Текст книги "Черная Салли"

Автор книги: Н. Кальма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

ДЖОН БРАУН И ЕГО ТОВАРИЩИ

Вошедших было четверо. Почти на всех были дождевые плащи с капюшонами и теплые шарфы. Когда они сняли верхнее платье, оказалось, что двое из них – люди средних лет, один – совсем зеленый юноша, почти мальчик, и один – старик.

Пока молодые шумно вытирали ноги о циновку, разматывали шарфы и кашляли, как люди, попавшие в тепло после долгого пребывания на холоде, старик проворно скинул плащ и подошел к очагу.

Это был высокий человек с красным, обветренным лицом и волнистыми волосами свинцового цвета – так странно отливала его проседь. У него был крючковатый нос и большой тонкий рот, прятавшийся в седой неровной бороде.

Разговаривая, он потрагивал бороду. Всю жизнь Джон Браун ходил чисто выбритым, но после событий в Канзасе за его голову была назначена большая награда, и ему пришлось изменить свою внешность. Лицо его выражало спокойную энергию и невольно внушало каждому доверие и расположение к этому человеку.

Браун протянул к огню большие жилистые руки. Его спутники, раздевшись, придвинули скамейки поближе к очагу и уселись рядом с Гоу.

– С гор никто не приходил? – спросил Браун, устремив на Гоу светлые холодные глаза. По тому, как был задан вопрос, чувствовалось, что человек этот привык приказывать.

– Нет, сэр. – Гоу почтительно привстал. – Еще слишком рано, сэр.

Браун вынул из бокового кармана массивные серебряные часы-луковицу.

– Шесть часов, – пробормотал он, нам остается шесть часов. А я велел людям приходить, когда стемнеет…

Он сунул луковицу в карман и наглухо застегнул свой черный длинный сюртук.

Костюм его представлял странную смесь городского и деревенского, светского и духовного. Из-под пасторского сюртука виднелись брюки циста соли с перцем, вправленные в короткие и удобные сапоги. Шею его подпирал туго накрахмаленный стоячий воротник, завязанный черной шелковой косынкой. Шляпы на нем не было, и полосы, растрепанные ветром, свисали свободными прядями на широкий морщинистый лоб.

– Могу вас обрадовать, – сказал он громко: – сегодня ночью мы выступаем…

Гоу вскочил с места:

– Наконец-то!… Неужто правда, сэр!… Вот обрадуются ребята! Слышишь, Иосия, мы выступаем…

Огромный негр заметался по кухне с радостным и взволнованным лицом:

– Масса Браун! Масса Браун! За вами мы хоть в огонь…

– Сколько раз я просил тебя не звать меня масса»! – нахмурился Браун. – Здесь мы оба солдаты свободы… Я получил сведения, что в Харперс-Ферри идут федеральные войска. – продолжал он, обращаясь к Гоу, – они собираются снабдить армию оружием из харперсского арсенала. Нам нельзя медлить больше ни одного часа, иначе мы останемся ни с чем…

– Верно, отец, довольно мы сидели в этой лачуге! – сказал кудрявый рыжеватый юноша, вошедший вместе с Брауном. – У меня руки чешутся всыпать хорошенько здешним боровам…

– Ты рассуждаешь, как маленький, Оливер! Старший сын Брауна, Оуэн, резко отодвинул скамейку. Он был удивительно похож на отца: те же нависшие брови и холодные глаза. Только у него были усы и густые темные бакенбарды. Темно-серая шинель военного покроя ловко сидела на его широких плечах.

– Отец, неужели ты серьезно решил выступать? – обратился он к Брауну. – Ведь это безумие, отец: у нас слишком мало людей. Если придут солдаты, нам не уйти.

– Ты забываешь Канзас, – отвечал Браун: – там нас тоже было немного, но мы справились с тремя сотнями негодяев. Поверь, как только мы возьмем Ферри, к нам придут негры со всех плантаций, сотни рабов, которые мечтают о свободе.

Оуэн покачал головой:

– Боюсь, что, пока негры не узнают, кто мы такие, что мы делаем и зачем, они не придут. Мы все это время учились стрелять и не заботились о том, чтобы сообщить им о наших планах. Негры не знают нас.

– Чепуха все это! Я не для того приехал из Индианы, чтобы торчать перед котлом овсянки, – сказал третий спутник Брауна, которого звали Куком. – Действуйте, капитан, не слушайте его.

Он ощупал револьвер, висевший на поясе. Кук был верным товарищем капитана еще по канзасской войне. Одет он был в коричневую замшевую куртку и такие же штаны. У себя на родине, в Индиане, Кук считался искусным садовником, но теперь, глядя на его военную выправку, никто бы по подумал, что он некогда подрезал розы и прививал яблони.

Иосия бросил в очаг целое бревно, искры взлетели вверх огненным фонтаном, сухая кора затрещала, и стало слышно, как ветер гудит в трубе.

– Где Мэри и Джен? – спросил вдруг капитан, ни к кому не обращаясь.

– Они у соседей, мас… то есть капитан Браун, – отвечал Иосия. – Матушка Браун велела сказать, что скоро вернется.

– А девочку они тоже взяли с собой? – Глаза Брауна потеплели. – В такой холод таскать ребенка – это безумие.

Он снова заходил по комнате, бормоча:

– Хоть бы поскорее пришел кто-нибудь с гор! Остаются считанные часы…

ПРИШЕЛЕЦ С ГОР

Как бы в ответ на его слова, в дверь кухни постучали, и на пороге появился большой мулат, без шапки, с красным шарфом на шее. Он запыхался и тяжело дышал.

– Бэнбоу! Наконец-то! – воскликнул Браун, протягивая к вошедшему обе руки. – Ну, какие новости? – нетерпеливо спросил он.

– Капитан, к нам явился свободный негр из Вашингтона, – задыхаясь, начал Бэнбоу, – он видел солдат; в сорока, милях отсюда…

– Вот как! – Браун выпрямился. – Бэнбоу, люди готовы?

– Давно готовы, капитан. Мы так пристрелялись, что попадаем в цель не глядя.

Браун жестом подозвал к себе всех находящихся в комнате.

– Вот мой план, – сказал он твердо. – Харперс-Ферри соединяет два штата: Виргинию и Мэриленд. В Харперс-Ферри находится арсенал, в котором столько оружия, что его хватит на целую армию. Сегодня ночью мы должны захватить арсенал и увезти оружие и боевые припасы в Мэрилендские горы. – Он быстро оглядел всех. – За эти полгода мы с Бэнбоу облазили все скалы, все ущелья. Я знаю одно надежное местечко, где может спрятаться хоть целый полк. Туда я провожу весь наш отряд. Временно мы укрепимся в горах и там учредим первую свободную республику негров и белых. Там будет центр восстания. Из всех штатов к нам будут стекаться негры. Мы будем сильны, мы сможем захватывать плантацию за плантацией. И лет через пять наша республика объединит всех черных и белых сторонников свободы. И рабство в Америке будет уничтожено навсегда.

Последние слова Джон Браун произнес срывающимся голосом: свободная горная республика была его заветной мечтой.

– Капитан, весь мой черный народ пойдет за вами! – с жаром воскликнул Джим Бэнбоу. – Вы наша надежда, капитан!

Глухой Наполеон восторженно смотрел на Брауна. Он схватил ружье и сделал вид, что прицеливается в невидимого врага.

Теперь за окном было уже совсем черно. Зажгли свечи в медных подсвечниках.

– Мы выступаем сегодня, – продолжал Джон Браун, – сегодня в полночь. Бэнбоу, вы отправитесь к нашим людям в горы и приведете их к Потомакскому мосту. Там мы соединимся и направимся к арсеналу. Арсенал охраняют всего двое часовых, с ними мы легко справимся. Чтобы обеспечить себе беспрепятственный уход в горы, мы возьмем заложниками самых крупных плантаторов. Бэнбоу займется этим.

– Слушаю, капитан! – радостно ответил Джим Бэнбоу. – Будет сделано!

– Ура! – Оливер подбросил вверх свою круглую шляпу. – И всыплем же мы этим негодяям!

Среди общего оживления один только Оуэн оставался сосредоточенным и молчаливым. Он раскрыл на столе карту штатов и водил по ней пальцем. Ему было плохо видно, он придвинул свечу поближе.

– В случае неудачи нам придется туго, – сказал он, поднимая голову от карты. – Харперс-Ферри– настоящая ловушка. Город стоит на слиянии двух рек: Потомака и Шенандоа. Есть только один мост – через Потомак. Если этот мост будет от нас отрезан, мы не сможем уйти в горы и окажемся в западне.

– Опять каркаешь, Оуэн! – запротестовал Оливер. – Ты всегда, как ворон, предрекаешь несчастья.

– Оуэн, бог поможет нашему правому делу, – Джон Браун торжественно указал на потолок, – его десницей мы покорим полчища врагов.

Опять бог! Гоу про себя усмехнулся. Он прощал Брауну эту слабость, как прощали ему ее все, кто ближе узнавал этого замечательного человека.

Но Оуэн вздохнул и покачал головой: – Нельзя полагаться на бога в таких делах. Бог тут ничем не поможет.

– Я буду делать то, во что я верю, – твердо сказал Браун. – Тебе меня не переубедить. Я бросил свой очаг и стал солдатом, потому что не хочу терпеть рабства в своей стране. Короче, Оуэн, – идешь ты или остаешься?

Он впился глазами в сына. Остальные молча наблюдали эту сцену. Оуэн слабо усмехнулся:

– Иду, отец. Иду, потому что, даже если мы погибнем, это тоже принесет пользу. Платой за свободу всегда была чья-нибудь жизнь. Пусть это будет наша жизнь. Я не боюсь.

Лицо капитана разгладилось, он ласково поглядел на сына, потом обратился к мулату, все еще стоявшему у двери:

– Бэнбоу, чего вы ждете?

– Я жду, капитан… – пробормотал Джим. Но в этот момент щеколда задвигалась, и в кухню вбежала маленькая черная девочка. Ее вязаный синий колпачок сполз на затылок, на крохотной пуговке носа блестела дождевая капля.

– Папа! – закричала она тоненьким голоском. – Я так и знала, что ты здесь, папа!

И Салли повисла на шее Джима Бэнбоу. Вслед за девочкой показались две закутанные женские фигуры. В одной из них всякий без труда узнал бы нашу старую знакомую Джен. Другая была пожилая бледная женщина с гладко зачесанными седыми волосами. Пока Джен шепотом беседовала с мужем, капитан Браун подошел к пожилой женщине и взял ее за руку.

– Есть новости, Мэри, – сказал он мягко: – сегодня ночью мы выступаем.

Мэри Браун не вздрогнула, не растерялась. Она была истинной подругой капитана.

– Уже? – сказала она тихим глуховатым голосом. – Что вам приготовить в дорогу?

– Дай нам все то, что я приготовил в кладовой, – сказал Браун. – Там лежат теплые носки дня бойцов, сумки, фляги, как в Канзасе, помнишь?

Он поглядел на Джима Бэнбоу. Мулат со своей семьей представлял чудесную группу: Салли сидела на плече отца и ерошила его курчавые волосы, Джен держала руку мужа и смотрела на пего не отрываясь, как будто хотела навсегда запомнить быстрые глаза, сверкающую улыбку и апельсиновые щеки Джима.

– Салли, а про меня ты забыла?

Браун протянул руки, и Салли, спрыгнув с плеч отца, взгромоздилась на колени капитана. Очевидно, это было для нее очень привычное место.

Капитан погладил ее по голове.

– Дети – наше утешение, – сказал он тихо: – без них дом мой пуст, а сердце сиро. – Он мельком взглянул на темь за окном. – Однако, Бэнбоу, надо торопиться…

– Иду, капитан, простите! – Джим Бэнбоу в последний раз поцеловал жену. – Береги девочку, – шепнул он ей, на минуту прижал к себе Салли и выбежал из кухни во мрак и холод осенней ночи. – В полночь на Потомакском мосту! – раздался его приглушенный голос.

НОЧЬ НА 16 ОКТЯБРЯ 1859 ГОДА

К ночи дождь усилился. Горы были закрыты дождевой пеленой. Ветер трепал на деревьях последние мокрые листья.

Потомак вздулся, острые бестолковые волны ходили по реке. Привязанная у берега лодка беспрестанно кланялась воде.

Наполеон насилу вывел из конюшни пару мулов: животные упирались, им не хотелось выходить из теплого стойла. Ноги их сейчас же начали разъезжаться в жидкой размазне, покрывавшей дорогу.

По двору фермы скользили, качаясь в невидимых руках, фонари. Это люди Брауна готовились к походу. В плетеный возок под брезент складывались мотыги, ломы, большие лопаты. Ружей и револьверов было мало, и до взятия арсенала приходилось дорожить всем, что могло служить оружием. Люди работали быстро и молча, почти не обращая внимания на дождь, только глухой Наполеон вдруг обнаружил неожиданную веселость. Запрягая мулов, он заорал во все горло песню:

 
Ботинки черной кожи
У негра на ногах,
Перчатки черной кожи
У негра на руках.
Но кровь чернеть не может —
Она у всех одна…
 

Чья-то мокрая рука зажала ему рот.

– Обалдел, глухой черт! – свирепо сказал Гоу, совсем невидимый под плащом с капюшоном. – Разбудишь всех своей глоткой. Еще прибегут сюда с Большой Запруды…

– А, это ты, Гоу? – Глухой поднес к его лицу фонарь и засмеялся. – Хороша песня? Сегодня радость, Гоу! Свобода, Гоу!

Гоу погрозил ему кулаком:

– Нельзя петь, понимаешь? Ты нас подведешь.

Глухой кивнул:

– Понимаю. Кулаками не воюют. Нет, Гоу, я возьму лом. Или лопату. Лопата тоже бьет.

Гоу с отчаянием плюнул:

– Тьфу, глухарь проклятый! Как только капитан с ним разговаривает! – Он махнул рукой и растворился в темноте. Слышны были только хлюпающие по грязи шаги.

Гоу вошел в дом. У очага на стуле с высокой спинкой сидел Джон Браун. На коленях у него лежала раскрытая книга. Но он не читал. Глаза капитана были устремлены на огонь. Что грезилось ему в эту минуту? Свободная горная республика и весело играющие, счастливые негритянские дети? Или старая, оставленная в Огайо ферма? Или старший сын, убитый в Канзасе рабовладельцами?

Гоу на цыпочках прошел к столу. Мэри Браун вместе с Джен разливала по флягам виски для бойцов. В такую холодную ночь это было необходимо. Салли, все в том же вязаном колпачке, закутанная в обрывок одеяла, стояла у самого порога. Когда Гоу открыл дверь, она проворно шмыгнула в сени.

– Ты куда, непоседа? – удивленно спросил Гоу.

– Я… поглядеть… как запрягают Рыжего, – ответила девочка.

Рыжий был ее любимый старый мул.

Джен не обратила внимания на уход девочки. Глаза ее то и дело наливались слезами. Но пример жены капитана заставлял ее сдерживаться. Матушка Браун аккуратно завинчивала пробки на флягах. Лоб ее был нахмурен, но глаза сухи.

– Джон, я положу тебе и мальчикам по чистой рубашке… на всякий случай, – сказала она. – Вот здесь, в мешке, будут носовые платки…

– Хорошо, Мэри, спасибо, – рассеянно отвечал капитан. – Поди сюда, Мэри, я хочу тебе кое-что сказать.

Матушка Браун подошла к мужу. Ее черное платье зашелестело; она накинула на плечи теплую шаль и слегка поежилась.

– Мэри, – капитан взял ее за руку, – если мы… не скоро вернемся, возвращайся на нашу старую ферму. Пусть с тобой поедут Джен и девочка – они тебе не дадут скучать. Я оставил у старика Дэвиса немного денег для тебя. Возьми их, купи корову, тебе Дэвис посоветует, какую выбрать. Почини изгородь…

– Джон, – Мэри Браун слегка пошатнулась, плечи ее дрогнули, – Джон, мы столько лет прожили вместе…

Капитан провел рукой по ее старой, седой голове.

– Да, Мэри, и мы никогда не боялись глядеть смерти в глаза…

Гоу, отвернувшись к окну, пыхтел трубкой. Джен молча глотала слезы.

Мешки были уже связаны. В дверь просунулось оживленное лицо Оливера:

– Отец, все готово. Мы ждем тебя.

– Хорошо. – Джон Браун быстро встал с места. – Идите проститесь с матерью.

Оливер позвал брата. Теперь они оба стояли возле матери – высокие, стройные, молодые.

– До свидания, мама, – младший сын первый обнял ее, – пожелай нам победы.

– Прощай, мама, – тихо сказал Оуэн. Он подхватил мать и посадил ее на стул. – Не плачь. Значит, так надо.

На пороге появился Иосия. Его белые брюки успели окончательно превратиться в черные. Поверх жилета он натянул теплую фуфайку и повесил через плечо неизвестно откуда вытащенную кривую саблю. Огромный негр так и сиял и в нетерпении топтался на месте.

– Я готов. – Капитан застегнул на себе пояс с двумя револьверами в кожаных кобурах. – Все ли здесь?

– Все, – отвечал за Иосию Toy. – С вами, капитан, семь человек да еще пятнадцать с Бэн-боу. Всего, значит, двадцать два.

Джон Браун накинул плащ. Теперь из-под капюшона виднелись только его глаза – холодные и решительные. Он обнял одной рукой жену, другую протянул Джен.

– Да хранит вас бог!… Нет, не провожайте нас, не надо.

Он выпрямился:

– Вперед, солдаты свободы!

В дверь ворвался сырой, холодный воздух. Люди вышли во двор. Через минуту в комнате стало слышно, как скребут по камням колеса и чавкает грязь под ногами.

ПОЧТОВЫЙ ШТЕМПЕЛЬ

– Письмо для Салли Дотсон, – произнес как будто выросший из-под земли почтальон.

Никто не слыхал, как он подошел. Ребята и сама бабушка так были поглощены рассказом, что с трудом поняли, что говорит почтальон. Все были далеко от Ямайки – там, в уснувшем городке Харперс-Ферри, под пронизывающим октябрьским дождем.

– Письмо? Дайте, дайте его сюда! – взволновалась бабушка.

Почтальон протянул серый конверт, надписанный крупным мужским почерком. Увидев этот почерк, бабушка затрепетала.

– От него… Очки, где мои очки?!

Она встала и принялась растерянно шарить по карманам. Руки у нее тряслись.

– Боже мой, куда же я их девала?

– Да ты вспомни, когда ты их надевала в последний раз, – уговаривал ее Нил.

Но бабушка, не отвечая, лихорадочно рылась в своем переднике. На землю падали пуговицы, щипцы для сахара, катушки. Все ребята принимали участие в поисках. Одни шарили в траве, другие – под бабушкиным стулом, третьи искали в доме.

Бабушка держала в руках письмо и беспомощно твердила:

– От моего Элла… А я даже не могу прочесть…

Вдруг Чарли радостно вскрикнул:

– Нашел! Вот они, бабушка, лежат под тобой, в траве. Ты, верно, выронила их, когда встала.

Бабушка схватила очки и распечатала конверт. Из него выпал сложенный вдвое листок бумаги, исписанный тем же крупным, решительным почерком.

– «Дорогие мои, мне еще раз дали возможность написать вам…» – прочла вслух бабушка. – Эл, сыночек мой, наконец-то я получила от тебя весточку!…

Она прижала письмо к губам. Слезы мешали ей читать, она сняла очки и стала протирать их, Как будто они запотели. Дальше старая негритянка читала уже про себя.

Ребята с любопытством смотрели на таинственное письмо. Смятый конверт валялся на траве у самых ног Мэри. Девочка, будто невзначай, взяла его и расправила. Тотчас ребята сгрудились вокруг нее. Это был самый обыкновенный серый конверт, какие продают в каждом почтовом отделении. Зеленая шестипенсовая марка, с изображением президента Линкольна, была наклеена в углу. Нэнси понюхала бумагу: она пахла клеем и чернилами. Маленькая мулатка разочарованно пожала плечами. Но в это время Тони, перевернув конверт, издал легкое восклицание: на обороте, во всю длину конверта, чернел жирный штемпель:

«Атланта. Фултонская крепость. Внутренняя каторжная тюрьма».

– Негодяи, они зачеркнули все строчки, где он сообщает о себе! – воскликнула бабушка.

Она уронила письмо на колени и закрыла лицо руками.

– Увижу ли я тебя когда-нибудь, Эл?!

– О ком это она убивается? – шепотом спросил Беппо Чарли.

Тот потупился.

– О нашем папе… Давно, когда я был еще совсем маленьким, а Нил только что родился, его посадили в тюрьму. С тех пор он так и не выходил оттуда.

– Мне отец рассказывал об этом, – сказал Стан, – я давно знаю, что твой папа – политический.

– А за что его посадили? – в один голос спросили Тони и Беппо.

– Мама говорит – за то, что папа хотел освободить всех, белых и черных, и боролся с капиталистами, – шепотом отвечал Чарли. – Папа был шахтером в Бирмингаме. Потом тамошние безработные выбрали его своим делегатом. Он здорово чем-то насолил хозяевам, а те подослали к нему шпионов.

– А наш папа их боксом, боксом! – вмешался Нил. – Он еще раньше был боксером в Кентукки. Папа силач. У нас есть его фотография. Хотите, покажу?

И Нил, не дожидаясь ответа, потянул Стана и Беппо к дому. За ним пошли и остальные ребята.

В комнате миссис Аткинс, над столом, висела фотография молодого негра. На нем ничего;не было, кроме белых трусов. Великолепно развитые мускулы выступали под его очень светлой кожей. Унего были широкие плечи, тонкая талия и мощная выпуклая грудь. Негр прищурил один глаз и так лукаво усмехался, что, глядя на фотографию, невольно хотелось засмеяться.

– Это он перед рингом в Лексингтоне, – сказал Чарли, – он тогда побил Хейвуда Поуэла, чемпиона Юга. Мама говорит, что отцу тогда давали Кучу денег, чтобы только он остался боксером. А он не захотел и вернулся к своим в шахту. Чарли высунул голову из-за двери и поглядел на бабушку. Старуха продолжала сидеть не шевелясь, спрятав лицо в ладони.

– А вы теперь уходите, – добавил он: – все равно бабушка больше ничего не будет рассказывать. Я уж знаю: когда от папы приходит письмо, она потом несколько дней молчит и только плачет.

КОГДА ШУМИТ ПОТОМАК

Прошла целая неделя. Ежедневно в школе ребята приставали к Чарли:

– Можно нам прийти? Будет бабушка рассказывать?

Но Чарли мотал головой:

– И не думайте. Она и с нами почти не говорит. Все шепчется с мамой да хмурится.

Наконец однажды он сказал:

– Сегодня приходите, бабушка велела.

И ребята услышали продолжение истории капитана Брауна.

…От Кеннеди-Фарм до Харперс-Ферри считалось шесть миль.

Капитана Брауна, как самого старшего, усалили в возок. Рядом с ним под брезентом дребезжали при каждом толчке разнообразные орудия, собранные бойцами. Люди шли рядом, стараясь ни на шаг не отставать от возка. Дождь не прекращался. Мулы поминутно оступались: ноги их то скользили по мокрым камням, то вязли в грязи. Наполеон вел их на поводу.

Слева от дороги подымались Мэрилендские горы, поросшие у подножия колючей ежевикой и шиповником. Кусты цеплялись за платья путников и как будто хотели удержать их от дальнейшего пути. Справа глухо бурлил Потомак.

– Будто кофе кипит на спиртовке, – сказал Оливер.

Ему никто не ответил. Люди молча шлепали по лужам. Перед глазами Оливера покачивалась на возке прямая спина отца. Так, в молчании, маленькая группа прошла до поворота дороги. Отсюда был виден мост через Потомак и на другом берегу – крыши Харперс-Ферри. Городок спал, утопая во тьме, только где-то на берегу, вероятно около станции, вспыхивал и потухал огонек.

Раздался тихий свист. Из кустов на дорогу выступила кучка людей.

– Бэнбоу, это вы? – окликнул Браун.

– Точно так, капитан!

Джим Бэнбоу подошел к возку. На плече у него болталось ружье. Он вытащил из-под плаща фонарь.

– Все в порядке. Путь через мост свободен, – сказал он: – там был один часовой, мы его сняли.

– Где он? – спросил Браун.

Бэнбоу махнул рукой, и из темноты к нему выдвинули какого-то человека. Джим поднес к нему фонарь. Это был совсем еще молодой парень в форменной каскетке. Он испуганно озирался на окружавших его людей.

– Эй, малыш, неужели ты за рабство? Никогда бы этому не поверил! – сказал Гоу. – Идем с нами бить толстопузых.

– А… а вы кто такие? – заикаясь, пролепетал парень.

– Мы аболиционисты. – Оливер гордо выступил из темноты. – Слыхал?… Ну, малый, поворачивайся да пойдем всыплем горячих здешним боровам.

Джон Браун слез с возка.

– Солдату свободы! – сказал он торжественно. – Мы идем сражаться за самое честное и правое дело, которое только существует на земле. Быть может, за это дело нам придется отдать нашу жизнь. Я не хочу никого неволить. Кто колеблется, может уйти: время еще не потеряно.

Он обвел глазами людей. Никто не пошевелился.

– Хорошо, – сказал он просто, – тогда займите ваши места, друзья. И да поможет нам справедливость!

Он снова сел в возок.

– Бэнбоу, подите сюда. Я хотел поговорить с вами о заложниках. Сядьте рядом со мной, вот на этот тюк. Вы отправитесь с двумя людьми…

Какой-то писк прервал его. Севший было Бэнбоу вскочил, как ужаленный. Брезент, которым было накрыто оружие, зашевелился, из-под него показался синий вязаный колпачок.

– Папка! Ты меня чуть не раздавил, – плаксивым голосом сказала Салли.

– Девочка!

– Ребенок!

– Салли!

Восклицания раздались одновременно. Остолбеневший Джим безмолвно глядел на дочку. Джон Браун осторожно убрал ноги с возка.

Салли между тем окончательно выползла из-под брезента и теперь порывалась взобраться на колени к капитану.

– Что же теперь делать? – машинально произнес Бэнбоу. Он никак не мог прийти в себя.

– Не возвращаться же из-за девчонки обратно! – рассерженным голосом сказал Кук. – Все дело провалим…

– Шесть миль проперли, часового с моста убрали, а теперь обратно? Нет уж, пусть кто хочет возвращается, а я иду вперед, – вознегодовал Оливер.

– Послать кого-нибудь с ней на ферму? Но у нас каждый человек на счету, – рассуждал вслух Гоу. – Мы не можем бросаться людьми.

– Это добрый знак, – вдруг громко сказал капитан, – судьба нам посылает негритянское дитя. Мы возьмем его и будем охранять как наше знамя.

Он поднял на руки девочку и тронул за рукав Наполеона. Глухой впился глазами в лицо капитана.

– Наполеон, я поручаю девочку тебе. Даже если будет стрельба, ты не должен отходить от нее ни на шаг. Слышишь?

Глухой кивнул:

– Слышу. Не отойду.

Джон Браун взял Салли за подбородок:

– Будут стрелять, маленькая. Будет очень-очень страшно.

– А ты разве боишься, дедушка Джон? – спросила Салли. – Нет? Ну, тогда и я не боюсь! – И Салли вздернула повыше свой вязаный колпачок.

Она взобралась на козлы рядом с Наполеоном.

– Что же ты не погоняешь, Наполеон? Но-но, Рыжий! – нетерпеливо закричала она на мула. – Беги живей, мы едем за свободой!

Джим Бэнбоу хотел остановить дочку.

– Оставьте ее, Бэнбоу, – серьезно сказал Браун, – устами ребенка глаголет истина.