала, заботилась, как о маленьком ребенке. Он тоже в дочери души не чаял. Соседи его уважали, увидев старика, кланялись, подходили за советом, присаживались рядом, разговаривая. Нина тоже любила с ним беседовать, опять же совет выслушать, просто на судьбу пожаловаться, а то иногда и помолчать, душой отдыхая.

И в этот раз, увидев его на улице под портиком, обрадовалась. Достала из сумы припасенную мазь для суставов, что очень беспокоили старика, особенно по весне. Подойдя, поклонилась, спросила разрешения присесть. Тот, оторвав глаза от деревянной чаши, по краю которой вырезал узор, ласково улыбнулся, по-стариковски щурясь:

– Садись Нина, рассказывай. Что случилось, зачем к стене бегала поутру.

Нина только головой покачала, не особо удивляясь. Старец знал все, что происходило в городе. Какие птицы ему вести приносили, как он про все важное узнавал – непонятно. Но люди говорили, Феодор все знает, а что не знает, то и неважно, или знать не положено. Разговаривал Феодор со всеми, да со всеми по-разному. С кем-то ласково, с другими строго, с кем-то жалостливо, как чувствовал что каждому надо от него услышать. И всем помогал. То матери, заполошно бегавшей по улицам в поисках оболтуса сынишки, скажет, чтоб поискала через две улицы у торговца сладостями. То девушку, которую обидел жених, успокоит, что завтра все уладится. То купцу, что не знает, можно ли доверить часть товара партнеру, подскажет, как быть. И находился сорванец, и приходил на следующий день раскаявшийся жених, а купец присылал Феодору кувшин вина в подарок, за то, что уберег от убытку.

Вот и сейчас, Нина и рассказать не успела, а он неспешно сказал:

– Думаешь, убили его? Не могло быть, что сам что-то съел?

– Пятна у него на шее, как будто кто держал насильно. Не ведаю что сьел, но на вороте и у рта у него крошки сахарные. Пахнет медом и корицей. Только если бы сам что съел, так был бы хоть на людях, все бы знали, опять же за мной послали бы или к Гидисмани хоть. А тут под стеной… кому ж в голову придет туда идти, если солнце уже село. А подальше следы обуви на песке между камнями… Как будто кто-то смотрел, как он умирает. Это ж кем надо быть, а?

– Плохое это дело. Мальца отравить – это может только тот, чья душа уже пропала. А следы – может, после народ прибежал?

– Народ-то со стороны ворот стоял, а следы поодаль и ближе к стене. Феодор покачал головой.

– Что же делать, почтенный Феодор? Сикофант на нас, аптекарей, наперво и думает, мы-то с ядами постоянно дело имеем. А мою аптеку и вовсе закрыть пригрозил. И сказал, что бабьи сплетни ему без надобности.

– Это он зря так тебе сказал. Ну у него забот много, у самого двое детишек, так расстроился поди. Ты вот подумай, зачем дите убили? – Феодор из-под морщинистой руки посмотрел в небо.

Нина лишь вздохнула.

– Тяжело тебе будет, Нина. Самой придется искать потравителя.

– Да куда ж мне, почтенный Феодор? Не умею я душегубов то искать, на то сикофанты и есть. Я к тебе за советом пришла, что делать ума не приложу, – вздохнула Нина.

– Давай-ка я расскажу тебе про мудреца и рыбака, – помолчав, сказал старик.

Нина обхватила себя руками за плечи, приготовилась слушать.

– В далекой феме жил мудрец, к которому приходили на обучение многие юноши и зрелые мужи. Однажды пригласили его в школу, чтобы поделился он своей мудростью с учениками. Добираться пришлось через реку и мудрец заплатил бедному рыбаку на утлой лодочке, чтобы тот перевез его. Когда отплыли от берега, рыбак спросил, куда он направляется. Тот важно ответил, что едет в школу, чтобы учить других. “Никогда у меня не было времени учиться в школе” – сказал рыбак. “Ты потерял полжизни!” – ответил мудрец. “А умеешь ли ты плавать?” – спросил его рыбак. “На это у меня не было времени,” – ответил мудрец. “Тогда ты потерял жизнь, потому что моя лодка тонет!” – сказал рыбак.

– К чему твоя притча, что-то я не пойму, – озадаченно произнесла Нина.

– А к тому: ежели что не умеешь, так учиться надобно. Человек – такое создание божье,что все время чему-нибудь да учится. Где-то с возрастом мудрость приходит, где-то у других посмотришь, где-то сама споткнешься да поднимешься. Для этого ни школы, ни книги не нужны. Ты себя слушай, сердце подскажет, что делать. И от ядов что поищи, пригодится. Что ко мне пришла – хорошо, но ищи и другой помощи. И я поспрашиваю, подумаю.

Гликерия уже несколько раз выглядывала и делала Нине знак глазами, чтоб заходила свежей выпечки отведать, но помешать боялась. Нина поблагодарила Феодора за науку, оставила ему мазь, заглянула в пекарню.

Хозяйка пекарни кивнула на скамью, чтобы Нина присела, пока та обслуживала покупателя с крупным заказом. Ожидая, аптекарша смотрела на сложенные в корзинки хлеба, на разложенные сладости и сдобу. Обычно пьянящий запах свежей выпечки будоражил аппетит, руки сами тянулись к пышным лепешкам и медовым лукумадесам. Аромат и похрустывающая корочка горячих хлебов искушали и манили. Сегодня же Нину не радовали ни запахи, ни вид сладостей.

Распрощавшись с покупателем, наконец, Гликерия присела рядом с Ниной. В руках у нее была плоская миса с парой лукамадесов – знала, чем подругу побаловать. Нина устало улыбнулась и отрицательно покачала головой:

– Спасибо, Гликерия. Ты уж прости, но после сегодняшних событий что-то кусок в горло не идет.

– Что случилось? Говорят убили кого-то. Тебя-то звали зачем?

– Убили. Сикофант за аптекарем послал, вот меня и позвали. Отравили отрока.

На этих словах впечатлительная хозяйка пекарни схватилась за сердце, застыв на мгновение. Слезы покатились из глаз.

– Ой, горе-то. И за что ж мальцу-то такая смерть? Мать, небось, убивается.

Гликерия утирала слезы причитая. Потом посмотрела повнимательнее на подругу.

– И как ты Нина, вот это все так спокойно переносишь? Ты ведь тоже женщина, а не горюешь, не плачешь совсем. Неужто не жаль невинную жизнь загубленную? – голос ее сорвался, она прикрыла рот краем платка.

– Конечно, жаль. И отрока жаль, и мать его. Но ты же знаешь, сколько лет у нас аптека. Знаешь, сколько смертей я видела? И младенцев, коих спасти не смогли, и детей постарше, коих лихорадка унесла, и матерей, умерших от родильной горячки, и сильных мужчин, что умирали от пустяшной раны, потому как слишком поздно к врачевателям пришли. И каждая смерть – еще и чье-то горе. Не всех спасти можно, как ни старайся. Божья воля человеку неподвластна. Сердце-то, оно болит за каждую душу ушедшую, да только слезы уже высохли. Одной молитвой и спасаешься.

Женщины долго еще сидели, тихо беседуя, обсудили и несчастную долю матерей, и опасности, что подстерегают всех в большом городе. Лукумадесы они вдвоем все-таки сьели. Что лучше успокоит взволнованную душу, чем беседа с доброй подругой и тающая во рту выпечка?

Солнце клонилось к закату, пора было закрывать пекарню, да выставлять непроданный хлеб для нуждающихся. Феодор такой обычай завел у себя, что ежели товар остается, то складывать его в корзину и выставлять вечером под портиком. Всегда найдутся люди, кому нужда не дает хлеба детям купить, а гордость не позволяет милостыню просить.

Нина распрощалась с подругой, пообещалась зайти завтра, если справится вовремя с заказами. Только попросила этими в грех вводящими лукумадесами ее больше не угощать, а то придется новые туники шить. Потому как нынешние от таких угощений скоро лопнут на той части тела, что как раз промеж головы и скамейки располагается. Гликерия только фыркнула. Нина, не в пример хозяйки пекарни, слишком тоща, что для почтенной женщины не достоинство.

Глава 2

Настой для душевного успокоения

Равные горсти душицы, мелиссы, тимьяна смешать в горшке, добавить щепоть иссопа, залить половиной секстария только что вскипяченой воды. Когда травы осядут, слить через холстину. Пить перед закатом и утром после еды. Для этого налить пол малой чаши и развести горячей водой до верха. Мед можно добавить в ту же чашу.

Если тоска долго держится, то добавить пару щепоток зверобоя.

Для сердечного успокоения добавить малую горсть цветков конвалярии или ее же настойки малейшую меру.

Из аптекарских записей Нины Кориарис

На следующий день Нина должна была отнести заказ для семьи Кастальянис. Дом их был богатый, красивый, на главной улице, недалеко от дворца. Патриций, бывший комит банда1111
  Комит – командир военной единицы (банды) в 200-400 воинов


[Закрыть], был ранен в сражении в армянских землях. За прошлые заслуги был вхож во дворец, сам император, порой, проходя по Мезе с праздничным шествием, останавливался под портиком побеседовать с хозяином.

Да вот беда, дети у бывшего комита были малорослы да худосочны. А худые дети – семье позор. Вот и стали они заказывать Нине отвар для мальцов, чтобы охотнее ели. Есть такие травы, что и правда аппетит улучшают, да лишних жильцов из нутра изгоняют. Нина отвар с вечера приготовила, в бутыль налила да запечатала пчелиным воском, чтобы не расплескать.

Подумав, уложила в корзинку помимо заказа для семьи Кастальянис лучший свой успокоительный настой.

Нина направилась она в дом клиента, что выделялся среди других строений нарядным портиком и просторным внутренним двором. Стоящие  возле дверей рослые слуги, узнав Нину, поклонились. Один проводил ее через боковую калитку в гинекей1212
  Гинекей – женские покои в доме, занимавшие его заднюю часть или второй этаж


[Закрыть].

Небольшой, но богато украшенный дворик окаймляли ароматные кусты роз и жимолости, тут и там висели клетки с певчими птицами, от которых стоял сейчас шум. Хозяйка дома, красавица Цецилия, любила пташек, заботилась о них сама, кормила с руки отборными зернами. Птицам доставалось больше пригляда, чем детям, что росли с няньками и прислугой.

Сама Цецилия к Нине не вышла, послала свою бывшую няню Клавдию. Клавдия эта была хуже цепного пса для всех, кроме хозяйки своей. Тощая, прямая, с жидкими поседевшими волосами под расшитым платком, что завязан тюрбаном на голове. Вышла, зыркнула на Нину, сесть предложила. Аптекарша привычна, не первый раз, чай, приходит. Клавдия к ней еще благоволила, и сама частенько заказывала то отвар крапивы с чередой от ломоты в суставах, то мазь от трещин на коже.

Женщины сдержанно обменялись приветствиями, обсудили грядущие праздники и подготовку к ним.

Клавдия спросила про городские новости. Сплетницей она была известной, но в последние дни мало выходила из дома, больно уж ныли колени по весне. Нина упомянула о происшествии под стеной, умолчав об отравлении и сикофанте. Лицо Клавдии скривилось, не то от жалости, не то от неодобрения.

Аптекарша из вежливости спросила какие новости у семьи. Собеседница как будто этого и ждала. Видать, дома засиделась, некому было похвастаться.

– Дела у семьи хорошо, лучше, чем у многих. Приехал в город сам великий доместик1313
  Великий доместик – главнокоммандующий византийским сухопутным войском


[Закрыть] Иоанн Куркуас, так сразу после визита во дворец в наш дом пожаловал. Ты вот, Нина, знаешь, кто такой почтенный Куркуас?

Аптекарша, не желая перебивать, коротко кивнула. Клавдия посмотрела на нее с подозрением, но продолжила:

– Молода ты больно, чтобы его знать. Он такие сражения выигрывал для империи, что в императорском дворце в книгах золотыми чернилами записаны. И хозяин наш с ним вместе в тех сражениях участвовал. Там и ранен был. А теперь вот принимает его у себя в доме.

– А что же он в своем-то не живет? – рассеянно спросила Нина.

Клавдия понизила голос:

– А его дом после землетрясения ремонтировать стали. Сам василевс повелел из казны денег выделить на лучший мрамор и мастеров достойных. Снаружи-то все починили, а внутри так и недоделали. Скандал вышел. Он с самим василевсом, – Клавдия понизила голос. – говорят, в позапрошлые брумалии1414
  Брумалии – языческий древнеримский праздник, посвещенный Вакху.


[Закрыть] о чем-то поспорил, так тот осерчал и сослал его в восточные фемы к брату. Вот, видать, починку и забросили. А сейчас Иоанн вернулся, хотя поговаривают, что император не звал его. Видать, бывший доместик хочет милость василевса вернуть. А еще василевс, говорят, обещался наследника империи на дочери Куркуаса женить, а теперь и не собирается вроде. А девице от того позорно.

– Не дело это, конечно, девиц позорить. Да только не нынешний василевс обещался, а предыдущий. И наследник уже помолвлен с франкской принцессой давно.

– А ты откуда все это знаешь? – насторожилась Клавдия.

– А что тут не знать? Про помолвку в церкви объявляли.

– Так все одно обида и скандал у доместика с нашим императором.

– Ну, авось помирятся. Бог им в помощь, – Нина, устав слушать великосветские сплетни, достала бутыль с отваром. Начала объяснять как принимать, чем можно запивать и заедать. Поскольку для детей напиток делался, то Нина добавила туда меду немного. Но снадобье из-за этого может забродить, так что держать надо его в холоде, а если вспенится, то вылить и послать за новым. Клавдия покивала сосредоточенно, потом произнесла:

– Выпей-ка сама сперва…

Нина на секунду замерла, потом резко встала, убрала бутыль в корзинку, направилась к выходу. Старуха метнулась туда же, загородила путь. Даром что колени ломит, кинулась как за молодильной водой.

– Погоди, – зашипела, – я ни детям, ни хозяйке своей ничего нового не поднесу, пока не увижу, что ты сама попробовала.

Нина разозлилась, уперлась кулаками в бока:

– С каких это пор мои снадобья проверяешь? Я сколько времени аптеку держу, в этот дом хожу чуть не каждую луну с заказами, а ты посмела меня в отраве обвинить! Да я сейчас же с хозяином твоим напрямую и потолкую, сама будешь потом травы собирать да отвары готовить! Нину Кориарис в этом городе никто так не оскорблял еще!

Клавдия опять скривилась, изображая улыбку:

– Ну не кипятись, Нина, ты ж знаешь, дите-то отравили. Я и беспокоюсь. Где ж еще яды взять, как не в аптеке? Не сердись, давай отвар-то. Я что-нибудь придумаю.

Нина оторопела:

– Я не говорила тебе, что мальчик был отравлен…

– Ну ты не говорила, так кто-то другой сказал, дурные вести быстро разносятся. Наш конюх сегодня от кузнеца с третьего холма вернулся, вот и рассказал. Кузнец горюет, говорит, смышленый мальчуган был, огонь любил, работы не боялся. А к матери того подмастерья послали, вот ей горе-то… У нее детей-то трое, этот хоть пристроенный был. А ты говоришь отвары…

– Ну раз так, то, конечно, – с ехидцей согласилась Нина. – Только деньги сначала давай, а то знаешь, третьего дня медник для палача трубу пытошную сделал, а тот денег не отдал.

– Ой, злой у тебя язык Нина, почтенную женщину с палачом равнять-то.

– Почтенные меня в отравительстве не обвиняют!

Обе помолчали. Ссорится им было невыгодно.

Наконец Нина протянула бутыль.

– Утром до еды, восьмушку секстария1515
  Секстарий – мера объема жидкости, приблизительно 550 милилитров


[Закрыть] выпить. А есть можно через час. Это если детям, а взрослому – в два раза больше налить можно.

Клавдия порылась в кошеле на поясе, отсчитала монеты, протянула. Мир был восстановлен.

Распрощавшись уже было с покупательницей, Нина вдруг остановилась в дверях.

– Ты, Клавдия, все знаешь, все новости к тебе слетаются. Не сочти за труд, если услышишь кто, да у кого про яды спрашивал или покупал, пошли за мной. Я  долгу не останусь.

– Зачем это тебе знать? Я, конечно, всегда ухо востро держу, да только тебе-то какая польза от таких знаний? Сикофанту хочешь подлестить, да помочь? Давно я говорила, надо тебе замуж выйти за достойного человека…

– Ну при чем здесь сикофант? – перебила ее Нина в раздражении. – Он грозится мою аптеку закрыть, чтобы неповадно было женщине самой торговать. А я без аптеки пропаду совсем. А ежели ты, почтенная Клавдия, что узнаешь про настоящего-то отравителя, так от меня сикофант и отстанет. А я у тебя в долгу буду.

Клавдия хитро прищурилась:

– В долгу, так в долгу. Я за тобой пошлю, если узнаю что.

Выйдя от Клавдии, Нина наняла носилки, чтобы довезли ее до третьего холма. Пока добирались через толкотню Мезы, а потом по тесным улочкам, ведущим к кузнечному кварталу, Нина в задумчивости перебирала кисти на покрывале, она никак не могла понять, за что отравили мальчишку. Ни денег, ни иной выгоды она в том не видела. Если только бесноватый опять какой появился, но что-то сложно тогда. Был один изуверг, тот, что девушек в лупанарии1616
  Лупанарий – публичный дом


[Закрыть] резал. Так его изловили и казнили. Но то ж ножом, что у каждого ремесленника найдется. Четверых насмерть замучал, а двоих только поранил, да вовремя помощь подоспела. Нина тогда помогала девиц выхаживать, в лупанарий тот ходила сама. Со всеми там перезнакомилась, хозяйка теперь к ней регулярно посылала за снадобьями. А некоторыми и сама с Ниной поделилась, коими с древних времен в таких домах спасаются да сохраняются.

Потом прознали и из других ночных заведений, так тоже к аптекарше стали присылать то за красой, то здоровье подлатать. Нина девушек из лупанариев жалела, не брезговала. Труд он везде труд, а женщине прожить в Большом городе сложно. Истории они рассказывали свои, аж сердце щемило. Ну да ни о том сейчас.

В аптеках, конечно, есть яды. И болиголов, он же аконит, и дьявольская вишня, что венецианцы называют белладонной, и змеиный яд. Так то ж в малом количестве исцеляет, порой меньше капли достаточно. Но если полную чашу такого лечебного настоя налить, да больному подать, так можно сразу и отпевание заказывать. Поэтому яды на строгом учете у всех аптекарей, а тот, которым, похоже, мальчика отравили, аптекари и не держат. Известный яд, с историей нехорошей.  Где ж этот душегуб взял его и зачем травил, да еще ребенка. У Нины прямо душа застывала каждый раз, как вспоминала она худенькую фигурку на влажном песке.

В кузнечном квартале стоял гулкий звон от ударов молотов. Пахло дымом, раскаленными камнями, стряпней. Туда же примешивался кислый запах охлаждаемого каленого железа. Дома здесь стояли пошире, чем в городе – боялись пожаров. Нина, остановив на дороге босоногого пацаненка, спросила, из какой кузницы подмастерье убили. Тот показал на второй дом слева. Во дворе там было шумно, голосила женщина, кто-то громко что-то объяснял, стучали молотки. Нина, перекрестившись, выбралась из носилок, велела подождать.

Войдя во двор и увидев женщину, которую поддерживал за локоть юноша в короткой, перепачканной сажей тунике, Нина быстро направилась к ней. Та едва держалась на ногах, кричала что-то невразумительное кузнецу. Сам кузнец стоял, опустив голову и мрачно смотрел на женщину исподлобья. Переведя взгляд на Нину и увидев, как та решительно двинулась к кричавшей, он облегченно вздохнул, опустил плечи. Хотел было что-то сказать, но, сжав зубы, молча развернулся и ушел в кузницу.

Нина помогла усадить женщину в тени на перевернутый чан, опустилась рядом, достала из корзинки кувшинчик, запечатанный промасленной тканью, заставила выпить несколько глотков. Та, обессиленная от криков и слез, не сопротивлялась. Нина что-то ей шептала, гладила по плечу, уговаривала. Через какое-то время несчастная мать успокоилась, лишь раскачивалась, всхлипывая. Нина вывела ее к носильщикам, заплатила, чтобы довезли, вложила ей в руку кувшин с остатками питья, спросила где живет. Пообещалась проведать на днях.