Текст книги "Нога"

Автор книги: Надежда Кожушаная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Действие сценария «Нога» происходит в двоящемся, троящемся, бесконечно отбрасывающем метастазы пространстве с параллельно происходящей жизнью. А может, и наоборот: это одно и то же пространство, но пространство-оборотень, ловушка, омут, требующее от героя каждую минуту узнавания заново. Граница между чужой страной и своей, прошлым и настоящим, вроде бы существует – вот же она, и столб, который врыли для ее обозначения герои, стоит на своем месте. И с одной стороны – свой друг, своя прекрасная незнакомка, своя радость и своя юность, а с другой – чужая земля, чужая воля, чужая нога, чужие убийства.

Из книги «Надежда Кожушаная. Прорва и другие киносценарии» [киносценарии и эссе]. СПб.: Сеанс, Амфора. 2007

Надежда Кожушаная

1. Пятница

2. Рыжий

3. Больница. Коридор

4. Палата

5. Нога

6. Пост

7. Свои и чужие

8. Новая трудовая жизнь

9. Покушение

10. Формальности

11. Решение

12. Дорога

13. Смерть

Надежда Кожушаная

Нога

Киносценарий (1992)

По мотивам рассказа У. Фолкнера

1. Пятница

Солдаты были похожи, и их можно было перепутать, если бы один не был такой рыжий. Они аккуратно разметили то, что им надо было выкопать сегодня, сели отдыхать. Столб с табличкой чисто армейского предназначения лежал рядом.

Девушка – метров за тридцать от них – перебегала от дома к сараю, обратно, быстро и легко, как будто не было такой невероятной жары. Бежала – и упала вдруг с размаху на землю так, что видно было что-то из белья. Сразу вскочила и спряталась в доме.

– Рыжий, – сказал Мартын. – «И в Макондо пошел дождь!»

– «И шел он год, десять дней…» – подхватил Рыжий: они очень любили цитировать.

Потом они поднялись и долго долбили одной лопатой по черенку другой, ковыряли черенок ножом, пока не доковыряли до того, что черенок сломался. И пошли к дому, где пряталась девушка.

Нет, она не появилась, разговаривать пришлось с ее братом – таким же пацаном, как они сами, но таджиком и потому серьезным и прямолинейным. Скорее всего, он понял, чего им надо, потому что молча вынес из сарая целую лопату, а потом, когда они, похихикивая над своей неудачной хитростью, плелись обратно, крикнул:

– Эй! – и заставил вернуться и взять еще одну лопату, чтобы потом не было нужды приходить опять.

Они выкупались в ручье, потому что копать все равно не хотелось. Двое наручных часов висели на сучьях дерева.

– О аква, о аква миа! – орал Рыжий.

Они все-таки врыли столб и даже увлеклись работой, как Мартын поднял голову и ткнул Рыжего под локоть: девушка с кувшином воды, полотенцем с едой, шла к ним! Брат ее стоял у дома, засунув руки в карманы, наблюдал.

Ели они, конечно, с непередаваемым удовольствием. Девушка – ее звали Камилла – хотела уйти сразу, но что бы они были за солдаты, если бы отпустили ее сию секунду?

– А представляешь, на выпускном! – рассказывал о ком-то Рыжий. – «Эпителий нежный-нежный! Подии прямые, волосяной покров длинно-каштановый…»

– А Наталья слушает, и рот так отваливается, – перебил Мартын.

– «А мануалии! – спел Рыжий. – А мануалии!»

– А понимаешь, про что? – спросил Мартын.

Она засмеялась и спрятала лицо.

– Эпителий – кожа, подии – ноги, мануалии – руки, – объяснил Рыжий.

– И Наталья! – опять вставил Мартын. – У нее усы до подбородка!

– А Мартын в это время с «А» классом в бутылочку шпарит!

Камилла смотрела то на одного, то на другого, особенно на Мартына, потому что на Рыжего смотреть ей было стыдно. А Мартын украдкой следил за ее братом, который выстоял свое и медленно пошел к ним.

– Спасибо. – Мартын вскочил на ноги. – Проводим?

Они пошли к дому втроем и все равно опоздали: брат остановился, выждал их, дал солдатам пройти вперед и рявкнул вдруг сестре что-то значительное, отчего она закрыла лицо и побежала, заплакав.

Никак не хотелось уходить, хотя Камилла даже не высунулась потом ни разу из дома.

– Ты играешь? – спрашивал Рыжий ее брата. – Сыграй! – И расстегивал новенький аккуратный аккордеон. – А кто играет? Сестра?

– Нет, слабо! – отнекивался брат одним-единственным русским словом, которое знал и которое подходило к случаю.

Мартын взял аккордеон и изобразил известное до-ре-ми-до-ре, что на музыкальном языке означало не самое приятное для слушателя.

– Я забыл, где у Камиллы жених служит? – спросил Рыжий.

– Владивосток, – ответил брат.

– Моряк?

Брат кивнул.

Мартын рявкал аккордеоном, а брат Камиллы внимательно смотрел на Рыжего.

– Ладно, пора, – сказал Рыжий, так и не дождавшись Камиллы.

Они уходили, и брат подарил им на прощанье пазуху яблок, удивленный таким удачным поворотом дела.

– Спасибо, – искренне сказал Рыжий. – Извини нас.

Они забрали лопаты и шли к лагерю, как вдруг из дома понеслись наконец звуки, извлекаемые, конечно же, Камиллой: она играла что-то из своего выпускного класса музыкальной школы.

– Есть! – сказал Рыжий, подняв палец.

– А как ее зовут, я забыл, – спросил Мартын.

– Камилла. Что значит – долгожданная.

И как это бывает в секунду покоя и блаженства, когда так просты и вероятны они, увиделось самое нелепое, что могло увидеться: Рыжий, мертвый, в какой-то другой земле, и орущий Мартын, ноги его засыпаны землей, обе, так, что не видно даже крови.

Потом они опаздывали и бежали к лагерю и вспоминали то, что было только что в этот день:

– Классный инструмент! Откуда что, да?

– А вот случайно у нас в кустах оказался рояль, кстати!

– А!!! – крикнул Рыжий коротко и услышал ответ через две секунды.

Они пошли медленнее, и Рыжий перепрыгивал иногда через тень Мартына, которая шла впереди их.

– У Орлова брат после армии ткнул в карту – и уехал куда попал. В Воронеж, что ли.

Мартын наклонился и ткнул пальцем в дорогу. Рыжий засмеялся, как будто его застали врасплох:

– Между прочим! Аккордеон есть. Тепло.

– Рыжим слабо! – повторил Мартын интонацией брата Камиллы, и Рыжий перевел «слабо» на все два чужих языка, о которых немножко знал.

– Ближе к дембелю подумаем, – сказал Мартын.

И они запели Данте, переложенного на мотив военного марша:

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу.

Утратив правый путь во тьме долины.

Каков он был? О, как произнесу?

Тот дикий лес, дремучий и грозящий,

Чей давний ужас в памяти несу,

Так горек он, что смерть едва ли слаще.

Но благо в нем обретши навсегда,

Скажу про все, что видел в этой чаще.

Не помню сам, как я вошел туда… —

и попрыгивали в такт, и Рыжий с удовольствием сбивался на полонез после каждого куплета.

2. Рыжий

Утро только-только начиналось, поэтому людей в кишлаке видно не было. Один только, молодой афганец, помахал вслед БМП рукой и крикнул что-то приветственное:

– …шурави!..

Изнутри его слышно не было. Мартын посмотрел на него мельком, спросил напарника:

– Давно мирные?

– Давно. Недели две, – сказал напарник.

И сразу замолчал, потому что увидел на дороге, метрах в ста впереди, большой снарядный ящик; Мартын остановил машину, заглушил мотор: они все очень хорошо знали, что это за ящики.

– Рыжий с кем ушел? – спросил он спокойно.

– Я… фу, я их еще не запомнил. Двое. Из Харькова.

– Я посмотрю кто. – Мартын вышел из машины, сделав напарнику знак смотреть вокруг, хотя они знали, что такие ящики не минируются и засад вокруг них не бывает.

Мартын подошел к ящику, открыл крышку, увидел – и сразу опустил крышку назад, подошел к машине. Сел за руль, ответил:

– Рыжий.

Напарник заговорил в ларингофон, обращаясь к тем, кто сидел сзади него с Мартыном, за перегородкой. Шестеро из дневной смены боевого охранения выскочили и рассыпались в редкую боевую цепь.

– Сиди, – сказал Мартыну напарник. – Спокойно. Покури. – И выскочил за солдатами.

Мартын захлопнул за ним дверь. Завел двигатель. Медленно, аккуратно, плавно развернулся. Вдавил педаль газа в пол и поехал на кишлак.

Потом его вытаскивали из БМП, которая с разорванной гусеницей стояла на месте глинобитного дома, и он кричал:

– Десять метров! Успел, «мирные», суки!.. Ногу! Нога! Из реактивного успел! Освободи! Ногу! Уйди!!! – И бился в руках тех, кто вытаскивал его, рвался лицом к колену раздавленной и застрявшей ноги, рвал пальцами воротник на том, кто тащил его, кто никак не мог справиться с его ногой, как будто это он, а не кто-то из кишлака успел шарахнуть по БМП из реактивного, впрочем, кишлака уже и не было…

Старший группы, когда Мартына наконец вытащили, сказал как само собой разумеющееся:

– Слушай меня. Ящика мы еще не видели. Десять минут назад, – на часы, – в семь ноль пять группа подверглась обстрелу из стрелкового и реактивного оружия и была вынуждена вступить в огневой контакт. Огонь!

И шесть очередей из АКМов расплющили пули о стены уже мертвого кишлака.

3. Больница. Коридор

– Нога! – кричал Мартын. – Освободи!

– Ну что, ну что, что? – Медсестра опять наклонилась к нему. – Что – освободи?

– Очень больно, внизу, – сказал Мартын.

– Знаешь что! – сказала медсестра, расстроенная и уставшая от бесконечных слов. – Тебе девятнадцать лет, ты взрослый человек, тебе все сказали – доктор сказал, я сказала: потерпи, ничего у тебя болеть не может. Ну что? Ну, скажи сам: как называются такие боли? Смотри на меня. Ну?

– Фантомные боли, – сказал Мартын.

– Правильно. Ты же все знаешь. – Ей было очень жалко его.

– Я очень сильно вдавил педаль, – сказал Мартын.

– Правильно. Поэтому тебе кажется, что у тебя что-то болит. – Она погладила одеяло Мартына. – Нужно постараться и потерпеть. И все. Все прошло. – Ей надо было быть терпеливой и жестокой сразу. – Ты же не девочка. И не дурачок. У меня от ваших криков скоро… Я спрошу, может быть, амнопон… – Она встала и ушла.

– Рыжий, подойди, – сказал Мартын.

Рыжий стоял рядом, спокойный. Лица его видно не было, но выглядел он так, как будто не был убит: ни одной царапины.

Мартын вытащил из-под одеяла руку и протянул Рыжему. Тот не понял, взял руку, пожал. Мартын потянул его к себе:

– Послушай меня. Сейчас мне поставят амнопон, я могу не успеть. Ты слушаешь?

– Конечно, – сказал Рыжий.

– Тебе всегда везло. Ты умер. Чистый. Так вот. Обещай, что ты сделаешь для меня одну вещь.

– Да, – Рыжий присел перед лицом Мартына.

– Они отрезали мне ногу и забыли о ней, – говорил Мартын. – Они закопают ее живой. А она должна умереть.

– Я проверю. – Рыжий смотрел в конец коридора, откуда возвращалась сестра. Улыбнулсй вдруг. – А помнишь аккордеон?

– Так ты убьешь ногу? – заторопился Мартын. – Всего только ногу!

– Если смогу! Я найду, обязательно!

И первый сон был совсем не страшный: они с Рыжим спускались с трапа самолета, подняв вверх разноцветные гитары, и весь аэропорт аплодировал и кричал от восторга.

А медсестра – или кто-то – в белом халате унесла в конец коридора какой-то предмет в большой эмалированной кювете, накрытый полотенцем, хлопнула где-то дверью и вернулась без полотенца, без кюветы. Остановилась и прислушалась, как будто услышала за дверью непривычный звук, подумала: туда ли она отнесла предмет. И не видела, что он пульсирует под полотенцем в ритм человеческому сердцу.

4. Палата

Когда Мартын первый раз встал на костыли, у него закружилась голова, но он только на секунду закрыл глаза и пошел, от кровати – к двери. Обратно. Все, устал. Сел на кровать и дышал тяжело, улыбался во все стороны: так давно не был в вертикальном положении.

– Молоток, – сказал сосед постарше. – Вырастешь – кувалдой будешь.

– Голова кружится? – спросила медсестра.

– Нет, – улыбался Мартын.

Новенький, которого привезли вчера, лежал напротив, скулил, отвернувшись к стене, плакал непрерывно, длинно. Медсестра тронула его плечо, сморщилась, вышла в коридор.

– Аня! – И добавила кому-то тихим быстрым басом: – Да отвали же ты когда-нибудь!

В палату вошла нянечка, за ней – Рыжий. Нянечка ушла обратно.

Мартын показал Рыжему костыли. Улыбался. Спросил потом:

– Все еще не нашел? А ты хорошо искал?

– Да. Все облазил. Смотрел и там, и тут. Наверное, с ней все в порядке. Ее, наверное, убили.

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все. Я ее чувствую. Не умерла она.

– Ладно. Поищу еще.

– Найди ее, – попросил Мартын. – Не нравится мне все это.

Нянечка вернулась с чистым бельем, вытаскивала из-под новичка мокрые простыни. Медсестра присела около него на корточки, говорила что-то невыразительным приветливым голосом. Халат обтягивал ей зад туго, без морщинки. Больной постарше сел удобнее, чтобы видеть сестру без помех. Новичок перестал плакать.

Говорят, что некрасиво, некрасиво, некрасиво

Отбивать девчонок у друзей своих, —

спел сосед постарше.

Рыжий посидел немного и исчез.

Мартын смотрел на дверь, на медсестру, которая все сидела перед новичком. Потом отвернулся к стене.

Если долго смотреть на узоры на обоях, они сливались в другой узор – и он опять начинал видеть Камиллу. Она была не такая, как в тот раз, не там, где он ее видел. Может быть, было просто темно? Мартын – на двух ногах – шел к ней, ронял ее на землю, спокойно, по-хозяйски, расстегивал платье, ласкал по-мужски, а она отвечала не дико, не удивлялась, только молча закрывала глаза, а если обижалась, так же по-хозяйски отталкивала его. Они играли, наверное?

Мартын отбросил сон, встал. Было уже темно, свет в палате не горел. Он вышел в коридор на костылях. Он шел по черному коридору и вдруг увидел приоткрытую дальнюю дверь. Ему стало страшно. Он нюхал воздух и пугался незнакомого запаха. Он хотел вернуться, но один костыль застрял: пол оказался не полом, а вязкой жижей, застывающей на глазах, как хороший клей. Он почувствовал ужас, отвращение и решимость, как если бы увидел в комнате змею. Запах становился гуще, материальнее, он задыхался уже от запаха, но все же пытался разглядеть, что там, в комнате, медленно выползало из эмалированной кюветы: какое-то голое тело, очень похожее на человеческое. И сразу проснулся – весь в поту, мускулы натянулись до предела. Вспыхнула спичка, выхватив из темноты склоненное над ним лицо, откуда оно, уже невидимое, спросило:

– Теперь порядок?

– Да, извините, – сказал Мартын. – Что-то померещилось.

– «Извините», – фыркнуло лицо. – Я свет не буду зажигать: салага спит. Как мальчик. Обиделся: всех как людей, а его – в мошонку.

И они послушали, как спит мальчик.

5. Нога

– Ну что, Валерий Мартынов? – Врач отнес костыли в сторону.

– Все хорошо. – Мартын улыбнулся.

– Спишь?

– Хорошо.

Медсестра принесла протез – дюралевую ногу, – они с врачом присели возле Мартына.

– Давно спишь? – спросил врач.

– Да. Уже, наверное, неделю. Даже больше.

Врач кивнул.

– Последние сны были не страшные. А может быть, привык. Ужас есть, но какой-то… Как будто восторг. – Он хихикнул. – Наверное, похоже на роды.

– О-о! – Врач удивился и посмотрел ему в лицо.

– Правда. И что нога болит, уже не кажется.

– Встаем? – Сестра готовилась держать Мартына за локти.

– А можно мне быть здесь, пока я научусь ходить? – Мартын боялся подняться.

– Встали! – Врач стал серьезным.

Его взяли под локти – и он поднялся.

– Снов-то больше нет, – сказал он.

6. Пост

Ночью, чтобы не уснуть, медсестра Маруся кривлялась сама себе, глядясь в выгнутую никелированную поверхность бикса. И увидела в ней отражение осторожно подходящего к ней человека. Дождалась, когда он подошел совсем, и обернулась, чтобы напугать первой:

– Ну, чего, Мартын?! Что ты бродишь ночью? Спи!

Подошедший не ожидал и, растерявшись, попросил радедорм.

– Иди! – сказала Маруся. – На три месяца вперед радедорм сожрали. Через неделю зайдешь…

– Жалко, – сказал подошедший и пошел прочь по коридору.

Он едва успел дойти до двери, ведущей на лестницу, – сестра закричала страшно, одним воплем отпихивая от себя зачем-то стол, чтобы убежать, чтобы догнать? Спрятаться? Кричала и не могла оторвать взгляда от человека, который, быстро оглянувшись, исчез на лестнице. Он был как две капли воды похож на Мартына, но у него было две ноги.

7. Свои и чужие

Опять было лето. Мартын ходил по двору на протезе почти уверенно, хотя и уставал.

Они собирались в садике возле кухни перед обедом и после ужина. Играли на гитарах, рассматривали армейские альбомы, играли в карты, пели, говорили об оружии и были недосягаемы для остального мира, потому что в прошлом их была война. Медсестра, которая когда-то пристегивала Мартыну протез, ждала его соседа постарше.

Нам сказали: там, на дороге, мины!

Нам сказали: «Нас засада ждет!»

Но опять ревут бронемашины.

И колонна движется вперед, —

пел тот, которого ранило в мошонку. Лицо у него было вдохновленное и суровое. Он готов был сражаться и дальше.

– Маруся, слышал, Мартына видела на двух ногах.

– Опять?

– Не, тогда еще. Я ей сказал: «Ты, старуха, при аптеке, осторожнее с препаратами, еще не то увидишь».

– …и в Африке туз.

– У нас Рыжий был. Ни разу не выстрелил – там же.

– Я говорю: «Ты, сука, ты второй день из Союза, оглядись! Не та точка, здесь „духи“ сейчас будут и „шмели“ – тюх-тюх – через время».

– Какие шмели? – спросил парень с перевязанным носом.

– Ты сколько там был?

– Одиннадцать часов.

– «Шмель» – это вертолет огневой поддержки, – объяснили ему. – Прилетает – и пятнадцать минут обрабатывает. И все. У него только руль не стреляет.

– А…

– Он мне: «Неисполнение приказа!..» Я ребят отозвал, все умные – за мной, а он там как стоял, так и стоит навечно с исполнительными…

– …переулок Дружбы, дом 5…

Мартын подошел к сестре. Она улыбнулась – сморщила лицо:

– Все?

– Отползаем, – сказал Мартын.

– Куда решил?

– А куда первый самолет.

– Счастливо. – И опять посмотрела на «своего». Он переписывал песню, которую пел раненный в мошонку:

– Обожди, помедленней. «Я глотаю пыль…»

– И трясу яйцами от страха, – бросил кто-то, проходивший мимо.

– Правда, что ли?

– Козел. «Глотаю пыль и обливаюсь потом».

Мартын закрыл глаза и подставил лицо солнцу и не сразу увидел Рыжего, который появился внезапно за больными. Не подходил, смотрел и смотрел на Мартына, во взгляде его не было укора, он смотрел, как смотрят на чужого, лицо его было видно теперь: оно было чистым. Он повзрослел, если может повзрослеть убитый в девятнадцать лет безвинный человек.

Мартын увидел его и обрадовался. Показал протез, улыбался. Сказал:

– Тебя давно не было. Где ты теперь живешь?

– Там.

– А почему домой не едешь?

– А ты поедешь?

– Нет.

– А спрашиваешь.

– Хорошо там сейчас? Конечно, хорошо. И аккордеон.

– Ой, правоверные идут! – заговорили раненые на двоих, которые всегда приходили позже, чтобы не привлекать внимания, но всегда его привлекали: азербайджанцы или абхазцы.

– Ты почему правоверных резала? – коверкая язык, полез к ним кто-то поздоровее. – Аллях-баши не простит!

Азербайджанцы огрызались, все внимание перешло к ним, но Рыжий сказал вдруг Мартыну строго и тихо:

– Вчера вечером ты бросил меня.

– Бросил? Я?!

– Ты так спешил. Если тебе хотелось побыть одному, надо было так и сказать.

– Я не понимаю! – Мартын помолчал, подумал. – А ты хорошо искал?

Рыжий молчал.

– Ладно, потом найдешь. Подумаешь, нога. Что она может одна?.. Я убежал от тебя… а больше я ничего не делал?

– Я не могу сказать. Только Камиллы нет уже несколько часов.

– Кого?!

– Аллях один! – говорил здоровый, и все смеялись. – Не велел обижать! Ай-яй!

Рыжий помолчал еще и исчез, дернувшись вдруг на неслышный Мартыну крик оттуда, куда он скрывался после встреч.

8. Новая трудовая жизнь

Это был счастливый, хотя и трудный день.

У Мартына теперь была комната, где всегда был порядок. Перед тем как уйти на работу, он постоял в тот день перед зеркалом, разглядывая опухшее от вчерашнего питья и скандала лицо. Усы – гордость – «песнярские». Пошел, так же внимательно, как усы, оглядев комнату. Все в порядке.

Ждал целую минуту, спрятавшись за угол. Она появилась – высокая, гораздо выше его, – почти красивая.

Она уже взялась за ручку двери, когда он подошел и сказал открыто и просто, как репетировал:

– Привет.

Она отдернула руку, смотрела молча и мрачно.

– Я вчера тебе нахамил, извини, – сказал он и похлопал себя в наказание по рукам, коснулся ее руки. – Мне вообще нельзя пить.

Она, оскорбленная его вчерашней наглостью и вынужденная быть великодушной потому, что он калека, все-таки, почти неожиданно для себя, простила и усмехнулась грустно, не ему, а всем этим проклятым обстоятельствам:

– Да ладно. – И сразу нахмурилась опять. – Только больше не лезь, понял? У меня своя жизнь, у тебя – своя! И я не собираюсь!

– Я правда не хотел, – сказал он и опять тронул ее рукой.

– Пошли. – Она вздохнула и опять открыла дверь.

Плохо только, что они работали в одной комнате. Кроме них там сидела еще одна девушка, Анжелика, настолько некрасивая, что ее можно было не принимать в расчет. Мартынов – а работали они в отделе учета военкомата – старался вести день прилично: его, кажется, простили.

– Вот эти люди, – выкладывал он перед здоровым бородатым мужиком лет двадцати восьми учетные карточки с фотографиями, – должны будут поехать на сборы вместе с вами. Посмотрите внимательно: они чем-то хуже вас? По-моему, нисколько.

Мужик молчал, с трудом сдерживая раздражение.

– Однако ни один не додумался до такого. – Мартын бросил перед мужиком бюллетень. – Мы же проверяем бюллетени. А вашу липу я пока военкому не показывал. Не хочется, честное слово. Неужели вас не унижает? Сильный, судя по вам. Здоровый. Инженер. И готов унизиться до такой степени.

– Заткнись, а? – попросил мужик.

– Да мне вас жалко! – Мартын покраснел. – Вам два месяца отслужить! И все. Чего вы все боитесь? В лесу, полтора часа от города. Так скоро армии не останется, вон женщин будем обучать, – кивнул на девушек. – Что делать, я не знаю. – Постоял, подумал, повернулся к высокой девушке. – А что ему может быть за подделку бюллетеня?

– Расстрел, конечно, – ответила та в ту же секунду, с ненавистью и брезгливостью глядя на Мартына: можно было подумать, что она сейчас выругается страшным мужицким матом или запустит в него тем, что попадется под руку.

Он ушел из комнаты, прошел к выходу, растерянный такой явной неприязнью. Подошел к старому вахтеру, с которым одним у него все было обговорено. Тот, завидев Мартына, встал и вытащил папиросы. Мартын закурил, и они постояли молча у открытой двери. Около военкомата сидел на тротуаре студент и торговал букетами опавших листьев: двадцать копеек пучок. Рядом с ним стояли еще двое в туфлях на высоких каблуках.

– Мать пишет? – спросил вахтер.

Мартын дернул головой вверх: еще как! Не то слово.

– Э-э! – Вахтер выдохнул дым, и они оба, по-разному, посмотрели на студентов.

– Римский-Корсаков. «Полет шмеля», – объявили вдруг по транзистору. Мартын не поверил, изумился – и заржал вдруг истерически. Его не поняли. Он смотрел на удивленные лица и смеялся во все горло и не мог остановиться.

Он умылся и вышел из туалета опять в боевом настроении, даже задержался у Доски почета, где висел его портрет, и услышал случайно, как Анжелика – та, некрасивая, – выговаривала мужику с бородой:

– …инвалид, между прочим!.. и орден… грубить!.. интернациональный долг… за Родину… Где? Вы не знаете – где?!

И это заступничество было так неожиданно и приятно, что Мартын внимательно рассмотрел Анжелику, когда она шла к их комнате.

А в комнате, где все трое работали молча, опять рассмотрел Анжелику, стараясь не видеть ту, высокую, которая уже точно была проиграна. Нет, никакого более унизительного имени, чем Анжелика, для нее нельзя было придумать.

– Анжелика, – сказал он. – Ты почему горбишься?

– У меня кифасколиоз, – ответила она.

– Лечиться надо. – Мартын был рад, что на высокую ему теперь наплевать.

Дома он пересчитал деньги – уже порядочная пачечка трешек, уложил по трем разным местам. Посидел. На будильнике было всего десять.

Он надел протез и вышел в длинный коридор, включая по дороге лампочки. Добрался до телефона, набрал номер по записной книжке:

– Добрый вечер. Извините, что поздно. Анжелику можно к телефону?.. Анжелика? Это Валера Мартынов. Не ожидала? У тебя нет случайно какого-нибудь пособия по математике? Почему поступать? Я могу и восстановиться на первом. Да. Если найдешь, завтра на работу принеси? Спасибо. Пока. – Повесил трубку и пошел в комнату, выключая лампочки.

Сидел в комнате с другим выражением на лице: как будто ему пообещали не пособие, а нечто большее, им еще не изведанное.

И перед тем, как уснуть, включил магнитофон и послушал, кажется, «Пинк Флойд». Попел. Лег удобнее и закрыл глаза. Снов он больше не видел.

9. Покушение

Ночью дверь в комнату Мартына открылась. Человек вошел и долго стоял у двери, вслушиваясь в дыхание спящего. Вытащил нож – нож едва видно сверкнул в свете с улицы, – и пошел к кровати, неслышно и отчаянно. Наткнулся в темноте на протез, стоящий у кровати, загрохотал стулом и протезом. Мартын вскочил, вошедший упал, Мартын хватил его протезом, наткнулся рукой на нож, закричал от боли, – и сразу спрыгнул с кровати и ударил вошедшего, машинально, как учили, крикнул:

– Помогите!

А тот застонал и пробормотал что-то неразборчиво, ясно было только одно слово:

– Слабо!.. – и мычал, и ругался по-своему, на языке, которому Мартына не учили ни в школе, ни на первом курсе института.

10. Формальности

– В мире страстей, – сказал следователь. – Садись.

Мартын сел – у него была перевязана рука, ему было неудобно на костылях, – сел и сразу сказал:

– Я его не хотел так… уродовать. Мне сейчас сказали, что он… Квартира была закрыта, у него нож…

– Ну и зря сказали, – ответил следователь.

Мартын потянулся за спичками, и следователь не помог ему.

– А ты нормально отделался. Сам ходишь.

– Повезло. Если бы не нога, он попал бы в кишки, а не в руку.

– Нога?

– Я ставлю ее на стул у кровати, чтобы сразу дотягиваться. А он споткнулся, и я проснулся. А то бы прирезал, как свинью. Я же оборонялся.

– Не волнуйся.

– Я не волнуюсь. – Мартын осекся и почувствовал, что может поймать у следователя то самое, брезгливое выражение, каким смотрела высокая девушка, и это почему-то успокоило его.

Следователь достал бумаги, ручку, пачку фотографий.

– Ну что. Дело будет продолжено, но с тобой мы прощаемся. Остались формальности. Кого из этих женщин ты знаешь? – Перед Мартыном легли фотографии, на одной из них была Камилла.

Он ткнул в ее фотографию. Следователь кивнул, писал.

– Имя, где познакомились, когда.

– Камилла. Еще до присяги. Фамилию не знаю. Следователь писал: он знал наперед и писал вперед.

– Больше не встречались, – не спрашивал – диктовал сам себе.

– Откуда? Нас после присяги через сутки уже…

– И напавший на вас вам не известен.

– Я его видел один раз, тогда. Обычно дома был ее отец, один раз – брат. Но сам бы я его не вспомнил.

– Значит, что. Ваше присутствие в госпитале в день смерти девушки подтвердили более двадцати человек. Алиби есть. – И вдруг замолчал, как будто ждал.

– А как? – сказал Мартын. – Я что, на протезе… на минуточку смотался, убил и приехал?

– Конечно, – улыбнулся следователь. – Конечно нет. И у напавшего на вас тоже нет доказательств, хотя он считает, что есть. Но юридической силы они не имеют. Хотя понять его можно: сестра умерла, через неделю – отец.

– Отец?

– Отец Камиллы, через неделю после похорон. Но брат ее категорически утверждает, что в течение нескольких вечеров слышал мужской смех возле дома.

– Нельзя же резать незнакомого человека за то, что кто-то где-то смеялся. Он с ума сошел.

– Да, может быть. Кстати, похоже. Он утверждает также, что, когда Камилла начала уходить по вечерам, он выследил ее и ее мужчину. И категорически утверждает, что это был ты.

– Пусть проверит числа. – Мартын пожал плечами.

– Потом они стали запирать ее на ночь, – продолжал следователь, – но однажды она все-таки выбралась из дома и вернулась только через день… Не вернулась – ее нашли утром без памяти. Кто-то над ней издевался, и издевался, судя по «почерку», профессионально. Вечером она умерла. И тогда ее брат нашел в ее вещах вот это. – Он выложил перед Мартыном еще одну фотографию. Тот взял ее – и сразу повернул обратной стороной. Следователь внимательно смотрел на него.

– Насчет дарственной надписи – не красней. В армии пошлятина – дело известное. И этот почерк твой, экспертиза установила. Но оснований для обвинений это не дает. Естественно. Хотя брат девушки решил, что дает, и взялся за розыск. И ведь искал почти полгода, упорно! Нашел, опознал. В принципе, его можно понять: сначала сестра, потом отец. Потом – восток, это тоже что-то… Распишись.

Мартын расписался.

– Теперь что?

– Все. Можно идти.

Мартын неловко, грузно вставал, следователь опять не помог.

– А как у нее фамилия? – кивнул Мартын на фотографию Камиллы.

– Зачем тебе?

– А я-то что? – почти крикнул Мартын.

– Ну, – следователь удивился. – Спокойно, – встал, чтобы проводить. – Все нормально. Иди и лечись.

– А я в Архангельск собирался, – сказал Мартын. – Парень один из госпиталя женится.

– А вы переписываетесь, поддерживаете отношения? – Следователь отвернулся, чтобы высморкаться, и Мартын успел схватить со стола фотографию, которую видел последней.

– Конечно, – сказал Мартын. – Я сам, может быть, женюсь. Еще не решил. На сотруднице.

– А, прости, который протез? – спросил следователь.

– Вот.

– Да? Я бы не догадался. А из чего?

– Дюралевый.

– Да, у нас протезы чудовищные. Хотя я бы не догадался.

Он вывел Мартына на улицу и уже совсем искренно удивился, когда увидел, что Мартын приехал на мотоцикле с коляской:

– Это ты на мотоцикле катаешь?

– Да. – Мартын сложил костыли в коляску.

– Ты смотри! Действительно, молодец.

– Обживаемся.

– И в Архангельск на мотоцикле?

– Нет. Слабо. – Мартын завел мотоцикл и уехал.

– А то давай, – с опозданием пошутил следователь.

Мартын доехал до перекрестка, остановился перед красным светом, посмотрел по сторонам. Увидел двух девушек на тротуаре, рядом с собой. Взревел газом на месте, напугал девушек и ухмыльнулся их испугу.

11. Решение

Он сидел дома и смотрел фотографию.

На него смотрело его собственное лицо. Выражение лица было не его: жестокое, наглое. Внизу четким и неуклюжим почерком была написана похабщина. Стояла дата.

И все-таки это было его лицо, и он сидел и не мог оторвать от него глаз.

– Рыжий, салага, я же просил тебя как человека!.. Я же велел тебе убить!.. Я же просил. А ты знал!

– Знал. А что толку… Мертвый не может убить живого, правильно? Кого убивать-то: его, тебя? Правильно? Ты меня с ума свел, старик. – Рыжий сидел рядом, совершенно сумасшедший и добрый. – Ты не прав, старик. Ты, старик, меня убил, козел. Тьфу! Специально! – И погрозил пальцем, и опять посмеялся.

12. Дорога

В пропускном зале аэровокзала проверяющая аппаратура сработала, милиционер подскочил к Мартыну, но он уже знал, что так будет, поэтому сошел со ступеньки, задрал штанину и показал протез:

– Могу отстегнуть. Только тогда на ручках понесешь. Отстегнуть?