Текст книги "Моя летопись"
Автор книги: Надежда Лохвицкая
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Переводил он почему-то и малостоящего чешского поэта Верхлицкого [266]266
Переводил он… и… Верхлицкого. – Ярослав Верхлицкий (наст, имя и фам. Эмиль Фрида, 1853–1912) – чешский поэт, книга его «Избранных стихов» в переводе Бальмонта вышла в Праге в 1928 г. Е. А. Ляцкий отрицательно отнесся к этому переводу. См.: Ляцкий Е. А. О переводе вообще и о русском переводе стихов Я. Верхлицкого в частности // Slavia. 1931. Т. X, кн. 3; Перевод и перепев // Slavia. 1933. Т. X, кн. 1/2.
Ответ Бальмонта – статья «О переводах» (Россия и славянство. 1932. № 192. 30 июля). (прим. Ст. Н.).
[Закрыть]. Может быть, просто по знакомству.
– Кошка, кошка, куда ты идешь?
– Я иду в колодезь.
– Кошка, кошка, зачем ты идешь в колодезь?
– Пить молоко.
Когда он читал вслух, кошка всегда отвечала жеманно-обиженным тоном. Пожалуй, можно было бы и не переводить.
Переводы Бальмонта были вообще превосходны. Нельзя не упомянуть его Оскара Уайльда или Эдгара По.
В эмиграции Бальмонты поселились в маленькой меблированной квартире. Окно в столовой было всегда завешено толстой бурой портьерой, потому что поэт разбил стекло. Вставлять новое стекло не имело никакого смысла – оно легко могло снова разбиться. Поэтому в комнате было всегда темно и холодно.
– Ужасная квартира, – говорили они. – Нет стекла и дует.
В «ужасной квартире» жила с ними их молоденькая дочка Мирра (названная так в память Мирры Лохвицкой, одной из трех признаваемых поэтесс), существо очень оригинальное, часто удивлявшее своими странностями. Как-то в детстве разделась она и, голая, залезла под стол, и никакими уговорами нельзя было ее оттуда вытащить. Родители решили, что это, вероятно, какая-то болезнь, и позвали доктора.
Доктор, внимательно посмотрев на Елену, спросил:
– Вы, очевидно, ее мать?
– Да.
Еще внимательнее на Бальмонта.
– А вы отец?
– М-м-м-да.
Доктор развел руками.
– Ну так чего же вы от нее хотите?
Еще жила вместе с ними Нюшенька [267]267
С. 240. …жила вместе с ними Нюшенька… – Анна Николаевна Иванова (1877–1937), возлюбленная Бальмонта, племянница его второй жены Е. А. Андреевой-Бальмонт, жившая в их семье многие годы. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть], нежная, милая женщина с огромными восхищенно-удивленными серыми глазами. В дни молодости влюбилась она в Бальмонта и так до самой смерти и оставалась при нем, удивленная и восхищенная. Когда-то очень богатая, она была совсем нищей во время эмиграции и, чахоточная, больная, все что-то вышивала и раскрашивала, чтобы на вырученные деньги делать Бальмонтам подарки. Она умерла раньше них.
Ни к какому поэту не подходило так стихотворение «Альбатрос», как к Бальмонту. [269]269
Ни к какому поэту не подходило так стихотворение «Альбатрос», как к Бальмонту. – Имеется в виду стихотворение Ш. Бодлера «Альбатрос» (1842), содержание которого Тэффи и пересказывает. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть]
Величественная птица, роскошно раскинув могучие крылья, парит в воздухе. Весь корабль благоговейно любуется ее божественной красотой. И вот ее поймали, подрезали крылья, и, смешная, громоздкая, неуклюжая, шагает она по палубе, под хохот и улюлюканье матросов.
Бальмонт был поэт. Всегда поэт. И поэтому о самых простых житейских мелочах говорил с поэтическим пафосом и поэтическими образами. Издателя, не заплатившего гонорар, он называл «убийцей лебедей». Деньги называл «звенящие возможности».
– Я слишком Бальмонт, чтобы мне отказывать в вине, – говорил он своей Елене.
Как-то, рассказывая, как кто-то рано к ним пришел, он сказал:
– Елена была еще в своем ночном лике.
Звенящих возможностей было мало, поэтому ночной лик выразился в старенькой застиранной бумазейной кофтенке. И получилось смешно. Так шагал по палубе великолепный Альбатрос.
Но полюбившие его женщины подрезанных крыльев уже не видели. Им эти крылья казались всегда широко раскинутыми, и солнце благословенно сияло над ними. Как мог бы говорить он, чародей-поэт, простым пошлым языком?
И близкие тоже говорили с ним и о нем превыспренне. Елена никогда не называла его мужем. Она говорила «поэт».
Простая фраза «Муж хочет пить» на их языке произносилась как «Поэт желает утолиться влагой».
Мироносицы старались по мере сил и возможности выражаться так же. Можно себе представить, какой получался бедлам. Но все это было искренне и называлось самой глубокой и восторженной любовью. Так любящие матери говорят с ребенком на «его» языке. «Бобо» – вместо «больно», «баиньки» – вместо «спать», «бяка» – вместо «плохой». Чего только не проделывает любовь с бедным человеческим сердцем.
Ко мне он относился очень неровно. То почему-то дулся, словно ждал от меня какой-то обиды. То был чрезвычайно приветлив и ласков.
– Вы ездили в Виши? [270]270
С. 241. – Вы ездили в Виши? – Виши – бальнеологический курорт в Центральной Франции. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть]
– Да, ездила. Только что вернулась.
– Гоняетесь за уходящей молодостью? (Это, очевидно, «хочу быть дерзким!»)
– Ах, что вы. Как раз наоборот. Все время ищу благословенную старость.
И вдруг лицо Бальмонта делается беззащитно-детским и он смеется.
То вдруг восхитился моим стихотворением «Черный корабль» [271]271
…восхитился моим стихотворением «Черный корабль»… – Стихотворение «Он ночью приплывает на черных парусах…», под названием «Корабль», опубликовано в «Грядущей России» (1920. № 2. Февраль. С. 71), вошло в книгу «Passiflora» (1923). (прим. Ст. Н.).
[Закрыть]и дал мне за него индульгенцию – отпущение грехов.
– За это стихотворение вы имеете право убить двух человек.
– Неужели двух? – обрадовалась я. – Благодарю вас. Я непременно воспользуюсь.
Бальмонт хорошо рассказывал, как ему поручил Московский Художественный театр вести переговоры с Метерлинком о постановке его «Синей птицы» [272]272
…переговоры с Метерлинком о постановке его «Синей птицы». – Право первой постановки «Синей птицы» (1908) М. Метерлинк предоставил Московскому Художественному театру; спектакль до сих пор, вот уже почти сто лет, идет на сцене театра. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть].
– Он долго не пускал меня, и слуга бегал от меня к нему и пропадал где-то в глубине дома. Наконец слуга впустил меня в какую-то десятую комнату, совершенно пустую. На стуле сидела толстая собака. Рядом стоял Метерлинк. Я изложил предложение Художественного театра. Метерлинк молчал. Я повторил. Он продолжал молчать. Тогда собака залаяла, и я ушел.
Последние годы своей жизни он сильно хворал. Материальное положение было очень тяжелое. Делали сборы, устроили вечер, чтобы оплатить больничную койку для бедного поэта. На вечере в последнем ряду, забившись в угол, сидела Елена и плакала.
Я декламировала его стихи и рассказала с эстрады, как когда-то магия этих стихов спасла меня.
Это было в разгар революции. Я ехала ночью в вагоне, битком набитом полуживыми людьми. Они сидели друг на друге, стояли, качаясь, как трупы, и лежали вповалку на полу. Они кричали, громко плакали во сне. Меня давил, наваливаясь мне на плечо, страшный старик с открытым ртом и подкаченными белками глаз. Было душно и смрадно, и сердце мое колотилось и останавливалось. Я чувствовала, что задохнусь, что до утра не дотяну, и закрыла глаза.
И вдруг запелось в душе стихотворение, милое, наивное, детское.
В замке был веселый бал,
Музыканты пели…
Бальмонт!
И вот нет смрадного хрипящего вагона. Звучит музыка, бабочки кружатся, и мелькает в пруду волшебная рыбка.
Но от рыбки, от нее
Музыка звучала…
Прочту и начинаю сначала. Как заклинание.
– Милый Бальмонт!
Под утро наш поезд остановился. Страшного старика вынесли синего, неподвижного. Он, кажется, уже умер. А меня спасла магия стиха.
Я рассказывала об этом чуде и смотрела в тот уголок, где тихо плакала Елена.
45 лет[273]273
Впервые: Новое русское слово. 1950. № 13939. 25 июня; повторно: Возрождение. 1956. № 49. Из публикации 1956 г. ясно видно, что заголовок – условный, связанный лишь с первой публикацией, поскольку в главе шла речь о событиях сорокапятилетней давности. Возможно, общее название всей главы должно было быть «Новая жизнь», поскольку речь Тэффи вела о своем временном участии в социал-демократических изданиях, однако газетно-журнальным цензорам «Нового русского слова» и «Возрождения» такое заглавие показалось непривлекательным. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть]
Это было вскоре после японской войны. 45 лет тому назад. Время было удивительное, и вспоминается оно какими-то обрывками, словно кто-то растерял листики дневника и перепутались трагические записи с такими нелепыми анекдотами, что только плечами пожимаешь: неужели все это было? Неужели были такими и дела, и люди, и мы сами?
Да, это именно так и было.
Россия вдруг сразу полевела. Студенты волновались, рабочие бастовали, даже старые генералы брюзжали на скверные порядки и резко отзывались о личности государя.
Иногда общественная левизна принимала прямо анекдотический характер: саратовский полицмейстер, вместе с революционером Топуридзе, женившимся на миллионерше, начал издавать легальную марксистскую газету. Согласитесь, что дальше идти уже было некуда.
Петербургская интеллигенция переживала новые настроения сладостно и остро. В театре поставили «Зеленого попугая» [274]274
С. 243. В театре поставили «Зеленого попугая»… – Пьеса австрийского писателя Артура Шницлера (1862–1931) была написана в 1899 г. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть], пьесу из времен французской революции, до тех пор запрещенную; публицисты писали статьи и сатиры, расшатывающие строй; поэты сочиняли революционные стихи; актеры декламировали эти стихи с эстрады под восторженные аплодисменты публики.
Университет и Технологический институт были временно закрыты, и в их помещении устраивались митинги, в которые очень легко и просто проникали буржуазные городские обыватели, вдохновлялись, тогда еще новыми, криками «правильно» и «долой» и несли к друзьям и в родные семьи плохо осознанные и плохо высказанные идеи.
В продаже появились новые иллюстрированные журналы. «Пулемет» Шебуева [275]275
..появились новые иллюстрированные журналы. «Пулемет» Шебуева… —Шебуев Николай Георгиевич (1874–1937) – журналист, поэт, редактор журнала «Пулемет», был приговорен к годовой отсидке в крепости, а журнал был закрыт. Начиная с 1908 г. Шебуев был редактором журнала «Весна», закрывшегося в 1914 г. В 1908–1913 гг. печатался в журналах «Стрекоза», «Сатирикон» и др. После революции сотрудничал в советских сатирических журналах. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть]и еще какие-то. Помню, на обложке одного из них красовался отпечаток окровавленной ладони. Они вытеснили благочестивую «Ниву» и раскупались совершенно неожиданной публикой.
Как-то встретилась я у моей матери с ее старой приятельницей Л-ой, вдовой сановника. Сановник этот был другом Каткова и вообще из тех, которых потом называли «зубрами».
– Хочу почитать «Пулэмэт», – говорила сановница, выговаривая почему-то это страшное слово через оборотное «э». – Но сама купить не решаюсь, а Егора посылать неловко. Я чувствую, что он не одобряет новых течений.
Егор был ее старый лакей.
Там же встречала я своего дядюшку, бывшего в придворных кругах. Когда мы были детьми, он приносил нам конфеты с царского стола (это было очень принято). Конфеты, изделия царского кондитера, были в белых бумажках с выстриженными кончиками. Мы грызли их с благоговением. Мама сказала дядюшке, указывая на меня:
– Вот она знакома с социалистами.
Сказала таким тоном, как говорилось бы про дикаря, съедающего сырую куропатку вместе с перьями. Нечто противное и вместе с тем удивительное.
«Ну, начнется буря!» – подумала я.
И вдруг – ничуть не бывало. Дядюшка лукаво улыбнулся:
– Ну что ж, дружок, молодежь должна шагать в ногу с веком.
Вот уже чего я действительно не ожидала! А вот как случилось, что я начала шагать в ногу с веком.
В нашем дружеском кругу постоянно бывал некто К. П-в [276]276
С. 244. В нашем дружеском кругу постоянно бывал некто К. П-в… – Имеется в виду К. Платонов (ему Тэффи посвятила стихотворение «Пчелки»), сын члена Государственного совета С. Ф. Платонова (1844—?). (прим. Ст. Н.).
[Закрыть], сын сенатора, тесно связанный, к недоумению своего отца, с социал-демократами. Это была мятущаяся душа, раздиравшаяся между брошюрой Ленина «Шаг вперед, два шага назад» и стихотворениями Бальмонта.
– Вы непременно должны ехать в Женеву к Ленину, – говорил он мне.
– К Ленину? Зачем мне к Ленину?
– Как зачем? Учиться. Это именно то, что вам нужно.
Я тогда только начала печататься. Печатали меня «Биржевые ведомости». Газета эта бичевала преимущественно «отцов города, питавшихся от общественного пирога». Я помогала бичевать. Как раз в это время злобой дня был план городского головы Лелянова – засыпать Екатерининский канал. Я написала басню «Лелянов и канал».
Свой утренний променад однажды совершая,
Лелянов как-то увидал
Екатерининский канал.
И говорит: «Какая вещь пустая!
Ни плыть, ни мыть, ни воду пить.
Каналья ты, а не канал.
Засыпать бы тебя, вот я б чего желал».
Так думал голова, нахмурив мрачный лоб,
Вдруг из канала вынырнул микроб
И говорит: «Остерегись, Лелянов,
Ты от таких величественных планов» и т. д.
Государь был против леляновского проекта, и басня ему очень понравилась. Издатель газеты Проппер был «высочайшею пожалован улыбкой», прибавил мне две копейки. В те времена из всех газетных сотрудников только один Немирович-Данченко [277]277
…из всех газетных сотрудников только один Немирович-Данченко… – Немирович-Данченко Василий Иванович (1844/45—1936) – прозаик, поэт, публицист, брат Вл. И. Немировича-Данченко. Печатался с 1865 г. Автор многочисленных путевых очерков. Прославился как военный корреспондент. После революции – в эмиграции. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть]получал легендарный оклад: десять копеек.
Словом, карьера передо мной развертывалась блестящая. При чем тут Ленин? И чему еще можно у него научиться?
Но К. П-в вел пропаганду. Для начала познакомил меня с загадочной особой, Валерией Ивановной. Вскоре выяснилось, что это кличка, а зовут ее как-то иначе. На вид было ей за тридцать, лицо усталое, на носу пенсне. Часто просила разрешения привести с собой какого-нибудь интересного знакомого. Так привела Каменева [278]278
Каменев(наст. фам. Розенфельд) Лев Борисович (1883–1936) – один из активных членов РСДРП на раннем этапе деятельности партии, публицист, после революции часто выступал как оппозиционер; в 1936 г. был несправедливо осужден как заговорщик и организатор убийства С. М. Кирова; расстрелян. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть], Богданова [279]279
БогдановАлександр Александрович (1873–1928) – деятель российского революционного движения, врач, философ, экономист, публицист, писатель; в 1896–1909 гг. – член РСДРП. Впоследствии от партийной деятельности отошел. В 1926 г. организовал Институт переливания крови. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть], Мандельштама [280]280
МандельштамМ. Н. (он же Ледов, Лидин, Мартын, Мартын Николаевич, Русалка) – член РСДРП, публицист. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть], Финна-Енотаевского [281]281
Финн-ЕнотаевскийА. Ю. – член РСДРП, экономист, публицист. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть], Коллонтай [282]282
КоллонтайАлександра Михайловна (1872–1952) – участница революционного движения в России; после революции – в 1917–1918 гг. – нарком государственного призрения; с 1923 по 1945 г. – на дипломатической работе: посол в Норвегии, Мексике, Швеции. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть].
Ее друзья мало обращали на меня внимания и больше разговаривали между собой о вещах, совершенно мне неизвестных и непонятных. О каких-то съездах, резолюциях, кооптациях. Часто повторялось слово «твердокаменный», часто ругали каких-то меньшевиков и часто цитировали Энгельса, сказавшего, что на городских улицах вооруженная борьба невозможна. Все они, очевидно, были очень дружны между собой, потому что называли друг друга товарищами. Раз привели совсем простого рабочего. И его тоже называли товарищем. Товарищ Ефим. Тот больше молчал, а потом надолго исчез. Сказали мельком, что он арестован.
Через несколько месяцев Ефим появился снова, но в преображенном виде: новенький светлый костюмчик и ярко-желтые перчатки. Ефим сидел, подняв руки и растопырив пальцы.
– Чего вы так?
– Боюсь попачкать перчатки. Меня переодели буржуем, чтобы я не привлекал внимания.
Камуфляж очень неудачный. Именно в этом виде он был так живописен, что нельзя было на него не оглянуться.
– Вы сидели в тюрьме? Тяжело было?
– Нет, не особенно.
И вдруг с добродушной улыбкой:
– На Рождество давали гуся (с ударением на «я»).
Но напрасно я удивлялась на ефимовский маскарад. Скоро пришлось убедиться, что это не так глупо, как кажется неопытному глазу. Валерия Ивановна уехала месяца на два за границу и вернулась в ярко-красной кофточке.
– Почему это вы так нарядились?
Оказывается, что она ехала по фальшивому паспорту, выданному на имя шестнадцатилетней безграмотной девицы. Товарищи решили, что, нарядив пожилую женщину с усталым интеллигентским лицом и пенсне на носу в красную кофту, сразу превратят ее в безграмотного подростка. И оказались правы. Пограничные жандармы поверили, и Валерия Ивановна в красной кофте въехала в Петербург.
Впоследствии, когда появилась газета «Новая жизнь» [283]283
С. 245. …когда появилась газета «Новая жизнь»… —Первая легальная большевистская газета; выходила в Петербурге с 27 октября по 3 декабря 1905 г. Вышло 28 номеров (из них 15 конфисковано), № 28 вышел нелегально, поскольку газета была закрыта властями 2 декабря 1905 г. С № 9 руководил газетой В. И. Ленин. Издатель – М. Ф. Андреева. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть], еще искуснее скрывался от полиции Ленин. Выходя из редакции, он просто подымал воротник пальто. И ни разу не был узнан шпиками, хотя, конечно, слежка за ним была.
Стали появляться приезжие из-за границы. Большею частью из Швейцарии. Разговоры велись все те же. Ругали меньшевиков, часто упоминали Плеханова, причем выговаривали «Плеканов».
– Почему?
– Так привыкли в Швейцарии.
Многие с гордостью сообщали мне, что Плеханов происходит из старого дворянского рода. Почему-то это им льстило. Мне казалось, что Плеханов чем-то неприятно их волнует, и что им очень хочется чем-то его убедить, и что они боятся, как бы он не ушел от них.
В этой компании очень выделялась Коллонтай. Это была светская, очень красивая молодая дама, одевалась изящно и элегантно и кокетливо шевелила носиком. Помню, был женский съезд, она выступила и начала свою речь словами:
– Не знаю, каким языком говорить, чтобы меня поняли буржуазные женщины.
А была она в великолепном бархатном платье, и золотая цепочка с привешенным к ней медальоном-зеркальцем висела до колен. Я заметила, что товарищи гордились элегантностью Коллонтай. Не помню, по какому именно случаю и когда – она была арестована. Газеты отметили, что, отправляясь в тюрьму, она повезла с собой четырнадцать пар башмаков. Товарищи повторяли эту цифру с большим уважением, даже понижая голос. Совсем также, как говоря о дворянстве «Плеканова».
Как-то она позвала нас к себе. Валерия Ивановна повела нас по кошачьей лестнице. Попали прямо в кухню. Изумленная кухарка спросила:
– Это вы к кому же?
К това… к Коллонтай.
– Так чего же вы по черному-то ходу? Пожалуйте в кабинет.
Валерии Ивановне, очевидно, и в голову не приходило, что товарищ Коллонтай живет по парадной лестнице.
В большом, прекрасно обставленном кабинете встретил нас друг Коллонтай Финн-Енотаевский, высокий остролицый брюнет, с головой, похожей на австрийский кустарник. Каждый волос вился отдельно твердой длинной спиралью. Думалось, что под ветром эти спирали звенят.
Подали чай с печеньем; всё как полагается в буржуазных домах, но разговоры пошли опять все те же: меньшевики… Энгельс сказал… твердокаменный… Плеканов… Плеканов… Плеканов… меньшевики… кооптация.
Все это было чрезвычайно скучно. Разбирались какие-то мелкие дрязги, кто-то ездил за границу, привозил бестолковые партийные сплетни, кто-то рисовал карикатуры на меньшевиков, которые по-детски веселили бородатых «твердокаменных» марксистов. Между ними уютно фланировали матерые провокаторы, о роли которых узнавали только много времени спустя.
Рассказывали, что меньшевики обвиняют Ленина в том, что он якобы «зажилил 10 франков, предназначенных для меньшевиков». Именно так и говорилось: «зажилил». За границей меньшевики срывали доклады большевиков; мяукали, когда выступал Луначарский, и даже пытались утащить входную кассу, которую большевики отстояли, пустив в ход кулаки.
Все эти беседы для постороннего человека были неинтересны и уважения к беседующим не вызывали. Они никогда не говорили о судьбах России, никогда не волновало их то, что мучило старых революционеров, за что люди шли на смерть. Жизнь шла мимо них. И часто какое-нибудь важное событие – забастовка большого завода, какой-нибудь крупный бунт – заставало их врасплох и поражало неожиданностью. Они поспешно посылали «своих», и те, конечно, опаздывали. Так проморгали они гапоновское движение [284]284
С. 247. …проморгали они гапоновское движение… – Гапон Георгий Аполлонович (1870–1906), священник, агент охранки. Инициатор петиций петербургских рабочих Николаю И, шествия к Зимнему дворцу 9 января 1905 г. До октября 1905 г. – в эмиграции. Пытался проникнуть в «боевую организацию» эсеров; разоблачен, повешен рабочими дружинниками. Гапоновщина – попытка русского царизма отвлечь рабочих от революционной борьбы путем создания рабочих организаций под контролем правительства. При поддержке охранного отделения Г. А. Гапон в 1904 г. организовал «Собрание русских фабрично-заводских рабочих С.-Петербурга», которое распалось после 9 января 1905 г. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть]да и многое другое, о чем потом досадовали.
Но жизнь их мало интересовала. Они были по уши погружены в съезды, кооптации и резолюции.
Среди «товарищей» был некто вполне буржуазного типа, П. П. Румянцев [285]285
РумянцевПетр Петрович (1870–1925) – член РСДРП, большевик, публицист; в период реакции 1907–1909 гг. отошел от партийной работы. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть]. Веселый, остроумный, любитель хорошо покушать и поухаживать за дамами, часто посещавший литературный ресторан «Вена» и очень забавно рассказывавший о своих товарищах. Как-то непонятно было, какую роль мог он играть, и в его «твердокаменность» верилось плохо.
– У нас утонул пароход с оружием – есть от чего быть не в духе, – бодро говорил он. И прибавлял со вздохом: – Едемте в «Вену», хорошенько позавтракаем. Наши силы еще нужны рабочему движению.
Ну что ж поделаешь? Раз наши силы нужны, ехали их поддерживать. От гражданского долга отказываться нельзя.
Финна-Енотаевского я встречала редко. Но раз явился он совершенно неожиданно с очень странной новостью:
– На завтра назначено массовое выступление пролетариата. В Саперном переулке в редакции журнала «Вопросы жизни» [286]286
«Вопросы жизни»– литературно-философский журнал, выходивший в Петербурге (вместо закрытого «Нового пути») в 1905 г. под редакцией Н. О. Лосского, с участием Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова и др. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть]устраиваем приемный пункт. Будет фельдшерица и материалы для перевязки раненых и убитых.
Я немножко растерялась. Будут перевязывать убитых?
Но Финну дело казалось вполне естественным. Он порылся в бумажнике и протянул мне десять рублей:
– Вот вам на расходы. Будьте на пункте ровно в три часа. Кроме того, вам поручается пойти сегодня же на Литейную в дом номер пять и передать доктору Прункину, чтобы непременно пришел в Саперный переулок в редакцию «Вопросов жизни» ровно в три часа. Не забудьте и не спутайте. Прункин, Литейная, десять, то есть пять. Улица Прункина…
– А на что мне десять рублей?
– На расходы.
– А П-в – тоже будет?
– Должен быть. Так не забудьте и не спутайте. И будьте пунктуальны. Нужна дисциплина, господа, иначе провалите дело. Итак, ровно в пять доктор Литейный. Записывать нельзя. Нужно помнить.
Зазвенел спиралями и умчался.
Редакцию «Вопросов жизни» я знала хорошо и даже была приглашена сотрудничать в этом журнале. Редакторами, насколько помню, были Н. А. Бердяев [287]287
С. 248. БердяевНиколай Александрович (1874–1948) – русский религиозный философ. От легального марксизма, который пытался сочетать с неокантианством, перешел к богоискательству, к философии личности и свободы в духе религиозного экзистенционализма, персонализма и к христианской эсхатологии. Идейный противник марксизма и коммунизма. В 1922 г. был выслан за границу. Основал религиозно-философский журнал «Путь» (Париж, 1925–1940). (прим. Ст. Н.).
[Закрыть]и С. Н. Булгаков [288]288
БулгаковСергей Николаевич (1871–1944) – русский экономист, религиозный философ, теолог. С 1923 г. – в эмиграции, жил в Париже. Как и Бердяев, от легального марксизма и неокантианства перешел к религиозной философии, затем к православному богословию, принял священство. (прим. Ст. Н.).
[Закрыть](впоследствии Отец Сергий). Секретарем был наш друг Георгий Чулков, а заведовал хозяйственной частью Алексей Михайлович Ремизов. Жена его, Серафима Павловна [289]289
Жена его, Серафима Павловна… – Ремизова-Довгелло Серафима Павловна (1875–1943) – палеограф, жена А. М. Ремизова с 1903 г. Ей писатель посвятил большинство своих книг, а в трилогии «В поле блакитном» (1922), «Оля» (1927), «В розовом блеске» (1952) она – главная героиня (под именем Оля). Письма Ремизова к жене изданы в книге «На вечерней заре» (Рим, 1985). (прим. Ст. Н.).
[Закрыть], корректировала рукописи. Словом – народ всё знакомый. Помню, как-то в разговоре Бердяев сказал мне:
– Вы, кажется, водитесь с большевиками? Советую вам держаться от них подальше. Я всю эту компанию хорошо знаю – был вместе в ссылке. Никаких дел с ними иметь нельзя.
Так как я, собственно говоря, никаких «дел» с ними и не имела, то предупреждение Бердяева меня и не смутило.
И вот теперь в этой редакции назначен пункт явно большевистский, потому что распоряжается делом Финн-Енотаевский. Или он действует просто как член какой-то санитарной комиссии по перевязке убитых? Успокаивает мысль, что П-в будет там. Он все объяснит. Все это, конечно, странно, но отступать нельзя. В руках у меня десять рублей и на совести ответственное поручение. Надо действовать. Пошла на Литейную.
Ни в доме номер пятый, ни в доме номер десятый никакого доктора не оказалось. Спрашиваю, что, может, все-таки есть доктор, но не Прункин. Или есть Прункин, но не доктор. Никого нет. Ни доктора, ни Прункина. Очень расстроенная вернулась домой.
В первый раз пролетариат дал мне ответственное поручение, и вот, ничего не смогла. Если узнают мои сановные старички – уж, наверное, запрезирают меня. Одно успокаивало – старый приятель К. П. будет на пункте. Он меня выгородит.
На другой день с утра прислушивалась: не стреляют ли где. Нет, все было тихо. Ровно в три часа (дисциплина, господа, важнее всего) пошла на пункт. В дверях редакции столкнулась с К. П.
– Ну что?
Он пожал плечами:
– Да ровно ничего и никого.
Пришла какая-то девица и принесла пакет гигроскопической ваты. Посидела минут пять и ушла. И вату унесла.
На другой день явился Финн.
– Знаете, – сказала я, – никакого доктора на Литейной ни в пятом, ни в десятом номере я не нашла.
– Не нашли? – ничуть не удивился он. – Ну, значит, с вами революции не сделаешь. Давайте назад десять рублей.
– Значит, если бы я нашла доктора, вы бы сделали революцию?
Он метнул спиралями и умчался.
– Ваши друзья мне надоели, – сказала я П-ву. – Нельзя ли их как-нибудь отвадить?
– Подождите еще немного. Скоро должен приехать Ленин. Не надо только никому об этом говорить. Он приедет нелегально. Тогда, наверно, будет интересно. Подождите. Очень прошу вас.
Стала ждать Ленина.
