Текст книги "Вслед за героем"

Автор книги: Мумтоз Мухамедов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Капитан Александров

Линия переднего края проходила всего лишь в сотне метров от КП. Оттуда доносились звуки вялой перестрелки. С нашей стороны начала действовать еще и дальнобойная артиллерия. Ее далекие и глухие залпы доходили до нас после того, как где-то высоко над головами, с шуршанием и треском вспарывая воздух, пролетали тяжелые снаряды.

Каждый раз после такого выстрела капитан Александров поднимал вверх усталые глаза, прислушиваясь, и снова молча опускал голову.

Я думал о своих делах. Итак, я уже почти в батальоне Абдурахманова и скоро смогу приступить к выполнению своей задачи. Я сказал об этом капитану и, увидев на его лице улыбку, решил, что он согласен со мной. Однако услышал я совсем другое:

– Нет, лейтенант, все-таки до абдурахмановского батальона далековато, – показав на запад, он добавил: – Там сейчас горячие дела… А впрочем, надеюсь, что мы скоро соединимся. Когда наши части закончат окружение…

К вечеру из штаба полка прибыл приказ: впредь до особых распоряжений не предпринимать самостоятельных действий.

Уже наступили сумерки, когда сверху, у входа, раздался голос:

– Разрешите войти?

– Войдите.

Каково же было наше удивление, когда мы при свете лампы увидели знакомую фигуру Мадраима – уже только с одним чемоданом.

– Товарищ капитан, прибыл в распоряжение командира батальона майора Абдурахманова.

Здоровое круглое лицо Мадраима выражало одну просьбу, одно желание, чтобы его поскорее отправили дальше.

Александров еще ничего не успел ответить, как послышался громкий шепот Андронова:

– Ай да Мадраим!

– Как же я тебя отправлю к майору? – спросил, улыбаясь, капитан.

– А мы сами доберемся, товарищ капитан.

– Кто это мы?

Мадраим смутился, но Андронов подсказал:

– Так что, он и я…

Все рассмеялись. А капитан сказал:

– Там посмотрим, а сейчас разыщи старшину Сметанина, знаешь?

– Знаю, товарищ капитан, с одного года воюем.

– Ну вот, пусть он тебя снабдит всем, что положено солдату.

– Есть, товарищ капитан!

Темные, с лукавинкой глаза Мадраима радостно светились.

Я вышел из КП вместе с Мадраимом и Андроновым.

Дождь прошел. Над горизонтом, как большой медный таз, висела луна. В ее мягком свете все принимало фантастические очертания.

Сержанты в сопровождении ординарца скоро скрылись во мраке, и я остался один.

Вокруг стояла тишина, которую можно было бы назвать мирной, если бы не было известно, что где-то притаился враг, готовый к внезапному нападению.

В нескольких десятках метров от меня зафырчала машина и, не зажигая фар, скрылась за домом с разбитой крышей. Слышались приглушенные голоса, лязг оружия, мелькали расплывчатые силуэты людей.

Чем больше сгущался мрак, тем ярче мерцали звезды, точно горячие угли, рассыпанные по небесному своду.

– Пойдемте ужинать, – услышал я голос. Рядом со мной стоял ординарец капитана.

Видно, я долго пробыл в одиночестве, так как возвратившись на КП, застал там Андронова и Мадраима в полном боевом снаряжении – они слушали последние указания капитана.

– Чтобы к рассвету быть здесь. – Бросив взгляд на часы, капитан добавил: – В вашем распоряжении пять часов.

– Куда это вы? – спросил я друзей, когда они направились к выходу.

– «Язычка» достать, товарищ лейтенант, – ответил Андронов, – счастливо оставаться.

– В добрый путь!

Плотный солдатский ужин мы заели ароматным и сочным урюком.

– Подарок Мадраима? – спросил я капитана.

– Да. Вон в углу целый кулек стоит. Это, говорит, ваша доля. Отказаться нельзя: обидится!

У двух телефонных аппаратов, стоявших на ящиках, дежурил степенного вида связист. Он, не торопясь, с аппетитом жевал вкусные плоды и с шумом разгрызал крепкие косточки урюка.

– Ну как, Савельев, вкусно?

– Так точно, товарищ капитан, дюже вкусно. Должно быть, много этой сладости у них в Узбекистане.

– Много, – ответил я за капитана. – Приезжай, увидишь.

– Это уж, надо полагать, когда война кончится.

– Да, надо полагать, – согласился капитан.

Мы разговорились с Александровым о тыле и фронте, о театре и немецких минометах, о литературе и о втором фронте, который, кажется, зашевелился наконец, – о чем только мы не говорили.

Несколько раз телефонный зуммер прерывал нашу беседу, приходили с переднего края связные от командиров взводов. Старшина о чем-то шепотом докладывал замполиту. Александров, закрыв глаза, молча слушал его и только кивал головой.

– Ладно, ладно, учту. Как там, все в порядке?

– Усе в порядке, – отвечал уже громко украинец старшина.

Когда старшина ушел, капитан сказал:

– Это мой старый соратник. Участник первого боя под моим командованием, когда я еще был инструктором политотдела… Немного странно, правда? Инструктор политотдела в роли командира. Если вам интересно, я расскажу, как это случилось.

Может ли быть военному журналисту неинтересен подобный рассказ?!

Рассказ капитана Александрова

К сожалению, я не запомнил, какой это был день – солнечный, пасмурный, жаркий или прохладный. Ведь для рассказчика необходимо ввернуть где-нибудь описание природы, передать настроение. Да и на местности мне запомнились только ее тактические особенности: горка, овражек, лесок. Когда я добирался до переднего края, у меня в голове была одна забота: как бы получше провести с солдатами беседу, к которой я тщательно подготовился. Перед отъездом начальник политотдела дивизии напутствовал меня такими словами:

– К беседе, судя по конспекту, вы подготовились хорошо. Но, лейтенант, учтите, что не только это решает успех. Наша задача – пробиться к сердцу каждого солдата. А оно застыло в боях, среди грохота орудий и стонов умирающих товарищей. Поэтому вам следует быть не просто лектором, обязанным по долгу службы прочесть «от и до», но в первую очередь – посланцем партии…

Кстати сказать, и лекция моя была на тему об организующей роли партии в Великой Отечественной войне.

Не буду скрывать: я сильно волновался, хотя всячески стремился не показать этого – ведь на самом переднем крае я был впервые. День выдался относительно спокойный. Бои происходили где-то в воздухе. Временами доносились глухие пулеметные очереди и взрывы сброшенных с высоты бомб.

Заместитель командира роты, низкорослый офицер с заметным брюшком и открытым лицом, с которого военные невзгоды не могли стереть добродушного выражения, приветливо встретил меня.

– Где же нам расположиться? Потапенко!

По ступеням землянки загрохотали чьи-то шаги, и в землянке появился старшина, полная противоположность командиру – высокий и тощий, как складной аршин.

– Потапенко, нужно вывести второй взвод в лощинку позади траншей. Для беседы.

Добрались мы до лощинки вполне благополучно, хотя во многих местах старшина, сгибаясь, словно складываясь пополам, говорил почему-то шепотом:

– Здесь фриц простреливает.

Солдаты спускались в лощинку небольшими группами. Вместе с последними пришел и командир взвода, совсем юноша, но с лихими, черными, как смоль, усами и новеньким трофейным автоматом на груди. Мы поздоровались с ним, и я почувствовал в своей руке его шероховатую огрубевшую ладонь.

– Ну вот, лейтенант, все налицо, кроме тех, кто остался в траншеях для наблюдения, – сказал он. – Курить можно?

– Да, пожалуйста, – я подумал, что в этой обстановке, в нескольких десятках метров от переднего края, можно отступить от тыловых правил.

Солдаты дружно опустились на траву, закрутили цигарки, и вскоре над нами заструился синий махорочный дымок.

Достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что аудитория, перед которой я находился, состояла из людей, уже основательно опаленных огнем войны. У многих на пропыленных и застиранных гимнастерках с латаными локтями и с рваными краями поблескивали яркой эмалью, золотом и серебром боевые ордена и медали. Даже по тому, как они держали оружие, как небрежными движениями передвигали гранаты, висевшие на ремне, можно было судить, что все это для них так же привычно, как для мастера его станок. А в глазах, смотревших на меня, мне чудился вопрос:

– С речами ты выступать мастер, а вот посмотреть бы тебя на нашем месте, каков ты будешь?

И каких только не было тут глаз: злых, суровых, равнодушных, насмешливых, ободряющих, доброжелательных.

Я чувствовал себя не совсем удобно в своей новенькой гимнастерке со свежим подворотничком. В штабе дивизии мне сказали, что полк, в который я направляюсь, давно нуждается и в отдыхе, и в пополнении.

Постепенно я собрался с мыслями и, не отвлекаясь никакими посторонними размышлениями, начал развивать идею своего доклада.

Тема доклада и факты, которыми я пользовался не могли не волновать моих слушателей. Это было как бы дополнением к тому, что они уже знали из газет, из писем родных и, наконец, из боевой жизни своего же полка. Я уже заканчивал доклад, и мне казалось, что в глазах слушателей нет прежней отчужденности. Ну, – думал я, – когда начнутся вопросы и ответы, что бывает самым интересным в таких беседах, я завоюю сердца солдат.

И можете мне поверить, завоевал! Только не ответом на вопросы – их никто не успел задать.

…Потрескивал фитиль в лампе из артиллерийской гильзы, степенный связист, опустив голову на ящик телефонного аппарата, тихо посапывал, шевеля во сне губами.

Александров, не мигая, смотрел на неяркий желтый язычок коптилки и молча улыбался каким-то своим мыслям.

– Вот я сказал: завоевал. Похоже, что бахвалюсь. Кто подтвердит? Старшина? Ведь больше некому. Одних скосила война, других сделала инвалидами, третьих развеяло по другим фронтам… А теперь слушайте, что произошло дальше.

Закончить доклад мне не удалось. Мы внезапно были оглушены ураганной пальбой фашистской артиллерии. Огневой шквал налетел и на нашу лощинку, прижав нас к земле. Несколько взрывов один за другим потрясли землю и воздух, на наши головы посыпались комья земли, корни кустарников. Солдаты, инстинктивно схватившись за оружие, повернули головы в ту сторону, где сидел юный усатый лейтенант.

Он уже не сидел, а медленно вставал. Одной рукой он схватился за живот, а другую пытался вытянуть в сторону траншей. Из-под пушистых черных усов показалась струйка крови. Встать ему так и не пришлось. Он вдруг задрожал и без стона упал на спину, широко раскинув руки.

А кругом бушевал огневой ураган. Он то удалялся, то вновь подбирался к нашей лощинке, забрасывая нас землей и осколками.

Неожиданно к грохоту гитлеровских батарей примешались новые звуки. Ошибиться было невозможно: шли фашистские танки.

Необходимо было немедленно вернуть взвод в траншею. От моей распорядительности зависел успех дела. Ведь я здесь старший. Но как оторваться от земли, которая так и тянет к себе? И только одно огненное слово, мелькнувшее в мозгу, дало мне силы: «Коммунист!» Да, как коммунист, я должен быть впереди, несмотря ни на что!

– Слушай мою команду! – закричал я во всю силу своих легких. Меня услышали. Я догадался об этом по тому, как лица солдат повернулись ко мне.

Наконец, преодолен и самый мучительный момент: я оторвался от земли, согнувшись, побежал вверх, к тому месту, где лежал убитый лейтенант. Он лежал с закрытыми глазами. Его лицо казалось спокойным. Если бы не предательская струйка крови, можно было подумать, что он спит. Сняв с его груди трофейный автомат, я крикнул:

– За мной!

Назад я не оглядывался. Я слышал яростный топот ног бегущих за мной солдат и треск разламывавшихся под их ногами кустарников. Вскоре кустарник кончился, и вдруг, совсем неожиданно, я очутился на открытом со всех сторон пригорке.

– Левее! Левее, товарищ лейтенант, – услышал я голос. Предупредили меня вовремя. Пригнувшись почти до земли, я пробежал несколько шагов и прыгнул в траншею. В это время моя фуражка, сбитая пулей, взлетела на воздух, а лоб ощутил горячее дыхание вражеской пули.

Зато, пробегая по пригорку, я увидел, как на ладони, маневр гитлеровских танков, которые шли гуськом по неглубокой впадине, намереваясь, очевидно, разрезать наши позиции. Стрельбу они вели по флангам, пытаясь подавить пулеметные и противотанковые огневые точки, опасные для них с боков.

Солдаты заняли в траншее свои места.

– Стрелять не спешите. Подпустим ближе.

– Так точно, товарищ лейтенант, – ответил пожилой бронебойщик с двумя нашивками за ранение. – Не мешало бы связочку гранат приготовить. На нас повернут, мы тогда в лоб их не свалим.

Огневой шквал ушел в глубь тыла. Послышался рокот самолетов. Они показались густой стаей над дальним лесом за вражескими позициями. С каждой секундой нарастал их шум, пока не слился в сплошной рев. Фонтаны земли поднялись над траншеями наших соседей. Теперь я уже не сомневался в своих предположениях: на нас падала задача отразить с флангов врага и обратить его в бегство.

Танки, дойдя до линии проволочных заграждений, замедлили ход: они боялись минных полей. Я приподнял голову над бруствером и в этот момент услышал выстрел из окопчика пожилого бронебойщика. Со вторым танком что-то случилось. Он делал безуспешные попытки двинуться вперед или назад, а вместо этого крутился на одном месте. Крышка люка зашевелилась, но оставалась закрытой: пули щелкали по броне танка, как дождь, и, конечно, никому из экипажа не хотелось рисковать жизнью.

Бронебойщик сделал второй выстрел, танк задымился.

Мы не смогли увидеть, что произошло дальше с этой машиной, так как головной танк, а за ним и остальные, повернули в сторону наших траншей и начали медленно подбираться к проволочным заграждениям.

– Гранаты приготовлены, разрешите, товарищ лейтенант, – услышал я голос позади себя.

Я оглянулся. Передо мной стоял солдат, который, как мне казалось, особенно недоброжелательно смотрел на меня перед моим докладом. Теперь в его глазах было столько доверия и дружественного сочувствия.

– Разрешите, товарищ лейтенант, – повторил он. – Мы устроили маленькую лазейку в проволочных заграждениях– я по ней проберусь… У нас тут только противопехотные мины поставлены, а они ему – что орехи.

Головной танк подходил к проволочному заграждению. Бронебойщики поливали огнем всю его лобовую часть, но безуспешно.

– Идите, – сказал я солдату, мысленно представляя себе его трудный и опасный путь.

Снаряды, выпущенные из танков, ложились далеко позади траншей. Каждый такой выстрел мы встречали громким криком, в нем была и радость, и издевка над вражескими танкистами.

Все же и у нас появлялись и раненые, и убитые. На левом фланге замолк пулемет. Оба пулеметчика лежали с простреленными головами. А пулемет должен был действовать.

– Пулеметчики есть? – крикнул я по траншее. На мой крик прибежал совсем молодой солдат без пилотки, с исцарапанным до крови лбом.

– Позвольте, товарищ лейтенант.

– А можешь?

– Да, поди, сумею…

Мы оттащили в сторону трупы убитых, и солдат, почему-то поплевав на ладонь, схватился за пулемет.

Длинная пулеметная очередь подтвердила, что солдат не подведет.

Мне некогда было заниматься подсчетом, но я отлично видел, что ряды наши редеют. Просить помощи? А разве на командном пункте не знают, что здесь творится?

Долго ли мы продержимся? Долго ли?

Головной танк с грозным ревом уже подминал под себя колючую проволоку заграждений, его пулеметы поливали свинцом все вокруг себя. Стрельба прекратилась. Солдаты, прижавшись к стенкам траншей, готовили последнее оружие – связки гранат.

Вдруг громкий звук взрыва заглушил все. Наступила такая тишина, в которой, казалось, слышно было биение собственного сердца. Вокруг нас закружились черные космы дыма. Я поднял голову над бруствером и увидел совсем рядом пылающий фашистский танк. Откинулась крышка люка, и над башней, в пляшущих языках пламени, появилось искаженное ужасом человеческое лицо. Объятый пламенем фашист рухнул вниз.

Окончился миг тишины. Грозный рев моторов снова оглушил нас. На этот раз на бреющем полете шли советские самолеты. Мы получили помощь с неба. В несколько секунд все видимое поле перед нами утонуло в облаках дыма, земли и металла, поднятых ввысь бомбовыми ударами наших летчиков. Когда пыль рассеялась, мы уже не видели немецких танков: они ушли в свое логово, оставив на поле боя еще две подбитые машины.

Вскоре связь с командным пунктом роты была восстановлена, меня позвали к телефону. И тут-то я впервые услышал голос Абдурахманова. Сначала он очень удивился незнакомому голосу. Мне пришлось обстоятельно объяснить ему, что произошло.

Этот первый короткий телефонный разговор с Абдурахмановым решил мою дальнейшую судьбу.

– Лейтенант Александров, – сказал он мне, – я прошу вас оставаться на своем посту до моего прибытия.

А прибыл он ровно через пятнадцать минут: не так уж далеко было добираться до наших траншей от землянки командира роты.

За это время я успел лишь обойти свои траншеи и подвести некоторые печальные итоги. Сержант Сметанин, старшина, которого вы сейчас видели, уже эвакуировал всех тяжело раненных и распорядился оказать помощь легко раненным на месте. Здоровые приводили в порядок нашу земляную «фортификацию» – траншеи, пулеметные гнезда и прочее.

Я подошел к группе солдат, чинивших фашинную стенку пулеметного гнезда, и угостил их папиросами. Закуривая, я заметил, что они смотрят на меня не так, как смотрели часа полтора тому назад. И понял я, что меня породнила с ними смертельная схватка с врагом, в которой каждый из нас, не задумываясь, отдал бы жизнь за другого.

– Лейтенант! Где же вы? – услышал я за спиной громкий голос. Я обернулся. На повороте траншеи стоял среднего роста стройный офицер узбек. Это был Абдурахманов.

– Герой! Герой! – говорил он, направляясь ко мне и протягивая руки. – Спасибо вам! – Он крепко обнял меня и поцеловал в щеку.

Я смутился и покраснел. Вокруг меня все заулыбались.

– Как, солдаты, оставим его у себя? – обратился он с шутливым вопросом к окружающим, все еще держа меня за плечи.

И за солдат ответил я сам.

– Я тоже хочу остаться с ними. Подам рапорт…

…Александров закрыл глаза и долго-долго молчал, как будто что-то вспоминал. Наконец, тихо сказал:

– Так закончилась беседа, беседа коммуниста с солдатами об организующей роли партии в Великой Отечественной войне… Давайте, товарищ военный корреспондент, прикорнем немножко перед рассветом, на солдатский манер.

Впрочем, спали мы не совсем по-солдатски: на пуховых перинах, которые заботливый старшина притащил сверху, из брошенного немцами дома.

Но еще раньше чем рассвет пустил над землей свои первые голубые стрелы, нас разбудил шум у порога землянки.

В разбитом сарае

Капитан Александров приподнялся на локтях прислушиваясь.

– Что за чертовщина?

Дверь открылась, и на пороге появилась серо-зеленая фигура немецкого солдата. Он стал спускаться со ступеней, спокойно оглядываясь по сторонам. За первым солдатом из темноты вынырнул второй, потом третий… Мы вскочили, как подхваченные ветром. У телефониста в рукак уже оказался автомат. Он угрожающе щелкнул затвором и закричал:

– Хальт! Хальт! Хенде хох!

Немцы растерянно переглянулись и нерешительно стали поднимать руки. Тут мы заметили, что они были без оружия.

– Не шуми, не шуми! – раздался из темноты коридора голос Василия Андронова и вслед за четвертым немцем показалась его коренастая фигура, увешанная трофейным оружием. Замыкал всю эту странную процессию Мадраим, волоча на веревке еще одного человека в серо-зеленом.

Капитан Александров вопросительно смотрел на друзей, ожидая объяснений.

– Разрешите доложить, товарищ капитан, – начал было Андронов.

– Рассказывай, рассказывай, – нетерпеливо перебил Александров.

Но сначала немцев отвели в дальний угол подвала и разрешили им сесть на пол. Мадраим развязал руки своему пленнику. Серо-зеленые, под цвет мундира, глаза фашиста зло смотрели из-под светлого, низко опущенного чуба. Фуражку он, видно, потерял в схватке. А схватка была горячей, если судить по его мундиру, испачканному грязью, ссадинам и кровоподтекам на руках и жирном отечном лице.

– За этим надо смотреть в оба, – спокойно сказал Мадраим.

– Будем смотреть вдесятеро, – пошутил капитан.

– Может быть, ты доложишь, сержант? – спросил Андронов своего друга. – Ты все-таки больше меня пострадал…

Мадраим смущенно отвернулся, но мы уже успели заметить у него под глазом большой синяк.

– Ты старший, ты и докладывай.

Андронов оглядел пленников, молча и настороженно сидевших в углу, и рассмеялся громко и задорно. Глядя на него, засмеялся и Мадраим, изредка прикладывая ладонь к синяку.

– Да, было дело, товарищ капитан, – промолвил наконец Андронов. – По нынешним временам это у них, поди, целый взвод, тотальный взвод. Вон и фольксштурм тут. – Он показал пальцем на двух пожилых немцев, обросших седой щетиной.

– Я, я, фольксштурм, – часто кивая головой, заговорил один из них. – Гитлер шорт – капут! Коншай воеват!

– Это был наш главный помощник, – перебил словоохотливого немца Мадраим.

Наконец, у капитана лопнуло терпение, и он решительно заявил:

– Ну, хватит болтать, рассказывайте по порядку.

Историю, рассказанную Андроновым, я впоследствии обработал для «Суворовца» в виде небольшого рассказа разведчика, и на нашем участке фронта ее передавали из уст в уста. Нередко рассказчики дополняли мой короткий скромный рассказ новыми подробностями. Так что в конце концов, уже перед самой капитуляцией фашистов, мне пришлось выслушать историю, описанную мной, в таком виде, что ей мог бы позавидовать сам Тартарен из Тараскона[4]4
  Герой популярного одноименного романа французского писателя А. Доде.


[Закрыть].

Это было на коротком солдатском привале в цветущем саду на окраине маленького немецкого городка, уже за Одером. Рассказчик говорил о том, как храбрые разведчики привели роту пленных немцев вместе с пушками и танками. Слушатели, пуская голубоватые струйки махорочного дыма, одобрительно крякали, когда разведчики находили выход даже из особенно трудного положения. Верили или не верили солдаты рассказчику? Ясно было одно: они уже поняли, что сильнее своего врага, и это было главное. А в действительности произошло вот что.

Ночь была чернее сажи, но Андронов особым чутьем разведчика выбрал нужное направление, когда последняя застава на шоссейной дороге пропустила их через завалы и минные заграждения.

– Ну как, Мадраим? – спросил шепотом Андронов своего друга.

– Порядок! – ответил тот и дружески сжал ему руку повыше локтя.

– Здесь идти не так уж страшно. Минные поля – редкое дело. Не успевает фашист окапываться. На пятки наступаем… Во как гоним! Иди за мной.

Дождь кончился. В бороздах на озимом поле осталось много воды. Ноги вязли в глинистой почве, двигаться было тяжело, а главное трудно соблюдать тишину.

Мадраим видел перед собой только черный силуэт Андронова. Он то пропадал на фоне черной земли, то снова появлялся на более светлом фоне неба. Забирая влево от шоссе, они поднялись на какую-то возвышенность. Вскоре рядом с черными тенями деревьев показалась какая-то постройка. Андронов, который держал курс на нее, вдруг резко остановился и схватил Мадраима за плечо.

– Слышишь? – прошептал он в самое ухо.

Действительно, откуда-то долетало неясное бормотание.

Разведчики присели на корточки и, поворачивая головы из стороны в сторону, пытались угадать, откуда могли идти эти звуки. Хоть бы повеял ветерок, легче было бы ориентироваться. Но воздух был недвижим. Соблюдая предосторожности, они почти ползком стали продвигаться к темневшему впереди строению.

Вскоре они убедились, что там люди. Говорили по-немецки. Иногда звуки переходили в шепот, иногда кто-то вполголоса отчаянно ругался.

С той стороны, откуда ползли разведчики, оказался кусочек живой изгороди. Удобно маскируясь за ней, Андронов решил «изучить обстановку», как шутя говорил он в подобных случаях. Мадраим вел наблюдение с другой стороны.

В кромешной тьме, окружавшей разведчиков, трудно было ориентироваться, но все же Андронов установил, что перед ними большой сарай с разбитой крышей; сквозь черную решетку стропил кое-где просвечивали звезды. Он даже припомнил, что это за сарай. Батальон Абдурахманова проходил здесь всего три дня тому назад. Отсюда, с горки, наши автоматчики выкурили гитлеровский гарнизон из фольварка, лежащего по ту сторону холма.

Андронов мысленно раскинул топографическую карту, на которой обозначен пункт, где сейчас находится майор Абдурахманов, и этот сарай, и глубокий подвал занятый командным пунктом капитана Александрова.

– Все ясно, – шепнул он Мадраиму, – не ясно только, почему в сарае такая кутерьма.

– Генуг мит им цу шпрехен! Ман золь им фариндэн унд айнэн кнебель ин де мунт штекен, энтведэр вирт эр нох шрайнен[5]5
  Чего с ним разговаривать! Связать его и кляп в рот всунуть, а то он еще крик поднимет…


[Закрыть]…

– Фарзух нох![6]6
  Попробуй!


[Закрыть] —послышался угрожающий возглас.

Голоса смолкли, и вдруг из открытых дверей сарая выкатился клубок человеческих тел. Раздавались затрещины, охи, стоны, кто-то вскрикнул от боли.

– Во ист зайн парабеллум?[7]7
  Где его револьвер?


[Закрыть]

– Бай мир![8]8
  У меня.


[Закрыть]

Гитлеровцы были настолько увлечены борьбой, что совершенно забыли всякую осторожность и не заметили советских разведчиков, которые, приподнявшись из-за укрытия, с любопытством наблюдали, как четверо вяжут одного. Наконец кто-то из немцев крикнул:

– Все! – и все четверо склонились над связанным, извивавшимся на земле.

Ни слова не понимая по-немецки, разведчики решили, что на их глазах происходит самосуд. Для них было ясно, что теперь одним врагом меньше.

– Возьмем? – наклонившись к уху друга, прошептал Мадраим.

– Обязательно. Ты заходи от сарая, оружие они там оставили.

Бесшумнее кошки проскользнул к намеченному месту Мадраим. В то время как его фигура выросла в открытых дверях, Андронов, стоя с другой стороны и угрожающе поводя дулом автомата, приглушенно басил:

– Хальт! Хенде хох!

То, что произошло потом, крайне озадачило разведчиков.

Немцы быстро и послушно подняли руки вверх и весело, наперебой, закричали:

– Русски! Плен!

– Гитлер капут!

– Война – капут!

Послышались и слова ломаной русской речи.

– Русски зольдат! Мы сами идем плен! Пусть Гитлер стреляйт!

Связанный гитлеровец все еще извивался на земле; он замычал, видимо, кляп мешал ему высказать свое мнение. Но это мычание вызвало реакцию со стороны рядом стоявшего немца; он энергично пнул его в бок носком сапога.

Разведчики впервые видели нечто подобное, они даже несколько растерялись.

– Вот так история с географией… – недоуменно сказал Андронов. – Что же будем делать?

– Как что? Возьмем и поведем всех, – ответил Мадраим.

– Где оружие? – строго обратился он к немцам.

Они опять о чем-то оживленно заговорили.

– Что вы расшумелись?! – прикрикнул Андронов.

– Мы хочет сдавайт автомат, пистолет…

Кто-то из пленников говорил по-русски. Это уже облегчало задачу.

– Ну, говори.

Немец оказался словоохотливым.

– Я давно знайт русски. Прошлый война… Плен жил там, революцион видайт. Зер гут! Эта война – очень плохо… Мы не хочет воевайт. Мы все хотель плен здавайт. Ефрейтор Карл Мюнцер – наци, один не хотель, стреляйт хотель… Его брат – эсэс. Его фабрика работайт русски фрау. Как это по-русски?.. Крово-сос!

Мадраим тем временем обшарил сарай и вынес оттуда пять автоматов, а словоохотливый ополченец фольксштурма передал Андронову пистолет, отобранный у ефрейтора Мюнцера.

Велико было удивление наших солдат, когда они через заграждения пропускали обратно разведчиков не с одним «языком», а с пятью, причем четыре из них шли, видимо, очень охотно, а пятого волокли, и рот его был накрепко забит кляпом.