Текст книги "Моя Дилор"

Автор книги: Мурад Тиллаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Annotation

«Библиотека Крокодила» – это серия брошюр, подготовленных редакцией известного сатирического журнала «Крокодил». Каждый выпуск серии, за исключением немногих, представляет собой авторский сборник, содержащий сатирические и юмористические произведения: стихи, рассказы, очерки, фельетоны и т. д.

booktracker.org

*

1. ОТ ПЕРВОГО РАССКАЗА

КАК Я ПИСАЛ СВОЙ ПЕРВЫЙ РАССКАЗ

МОЯ ДИЛОР

ДРАКОН НА ПЛОЩАДИ

ДОПИНГ

Я – ПРОТИВ!

ЛЕВ

СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ

КОРРИДА

ДУЭЛЬ ВЕЖЛИВОСТИ

ЧУДЕСА ВОКРУГ НАС

ДОЛГ ЧЕСТИ

НОВЫЕ ИСТОРИИ О ХОДЖЕ НАСРЕДДИНЕ

2. ИЗ НЕВЫДУМАННОГО

ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ СО СЧАСТЛИВЫМ КОНЦОМ

НАУЧНЫЙ ПОДБАННИК

РАСПРАВА

НУ ПРЯМО КАК В КИНО

ПУТЬ К ПОБЕДЕ: ТРИ СУДЬБЫ

Более подробно о серии

INFO

Мурад ТИЛЛАЕВ

МОЯ ДИЛОР

*

Рисунки С. СПАССКОГО

© Издательство ЦК КПСС «Правда».

Библиотека Крокодила, 1990

Дружеский шарж В. МОЧАЛОВА

Если Одесса является общепризнанной всесоюзной столицей юмора, то у нас в Узбекистане есть свой, республиканский центр смеха – Коканд. Каждый его житель, хочешь не хочешь. обязан быть аскиячи – острословом.

А я родом из Коканда.

*

Мурад Тиллаев родился в 1952 году в городе Коканде Ферганской области, в семье рабочего.

После школы и армии, перепробовав несколько профессий, Тиллаев становится на путь профессионального журналиста. Он работает корреспондентом в узбекских газетах «Коммунизм тонги», «Ленин учкуни», «Кишлок хакикати», в республиканском сатирическом журнале «Муштум», редактором Узгостелерадио.

Мурад Тиллаев – автор многих юмористических рассказов, фельетонов и очерков, член Союза журналистов СССР. В «Крокодиле» печатается с 1981 года.

1. ОТ ПЕРВОГО РАССКАЗА

ДО ПОСЛЕДНЕГО…

КАК Я ПИСАЛ СВОЙ ПЕРВЫЙ РАССКАЗ

Я начал писать его не с бухты-барахты. Я понимал, что нужно выдумывать завлекательный сюжет. Некоторые думают, что писатели берут сюжеты из жизни– это вранье. Пока вы будете дожидаться какого-нибудь интересного случая, чтобы его описать, жизнь пройдет, и напечататься вы просто не успеете.

Так вот: местом действия я избрал Каракумы. Там работает изыскательская партия. В партии работает задумчивый романтик Рустам. В той же партии работает резвушка-хохотушка Мухаббат. Рустам влюбился в ее черные косы.

Мухаббат работает таксатором (это я позже проверю, не забыть только – что это такое, таксатор, и бывают ли таксаторы в изыскательских партиях). И все бы хорошо, но на вертолете прилетает фотокорреспондент из областной газеты. Он снимает жизнь изыскателей. Он красивый, высокий. Вот Мухаббат и влюбилась в него.

Ему тоже очень нравится чернокосая Мухаббат, но долг зовет его в родную редакцию, да и вертолетчики торопят. Фотокорреспондент улетает, а Рустам терзается. Ведь зарождающееся чувство Мухаббат зародилось на его глазах, он свидетель.

Мухаббат тоже стала задумчивой, как и Рустам. Оба они задумчивы, но каждый о своем. И вот, задумавшись о фотокорреспонденте, Мухаббат наступает на гюрзу, и гюрза кусает ее в пятку.

Задумчивый Рустам бросается в палатку, где хранится антигюрзин (это условное название я потом уточню), но он очень волнуется, потому что любит Мухаббат, и от волнения разбивает склянку с антигюрзином. Тогда он самоотверженно высасывает змеиный яд из пятки любимой.

Так стресс начисто вышиб из Мухаббат мысли о красавце фотокорреспонденте, и она замечает самоотверженную любовь Рустама, его благородство и такт. В ней загорается ответное чувство.

Но – поздно! Оказывается, у Рустама была ранка на губе, яд гюрзы проник туда, и молодой романтик умирает на глазах возлюбленной. Она глядит на ужасно изменившееся лицо Рустама и в отчаянии рыдает над его телом.

Это я вкратце описал сюжет, а в рассказе все было подробнее и интереснее. А уж концовка получилась такая трагичная, что я даже заплакал, перечитывая напечатанный на машинке рассказ. Пришлось закапанную слезами страницу перепечатать.

А редактору журнала мой рассказ не понравился.

– Чушь! – сказал он. – Чушь и патология. Хотя в описании природы у вас есть находки. Вот то место, где вы описываете островки маков на песке. И жука-навозника.

– А патология – это что? – спросил я.

– Натурализм. Отвратительные описания физиологических подробностей. Это распухшее лицо у покойника – бр-р! Вы думаете, читателю это понравится? Учитесь у классиков – они никогда не позволяли себе такого.

– Но у Пушкина, помните? «И в распухнувшее тело раки черные впились»…

– Пушкина вы оставьте, – поморщился редактор. – Ну, подумайте: человек умирает от змеиного укуса. Приятно такое читать?

– Что ж такого? А «Из мертвой главы гробовая змея…»? Вещий Олег.

– Я уже просил вас не трогать Пушкина. Переделайте конец и приносите.

Ну, я переделал. Рустам высосал яд, но не умер. Мухаббат его все равно полюбила.

И это редактору не понравилось.

– Какая-то мелодрама. Не может девушка так просто полюбить, раз раньше даже внимания не обращала. И выкиньте эту несчастную змею, глупости все это.

Я в душе не был с ним согласен, но что толку спорить? Я ввел в рассказ дядю Мухаббат, который на верблюде приехал проведать племянницу. Дядя поссорился с Рустамом и увез Мухаббат в город.

Этот вариант снова был забракован. Тогда дядя простил Рустама, и Мухаббат осталась в партии, но тут появилась дочка начальника партии, которая отбила Рустама у Мухаббат…

В общем, я переделывал рассказ три года.

К началу третьего года как-то сама собой исчезла Мухаббат, я и не заметил. Дочка начальника партии почему-то вышла замуж за дядю Мухаббат, хотя он, по-моему, со своей основной женой не разводился, и вообще у него было уже девять внуков. Таким образом, Рустам оказался не у дел, и мне пришлось заменить его тремя футболистами из «Пахтакора». Что они делали в пустыне – было неясно, и редактор стойко боролся с каждым из них в отдельности. Но они объединились в кооператив по выделке дубленок, и редактору пришлось сдаться. Вернее, он избрал компромиссный путь – ушел на пенсию. Женщина, сменившая его, придерживалась крайне радикальных взглядов, и мой рассказ был отвергнут навсегда.

Благодаря ему я приобрел колоссальный писательский опыт, и меня взяли в молодежную газету младшим редактором. Я воюю с десятками Мухаббат и Рустамов, лезущими напролом из рукописей начинающих авторов. И пишу новый рассказ.

МОЯ ДИЛОР

Начну с того, что я ее люблю.

Это потому, что многие считают, что я попал под ее каблук, что я не мужчина, а размазня, растяпа, тряпка, что она крутит мной, как хочет. Я знаю, что об этом шепчутся за моей спиной и, похихикивая, показывают на меня пальцем. А некоторые друзья говорят мне прямо в глаза:

– Мурад, опомнись. Мужик ты или нет? Разве можно так подчиняться? Или у тебя характера не хватает?

Я обдумываю их слова. Нет, характер у меня есть. Я, например, решил бросить курить– и бросил в одночасье. Я никогда не молчу, если вижу, что человек не прав – будь он хоть самый важный начальник. Наконец, совсем недавно я выдворил двух хулиганов из троллейбуса. А парни были здоровые и сопротивлялись. Один мне успел фингал под глаз посадить. И весь троллейбус струсил, никто мне не помог. Ну и ладно, я и один справился.

Так что это – отсутствие характера?

А мою Дилор я просто люблю. Она же женщина. Женщинам свойственны капризы и прихоти, такими уж их создал аллах.

Впрочем, надо сказать, мы спокойно прожили вместе два года, а началось это потом.

Дело в том, что на нижнем этаже поселился новый сосед, и вот жена его, Кларахон, как-то быстро сошлась с моей.

И каждый вечер, когда я приходил с работы домой, я только и слышал от Дилор:

– Кларахон считает…

– Кларахон сказала…

– Кларахон надела…

– Кларахон купила…

Одним словом, Кларахон стала диктовать нам, как жить.

Кларахон купила умопомрачительную сумку, всю в таких тоненьких веревочках. Веревочки болтаются со всех сторон. В общем, как будто кот с очень прочными когтями разодрал мешковину, а потом, когда он заснул, эту мешковину еще кое-где погрызли мыши. Вот такая фактура у сумки.

Ей-богу, Дилор не сомкнула глаз этой ночью. Она жалостно вздыхала и постанывала, я даже испугался было:

– Ты не заболела, киска?

– Достань мне такую же сумку, Мурад. Ну, пожалуйста. Я на улицу не смогу выйти без нее. Это модно, понимаешь? Ты же не хочешь, чтобы надо мной смеялись?

Ну, конечно, я не хотел. И я достал ей такую сумку на следующий день. Как достал – уточнять не будем. Просто у меня есть кой-какие каналы и связи. О них сейчас открыто говорить не принято.

Вторым был японский зонтик. Его я не смог сразу достать. Пришлось звонить другу в Самарканд, друг помог.

Пока доставался зонтик, Кларахон купила импортный кухонный гарнитур. И, конечно, моя Дилор в тот же вечер замурлыкала:

– Мурадик, помнишь, тот парень, с которым вы вместе учились, он сейчас в мебельном магазине работает, что на Чорсу…

– Помню, конечно.

– Попроси его, Мурадик. По старой дружбе. Ну ведь правда же – у нас не кухня, а позор. Эти табуретки… Этот стол, который вечно качается… Мне стыдно людей в кухню позвать.

– Зачем же людей в кухню звать? Пусть проходят в комнаты, там вроде бы все обставлено нормально.

– Сейчас модно гостей на кухне принимать, я и светильники туда новые купила. А ты уж насчет гарнитура постарайся, хорошо?

Я постарался. Ну что, выходит, я размазня? Не знаю. Я просто люблю ее, мою Дилор, вот и все.

Гарнитур был действительно великолепный. Болгарский. И цвета такого неопределенного, туманного. Под грецкий орех. Восемь предметов, включая кресло-качалку. Это же здорово варишь себе кофе, покачиваясь в кресле туда-сюда. Это в Америке не у всех такое.

Потом были джинсы-варенки. Красивые, ничего не скажешь. В такую изумрудную искорку.

Тут у меня внутри завелись два червячка: моральный и материальный, так я их назвал.

Моральный: а не становимся ли мы рабами вещей? Не зря такой термин расхожий появился – вещизм. Люди заболевают вещизмом, гребут под себя, не зная покоя. Панасоники, тойоты, монтаны, адидасы… Тут ведь не остановишься.

Ну, а насчет материального червячка объяснять, я думаю, не надо. Я не Онассис и мясником в гастрономе тоже не работаю. Правда, есть у меня дядя по материной линии, он дынями торгует, но ведь это дядя, а не я. Все мои сбережения как половодьем смыло.

Тут Кларахон купила сверхпородистую собаку. Бассет называется. Такая ушастая уродина. Башка как сундук, а ноги короткие. Морда печальная-печальная. Это мне понравилось: соображает, значит, как она выглядит, не задается.

Понятно, моя Дилор жить без такой же собаки не может.

Я попытался с ней серьезно поговорить.

– Киска, – говорю, – ты заболела вещизмом. Лечись, пока не поздно.

– Ну уж неправда, – отвечает она. – Вещизм – это когда без смысла накупают чего ни попадя, а мне только самое необходимое требуется. И модное. Как у Кларахон.

– Собака бассет – это так уж необходимо?

– Собака не в счет. Ты же о вещах говоришь. Собака – какая же это вещь? Это друг человека.

– Друг-то друг, а ты знаешь, сколько этот друг стоит? Ты видела мою сберкнижку? Там осталась совсем небольшая цифра, хоть и двузначная, – восемьдесят семь копеек.

– Попроси у дяди. Он дынями торгует.

– Ты так говоришь, словно он спекулянт. Он торгует, да, но он их выращивает. А это большой труд. Ты вырастила хоть одну дыню?

– Ну, не всем же выращивать, кто-то и есть должен…

Ладно. Съездил я к дяде. Неловко, конечно, просить. Правда, дядя у меня – старик душевный.

– Понимаю, племянничек, – говорит. – У вас все так дорого в городе. А жена у тебя молодая, красивая. Одеться ей хочется. Да и тебе хорошо бы куртку сменить. Мы в кишлаке и то лучше одеваемся.

Я посмотрел на свою куртку – да, не новая. Я, правда, на это внимания не обращал – была бы теплая, и порядок. Но дяде поддакиваю.

– Да, – говорю, – пора куртку купить.

Ну, о том, что деньги – на собаку, конечно, молчу.

Дал он мне семьсот рублей.

– Держи. Будут – отдашь, нет – потерпим. Ты только к сердцу близко не принимай. Поцелуй свою красавицу.

Вернулся я домой, поцеловал свою красавицу и через неделю достал ей собаку. Правда, не бассета – не было бассетов, Кларахон последнего себе вырвала. Но и я не хуже приобрел – бультерьера. Он выглядит посвирепее, правда, башка тоже как казан для семейного плова, и разрисован полосами на манер кошки. В общем, добротный пес, ну, не пес еще – щенок двухмесячный. А по шкале моды стоит вровень с бассетом.

Не прошло и трех дней – бультерьер погрыз нам весь кухонный гарнитур, сжевал японский зонтик и сумку, ту, что из веревочек. Сумка ему особенно понравилась – все веревочки он растаскал, разложил по отдельности. Некоторые проглотил.

Дилор в отчаянии, а я молчу. Что я могу сказать? Не мои все это идеи, я ведь только исполнитель. Но, честно говоря, к бультерьеру у меня появилось некоторое товарищеское чувство, не зря говорят, что собака-друг человека.

Зато бассет измочалил джинсы-варенки Кларахон – это немножко успокоило мою Дилор. У женщин ведь своя логика, ее не всегда сразу поймешь.

Настаивать на новых зонтике, сумке и гарнитуре Дилор, очевидно, не решилась, да и просто знала, что не потяну я. Не поедешь же второй раз к дынному дяде.

Так и произошел у нас передых в погоне за модой, и даже Кларахон, по-моему, тоже приутихла. Серьги только навесила новые, треугольные, в красно-белую полоску. Ну, серьги – это ерунда, это мы моментально купили. А потом Дилор стала соображать – как бы не отстать от моды, но и не ввергать себя в финансовую пропасть.

– А почему мы с тобой никогда не ссоримся? – как-то спросила она меня.

– А чего нам ссориться, киска? Или ты меня решила разлюбить?

– При чем тут разлюбить? Просто сейчас модно ссориться и даже разводиться. Вон Кларахон даже муж побил.

– Чему ж тут завидовать? А если ты и взаправду решила развестись, так прямо и скажи.

У меня защемило сердце, я ждал ее ответа. Но она горячо обняла меня.

– Пойми, это очень скучно и старомодно выглядит, когда муж с женой все время в мире живут. Надо, чтобы соседи увидели, что у нас страсти кипят. Ты знаешь что, Мурадик, ты меня немножко побей – так, понарошку, – и я с тобой поссорюсь и уеду к маме. Понарошку, на две недели.

– Что за глупости!

Она нахмурила брови, мне показалось, что она готова расплакаться. И я согласился.

Мы открыли балконную дверь, вышли на балкон. И там я вроде бы ударил мою Дилор и она счастливо завизжала. Под балконом собралась толпа с осуждающими криками. Дилор схватила чемоданчик и, театрально рыдая, побежала на трамвайную остановку.

Мы с бультерьером смотрели на нее с балкона, а народ гневно смотрел на нас…

Через две недели Дилор вернулась и не откладывая в долгий ящик с порога заявила мне:

– Тебе надо отпустить бороду! Это модно во всем мире. Даже в Гренландии. И сэкономишь на парикмахерской.

Я так соскучился по моей Дилор, что, конечно, возражать не стал…

– Ты не думай, от внешнего вида очень много зависит, – внушала мне Дилор. – Борода придаст тебе строгость, мужественность, величие. Вспомни хотя бы Льва Толстого. Или Карла Маркса.

Ее уверенность тут же передалась мне, и я, довольный, усмехнулся в будущую бороду.

Когда на моем подбородке пробились дружные всходы, я почувствовал, что меняюсь. Я как-то выпрямился, подобрался, походка приобрела степенность.

Были, правда, и казусы.

При моем появлении в продмаге некоторые личности с подпухшими физиономиями заметно оживлялись. Боком, по-крабьи, они подбирались ко мне, спрятав за борт пальто два пальца и многозначительно шевеля третьим. Несколько атак я выдержал, но однажды мой недооформившийся характер дал трещину. А в нее, как водится, просочилась влага. Та самая. В общем, домой я шел далеко не так степенно…

– Бомж! Еще зарежет! – суетливо посторонились две женщины.

(«Бомж» – это, оказывается, человек без определенного места жительства, бродяга. Это я узнал позже.)

Борода росла клочьями. Вид у меня действительно был подозрительный. Однажды я встречал сестру. Поезд опаздывал, и я прохаживался вдоль рядов кресел, поглядывая на утомленных ожиданием людей. Встречаясь со мной глазами, они ежились. Когда я нес чемодан к такси, сестра, как это водится у женщин, «на минутку» скрылась в телефонной будке. Тут-то меня и настиг лейтенант милиции.

– Гражданин, ваш чемодан?

– Как вам сказать, – растерялся я.

– Что в чемодане?

– Не знаю.

– Я так и думал. Пройдемте…

Все, конечно, выяснилось, но борода меня стала удручать. Охотно бы побрился, но Дилор… Ведь я ее любил.

…Промозглой зимой я мчался на междугородный автобус. Проходящая машина обдала меня грязью. Грязный, мокрый, с всклокоченной бородой, в своей поношенной куртке, я в последний момент вскочил в автобус и стоял, отдуваясь, сняв шапку с головы.

И тут кто-то бросил мне в шапку пятак… Кто-то – двугривенный. Я попятился, совершенно оторопев, но дородная женщина позвала меня.

– Подойди, милок, на вот яблочка!

– Дышит-то как тяжко, бедняга, – посочувствовали рядом.

В шапке снова зазвенело…

Неожиданно для самого себя я открыл рот и запел из незабвенного Хайяма:

Я несчастен и мерзок, подвержен грехам,

Только жертв приносить не намерен богам,

Коль с похмелья трещит голова по утрам,

Верный кубок излечит меня, а не храм…

Эти строки были встречены с бурным одобрением. Моя шапка стала наполняться уже не только монетами, но и бумажками. Это был первый и единственный случай, когда погоня за модой принесла мне ощутимый доход.

Моя Дилор! Я шел по салону автобуса, и, казалось, Хайям шел вместе со мной, и мы вместе с ним распевали:

Быть в плену у любви, сердце, сладко тебе,

В прах склонись, голова, перед милой в мольбе.

Не сердись на капризы прекрасной подруги,

Будь за то, что любим, благодарен судьбе…

ДРАКОН НА ПЛОЩАДИ

– Юлдашали, – сказал профорг, – Это хорошо, что ты зашел, Юлдашали. Мы как раз решили сделать тебя Дедом Морозом. Разнесешь под Новый год подарки нашим ребятишкам.

– Какой же я дед? – удивился Юлдашали. – Что, никого постарше найти нельзя?

– Дед Мороз как раз должен быть молодым. Придется, может быть, сплясать, попрыгать у елочки. Настоящий дед не выдержит.

– Ну, взяли бы Суннатиллу… Он поздоровее меня.

– Э, нет уж! Он в позапрошлом году был Дедом. И что получилось? В каждом доме – дастархан, рюмку подносят. Рюмка за рюмкой – и заночевал он у Бойхураз-аки в курятнике. А кур на улицу выгнал, они и померзли. Скандал был. А ты непьющий. И комсомолец. Не упрямься.

Юлдашали пожал плечами.

– Не упрямлюсь я. Ладно, давайте адреса, давайте спецодежду.

– Ну, молодец! – обрадовался профорг. – Дильдар, где у нас дедовы причиндалы? Тулуп, борода… Выдай ему.

– Это в кладовке, – сказала Дильдар, – идем.

…Дома Юлдашали примерил «спецодежду» и взгрустнул: тулуп основательно продегустирован молью, шапка мала, борода того и гляди рассыплется, да и цвет какой-то пегий…

– Вам бы только мероприятие провести, – проворчал Юлдашали в адрес профкома. – А детям какая радость от такого Деда? Надо что-то придумать.

И вдруг он вспомнил: по восточному календарю наступает год Дракона.

– Точно! – воскликнул он, – Оденусь-ка я драконом. Хоть что-то новенькое будет. Деды эти надоели, глаза всем намозолили.

До Нового года оставалось еще четыре дня, и Юлдашали основательно потрудился: набрал консервных банок, крышки и донышки пришил к старому зеленому плащу – получилась великолепная чешуя дракона. Связал четыре авоськи, набил их сеном – вышел лохматый хвост. К шапке приделал две сапожные щетки – стало похоже на гребень дракона.

Подарки уложил в портфель.

– Дракон с портфелем! Такого еще не бывало! – с удовольствием сказал он сам себе. – А перед выходом наведу татуировку фломастерами.

Тридцать первого декабря, как только стемнело, Юлдашали загримировался под дракона: свирепые красные круги вокруг глаз, зеленый нос, от уха до уха – огромный черный рот. Взглянул в зеркало: лучше не придумаешь!

Он вышел из дома на «площадь.

Чешуя побрякивала, затейливо отражала свет фонарей. Хвост, извиваясь, шуршал по заснеженному асфальту.

Подошел автобус. Вывалилась толпа пассажиров, и Юлдашали оказался среди них.

– Ой! – завопила какая-то девушка. – Ой, что это? Кто это?

Многие остановились, с любопытством и тревогой разглядывая Юлдашали.

Ему стало смешно.

– Р-р-р! – сказал он и замахал руками. Плотный дядя поймал его за рукав.

– Ну-ка, живо, кто-нибудь, зовите милицию! – крикнул он.

– Зачем милицию? – возразил юноша в очках, студент, наверное. – Это же обычный неформал.

– Что еще за неформал?

– Неформальная молодежь. Их по телевизору показывали. Есть формалисты – это комсомольцы, значит. А есть неформалисты, вот как этот.

– Панк! – определила девушка. – Вон гребень на голове. И физиономию раскрасил.

Студент не согласился:

– Нет, металлист. Весь в железе.

– А может, хиппи? – засомневалась девушка. – Вон лохмотья какие-то привязаны.

– А вот милиция и разберется, – сказал плотный дядя. – Сюда, товарищ сержант. Получите экземпляр. Металлист, говорят. Или хиппи.

Сержант внимательно посмотрел на Юлдашали.

– Хулиганил? – спросил он.

– Да нет, не хулиганил, – сказала девушка. – Рычал только немножко.

– Рычал, – подтвердил дядя. – Они толкуют – неформальный.

А я думаю – ненормальный.

– Ну, а не хулиганил, так задерживать не за что, – сказал сержант. – Ты кто, парень?

– Дракон я! И комсомолец! – всхлипнул Юлдашали.

– Небось на маскарад? – догадался сержант.

– Да… вроде того, – подтвердил Юлдашали.

– Ну вот. За что же его забирать? – укоризненно сказал сержант. – Хоть и дракон, а все-таки комсомолец. Расходитесь, граждане. Новый год прозеваете.

… А детям дракон понравился, и настроение Юлдашали поднялось.

Правда, уже на обратном пути его укусила собака: видно, тоже за хиппи приняла.

Но это уже мелочь.

ДОПИНГ

Если, может, кому и не понравится, что этот рассказ битком набит знаками препинания, – заранее прошу прощения. Но войдите в мое положение. Никак вместо точек у меня слова не проставлялись. Мне и самому не очень-то нравится, а что поделаешь?

Итак, завод. Небольшой, впрочем, заводик по изготовлению определенных изделий. Каких – не важно. Не в изделиях суть, в людях.

На втором этаже административного корпуса – кабинет директора за строгой дерматиновой дверью.

Она распахивается. Седовласый и румяный бодрячок-директор, целеустремленно семеня короткими ножками, направляется в соседнюю комнату, где восседает главный инженер. Он средних лет, чернобровый, подтянутый, в кремовой сорочке с галстуком. Такие главные инженеры обычно нравятся дамам.

– Ха! Он тут рассиживает, видали вы этого……….! – беззлобно дивится директор. – Пришла машина с полуфабрикатами, разгрузить надо, какого……!..….!..….! Давай распорядись:……………..!

Инженер поправляет галстук и встает.

– Уже пришла? – возбужденно спрашивает он. – Молодцы, быстро сгоняли………………..!

Директор улыбается:

– Ну и здоров ты это самое…

Инженер тоже улыбается:

– Что – это самое?

– Да вот – вниз по матушке по Волге!

– А сам-то?

– Я – рабочая косточка, у меня это сызмальства.

– И у меня, собственно… Привыкаешь. Ну и народ тебя как-то лучше понимает.

Они скатываются по лестнице, мимоходом влетают в клетушку с табличкой «Начальник смены». Им навстречу поднимается старый мастер. Сухощавый, усатый, в очках. Очки – в круглой железной оправе. Такие мастера всегда бывают в художественных фильмах о революции. Непонятно, где они достают такие очки. В моем рассказе – такой мастер, киношный, поскольку образ обобщающий.

Инженер кричит:

– Иззатилла-джан………….! Полуфабрикат пришел, кончай загорать, как………. на мусорной куче!

– Полуфабрикаты? – Иззатилла натягивает кепку с изломанным козырьком, и лицо его добреет. – Ах…………, в печенку…………..в селезенку…………… в прямую кишку! Момент!

Они втроем выбегают на заводской двор, перебрасываясь фразами из отточий. Иззатилла, мастер, прокашлявшись, дребезжит старческим фальцетом:

– Бригадир……….! Куда ж ты к……….. подевался!

Директор и инженер хором принимают участие:

– Морозов! Бригадир!..………!..………!

Как лист перед травой вырастает молодой бригадир в синем выглаженном комбинезоне с блестящими пряжками и разводным гаечным ключом в нагрудном кармане. Он белозубо улыбается. Таких бригадиров вообще-то ни на одном заводе не встретишь, они появляются только перед посещением предприятия очень высоким лицом. Правда, бывают они на плакатах. Ну, и в моем рассказе, потому что это собирательный образ.

– Бригадир Морозов явился! – рапортует он по-ефрейторски.

– Не бригадир ты, – назидательно внушает мастер. – Ты не бригадир, а…………! Где ты там…………. это завод тебе или, может быть, ………….. с кошками на крыше?

Бригадир улыбается плакатной улыбкой, крутит головой: «Эк загнул аксакал!» Инженер тоже с одобрением смотрит на мастера, а директор даже записывает последнее выражение импортной двухцветной ручкой & голубую книжечку. Мастер, жуя редкий ус, продолжает:

– Живо двух рабочих полуфабрикат сгружать! И чтобы не…………… а моментально? Понял?

Вчетвером они бегут к стоящей автомашине. Бригадир со сноровистым лязгом откидывает борта, кричит:

– Данилин, Рахимов! Сюда……..! Давай, сгружай, шевелись, ……………… бабушку!

– Во! – вполголоса обращается директор к инженеру. – Молодой, а тоже… ранний! Талантом командира обладает. Сразу видать, наша, рабочая косточка!

К машине подходят два молодца с засученными рукавами. Оба здоровые, неторопливые, знающие себе цену. Взгляд с ухмылочкой: мол, нас на кривом верблюде не объедешь. Играя мускулами, примериваются к длинному ящику, лежащему в кузове. Окружающие помогают им словами.

Директор:

– ……..!

Инженер:

– ……….!

Мастер:

– ……….!

Бригадир:

– ………….! В господа бога!

Один из рабочих открывает рот, собираясь что-то сказать. Все умолкают, глядя на него в сладком ужасе: ну-ка, развернись, душа, выскажи свое рабочее мнение! Директор даже зажмуривается.

Рабочий говорит:

– Будь другом, Юсуф, подхвати, пожалуйста, с той стороны. Юсуф отвечает:

– Не беспокойся, Степаныч, держу его, голубчика! Ну-ка, на меня чуть-чуть. Вот так, отлично. Спасибо, хорошо. Раз-два! Взяли!

. . . . . . . . . .

А это у меня обычное многоточие, паузу обозначает.

Я – ПРОТИВ!

Я против праздника 8 Марта. Это, по-моему, самый лицемерный и ханжеский день.

Ну, посудите сами: 8 Марта мы уверяем всех женщин, что любим их и ценим, а на следующий же день, девятого, об этом забываем. Нагружаем наших дорогих и бесценных авоськами, пеленками и кастрюлями.

Вроде бы поавралили, годовой план по любви выполнили, ну и ладно…

Да и не могу я всех женщин любить. Я же не Дон Жуан, мне за глаза хватит штук пять-шесть.

А бывают такие особы, которых и один день-то в году любить невозможно. Зачем далеко ходить – возьмите мою соседку Нилюфар с ее змеиным языком. Ее на необитаемый остров сослать надо, а вы говорите – любить!

Потом – смотрю на красоток, что вечером порхают возле отеля «Узбекистан». Может, кто-то и согласен их любить, только не я. Даже восьмого марта. Восьмое марта пройдет, а СПИД останется…

Еще один аспект: коли уж праздновать, так и тосты произносить надо, верно же? То есть выпивать. Что не стыкуется с нашей всенародной антиалкогольной линией.

Да и все ли женщины прекрасны, все ли достойны любви? Внешне и внутренне. Та же Нилюфар: язык как у змеи, а формы как у бегемота. Килограммов двести потянет. Ну что это такое?

Моя Айгуль не такая. Она очень следит за собой, ест чуть-чуть, чтобы не испортить фигуру. Аэробикой занимается.

Я даже как-то, расчувствовавшись, поблагодарил ее.

– Спасибо тебе, – говорю, – Айгуль, козочка моя. Вижу я, как ты бережешь свою стройную фигурку. Ты мой кипарис, моя чинара, мой тополек пирамидальный. Ведь это ты для меня стараешься, чтобы я тебя не разлюбил?

Айгуль отвечает:

– Ну, конечно, милый. Ведь если я располнею, то мне уже не носить мои две пары импортных джинсов, да четыре летних платья, да три осенних. Да пальто. Разве ты в силах мне весь мой гардероб обновить?

– Не в силах, – признаюсь я. – Тем более спасибо тебе, ласточка моя.

Так что давайте любить женщин избирательно, но всегда. Всегда, но без шумовых эффектов.

ЛЕВ

В обычном грязноватом магазине «Овощи – фрукты», в самой середине зала, окруженный сетчатыми контейнерами с золотым луком и рыжей морковью, сидел лев. Настоящий живой лев, хотя магазин находился вовсе не в Кении или Эфиопии, а в обычном нашем районном городке.

В этот день выбросили бананы. Банановые любители живо объединились в толстую неспокойную очередь. Очередь ползла, огибая контейнеры и льва. Лев сидел тихо и спокойно, изредка помаргивая желтыми глазами и мотая гривастой башкой. Люди, поглядывая на льва, ощущали внутреннее беспокойство и дискомфорт, но молчали, пока дородная немолодая брюнетка не взорвалась:

– Теснотища, духотища, а тут еще и лев! Его что – с бананами вместе закупили? Ну, порядочки! Лучше бы кассу вторую открыли!

Очередь одобряюще заворчала. Действительно, нужно вторую кассу, а не льва.

– Сумку поставить места не найдешь! – откликнулась дама в светозащитных заграничных очках. – Жара, прямо плавишься. А тут и правда-лев!

Очередь воинственно загудела. В зал впорхнула Дилором Тешабаева, заместитель директора, сверкнула бриллиантовыми многокаратными серьгами, нахмурилась.

– Девочки! Чей лев?

Продавщицы – Кумыш и Марина – как сговорившись молча пожали плечами. Кто его знает, чей лев. Им было не до разговоров – надо было потрафить яростной очереди, решая нерешимую задачу – как обеспечить всех желтыми бананами, но и сбагрив при этом зеленые, с тем, однако, чтобы для себя и многочисленных знакомых придержать самые спелые и крупные.

– Может, он с вечерней смены остался? Кто вчера дежурил? – допытывалась Тешабаева.

– Шукур дежурил, – откликнулась Марина. – Только откуда у него лев? У него только кошка живет, да и та черная, с белой грудкой.

– Распустились до черт знает чего! – веско сказал отставной полковник в вельветовом пальто. – Дожили! Сегодня в магазин льва приведут, завтра попугаев какаду запустят, а послезавтра ценники подменят. И ничего. И как с гуся вода. И это называется – внедрили рабочий контроль. А подать мне жалобную книгу!

– Да возьмите, – дружелюбно сказала Тешабаева. – Вон лежит, на специальной полочке. И ручка к ней привязана, пишите на здоровье. Только правду пишите. Ценники мы не подменяли, попугаев не держим, а чей лев – пока не выяснили. Может, он ваш или вон той бабушки с рюкзаком.

– Чего-чего? – заволновалась бабушка с рюкзаком.

– Я ничего, бабушка, извините, – сказала Тешабаева. – Я к примеру только.

– Вы за состояние магазина отвечаете! – гаркнул полковник, играя желваками на плохо выбритых скулах. – Вы за всю эту редьку и морковку отвечаете, что у вас в зале. А значит, и за льва! Не вы ли сами его и привели, чтобы создать сумятицу и отвлекать внимание покупателей от весов?