Текст книги "Ваш покорный слуга кот"

Автор книги: Нацумэ Сосэки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– А эта история с Мидзусима! Ведь подумать только! Я специально пошла к Кусями, чтобы с ним серьезно обо всем поговорить. Все пошло прахом. Я была страшно разгневана, мне даже смотреть на него было тошно… Но приличие прежде всего, и если ты обращаешься к человеку за каким-нибудь делом, нечего прикидываться, будто не знаешь, что за это надо платить. Вот я и послала ему с нашим рикшей дюжину бутылок пива. И что же вы думаете? «Я не могу принять этого, – сказал он, – отнеси обратно». – «Да нет, – отвечает ему рикша, – возьмите, пожалуйста, это же подарок»… А тот ему, – ну, не негодяй ли! – «Вот варенье я ем каждый день, а такую горькую дрянь, как пиво, никогда не потребляю». Повернулся и пошел в дом… как будто не мог найти другого ответа… Что вы на это скажете, каков грубиян, а?

– Ужасный!

На этот раз гость, кажется, окончательно убедился в том, что Кусями – отъявленный грубиян и нахал.

– Вот я сегодня и пригласил тебя, – после короткой паузы снова заговорил Канэда-кун. – Казалось бы, с такого дурака достаточно и этого, но тут другое, более щекотливое дело… – И Канэда-кун звонко похлопал себя по лысине так же, как он это делал, когда ел сасими из тунца. Правда, я находился под галереей и не мог видеть, действительно ли он похлопал себя по лысине, но за последнее время мне так часто приходилось слышать этот звук, что я научился безошибочно определять, когда он делал это. Точно так же как монахини различают, кто бьет в колотушку, так и я, даже сидя под галереей, могу сказать, когда хозяин бьет себя по лысине. Главное – чтобы звук был чистым. – Так вот, я хочу немного тебя побеспокоить…

– Требуйте всего, что в моих силах, не стесняйтесь… Ведь и в Токио-то меня перевели исключительно благодаря вашим любезным заботам, – с радостью согласился гость выполнить любую просьбу Канэда-куна. По угодливости тона можно было догадаться, что гость чем-то обязан Канэда-куну. Ого, дело, кажется, принимает интересный оборот! Сегодня хорошая погода, и я шел сюда без особой охоты, совсем не рассчитывая на то, что смогу получить такие интересные сведения. «О чем же собирается Канэда-кун просить своего гостя?» – подумал я и, продолжая оставаться под галереей, еще больше навострил уши.

– Говорят, что этот чудак по имени Кусями, по какой-то непонятной причине, подзуживает Мидзусима и всячески уговаривает его не жениться на нашей дочери… Правда, Ханако?

– Да так прямо и говорит: «Где вы найдете дурака, который бы согласился жениться на дочери такой особы? Кангэцу-кун, ни за что не женись».

– «Такой особы». Какая наглость! Неужели он выражался так грубо?

– Еще как выражался! Жена рикши мне регулярно обо всем докладывает.

– Ну как, Судзуки-кун? Вы слышали все. Что же делать с таким негодяем?

– Не знаю даже, что ответить. Ведь в такое дело ни с того ни с сего вмешиваться неудобно. Это и Кусями, должно быть, понятно. И зачем только он сотворил такую глупость?…

– Видишь ли, я решил обратиться именно к тебе, потому что говорят, будто в студенческие годы ты жил с Кусями в одном пансионе и по сей день поддерживаешь с ним дружеские связи. Прошу тебя встретиться с ним и растолковать как следует, что ему полезно и что вредно. Может, он за что-нибудь рассердился? Если это действительно так, то от него требуется одно – пусть он утихомирится, а об остальном позабочусь я. Если же он будет вести себя по-прежнему, то я в долгу не останусь… Короче говоря, если он будет стоять на своем, то, кроме вреда, это ему ничего не принесет.

– Конечно, глупое упорство пойдет ему только во вред. Я постараюсь это как следует ему внушить.

– Еще скажи, что руки нашей дочери просят многие и еще неизвестно, решимся ли мы выдать ее за Мидзусима. Однако мы все больше убеждаемся, что Мидзусима неплохой человек, образованный. Ты даже можешь, между прочим, намекнуть, что если он будет усердно заниматься и станет в ближайшее время доктором, то мы, вероятно, отдадим за него свою дочь.

– Когда он узнает об этом, он станет работать еще упорнее, это должно его подхлестнуть. Хорошо, я обязательно с ним поговорю.

– Так, дальше. Видишь ли, какая штука… я думаю, Мидзусима совсем не к лицу называть этого чудака Кусями сэнсэем. Более того, он, кажется, во всем следует его совету. Ну да ладно. На Мидзусима свет клином не сошелся, и мы не будем особенно возражать, если Кусями захочет как-то помешать…

– Просто нам жалко Мидзусима-сана, – вмешалась госпожа Ханако.

– Я незнаком с Мидзусима-саном, но кто бы он ни был, для него должно быть большой честью породниться с вами. Это величайшее счастье, и возражать против этого он, конечно, не станет.

– Мидзусима-сан хочет жениться, да вот его сбивают с толку эти два типа – Кусями и Мэйтэй.

– Людям образованным совершенно не пристало вести себя подобным образом. Я непременно схожу к Кусями и поговорю с ним.

– Извини, что мы обременяем тебя такой просьбой. Кусями знает Мидзусиму лучше, чем кто-либо другой, но жене так и не удалось чего-либо выведать у него. Поэтому ты разузнай как следует, какой у него характер, как он себя ведет, умный ли.

– Слушаюсь, все будет сделано. Сегодня суббота, и если я сейчас отправлюсь к Кусями, то наверняка застану его дома. Только вот я не знаю, где он теперь живет.

– Как выйдете из дома, поверните направо и идите до конца улицы, потом повернете налево и увидите черный забор. Это и есть его дом, – объяснила Ханако.

– Так это совсем рядом. На обратном пути забегу к нему. Думаю, что сумею без особых трудов отыскать дом по табличке.

– Но имейте в виду, что табличка не всегда бывает на месте. Очевидно, он просто приклеивает к воротам свою визитную карточку, которую каждый раз смывает дождем. Но стоит дождю прекратиться, как тотчас же появляется новая карточка. Так что на табличку полагаться нельзя. Казалось бы, куда лучше прибить деревянную, да разве такой поймет…

– Просто удивительно. Ну, а если я спрошу, где дом с развалившимся черным забором, то мне. наверное, каждый встречный скажет?

– Конечно, другого такого грязного дома во всем квартале не сыщешь, так что не ошибетесь… Стойте, стойте, есть еще одна хорошая примета. Крыша его дома поросла травой.

– Очень заметный дом, ха-ха-ха…

Надо во что бы то ни стало успеть вернуться домой до того, как туда пожалует Судзуки-кун. Что же касается разговора, то я и так наслышался вдоволь. Я прошмыгнул мимо уборной к забору и, отыскав заветную щель, выбрался на улицу и быстро помчался к дому, крыша которого поросла травою. Я, как всегда, поднялся на галерею и, расположившись как раз напротив гостиной, принял скучающий вид.

Хозяин расстелил на галерее белое одеяло и, распластавшись на нем, нежился в лучах весеннего солнышка. Солнце оказалось неожиданно справедливым и освещало жалкую лачугу с поросшей травой крышей так же щедро, как и гостиную Канэда-куна. И только одеяло, к моему глубокому сожалению, имело убогий вид. Когда его ткали на фабрике, предполагалось, что оно будет белым, в магазине его тоже продавали как белое; более того, сам хозяин, покупая его, сказал: «Дайте белое», – но… с тех пор миновало не менее двенадцати – тринадцати лет, оно давно перестало быть белым и теперь постепенно приобретало странный пепельный цвет. Интересно, сможет ли оно протянуть так долго, чтобы в конце концов приобрести другой, еще более мрачный цвет. Пожалуй, называть эту тряпку одеялом было бы слишком смело, потому что оно так истерлось, что местами можно свободно разглядеть нити, из которых оно соткано; теперь это уже не шерстяное одеяло, а самая обыкновенная рогожа. Но хозяин, очевидно, считает, что если оно согревало его и год и два, и пять и десять лет, то должно верой и правдой служить ему до скончания века. Какое легкомыслие, какой удивительный эгоизм! Итак, хозяин лежал распластавшись на одеяле, у которого была такая длинная история. «Что он делает?» – подумал я и, присмотревшись повнимательнее, увидел, что выдвинутым далеко вперед подбородком он опирается на обе руки, а между пальцами правой руки зажата папироса. И только. Впрочем, не исключена возможность, что в его обильно усыпанной перхотью голове подобно адской огненной колеснице проносятся великие истины вселенной. И все-таки, наблюдая за ним со стороны, трудно предположить что-либо подобное.

Не обращая внимания на то, что папироса истлела до самого основания и столбик остывшего пепла упал на одеяло, хозяин с увлечением следил за тонкой струйкой поднимавшегося от папиросы дыма. Подхваченный весенним ветерком, лиловато-серый дым то плавно поднимался вверх, то стлался понизу, сворачиваясь во множество затейливых колец, пока не оседал на еще влажные после мытья волосы хозяйки. О, совсем забыл, я должен сказать несколько слов о хозяйке.

Хозяйка повернулась к мужу задом… что, вы считаете это неприличным? Ничего неприличного здесь нет. Один и тот же поступок можно квалифицировать как вежливый и невежливый, все зависит от того, как к нему подойти. В том, что жена подняла свой величественный зад перед самым лицом мужа, а тот смиренно уткнулся в него головой, нет ничего непристойного. Они были выше предрассудков. Им удалось избавиться от них еще на первом году супружеской жизни.

…Итак, приняв столь необычную позу и распустив по плечам свои черные как смоль, только что вымытые волосы, хозяйка молча занималась шитьем. Впрочем, именно для того, чтобы просушить волосы, она вышла с шитьем на галерею и почтительно повернулась к мужу задом. Табачный дым, о котором я вам только что говорил, все так же легко проникал многочисленными струйками сквозь слегка колыхавшиеся на ветру черные волосы, а хозяин неотрывно глядел на неожиданно возникшее перед ним марево. Дым, однако, не задерживался на месте, а находился в постоянном движении, и, для того, чтобы проследить за тем, как струйки дыма сплетаются с волосами, хозяину приходилось неотступно следовать взглядом за дымом. Начав наблюдение с того самого момента, когда дым проходил над поясницей жены, он медленно перевел взгляд на спину своей верной подруги, потом скользнул им по плечам, по затылку и, добравшись наконец до макушки, невольно с удивлением воскликнул: «Ах!»… На самой макушке его дорогой супруги, с которой он обещал не разлучаться до самой смерти, виднелась большая, совершенно гладкая плешь. Словно воспользовавшись долгожданным моментом, она ярко сверкала под теплыми лучами солнца. Когда хозяин столь неожиданно для себя обнаружил, что супруга плешивая, он разинул рот и широко раскрытыми глазами уставился в ее затылок. Плешь напомнила хозяину лампаду, украшавшую божницу, которая переходила в их семье по наследству из поколения в поколение. Семья тратила довольно много денег на религиозные обряды, что пагубным образом сказывалось на ее положении. Хозяин вспомнил, как в детстве он иногда заходил в амбар, где стояло украшенное серебряной мишурой дзуси [110]110
   Дзуси – ларец, в котором хранятся изображения Будды, мощи святых и т. д.


[Закрыть] с латунной лампадой внутри. В лампаде даже днем тускло горел огонек. Во мраке, со всех сторон обступавшем эту лампаду, свет ее казался особенно ярким, а поэтому теперь, при виде лысины на голове жены, перед глазами хозяина внезапно всплыл образ далекого детства, и он отчетливо представил себе лампаду. Но не прошло и минуты, как видение исчезло. Теперь он вспомнил голубя богини Каннон [111]111
   Каннон – буддийская богиня милосердия.


[Закрыть]. Казалось бы, голубь богини Каннон не имеет никакого от ношения к лысине хозяйки, но в сознании хозяина между этими двумя предметами существовала прочная связь. В далеком детстве, всякий раз когда его возили в Асакуса [112]112
   Асакуса – район в Токио, где находится храм богини Каннон.


[Закрыть], он непременно покупал горох, чтобы кормить голубей. Горох продавался в красных глиняных тарелочках, и эти тарелочки своим цветом и величиной тоже напоминали лысину.

– И правда похоже! – неожиданно воскликнул хозяин.

– Что? – отозвалась хозяйка, не отрываясь от шитья.

– «Что, что»! – передразнил ее муж. – Ты знаешь, что у тебя на голове большущая лысина?

– Ага, – ответила хозяйка, даже не взглянув на мужа. Тон ее свидетельствовал о том, что открытие мужа ее нисколько не смутило. Редкостная жена, она выше всяких предрассудков.

– А что, эта лысина у тебя была еще до замужества или появилась уже после свадьбы? – спросил хозяин. «Если она была еще до замужества, значит меня обманули», – мысленно добавил он, но вслух этого не сказал.

– Я не помню, когда она появилась. Подумаешь, какая важность – лысина. – Хозяйка сразу смекнула, что дала маху. Не надо было выставлять свою лысину напоказ.

– Что значит «подумаешь»? Разве тебе безразлично, какая у тебя голова?

Хозяин начал понемногу проявлять признаки раздражения.

– Потому-то и безразлично, что моя, – ответила хозяйка и поспешно схватилась за лысину. – Ого, как выросла, а я и не знала, что она такая большая.

Казалось, только сейчас хозяйка обнаружила, что с годами лысина стала слишком большой, и была совершенно обескуражена этим обстоятельством.

– Когда женщины в течение многих лет делают магэ [113]113
   Магэ – женская прическа.


[Закрыть], это очень плохо сказывается на волосах. Немудрено и полысеть. – Хозяйка сделала слабую попытку оправдаться.

– Если ты будешь продолжать лысеть с такой быстротой, то к сорока годам у тебя будет не голова, а настоящий металлический чайник. У тебя какая-то болезнь, не иначе. Может быть, даже заразная, немедленно покажись доктору.

И хозяин принялся усердно гладить себя по голове.

– Вот вы так говорите о других, а ведь у вас самих в носу растут седые волосы. Если лысина заразна, то седые волосы и подавно заразны, – перешла в наступление хозяйка.

– Седые волосы из носа не выглядывают, поэтому не страшно, а вот голова… Особенно противно, когда плешь на голове у молодой женщины, уродина!

– А если уродина, то зачем же вы женились на мне? Вы же сами женились, вас никто не заставлял, а теперь «уродина»!…

– Женился, потому что не знал! До самого сегодняшнего дня ничего не знал. Если ты так гордишься своей плешью, то почему же не показала мне ее, когда была еще невестой?

– Что за чушь! Да где это видано, чтобы невеста показывала жениху темя?

– Плешь-то еще как-нибудь можно стерпеть, но вот рост у тебя слишком маленький. Смотреть противно!

– Так ведь достаточно взглянуть один раз, чтобы понять, какой у человека рост. Вы же с самого начала знали, что я маленького роста, и все-таки женились на мне.

– Ну, знал, конечно знал. Так я потому и женился, что думал, ты еще подрастешь.

– Но ведь мне тогда было двадцать лет, куда же расти… Морочите человеку голову. – И, отбросив шитье, хозяйка резко повернулась к мужу. Всем своим видом она как бы говорила: «Посмотрим, что ты ответишь, так просто меня не сломишь!»

– Откуда это известно, что после двадцати лет человек не растет? Я-то надеялся, что ты еще сможешь немного подрасти, если тебя пичкать всякими питательными вещами, – с серьезным видом говорил хозяин. В эту минуту раздался резкий звонок, и чей-то громкий голос спросил: «Разрешите?» Должно быть, Судзуки-кун наконец отыскал логово спящего дракона Кусями-сэнсэя.

Отложив на время ссору, хозяйка поспешно схватила шкатулку с шитьем и убежала в гостиную. Хозяин тоже поспешно свернул свое серое одеяло и швырнул его в кабинет. Немного погодя явилась служанка с визитной карточкой. Глянув на карточку, хозяин удивленно поднял брови, потом приказал служанке проводить к нему гостя и с карточкой в руках удалился в уборную. Я никак не возьму в толк, зачем ему так срочно понадобилось идти в уборную и тем более брать с собой визитную карточку Судзуки Тодзюро-куна. Во всяком случае, уж кому-кому от этого досталось, так это визитной карточке, которая была вынуждена сопровождать хозяина в такое зловонное место.

Служанка подвинула к нише ситцевый дзабутон [114]114
   Дзабутон – подушка для сидения.


[Закрыть] и, сказав гостю: «Пожалуйте сюда», – удалилась. Оставшись один, Судзуки-кун огляделся по сторонам. Осмотрев висевшую в нише картину, полюбовавшись цветущими ветками вишни, поставленными в дешевую вазочку, он перевел взгляд на дзабутон, предложенный ему служанкой, и обнаружил, что на нем преспокойно восседает неизвестно откуда появившийся кот. Читатель, очевидно, догадался, что это был я собственной персоной. И тут в душе Судзуки-куна разыгралась буря. Однако он так тщательно старался скрыть внутреннее волнение, что по его лицу никак нельзя было понять, что творится у него в душе. Дзабутон ведь был предложен Судзуки-куну, но, раньше чем он успел воспользоваться любезным предложением служанки, дзабутоном без зазрения совести завладело какое-то странное животное. Это было первым обстоятельством, нарушившим душевное равновесие Судзуки-куна. Другое дело, если бы Судзуки-кун, желая подчеркнуть свою скромность, преднамеренно отказался бы от дзабутона и предпочел ему жесткую циновку. Но ведь Судзуки-кун был далек от того, чтобы уступать дзабутон наглому коту. Если бы речь шла о человеке, тогда другой разговор, но бесцеремонность кота вывела его из равновесия. Настроение гостя окончательно испортилось – подумать только: его место занял кот. Это было вторым обстоятельством, нарушившим душевное равновесие Судзуки-куна. А поведение этого кота?! Оно приводило Судзуки-куна в бешенство. Вместо того чтобы понять свою оплошность и попытаться исправить положение, кот развалился с надменным видом на дзабутоне, на который не имел ровно никакого права, и уставился своими круглыми недружелюбными глазищами прямо в лицо Судзуки-куна, словно спрашивая: «А ты кто такой?» Это было третьим обстоятельством, нарушившим равновесие. Если ему не нравится, как я себя, веду, то взял бы и стащил меня за загривок, но нет, Судзуки-кун только молча смотрел на меня. Не может быть, чтобы такая важная персона, как человек, вдруг испугалась кота и не пустила в ход руки. Тогда почему же он не излил накопившийся гнев и не наказал меня? Думается, что причиной этого – исключительно чувство собственного достоинства, которое обязывает Судзуки-куна, как отдельного индивидуума, стремиться не уронить престиж человека. Если говорить о физической расправе надо мной, то это под силу даже маленькому ребенку, не говоря уже о таком взрослом мужчине, как Судзуки-кун. Очевидно, все дело в престиже, который не позволяет даже правой руке Канэда-куна – Судзуки Тодзюро наказать дерзкого кота за явное пренебрежение к его персоне. Пусть поблизости никого не было, все равно ему было не к лицу учинять драку с котом и тем самым подрывать свое человеческое достоинство. В конце концов это было бы даже смешно. Лучше некоторые неудобства, чем позор. Однако чем больше Судзуки-куну приходилось терпеть, тем сильнее росла в его душе ненависть к коту, а поэтому, поглядывая время от времени в мою сторону, он сердито хмурил лицо. Мне же доставляло удовольствие смотреть на кислую физиономию Судзуки-куна, и я изо всех сил старался удержаться от смеха и сохранить невозмутимый вид.

Пока мы с Судзуки-куном разыгрывали эту пантомиму, в комнату, поправляя на себе одежду, вышел хозяин. «Ба!» – воскликнул он, садясь. Судя по тому, что теперь он не держал в руках визитную карточку, можно было заключить, что имя Судзуки Тодзюро-куна отправлено в бессрочную ссылку в зловонное место. Не успел я подумать: «Ох, и страшная же участь выпала на долю визитной карточки», как хозяин с криком «черт бы тебя побрал» схватил меня за шиворот и в мгновение ока вышвырнул на галерею.

– Ну-ка, присаживайся. Просто глазам своим не верю. Когда ты приехал в Токио? – И хозяин протянул дзабутон своему старому другу. Судзуки-кун принял дзабутон, положил его другой стороной и только после этого решился сесть.

– Был очень занят, а поэтому не давал о себе знать. Меня ведь перевели в Токио, в главную контору…

– Прекрасно, мы так давно не виделись. Пожалуй, с тех самых пор, как ты уехал в провинцию.

– Да, скоро исполнится десять лет. Вообще-то мне приходилось бывать в Токио, но все дела, дела, ты уж извини, пожалуйста. Не сердись. Компания – не то что гимназия – вечно бываешь занят.

Хозяин оглядел гостя с ног до головы и сказал:

– А ты здорово изменился за эти десять лет.

Судзуки-кун причесывался на прямой пробор, носил модный костюм английского покроя с красивым ярким галстуком, а на груди у него даже поблескивала золотая цепочка – ни за что не поверишь, что это старый приятель Кусями-куна.

– Да, теперь даже вот такие штучки приходится носить, – произнес Судзуки-кун, указывая на цепочку.

– Настоящая? – позволил себе усомниться хозяин.

– Еще бы, семьдесят вторая проба, – смеясь, ответил Судзуки-кун. – Ты тоже очень постарел. У тебя, кажется, дети были. Один?

– Нет.

– Двое?

– Нет.

– Как нет? Трое, значит?

– Да, трое. И неизвестно, сколько их еще будет.

– Ты все такой же беспечный. Сколько самому старшему? Уже, наверное, порядочно.

– Я точно, правда, не знаю, но, наверное, лет шесть или семь есть.

– Ха-ха-ха, ну и беззаботные же эти учителя, мне тоже надо было стать преподавателем.

– Попробуй, через три дня опротивеет.

– Вон как! Почему бы это? Работа приличная, спокойная, времени свободного много, можно заниматься любимым делом. Коммерсантом тоже быть не плохо, но не таким, как я. Если уж быть коммерсантом, то обязательно крупным. А то находишься в каком-то глупом положении: все время расточаешь комплименты, ходишь с одного банкета на другой да пьешь сакэ, которого терпеть не можешь.

– Я еще в университете терпеть не мог коммерсантов. Они ради наживы готовы на все, да что говорить – еще в старину их называли подлыми купчишками, – распространялся хозяин, нимало не смущаясь тем, что перед ним сидел один из таких коммерсантов.

– Ну, это не совсем так. Конечно, в них есть что-то отталкивающее, но как бы там ни было, если у тебя нет решительности пойти ради денег на смерть, ты ничего не достигнешь… однако деньги – это такая штука, с ними надо держать ухо востро… я сейчас был у одного коммерсанта, так он сказал мне: «Тот, кто делает деньги, не может обойтись без тригонометрии. Нужно научиться пользоваться треугольником чувств, то есть забыть раз и навсегда, что такое стыд, долг, дружба». Забавно, правда? Ха-ха-ха.

– Какая чушь!

– Совсем не чушь, очень умно сказано. Этот коммерсант пользуется в своем кругу большой известностью. Да ты должен его знать, он живет с тобой по соседству.

– Канэда? Подумаешь, тоже мне…

– Чего это ты так разошелся? Перестань, ведь я просто к примеру тебе сказал: если, мол, не сделаешь так, то и состояния не наживешь. Совсем ни к чему принимать шутку так близко к сердцу.

– Ну, ладно, пусть тригонометрия – шутка, а что ты скажешь насчет носа госпожи Канэда? Ты же, наверное, видел этот нос?

– Ты говоришь о его супруге? Его супруга – очень любезная женщина.

– Нос, нос! Я говорю о ее огромном носе. Недавно я сочинил эпиграмму про этот нос.

– А что это такое, эпиграмма?

– Эпиграмма? Э, да ты, я смотрю, совсем отсталый человек.

– А-а, таким занятым людям, как я, совсем не до литературы или еще там чего. К тому же я никогда не увлекался ею.

– А ты знаешь, как выглядел нос Карла Великого?

– Ха-ха-ха! Ох, и бездельник! Конечно, не знаю.

– Веллингтон получил от своих подчиненных прозвище «нос». Тебе известно это?

– Почему ты только и думаешь о носах? Какое тебе дело до формы носов?

– Ошибаешься. Ты о Паскале знаешь?

– Опять «знаешь»! Как будто я пришел к тебе на экзамен. Так что же сделал этот Паскаль?

– Паскаль говорил вот что.

– Что же он говорил?

– «Если бы нос Клеопатры был чуть-чуть меньше, это бы привело к огромным изменениям в мире».

– Да ну!

– Вот почему нельзя так легкомысленно относиться к носам, как это делаешь ты.

– Хорошо, я изменю свое отношение. Между прочим, у меня к тебе небольшое дело… Этот… ну, который, кажется, у тебя учился, Мидзусима… э-э Мидзусима… э-э… никак не могу вспомнить… Ну, тот, который все время ходит к тебе.

– Кангэцу?

– Вот-вот, Кангэцу. Я пришел кое-что узнать о нем.

– Не о женитьбе ли?

– Да-да, что-то в этом роде. Сегодня, когда я ходил к Канэда…

– Недавно Нос сам заявился сюда.

– Вот как! Ах да, госпожа Канэда рассказывала. «Пришла, говорит, к Кусями-сану, чтобы обо всем расспросить, но у него, к сожалению, сидел Мэйтэй, который все время вмешивался в наш разговор; так я и не поняла что к чему».

– Сама виновата, с таким носом нечего ходить.

– Подожди, ведь она же не о тебе говорила. Просто она жаловалась, что из-за этого Мэйтэй-куна, который сует нос в чужие дела, ни о чем не сумела узнать, и попросила меня поговорить с тобой еще раз. Мне тоже до сих пор никогда не приходилось выполнять подобные поручения, но я думаю, было бы совсем неплохо, – если стороны, конечно, не против, – уладить это дело… Право, мы сделали бы доброе дело… вот за этим я и пришел к тебе.

– Благодарю за труд, – сухо ответил хозяин, но слово «стороны» неизвестно почему тронуло его до глубины души. У него было точно такое же ощущение, какое испытываешь в душную летнюю ночь, когда прохладный ветерок неожиданно коснется твоего разгоряченного тела. Вообще мой хозяин грубый человек, с черствой унылой душой, но тем не менее он сильно отличается от людей, порожденных нашей жестокой бесчувственной цивилизацией. Хотя он быстро выходит из терпения и начинает дуться на всех подряд, у него все-таки развито чувство сострадания. А с Ханако он недавно поссорился только потому, что ее нос не пришелся ему по вкусу. Дочь же Ханако совершенно ни при чем. Он ненавидит коммерсантов, а поэтому и некоего Канэда – их представителя, однако следует заметить, что эта ненависть не распространяется на его дочь. Он не питает к этой девушке ни добрых, ни злых чувств, Кангэцу же – его ученик, которого он любит больше, чем родного брата. Если, как говорит Судзуки-кун, стороны любят друг друга, то благородному человеку не пристало мешать им. – Кусями-сэнсэй все-таки считал себя благородным человеком. – Если, конечно, стороны любят… впрочем, это еще вопрос. Для того чтобы определить свое отношение к тому или иному вопросу, необходимо исходить из истинного положения вещей.

– Послушай, а сама девушка хочет выйти замуж за Кангэцу? Мне безразлично, что думают Канэда и Нос, но меня интересуют намерения девушки?

– Это… эта… как его… во всяком случае… хочет, наверное.

Ответ Судзуки-куна был весьма туманным. Собственно говоря, он считал, что от него требуется лишь выяснить все, что касается Кангэцу-куна, намерения же барышни его не интересовали. Даже Судзуки-кун при всей своей изворотливости оказался в затруднительном положении.

– Слово-то какое неопределенное – «наверное».

Хозяин никогда не может успокоиться до тех пор, пока не трахнет противника прямо обухом по голове.

– Да нет, я просто не так выразился. Наверняка барышня тоже хочет этого. Ну конечно же… а?., госпожа Канэда сама мне об этом сказала. Иногда, мол, случается, что она бранит Кангэцу-куна…

– Эта девица?

– Ага.

– Возмутительная особа, ишь ты – «бранит»! Разве это не свидетельствует о том, что она не собирается замуж за Кангэцу?

– Знаешь, случается всякое, ведь бывает, что любимого человека нарочно ругают.

– Где ты видел таких олухов?

Хозяину совершенно недоступно понимание таких тонких проявлений человеческих чувств.

– Такие олухи встречаются на каждом шагу, что же делать… Да и госпожа Канэда так думает: «Не иначе она крепко любит Кангэцу-сана, если ругает его, обзывает лошадиной мордой».

Это невероятное объяснение оказалось для хозяина столь неожиданным, что он лишился дара речи и подобно уличному гадальщику своими округлившимися от изумления глазами неотрывно смотрел на физиономию гостя.

Судзуки-кун, очевидно, понял, что, если беседа и дальше пойдет в таком же духе, он не сможет выполнить возложенной на него миссии, и заговорил, как ему казалось, на более понятном для хозяина языке.

– Ты только подумай, ведь невестке с таким богатством да с такой привлекательной внешностью будут рады в любом порядочном доме. Не спорю, – может, Кангэцу-кун и выдающаяся личность, но что касается его положения… ох, может быть, не совсем прилично говорить о его положении… Возьмем материальную сторону дела. Каждому ясно, что в этом отношении он ей совсем не пара. Вон как обеспокоены ее родители – даже специально командировали меня к тебе. Какие еще нужны доказательства ее любви? – продолжал Судзуки-кун, ловко манипулируя аргументами. Теперь хозяин, кажется, поверил в искренность любви дочери Канэда, и Судзуки-кун наконец облегченно вздохнул. Однако он прекрасно отдавал себе отчет в том, что Кусями-сэнсэй в любую минуту может бросить боевой клич и перейти в наступление; а поэтому решил как можно быстрее добиться успешного завершения своей миссии.

– Надеюсь, теперь ты понял. Им не нужно ничего – ни денег, ни состояния, они хотят только одного – чтобы у них был зять с положением. Они согласны выдать за него дочь, если он станет доктором; не думай, это не тщеславие… постарайся понять меня правильно, а то когда у тебя была госпожа Канэда, Мэйтэй-кун говорил такие странные вещи… нет, нет, ты тут ни при чем. Госпожа Канэда тоже тебя хвалила: «Такой искренний, такой честный». Это Мэйтэй-кун во всем виноват… Так вот, если лицо, о котором идет речь, станет доктором наук, то это поднимет престиж семейства Канэда в глазах общества. Как ты думаешь, сможет Мидзусима-кун в ближайшее время получить звание доктора?… Да что и говорить, если бы речь шла о Канэда, то ему не надо ни кандидатских, ни докторских званий, но ведь еще существует общество, а это значительно осложняет дело.

Под напором этих доводов хозяин начал склоняться к мысли, что желание Канэда заполучить себе в зятья непременно доктора отнюдь не лишено оснований. А раз так, то ему захотелось помочь Судзуки-куну выполнить возложенное на него поручение. Короче говоря, хозяин теперь полностью находился под влиянием Судзуки-куна. Да это и не удивительно, ведь мой хозяин человек доверчивый и честный.

– В таком случае я посоветую Кангэцу, когда он придет сюда в следующий раз, писать докторскую диссертацию. Но прежде всего необходимо выяснить, действительно ли он намерен жениться на дочери Канэда.

– Выяснить? Послушай, если ты будешь действовать так прямолинейно, то у нас ничего не выйдет. Лучше всего попытаться каким-нибудь окольным путем выведать, что у него на сердце.

– Попытаться выведать?

– Ну, виноват, неправильно выразился… Я хотел сказать, – побеседовать… и из разговора станет ясно, какие у него планы.

– Тебе-то, может, и станет ясно, а я понимаю только тогда, когда мне говорят прямо.

– Ну, не поймешь – и не надо. Я думаю, нехорошо, когда такие люди, как Мэйтэй, суют нос в чужие дела и все портят. Если даже не сможешь помочь ему советом, то по крайней мере не мешай, ведь в конце концов это его личное дело… Да нет, я не о тебе, я имею в виду этого Мэйтэй-куна. Если попадешься ему на язык, добра не жди. – Судзуки-кун ругал как будто бы Мэйтэя, на самом же деле он имел в виду хозяина.