Текст книги "Джим-лифтёр"

Автор книги: Н. Кальма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

3

Сквозь стеклянные дверцы лифта Джим старался разглядеть лестницу: не увидит ли он мать? Но его то и дело окликали пассажиры:

– Бой, остановите на седьмом!

– Бой, на каком этаже продаются детские коляски?

– Бой, опустите меня на четвёртый, я забыла купить пудру…

Джим обрадовался: наверное, мать ждёт его на четвёртом, и он захватит её. Но на четвёртом матери не было. Не было её и на пятом и на девятом. Вверх – вниз, вверх – вниз… Джим машинально выкрикивал этажи и названия товаров. Он с тревогой думал о матери. Как-то она поднимется по бесконечным ступеням? Ведь у неё такое больное сердце! Она даже на третий этаж, к Спарротам, влезает с трудом и так при этом задыхается, что страшно смотреть. Бедная, бедная ма!

Ежеминутно загоралась сигнальная лампочка. Джима требовали то наверх, то вниз. Один раз ему показалось, что он видит мать на площадке восьмого этажа. Он хотел остановить лифт, взять её, но какая-то леди закричала, что ей нужен вовсе не восьмой, а десятый, и ему пришлось подняться.

Люси правда была на площадке восьмого этажа. Она стояла там и старалась отдышаться. Сердце её, казалось, подпрыгивало к самому горлу. Люси прислонилась к стене. Лицо мисс Сюзи, холодное, белое лицо, стояло перед её глазами. Люси не может вернуться к мисс Сюзи без блузки. И, собрав всё своё мужество, негритянка стала снова взбираться по лестнице. Десять, пятнадцать, двадцать ступеней… Никто не обращал внимания на чёрную женщину, которая дошла до площадки семнадцатого этажа и вдруг опустилась на пол. Только тогда кучка любопытных обступила бесчувственную Люси. Какой-то толстяк потрогал её кончиком палки.

– Устроилась тут, как в собственной постели, – сострил он.

Мимо прошёл освещённый лифт. Джим увидел столпившихся на площадке людей и вздрогнул. В лифте зазвонил телефон. Мистер Скотт немедленно требовал Джима вниз.

Старший приказчик очень нервничал.

– Живее, бой, на семнадцатый – там какое-то происшествие! – скомандовал он, едва лифт опустился.

Джим с трудом нащупал нужную кнопку – так дрожали у него руки. Он выскочил из лифта вслед за мистером Скоттом и увидел мать.

– Немедленно убрать эту женщину из магазина, – распорядился мистер Скотт. – Она мешает покупателям…

В этот миг Люси вздохнула и открыла глаза. Джим бросился к ней.

– Ма, тебе лучше? Я здесь… я с тобой…

Люси порывалась подняться.

– Ох, как же так? – она жалобно посмотрела на окружающих. – Я так и не купила блузку для мисс Сюзи. Она мне этого не простит… я потеряю работу… Вот они – деньги… – Из сжатой руки Люси посыпались монеты.

Мистер Скотт деловито подобрал их.

– Дайте сюда остальные, – сказал он, – и уходите. Мы сами пришлём блузку вашей мисс Сюзи. Сообщите нам только адрес.

Джим выступил вперёд.

– Мэйн-стрит, сто три, – сказал он. – Мисс Сюзи Гордон.

Старший приказчик всплеснул руками:

– Ты здесь?! Почему ты здесь, бой? Как ты смел бросить лифт?! Твоё место в лифте!

– Моё место возле моей матери, сэр, – хрипло сказал Джим.

– Так и оставайся возле неё! – отрезал приказчик. – Можешь больше не возвращаться на работу.

Люси опять закрыла глаза. Она была очень слаба.

Люси не видела, как с Джима сняли его зелёную с золотом курточку, его круглую шапочку с ремешком – всё, чем она так гордилась.

СТЕКЛЯННЫЙ БУКЕТ

Чезарину Нонни знал весь завод в Мурано. Когда её крепкая, пряменькая фигурка появлялась во дворе или в цехах, не было человека, который не улыбнулся бы ей, не окликнул:

– Доброе утро, Чезарина!

– Чеза, как дела?

– Зайди ко мне после обеда, Чезарина. Я сделал для твоего брата свистульку.

Всем было приятно видеть круглое серьёзное лицо девочки, её спокойные чёрные глаза и толстые косички за спиной.

Завод в Мурано давно славится своими стеклянными изделиями. Из Венеции на остров Мурано приезжают иностранцы специально для того, чтобы купить голубые переливчатые вазы в виде дельфинов или морских коньков, прозрачные стеклянные раковины, тонкие бокалы, напоминающие диковинные водоросли, флаконы, отсвечивающие золотом и лазурью, зеркала, украшенные гирляндами стеклянных цветов.

Все эти вещи делают знаменитые на весь мир муранские стеклодувы.

Отец Чезарины, Паоло Нонни, был лучшим стеклодувом, которым гордился весь завод. Когда Паоло брал своими длинными коричневыми пальцами стеклянную трубку, нагревал её на синеватом огне и начинал дуть в неё, трубка волшебно превращалась то в зеленоглазого осьминога, то в диковинную, стоящую на хвосте рыбу, то в мутнобелый морской коралл.

Управляющий заводом, синьор Казали, очень кичился тем, что у него работает такой искусный, известный далеко за пределами завода стеклодув. Он даже позволял Паоло то, чего ни за что не разрешал другим рабочим: брать стеклянную массу и выдувать в свободное время всё, что ему вздумается. Часто после работы Паоло оставался на заводе и делал подарок для своей жены – большой букет стеклянных цветов.

Долго-долго работал Нонни над своим букетом и когда наконец показал его товарищам, в стеклодувном цехе всё стихло. Люди стояли тесной кучкой и, затаив дыхание, разглядывали стеклянные цветы.

Бледнозелёные стеклянные листья обвивались вокруг молочно-белых лилий, в глубине которых искрились и дрожали золотые тычинки. Капли росы блестели на лепестках лилий. Рядом алели рубиново-тёмные маки с чёрными, точно уголь, сердцевинами. Голубовато-прозрачный дельфин, отливающий золотым и розовым на плавниках и на хвосте, держал цветы в разинутой пасти.

– Паоло, ты большой художник. Ты даже сам не понимаешь, парень, какой ты большой мастер! – сказал старый стеклодув, дядя Алатри. – Сколько лет я живу на свете, а ещё не видел такой работы…

Прибежал взволнованный синьор Казали: ему уже сообщили о букете.

– Ты, конечно, продашь его мне. Скоро юбилей владельцев завода, и я поднесу им твой букет, – обратился он к Паоло.

– Букет не продаётся. Я сделал его в подарок моей жене Лючии, – сказал Паоло.

– Послушай, на что твоей жене такая вещь? Ведь вы живёте в лачуге, на канале, я знаю. Ей даже некуда поставить твой букет, – пытался его уговорить управляющий.

Но на все уговоры стеклодув только упрямо качал головой. Он бережно отнёс букет в шкафчик, где хранились образцы работ цеха.

Лючии не пришлось получить подарок Паоло. Фашистское правительство Италии решило помочь в войне немецким фашистам. Рабочих на заводе заставили выделывать аптекарскую посуду и стёкла для самолётов. А Лючия целыми днями стояла в очереди за хлебом. Никто не думал в эти дни о стеклянном букете.

Наконец Италия совсем изнемогла в этой войне и прекратила военные действия. Для всего народа и для Паоло и его жены это было счастливое время: Паоло снова вернулся к любимой работе, а Лючия могла заняться домом и детьми – Чезариной и Беппо.

Приближался день рождения жены, и Паоло заботливо обтёр запылившийся букет, который так и простоял в шкафу на заводе. Но в день рождения Лючии чёрные, фашистские самолёты закрыли голубое летнее небо. Фашистская Германия мстила своей бывшей союзнице Италии за то, что она вышла из войны.

Остров задрожал от грохота бомб. Запылали дома. Чезарина и её братишка Беппо, игравшие на улице, с плачем побежали домой.

– Мама, мама, где ты? – отчаянно звала Чезарина.

Дети не нашли ни дома, ни матери: Лючия погибла под развалинами.

В тот же вечер Паоло Нонни отвёл детей к старому дяде Алатри, а сам ушёл бойцом в партизанский отряд. Отважные итальянские патриоты боролись с немецкими фашистами и со всеми, кто поддерживал фашистов в Италии.

Вскоре почти все молодые рабочие ушли воевать. На заводе остались только самые старые стеклодувы во главе с дядей Алатри. Старик заботился о детях Нонни, как о собственных внучатах. Приходя с работы, он всегда находил время заняться с Чезариной чтением и письмом. Он сам варил детям луковую похлёбку, чинил игрушки Беппо и латал ботинки девочки.

Проходили месяцы, а о Нонни всё не было вестей. Только ходили слухи, что где-то на севере с отчаянным мужеством сражается против фашистов партизанский отряд, в котором есть командир – храбрец и умница, по кличке Стеклодув.

Наступил конец войны. Многие рабочие вернулись на завод. Но между ними не было Паоло Нонни. Партизанский командир Стеклодув остался лежать под свежей земляной насыпью далеко от родного Мурано.

Старый дядя Алатри сам сказал Чезарине о гибели отца. Девочка не заплакала. Она взяла на руки малыша Беппо, унесла его куда-то за дом и долго-долго сидела там, спрятавшись и не отзываясь на зов старика. Вечером она вернулась и подошла к дяде Алатри.

– Дядя, возьмите меня на завод, – сказала она, и старику показалось, что за этот день Чезарина выросла. – Теперь я – старшая, и я хочу научиться работать.

Чезарину поставили подносчицей в стеклодувный цех: она должна была подносить мастерам стеклянную массу, разжигать огонь и, кроме того, подметать и убирать цех. К вечеру всё тело девочки ныло от усталости, но она была счастлива: ведь теперь она сама, на собственное жалованье, могла кормить Беппо!

Только управляющего она боялась и старалась не попадаться ему на глаза. Синьор Казали однажды явился в цех и прямо направился к шкафчику с образцами, где всё ещё стоял букет Паоло. Ведь в каморке Алатри негде было его поместить.

– Теперь, когда стеклодува Нонни нет, его работа принадлежит заводу, – объявил он, неловко вытаскивая из шкафа стеклянный букет.

Хрупкие лилии и маки в его руке задрожали и зазвенели, точно жаловались на грубое обращение.

Раздался ропот. Рабочие не скрывали негодования. Седой дядя Алатри, похожий на старого сокола, подошёл к управляющему.

– Прошу прощенья, синьор. Теперь, когда нашего Нонни с нами нет, работа принадлежит его детям и больше никому, тихо сказал он, но так, что все его услышали.

Он взял из рук ошеломлённого управляющего цветы и протянул их тоненькой черноглазой девочке:

– Возьми их, Чезарина, и поставь на место. А когда ты научишься работать, ты заберёшь этот букет домой и, глядя на него, будешь вспоминать своего отца.

Синьору Казали очень хотелось придраться к чему-нибудь, накричать, показать свою власть. Однако ни отобрать букет, ни прогнать Чезарину он не решился: очень уж мрачно поглядывали на него стеклодувы. Вообще после войны Казали растерялся. Раньше ему достаточно было прикрикнуть на рабочих, пригрозить увольнением – и всё перед ним смирялось. А теперь на заводе появились коммунисты и комсомольцы, на стене завода кто-то нарисовал углем огромные серп и молот, и синьор Казали предпочитал пока не ссориться с рабочими. Он ушёл из цеха, бормоча что-то злобное, и стеклодувы торжественно поставили букет в шкаф.

– Не бойся, Чезарина, Казали ничего тебе не сделает, – успокаивали они девочку.

Наступило лето, знойное, душное. Даже с моря не веяло прохладой. В заводских цехах, особенно в стеклодувном, стояла удушающая жара. С лиц стеклодувов, наклонённых над горелками, градом стекал пот.

В эти жаркие дни Чезарина раньше обычного приходила в цех, поливала водой пол, чтобы было прохладнее, и старательно протирала его шваброй. Однажды, когда она собиралась взять свою швабру, к ней подошёл дядя Алатри.

– Сегодня ты попробуешь выдувать стекло. Пора тебе приниматься за настоящую работу, – сказал он и подвёл девочку к месту, за которым – она это знала – работал её отец.

Старик показал Чезарине, как разогревать трубку, как дуть в неё. Впервые в жизни Чезарине удалось выдуть стеклянный, весь искрящийся на солнце шарик, похожий на мыльный пузырь. Она понесла показать дяде Алатри свою первую работу.

– Молодец, девочка! – сказал Алатри и созвал остальных стеклодувов: – Смотрите, люди, как работают эти маленькие пальчики… Я всегда говорил, что из Чезарины будет толк.

Какой это был торжественный день! Смуглые щёки Чезарины пылали. Не помня себя от радости, она возвратилась к своему табурету, взяла новую трубку. А что, если она попробует выдуть цветок? Конечно, это только мечта… Но попытаться-то она может?..

Девочка попросила у начальника цеха ключ от шкафа, бережно вынула стеклянный букет в вазе-дельфине и поставила его на столик возле себя. В лучах солнца, бившего в окна, маки и лилии заиграли и заискрились, как драгоценные камни. Чезарина, трепеща, смотрела на цветы: сумеет ли она когда-нибудь сделать что-нибудь похожее? Сможет ли она работать, как отец? Хватит ли у неё сил, терпения, таланта?

Но в ту минуту, когда она взяла стеклянную массу, раздались голоса, и в цех вошёл синьор Казали с иностранцами. Управляющий сопровождал высокого вылощенного офицера-американца и угловатую нарядную девочку в очках.

– О, какие здесь делают красивые вещи! – воскликнула девочка оглядываясь. – Па, мы здесь накупим подарков для всех моих друзей, хорошо? – И она зашныряла по цеху, разглядывая стеклодувов, их разгорячённые жарой лица.

Рабочие с угрюмой насмешкой косились на американку в очках. Дядя Алатри, на которого она уставилась, не выдержал и сказал:

– Проходите, проходите, вы здесь мешаете, мисс.

Мисс, которую звали Флоренс, не поняла слов, зато поняла выразительный жест дяди Алатри и шмыгнула дальше. На глаза ей попалась Чезарина.

– Па, посмотри, здесь работает девочка, – позвала она отца.

Вдруг взгляд её упал на букет. Стеклянные цветы, пронизанные солнцем, казались живыми.

– Отец! – возбуждённо закричала Флоренс. – Отец, иди скорей сюда! Купи для меня этот букет. Нет, уж я его никому не подарю, я возьму его себе! И, пожалуйста, поскорей, а то здесь так жарко – ужас!

Чезарина давно уже тревожно следила за управляющим в американцами. Она не понимала, о чём они говорят, но сразу почувствовала к ним неприязнь. И вдруг она увидела руку девочки, протянутую к букету, и офицера, который вынимал бумажник.

– Не продаётся! – не своим голосом вскрикнула Чезарина и стала перед столиком, заслоняя собой букет. – Эти цветы не продаются!

Маленькая американка взглянула сквозь очки на управляющего.

– Что говорит девочка? – спросила она. – Я не понимаю.

Сконфуженный и злой, синьор Казали пробормотал:

– Девочка говорит, что не хочет продавать букет… Видите ли, мисс, это работа её отца, который погиб.

Офицер насмешливо скривил губы:

– Странно, – сказал он, ни к кому не обращаясь, – неужели администрация не может заставить девчонку? Сказать ей, что она будет выброшена с завода, если не продаст свой букет, – и дело с концом…

Синьор Казали пугливо озирался. Он видел, каким огнём горят глаза рабочих.

Понемногу все в цехе бросили работу и теперь окружили управляющею и американцев. Между тем Флоренс теребила отца.

– Дай мне денег, па, я сама договорюсь с девчонкой, – сказала она. – Видишь? – Она раскрыла ладонь и показала Чезарине бумажки. – Вот они – деньги. Бери их и отлай мне букет.

Чезарина покачала головой. Американка вспыхнула:

– Вот бестолковая! Понимаешь, деньги, на них можно купить всё, что хочешь! – Она насильно принялась засовывать в фартук Чезарины зелёные бумажки.

Чезарина отбивалась, отталкивала её, но американке удалось-таки сунуть в карман девочки свои доллары.

– Теперь цветы мои! – с торжеством закричала она и потянулась за букетом.

Чезарина кинулась к вазе. Столик покачнулся. Раздался мелодичный звон – и во все стороны брызнули осколки. Великолепное произведение искусства Паоло Нонни лежало в тысячах цветных стёклышек на цементном полу.

Кто-то громко ахнул. Стеклодувы бросились к Чезарине. Девочка опустилась на колени, машинально подбирая осколки.

– Букет!.. – прорыдала она. – Папин букет!

Флоренс на секунду растерялась. Однако она тотчас же вздёрнула голову и громко сказала:

– Девчонка сама виновата – зачем упрямилась? Во всяком случае, мы можем не беспокоиться: ведь мы заплатили за букет.

К американцам подошёл дядя Алатри – грозный, взлохмаченный, похожий на старого, сильного сокола. За ним тёмной стеной встали рабочие. И столько ненависти, столько грозной силы было в глазах людей, что американец поспешно увлёк дочь к дверям. За ними мелкой трусцой семенил синьор Казали.

МАЛЬЧИК С СОЛЁНОЙ УЛИЦЫ

1

Когда соседи слесаря Мартинеца узнали, что его сын Хуан вернулся из больницы, все сбежались поглядеть на него. Прибежали и его друзья-ребята.

– Ух, какой ты стал тощий, Хуан! – сказала, сама худенькая и маленькая, Лолита. – Совсем как куриная косточка.

– Доктор говорит, мне надо есть побольше масла и шоколада, – засмеялся Хуан.

Это была просто шутка: кто же мог думать о шоколаде и масле здесь, на улице Салада!

– Было бы у нас хоть вдоволь похлёбки, – вздохнула мать Лолиты, швея Амая.

И за ней вздохнули и пригорюнились остальные женщины: им никогда не удавалось накормить досыта своих детей.

Улица Салада была самой узкой и грязной уличкой в испанском городе. Здесь жили одни только бедняки. Говорили, будто улица называется Салада – Солёная – оттого, что много солёных слёз пролили её обитатели.

– А где Тонио? – спросил Хуан. – Почему он не пришёл с вами? И почему он ни разу не был у меня в больнице? Тоже, называется, друг!

И тут он увидел, что ребята отворачиваются, а женщины потихоньку утирают глаза.

– Что случилось? – с тревогой спросил он. – Куда девался Тонио?

– Скажи ему ты, мама, – пробормотала Лолита.

Амая погладила Хуана по голове.

– Взяли твоего дружка, – сказала она тихо. – Пришли жандармы и забрали Тонио вместе с отцом. Отца посадили в тюрьму, а Тонио отправили куда-то далеко, работать.

Хуан всё ещё не мог понять:

– Но за что? Ведь Тонио ещё совсем мальчик, как я!

Амая махнула рукой:

– Им всё равно. Когда первого мая они увидели, что народ вышел на улицу с красными бантами, они взбесились, точно быки. Стали хватать всех – и взрослых и ребят.

Хуан опустил голову. Тонио – его лучший друг, весёлый, смуглый, ловкий, как обезьяна – уже никогда не придёт играть с ним в каменные шарики или в мяч!.. И такой ненавистью к врагам наполнилось сердце мальчика, что он чуть не задохнулся.

2

Лето было знойное и пыльное. Люди изнемогали от жары. Только на берегу реки дул освежающий ветерок. Там, на берегу, среди тенистых садов и виноградников, стояли белые дворцы испанских богачей – тех, кого народ звал «друзьями Франко».

Ещё когда Хуана не было на свете, испанский народ поднялся на борьбу против богачей.

Рабочие и крестьяне мечтали о свободе и справедливости. Богачи испугались, что народ победит, и вызвали на подмогу фашиста – генерала Франко. Это был настоящий палач! По всей Испании начались казни и пытки: Франко уничтожал сторонников свободы.

Хуан с самого раннего детства привык, что люди проклинают имя фашиста Франко: он замучил многих друзей и родных здешних бедняков.

– Пусть Франко не думает, что Испания смирилась… Народ ещё покажет себя! – говорили люди, и маленький Хуан слушал и запоминал.

Летним вечером к Мартинецу пришёл его друг, механик Рамон, верзила, добряк и умница, которого вся улица в шутку звала Малышом. На этот раз у Рамона был озабоченный вид, и он даже не пошутил, как всегда, с Хуаном.

– Ну-ка, парень, пойди покарауль на улице, – скомандовал он: – нам с твоим отцом надо серьёзно поговорить, и не хотелось бы, чтобы нас подслушали.

Хуан тотчас вышел. Он был очень горд таким важным поручением. Неподвижно, как настоящий часовой, стоял он у дверей, пристально вглядываясь в тёмную улицу. В глубине души мальчику даже хотелось, чтобы появились франкисты, тогда он смог бы показать отцу и его другу, какой он чуткий часовой.

Но всё было тихо и пустынно на Солёной улице, и Хуан вскоре соскучился. Он вытащил из кармана свой старый перочинный ножик и принялся его подбрасывать так, чтоб нож непременно вонзился остриём в землю. Эта игра так увлекла Хуана, что он совершенно забыл о том, что ему поручено.

– Так-то ты нас охраняешь! – раздался вдруг суровый голос, и Малыш, незаметно вышедший из дома, покачал головой. – Я вижу, на тебя нельзя положиться…

Ох, как был смущён и пристыжён Хуан! Он прямо не знал, куда деваться от стыда и раскаяния. Он стоял, опустив голову, не в силах выговорить ни слова.

Малыш увидел, что мальчик страдает, и сжалился.

– Ну хорошо, я ничего не скажу твоему отцу, – сказал он. – Пусть об этом знаем только ты и я. Но запомни: ты очень провинился. И постарайся в следующий раз не подводить тех, кто на тебя надеется.

3

Была душная, безлунная ночь, когда Мартинец принялся закрывать оба окна в комнате и занавешивать их одеялами. Спавший Хуан проснулся от нестерпимой духоты. Он сидел на постели, протирая глаза, и с удивлением глядел на отца.

– Зачем ты закрываешь окна, отец? – взмолился он. – Ведь мы задохнёмся от жары…

– Так нужно, – отвечал слесарь: – сейчас сюда придут товарищи.

И в самом деле, раздался тихий стук, и в лачугу Мартинеца начали поодиночке приходить люди. Они здоровались и молча рассаживались у колченогого стола.

Хуан знал всех. Тут были Амая – мать Лолиты, седой кузнец Бенито, доктор Хоакин, лечивший Хуана в больнице, и трое рабочих с завода. Никогда ещё у Мартинеца не было такого большого сборища. Отец подозвал Хуана.

– Сядешь у двери и будешь прислушиваться, – сказал он сыну. – Если услышишь что-нибудь подозрительное, дашь знать.

– А на улице кто будет сторожить? – шопотом спросил Хуан.

– Там уже стоят молодой Косме и шофёр Иполито, – сказал отец. – Ну, друзья, начнём, – обратился он к остальным.

Все головы склонились над столом. Отец развернул лист бумаги.

– Читай вслух, Мартинец, – сказал кузнец. Пускай все ещё раз послушают…

Со своего места у двери Хуан услышал голос отца. Тихо и внятно раздавались в низенькой комнатёнке удивительные слова. Мир всем народам. Счастливая жизнь всем народам Спокойный сон матерям. Счастливое, спокойное детство детям. Больше не должно быть ни бомбёжек, ни войн. Не будет сирот, как Лолита, не будет разрушенных домов, как дом доктора Хоакина. Хуан старался не проронить ни слова. Он не все понимал, что читал отец, но там были такие хорошие слона, что хотелось вскочить и закричать от восторга.

Мартинец взял тёмной большой рукой перо.

– Я напишу здесь: «По поручению рабочих Испании». Хорошо? – сказал он, оглядывая товарищей.

– Конечно. И все мы подпишем, – отозвались Амая, доктор и остальные.

Перо переходило из рук в руки, и каждый молчаливо ставил своё имя.

– Отец, а мне можно подписаться? – спросил вдруг мальчик у дверей. – Мне бы так хотелось, отец!..

Все обернулись. Хуан стоял, крепко прижав к груди худенькие руки.

– Что ж, пускай поставит своё имя, – сказал доктор Хоакин. – Будет хорошо, если люди там узнают, что даже испанские дети стоят за мир.

Остальные молча кивнули. Мальчик, задерживая дыхание, взял перо и крупно вывел под именем отца: «Хуан, его сын».

В это мгновение раздался пронзительный свист. На улице грохнул выстрел, со звоном разбилось стекло, и задыхающийся голос прокричал:

– Дом оцепляют, спасайтесь! Франкисты!..

Бенито стукнул кулаком по лампе – и сразу наступила тьма. Хуан стоял у стола, и сердце его колотилось так, что, казалось, сейчас прорвёт рубашку.

Он услышал голос отца:

– Так. Ясно. Они узнали про Обращение и хотят нас захватить с ним…

Отец в темноте нащупал руку Хуана и притянул его к себе:

– Задняя дверь выходит на пустырь… Он спускается к реке… Попробуем прорваться, друзья!

– Сдавайтесь! – заорало несколько голосов у самого окна. – Всё равно вам не выйти отсюда!

– Идёмте! – прошептал Мартинец.

Крепко держа сына за руку, он приоткрыл низкую заднюю дверцу и поодиночке пропустил людей. Потом вместе с Хуаном скользнул наружу. Тотчас же навстречу им блеснул огонь, грянули выстрелы. Здесь тоже была засада.

– К реке! – крикнул своим Мартинец.

Он мчался огромными скачками, зажав руку Хуана, и мальчик, задыхаясь, бежал за ним. Сзади раздался короткий залп – и Мартинец повалился навзничь.

– Отец! – Хуан припал к нему. – Тебя ранили, отец?

Мартинец чуть приподнял голову.

– Скорей!.. – сказал он, и в горле у него что-то забулькало. – Скорей, сын, возьми у меня из кармана бумагу. Ту бумагу, которую мы подписывали… Беги к Малышу… Знаешь ты, где найти Рамона?..

Хуан кивнул. Он не мог говорить. Но он знал хижину каменщиков на противоположном берегу реки, где недавно поселился Малыш.

– Ты постараешься добраться до него, Хуан… – Отец еле бормотал. Пули свистели всё сильнее. – Ты отдашь ему бумагу… И пусть он скажет там… Пусть скажет, что мы… что народ Испании за мир…

– Как же я тебя оставлю, отец? – Хуана трясло.

– Я сказал – иди! – твёрдо повторил Мартинец.

Закусив губу, Хуан вытащил из кармана отца бумагу. Пустырь осветился нестерпимо ярко: горел их подожжённый дом. Мальчик бросился на землю.

Прижимаясь к земле, он быстро, как ящерица, пополз туда, где пустырь откосом спускался к тёмной большой реке. Вот уже чуть слышно в темноте журчит вода. Хуан сползает к реке, погружается в тёмную парную воду. Он не боится – недаром мальчишки Солёной улицы считают его лучшим пловцом. Но он может грести только правой рукой – левая поднята над водой: в ней зажата драгоценная бумага. Нет, Хуан не даст ей намокнуть: там подписи всех друзей, там подпись отца!

Вода относит мальчика. Посреди реки течение сильнее. К тому же враги заметили светлое пятно на воде. Вокруг Хуана крупным дождём сыплются пули. От каждой на воде вскакивает пузырёк. «Когда дождь такой крупный, он скоро прекращается», – вспомнил Хуан. В то же мгновение что-то сильно ударяет его между плеч, и тёмная тёплая вода окутывает его с головой.