Текст книги "Таинственные превращения"

Автор книги: Морис Ренар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава IV. Обри и его хозяева

Жильберта сообщила тетке, что собирается пригласить Жана Морейля в гости, и мадам де Праз из осторожности смолчала. Во-первых, она уже привыкла ни в чем не отказывать богатой племяннице, а во-вторых, ей очень хотелось хорошенько разглядеть претендента на руку девушки.

Жан Морейль был принят в доме на правах друга. Лионель решил воспользоваться этим, чтобы, насколько ему позволит вежливая холодность жениха кузины, установить с ним более-менее тесное знакомство. После разговора с матерью сын графини старался чаще сталкиваться с Морейлем, где только можно: на поле для гольфа, на теннисном корте, в фехтовальном зале. Но уже через неделю избалованному сибариту надоело занятие, в котором он не усматривал никакой пользы, и он отказался от него, тем более что Обри, бывший лакей де Празов, по заданию Лионеля тоже следил за Морейлем и не замечал в поведении молодого человека ничего предосудительного.

– Маман, пусть за Жаном присматривает Обри, мне это скучно. Вы не возражаете? – спросил он графиню.

– Я тоже наблюдаю за Морейлем, – сообщила она, – и составила о нем некоторое мнение. Так вот, я чувствую, даже уверена: он от нас что-то скрывает. Он слишком задумчив и погружен в себя. Это неспроста: в его судьбе есть какая-то тайна.

– Какая именно? – удивился Лионель. – Он ведет обычный образ жизни богатого аристократа. Я вас не понимаю, маман.

– Мы все разузнаем, не беспокойся, – пообещала мать. – Я не первый год на белом свете. Если я сформировала о чем-либо впечатление, то оно редко меня обманывает.

– Конечно, вы очень проницательны, – почтительно поцеловал он руку графини. – У вас природное чутье. Однако я опасаюсь, что на этот раз вы принимаете за предчувствия свои желания. Оно и понятно: Жильберта – богатая девчонка, с ней мое и ваше будущее было бы обеспечено. Я ведь не прочь жениться на ней, а заодно и на ее деньгах, – заверил Лионель мать.

– Рассуждать мало, нужно действовать, – сурово заметила мадам де Праз.

Лионель поглядел на нее с некоторой тревогой.

– Действовать? Каким образом? Убедить Жильберту в том, что Жан Морейль ее недостоин, у нас не получается. Придется придумать что-то другое, чтобы она не вышла ни за него, ни за другого джентльмена. Я постараюсь, но это сложно.

– А ждать у моря погоды – это глупо! – резко воскликнула графиня.

– Честное слово, я теряюсь в догадках, маман. Что вы предлагаете? Такое впечатление, будто вы чем-то напуганы.

– Нет, Лионель, не бери в голову. Я немного расстроена – это верно, но все образуется, – обняла она сына, устремила на него полные любви бесцветные глаза и поцеловала в макушку. – Не сердись на мать, – попросила она. – Тебе не надо ничего придумывать, мой мальчик, повторяю: у Морейля имеется тайна, а раз он что-то скрывает, то это скверно для него и превосходно для тебя.

– Не знаю, что вам ответить, маман. Провидческим даром я, увы, не наделен.

– Хочешь, я тебе помогу? Давай я сама встречусь с Обри и хорошенько разберусь, в чем там дело.

– Не возражаю, – проворчал Лионель.

В тот же вечер возле дома номер сорок семь на улице Турнон остановился автомобиль, из которого вышли графиня де Праз с сыном и постучали в квартиру привратника. Обри уже поджидал их. Он распахнул дверь и принялся угодливо кланяться. Это был низкорослый седой человечек с некрасивой физиономией и бегающими туда-сюда хитрыми глазками. Его шея была такой короткой, что голова казалась втянутой в плечи. Ходил он осторожно, словно кого-то боялся, стараясь не размахивать своими длинными, как у гориллы, руками. Он обладал способностью сливаться с толпой, съеживаться, делаться незаметным, двигаться бесшумно и действовать втихомолку. Разумеется, такие навыки носили профессиональный характер: прислуживая господам, Обри привык оставаться на заднем плане, к столовому серебру и посуде прикасаться мягко, не допуская ни малейшего звона и бряцания, и вообще быть человеком-невидимкой, который выныривает перед гостями неизвестно откуда, проворно меняя тарелки и, точно по волшебству, наполняя бокалы лучшим вином.

Несмотря на такие таланты, мадемуазель Лаваль терпеть не могла Обри: не из-за физического, почти обезьяньего уродства, а вследствие морального убожества. Ничто так не выводило ее из себя, как кривая улыбка, постоянно блуждавшая на губах этого изворотливого и коварного антропоида. Вот почему Жильберта убедила тетку выдворить неприятного типа из дома, и Обри, лишившись места, затаил на девушку злобу. Между тем мадам де Праз хоть и выполнила волю племянницы, но не бросила бывшего лакея на произвол судьбы, а устроила привратником в один из принадлежавших Жильберте доходных домов и время от времени давала Обри различные поручения, которые тот выполнял вкрадчиво и ловко, как услужливая тень.

– Дорогой мой, – начала графиня, – у меня сложилось впечатление, что дело не сдвигается с мертвой точки. Да ты садись, пожалуйста, не суетись и доложи нам о результатах.

– Вы безгранично добры ко мне, мадам, – приторно улыбнулся Обри, с почтительной неловкостью устраиваясь на краешке стула. – Господин граф поручил мне следить за месье Морейлем, чем я и занимался, причем на совесть. Ничего особенного, однако, я не заметил, честное слово.

– Ну а все-таки? Чем занимается этот человек?

– Большую часть времени витает в облаках. Во всяком случае, видно, что его голова напряженно работает.

– Мне тоже так показалось, – кивнула мадам де Праз. – О чем же он, по-твоему, думает?

– Маман, я ведь говорил вам, что Жан Морейль – подающий надежды, усидчивый живописец, – вмешался Лионель.

Графиня остановила сына досадливым жестом.

– Каков его распорядок дня, Обри?

– Господин Морейль встает очень рано и скачет верхом в Буа.

– Всегда туда? Ты уверен?

– Маман, Обри не лжет, – заверил Лионель. – Я сам несколько раз ездил туда вместе с Морейлем.

– Затем, – продолжал привратник, – Морейль возвращается домой, переодевается, выходит на территорию усадьбы и занимается спортом. Завтракает он либо дома, либо в клубе. Иногда по утрам он устраивает пешие прогулки или назначает деловую встречу с кем-то из джентльменов. В остальное время он, как правило, посещает концерты, картинные галереи и музеи, читает в библиотеке, заходит к антикварам и в магазины старьевщиков. В общем, ничего порочащего в его поведении нет.

– Тут что-то не так, – поморщилась графиня. – У него, например, есть автомобиль. Разве он им не пользуется?

– Я тоже озадачился этим вопросом и познакомился с его шофером. Господин Морейль объявляет ему с вечера, куда они поедут на следующий день. Я нанимал то такси, то мотоциклет, чтобы замести следы, и всегда появлялся в назначенном пункте раньше Морейля. Но опять-таки, графиня, ничего странного или подозрительного не обнаружил.

– Куда он ездит?

– Осматривать старинные памятники и усадьбы в предместьях. Посещает антикваров. Шофер у него довольно общительный, я многое у него выведал.

– Он не лжет?

– Не думаю, мадам, я неоднократно проверял его.

– Так-так. Ну а вечерами чем занимается наш эстет?

– Вы удивитесь, но для парижанина его круга господин Морейль выезжает очень редко: в оперу, иногда в мюзик-холл. Никогда не кутит, не играет в карты. Раньше он, вроде бы, как и все молодые аристократы, бывал на Монмартре, но теперь словно забыл туда дорогу.

– Выходит, по вечерам Морейль возвращается домой довольно рано. Что он делает? Работает?

– Да, графиня, он просиживает за столом: листает толстые фолианты, что-то пишет.

Лионель, глядя в окно, задумчиво пояснил:

– Он автор книги «Женщины в произведениях Эжена Делакруа», а теперь заканчивает новый труд: «Дендизм в Англии». Он денди или желает им быть, как д’Оревильи, а также спортсмен и литератор. Когда же ему трудиться, как не по ночам, маман?

– Обри, ты подтверждаешь данный факт?

– Ну, мадам, ночью проникнуть в его дом я не могу…

– А с чьей-нибудь помощью?

Обри помолчал, как бы давая понять: «Это довольно опасно, графиня, так недолго скомпрометировать многих людей».

– Ситуация сложная, – резюмировала мадам де Праз.

– Забыл сообщить важную деталь, – оживился Лионель. – Я слышал, что знакомые называют Жана Морейля «человеком, который не спит». Якобы он до зари просиживает за письменным столом и почти не отдыхает. Один из его друзей, врач, обратил мое внимание на его глаза, в которых есть что-то особенное, характерное для людей, регулярно бодрствующих по ночам.

Мадам де Праз раздраженно поджала губы, процедив:

– Все наблюдения: и твое, Обри, и наши с Лионелем, – производимые с утра до вечера, но не с вечера до утра, не дали никаких результатов. Тем не менее мой инстинкт подсказывает…

– Что именно? – прервал ее Лионель.

– Когда на меня глядят чьи-либо глаза, – уверенно заявила графиня, – я всегда определяю, таится в их глубине нечто сокровенное или нет. В случае с Морейлем я готова поручиться, что да. Обри, надо убедиться, что наш денди действительно проводит ночи напролет за работой.

– Как же это осуществить?

– Начни с того, что выясни, не посещает ли его кто-нибудь по ночам и не выходит ли из его дома перед рассветом.

– Вы имеете в виду женщину, маман? – усмехнулся Лионель.

– Чем черт не шутит? – пожала плечами мадам де Праз. – Святых людей на свете нет, это я точно знаю.

– Вы правы, – добавил Обри с пошлой улыбкой.

Глава V. «Странность» Жильберты

– Нет, дорогая, я не нахожу ничего неприличного в том, что Жан Морейль пригласил тебя к себе, – сказала мадам де Праз. – В наш век вполне естественно, что жених зовет невесту в дом, который, вероятно, скоро станет и ее домом. Но так же естественно и то, что мне следует пойти с тобой. Надеюсь, ты не возражаешь?

Стараясь скрыть досаду, Жильберта натянуто улыбнулась и недовольно произнесла:

– Конечно, тетя, я не против, но все-таки вы немножко отстаете от нашего века.

– Ах, Жильберта, как плохо я тебя воспитала! – с выражением снисходительного негодования потрепала мадам де Праз племянницу по щеке.

В небольшой модно обставленной гостиной Жана Морейля был сервирован чай. Мадемуазель Лаваль, пребывавшая в плохом настроении, отмалчивалась, на вопросы отвечала дерзко и невпопад, а затем и вовсе вскочила со стула и принялась ходить туда-сюда вразвалку, как ленивый уличный мальчишка. Графиня понимала, чем недовольна племянница, обижалась на нее, но не подавала виду, чинно лакомясь пирожным и с плохо скрываемым любопытством рассматривая убранство комнаты.

– У вас есть сигареты? – спросила Жильберта хозяина, намеренно стараясь вести себя вульгарно.

– Да, сейчас принесу, – поспешно ответил Жан Морейль и направился в смежную курительную комнату, а за ним, послав поднявшейся было из-за стола тетке насмешливую и издевательскую гримасу, и Жильберта.

– Что с вами? – участливо поинтересовался Морейль.

– Она меня изводит…

– Почему? – удивился он.

– Поймите, я ее сюда не звала, и вы ее не приглашали. А она притащилась за мной по пятам, чтобы все обнюхать, все разглядеть. Как от нее отвязаться? Меня уже тошнит от ее присутствия.

– Жильберта, она права. Поставьте себя на ее место, и вы поймете. Жаргонные словечки и эксцентричное поведение не красят вас. Я гораздо больше люблю другую Жильберту, – улыбнулся он. – Будьте самой собой.

Глаза ее внезапно наполнились слезами, она схватила Морейля за руки и прошептала:

– Ах, любите меня, Жан! Если вам не нравятся мои выходки и кривляния, я больше не стану, обещаю. Скажите, вы любите меня, да? И никогда не разлюбите? Никогда?

Он посмотрел на нее с нежной серьезностью, и она почувствовала, как ее сердце растворяется в волне счастья и радости. Все, что минуту назад заставляло ее огрызаться и вставать на дыбы, разом улеглось.

– Не думайте, Жан, что я не уважаю тетю. Я к ней очень привязана, но порой…

– Невежливо, что мы оставили ее одну. Я как хозяин обязан быть гостеприимным. А сигарету? Выбирайте.

– Мерси, я передумала. Вам ведь не хочется, чтобы я курила? Да, Жан? Запретите мне курить, и я подчинюсь. Мне так приятно доставить вам удовольствие!

Он звонко и по-мальчишески беззаботно засмеялся, чем окончательно сразил Жильберту:

– Да, верно, мне не нравится, когда вы курите.

– Какой вы милый! Какой замечательный!

– Я вас люблю, – грустно и проникновенно сказал он.

– И я вас, – пролепетала она дрогнувшим голосом.

– Пойдемте к тете.

Мадам де Праз тем временем рассматривала картины на стенах гостиной.

– Ну как они вам? – спросил Морейль. – У меня есть еще работы, если вам интересно. Особенно я горжусь своим недавним приобретением. Если вы цените Камиля Коро…

Гостьи в сопровождении хозяина отправились в галерею, где их глазам открылась обширная коллекция редких полотен и красивейших скульптур. Жан Морейль принялся рассказывать про каждый экспонат, поражая дам своей огромной эрудицией и глубоким художественным вкусом. Мадам де Праз узнала об искусстве такие вещи, о которых прежде даже не задумывалась, а для Жильберты, упоенной знаниями Жана и тонкостью его рассуждений, голос жениха звучал, точно музыка.

– А что в витринах под стеклом? – спросила она.

– Мой музей, – улыбнулся он. – У каждого свои причуды.

– Ключи, старые ключи, – прошептала графиня.

– И старинные лампы, – добавила Жильберта.

– Да, все верно, – ответил Морейль, как бы извиняясь за свои нелепые экспонаты. – Ключи и лампы. Я начал коллекционировать их с самого детства. Они всегда притягивали меня. Странно, не правда ли?

– Символично, – заметила графиня. – Вы любите открывать и освещать?

– Пожалуй, – смутился он.

– Мне кажется, – вставила Жильберта, – что за столько лет должно бы накопиться гораздо больше ключей и ламп. Может, они уже вам не интересны?

– Нет, это не так, но меня и эти вещи связывает маленькая тайна…

– Какая? – быстро осведомилась графиня, вся обратившись в слух.

– Я покупаю ключ или лампу только при определенных обстоятельствах: или чтобы поощрить себя, или чтобы вознаградить за что-нибудь. Лампы поощряют, ключи вознаграждают.

– Не понятно, – вскинула брови Жильберта. – Разъясните, пожалуйста.

– Для чего мне поощрения и за что награды? Легко отгадать. Каждая из этих ламп и каждый ключ соответствуют какому-нибудь труду или изысканию. Ребячество, конечно. Не говорите никому: надо мной будут смеяться.

– Ах, какая великолепная лампа! Вон та зеленая с желтой подставкой! Эталон изящества.

– Изделие итальянского мастера. Золото и бронза, – прокомментировал Морейль. – Если вам, Жильберта, она нравится, возьмите ее. Доставьте мне удовольствие подарить вам эту вещицу.

Сконфуженная девушка робко взяла лампу, подняла ее, чтобы лучше разглядеть на свету, и поспешно водрузила обратно на столик.

– Что с вами? – удивился Морейль.

Жильберта внезапно побледнела и на несколько секунд замерла, прикрыв глаза рукой, а мадам де Праз, внимательно рассмотрев лампу, авторитетно изрекла:

– Все понятно, там змея. Да-да, так и есть. Подставка изображает змею. Она из золота, да?

Жильберта изобразила жалкое подобие улыбки и прошептала:

– Простите меня, Жан. Внезапный испуг, голова закружилась.

– У девочки случаются такие реакции, с тех пор как погибла ее мать – моя несчастная сестра, – пояснила графиня. – Вы, месье Морейль, наверное, слышали…

Жан кивнул и взял руку Жильберты в свою:

– Может, воды, дорогая?

– Нет-нет, – запротестовала девушка. – Мне уже лучше. Боже, как неловко! – пролепетала она и покраснела.

– Слава богу, к вам возвращается румянец, – обрадовался Жан. – Очевидно, когда-то вы испытали глубокое потрясение.

– Да уж, – вмешалась мадам де Праз. – Ужас, который не поддается описанию. Но с тех пор прошло пять лет, и Жильберте пора бы изжить эту странность. Давайте поговорим о чем-нибудь другом, – предложила графиня. – Я не в состоянии без дрожи даже думать о той трагедии.

– Тетя, наоборот, надо все рассказать Жану, а потом больше не будем касаться этой темы. Я хочу, чтоб мой жених знал о моей маме абсолютно все. – Она уселась в кресло, взяла графиню за руку и прижалась виском к ее надушенным пальцам. – Пожалуйста, тетя, я вас умоляю.

Мадам де Праз замялась, словно боясь прошлого.

– Выполните просьбу девочки, мадам, – тихо произнес Морейль.

– Ладно, – с грустной торжественностью ответила графиня. – Как тяжело на душе! Ведь я помню все в мельчайших деталях, словно это произошло вчера.

– Случилось это в Люверси в августе. Мы приехали туда в начале июля: моя сестра Жанна, Жильберта, я и Лионель…

– …который тогда провалил экзамен на бакалавра, – ехидно вставила девушка.

– Мой зять Лаваль, несколько месяцев бывший в отъезде, известил нас, что вернется к десятому августа. Мы ждали этого события, как праздника, и хотели отправиться в Париж встречать Гюи на вокзале. Но накануне торжественного дня моя сестра вдруг слегла: еще раньше она простудилась и должным образом не лечилась, как следствие – бронхит. Когда ее муж приехал в Люверси, Жанна совсем разболелась и не могла даже встать с постели.

– Тетя, не забудьте про змей.

– Ни в коем случае. Лаваль привез из Центральной Африки всякие редкости, в том числе живность, которую собирался отдать в зоосад. Но поскольку жена хворала, он до ее выздоровления не отлучался из поместья, и штук пятнадцать змей, предназначенных для зоосада, временно содержались в усадьбе.

– Как страшно, тетя!

– У меня у самой мурашки по коже. Среди рептилий была одна черная с белыми пятнами, длиной больше трех футов. Она принадлежала к редкому виду, встречавшемуся только в глубине Африки. Лаваль гордился своей находкой. В серпентарии, куда поместили отвратительных тварей, черно-белая змея занимала отдельный отсек с прочной решеткой. Гюи Лаваль взял за привычку ежедневно навещать «раритетную» особу; бравируя своей храбростью, он распахивал дверцу отсека, брал это чудовище в руки и рассматривал острые ядовитые зубы. Зачем он так поступал, ума не приложу.

– Мы с Лионелем часто присутствовали при этом, – добавила Жильберта. – Папа приносил с собой что-то вроде большой вилки, с помощью которой обездвиживал змею. Чтобы показать нам механизм выделения яда, он надавливал на один из змеиных зубов, и мы наблюдали, как из ядовитого мешочка, похожего на нарыв, по зубу, словно по трубочке, стекает противная жидкость.

– Гюи так увлекся этими экспериментами, что однажды сломал черной змее один зуб, – подхватила мадам де Праз. – После этого он рассердился на самого себя и перестал наведываться в серпентарий.

– Господин Лаваль говорил вам, что змеиный яд действует с невероятной быстротой? – уточнил Морейль.

– Да, он сообщил, что чернокожий раб, который поймал черно-белую рептилию, поплатился за это жизнью: тварь его ужалила, – ответила Жильберта. – Папа сказал, что привез эту змею не просто так, а ради науки: ученые собирались проанализировать химический состав ее яда, как только змея поступит в их распоряжение. Но обстоятельства, на нашу беду, приняли другой оборот. Тетя, объясните Жану планировку дома.

– Да, деточка. Так вот, спальня моей сестры располагалась в нижнем этаже, но довольно высоко над землей. Рядом находился просторный будуар, смежный с комнатой Жильберты. Гюи и Лионель жили на втором этаже, а прислуга – в мансарде: там несколько помещений. Я целый день дежурила у постели бедняжки, а ночью горничная стелила мне постель в будуаре, чтобы если я вдруг понадобилась больной, то прибежала по первому зову. Но Жанна возражала против такой опеки, говорила, что мне нужно хорошенько высыпаться, поскольку я и так провожу с ней весь день, и настаивала на том, чтобы дверь из ее комнаты в будуар была закрыта. По ночам больную мучила сильная жажда, а прохладительные напитки врач ей категорически запретил, поэтому она обычно звонила нашей горничной Мари, которая спускалась на первый этаж и подавала моей сестре горячую настойку. Чтобы я не просыпалась от шагов служанки, Жанна требовала закрывать дверь между спальней и будуаром. Однако я даже сквозь сон улавливала малейший шум и каждую ночь слышала, как по галерее идет Мари и заходит к мадам Лаваль.

Вечером девятнадцатого августа температура у больной поднялась выше обычного. Вероятно, это объяснялось погодой: стояла жара, в комнате было душно, сестра жаловалась, что ей не хватает свежего воздуха. Я на некоторое время отворила в ее спальне створку окна под закрытой ставней, поскольку врач разрешил такого рода проветривание. Уходя, я велела Мари захлопнуть створку, когда она принесет настойку. Потом я вошла в будуар и застала там Жильберту в ночной сорочке.

– В ту ночь я не могла уснуть, – сказала девушка, – мне хотелось еще раз поцеловать мамочку. Никогда не забуду этого последнего поцелуя. Бедная мама! Я долго обнимала ее, словно в последний раз. Когда я вернулась в будуар, тетя уже легла. Продолжайте, дорогая.

– Девочка была сама не своя, будто предчувствовала несчастье, – подхватила мадам де Праз, – и попросила у меня разрешения спать в будуаре. Я взяла ее к себе в постель и вскоре заснула от переутомления.

– Но ко мне, – вмешалась Жильберта, – сон никак не шел. То ли постель казалась мне узкой, то ли меня мучила духота, то ли терзали дурные мысли. Я боялась пошевелиться, чтобы не стеснить тетю, и до рассвета пролежала с открытыми глазами. Под маминой дверью я видела светлую полоску от ночника. В доме было очень тихо.

– Я спала крепко, – сказала графиня, – но при первых лучах солнца вскочила с постели с тревожной мыслью: «Мари, вроде бы, не спускалась. Значит, Жанна не позвала ее? Выходит, ей лучше? Или хуже?» Я бросилась в спальню – сестра лежала мертвая, и тело ее выглядело мраморным от покрывавших его пятен. Я закричала, прибежал Гюи и, увидев труп жены, впал в ступор, лишился дара речи и способности соображать, что произошло и в чем причина трагедии. Мне кажется, он сразу понял, что убийца – змея, ведь он знал: она уже однажды умертвила своим укусом чернокожего африканца.

– Вы спохватились, где рептилия? – нетерпеливо спросил Морейль.

– Да, но не сразу: какое-то время, часа два, мы находились в шоковом состоянии. Позже выяснилось, что тварь исчезла. Отсек ее пустовал. Она проскользнула сквозь прутья решетки, поскольку щели оказались шире, чем положено. Серпентарий оборудовали наскоро и не учли нормы безопасности. Месье Лаваль был великим исследователем, но в житейских вопросах, как многие ученые, не видел дальше своего носа. Когда ему сообщили, что черная рептилия сбежала, его как током ударило. Он внимательно осмотрел руки и ноги бедной Жанны. На большом пальце левой руки невооруженным глазом был заметен укус, и все выглядело как месть Лавалю за те пытки и унижения, которым он подвергал змею.

– Что же вы предприняли? – нахмурился Морейль.

– У меня случилась истерика, и не только из-за гибели сестры: я боялась, что опасная тварь, вырвавшись на свободу, не ограничится одним нападением и умертвит всех нас. Я переживала и за сына, и за племянницу. Гюи запаниковал, не зная, где искать змею: в парке, в оранжерее, в доме? Когда он немного оклемался, мы начали осматривать спальню Жанны, но рептилии там не было, зато мы поняли, как она вползла и выползла. Ей помогло…

– …окно? – перебил Морейль. – Приоткрытое окно?

– Именно, – кивнула Жильберта. – В металлических ставнях имелись прорези в виде сердечек. Очевидно, змея проникла в комнату через одно из них. Горел ночник, отверстия были хорошо видны в темноте, и змею привлекли эти светлые пятнышки.

– На стене были шероховатости?

– Не в том дело, – объяснила мадам де Праз. – Стены дома украшает столетний плющ со стеблями толщиной в древесный ствол. Массивные ветви обрамляют окна, и одна из них находилась на расстоянии менее фута от «сердечка». Змея, похоже, обвилась своим туловищем вокруг ветки и просунула голову в отверстие.

– Как она спустилась в комнату? – допытывался Жан.

– Метнулась по ставне вниз, оперлась о шпингалет окна, который я опустила перед сном, чтоб не скрипела рама, потом скользнула на стул, с него на ковер и подползла к руке, свесившейся с постели, – такова моя версия, – ответила графиня.

– Да, – согласился Морейль, – вполне логично. Но не было ли других отверстий, через которые змея пролезла бы в спальню?

– Никаких, – подтвердила Жильберта.

– Может, через вентилятор?

– Исключено.

– Сквозь отдушину?

– Там установлена решетка с частыми прутьями.

– Камин?

– Он плотно закрыт металлическим экраном.

– Крысиная нора?

– У нас аккуратный дом. Грызуны нам не докучали.

– Двери?

– Мама любила жить на первом этаже, – пояснила Жильберта. – Высота, даже незначительная, вызывала у нее дискомфорт. Чтобы чувствовать себя в безопасности, мама велела установить на обе свои двери – одна вела на галерею, другая в будуар, – железные засовы. Дверь в будуар, с тех пор как там ночевала тетя, не запирали: кого нам бояться? Между моей и маминой спальней раполагался только будуар. Дверь на галерею, через которую помещения первого этажа сообщаются со всем домом, находилась вблизи маминой постели и всегда была на запоре. Возле мамы на прикроватном столике лежал железный прутик, которым она при необходимости открывала дверь, не вставая с постели. Я собственноручно задвинула засов перед сном и лишь утром отперла дверь, бросившись за отцом. Значит, в ту роковую ночь мама не вызывала горничную и не отодвигала щеколду, чтобы впустить Мари. Получается, что и змея не проникла бы в спальню со стороны галереи, – дверь до утра оставалась запертой. Щелей в ней нет, все герметично.

– Еще раньше, чем вы ее заперли, – возразил Жан Морейль, – змея могла вползти в комнату и свернуться где-нибудь под кроватью.

– Мы разбирали эту версию, – отозвалась мадам де Праз, – но я и Жильберта покинули спальню в половине десятого, а садовник Эжен, делавший вечерний обход оранжереи с серпентарием, видел черно-белую тварь на ее привычном месте в отсеке за решеткой в половине одиннадцатого.

– Отсюда следует, – заключила девушка, – что змея выскользнула из клетки между половиной одиннадцатого и часом ночи.

– Почему именно часом ночи? – усомнился Морейль.

– Как раз в это время мамочка обычно просыпалась и звала Мари. Но в ту ночь этого не произошло: похоже, мама уже скончалась.

– Не более чем предположение, – помотал головой месье Жан. – Меня смущает тот факт, что змея выползла назад из «сердечка».

– Полностью с вами согласна, – оживилась мадемуазель Лаваль. – Я сразу сказала тете и папе, что, по-моему, рептилия только проникла в дом через отверстие в ставне, а убежала через одну из двух дверей за те ужасные два часа, которые протекли с момента нашего пробуждения до той минуты, как мы бросились искать змею. Когда мы с тетей утром вбежали в комнату и увидели маму мертвой, змея, вероятно, пряталась где-нибудь поблизости: в углу, под кроватью или за шкафом. Меня до сих пор кидает в озноб при этом воспоминании.

– Что произошло потом, Жильберта?

– Мы были в отчаянии, а змея словно испарилась. Несколько дней и ночей мы ее искали: сдвинули мебель, сняли со стен деревянные панели, исследовали водопроводные трубы, заглянули в печи, выкурили дымом калориферы, зацементировали все отверстия. Парк мы обшарили пядь за пядью, деревню и лес обошли во всех направлениях. Увы, никаких результатов. По-моему, все это изначально не имело смысла, если учесть, что змея могла сбежать через земляные норы, дупла деревьев, скрыться в траве и так далее. Существуют тысячи мест, где пестрая рептилия останется незамеченной даже в статичном состоянии, а движется она с такой скоростью, что нам никогда ее не догнать и не перехитрить.

– Я искренне сочувствую вам.

– Спасибо. Мне пришлось туго, ведь я была еще подростком тринадцати лет. Мамина смерть произвела на меня такое гнетущее впечатление, что меня увезли из Люверси, казавшегося мне адом. Мне повсюду мерещились змеи, да и до сих пор не отпускают галлюцинации – вы сами в этом убедились.

Жан Морейль выслушал дам с живейшим вниманием, поборов свою привычную рассеянность.

– Змею вы так и не поймали? – грустно уточнил он.

– Нет, – тяжело вздохнула Жильберта. – Не исключено, что она до сих пор в Люверси, ибо змеи, как я читала, живут по сто лет. Однако я не вернусь туда ни за какие сокровища. Я люблю это поместье, Жан, люблю наш дом и парк. Мне хотелось бы снова там очутиться, но я не могу, пока не найдется змея-убийца, живая или мертвая.

– Вы обрадуетесь, если кто-нибудь доставит ее вам?

– Не знаю, – пожала плечами девушка, – я не верю в чудеса.

Посмотрев на Жана, она прочла в его глазах такое горячее участие, что не удержалась и протянула ему обе руки. Влюбленные отдались своему счастью и позабыли про тетушку, которой не нравилось подобное проявление чувств, поэтому Морейль нисколько не удивился, когда графиня, нарушив их идиллию, холодно заметила:

– Знаешь, Жильберта, ты уже не подросток, тебе восемнадцать лет. Пора пересилить себя и побороть свое предубеждение. В течение пяти лет рептилия нигде не обнаружилась, следовательно, сдохла. Я думаю, мы замуровали ее в одной из тех дыр, которые тщательно залили цементом. Опасность миновала, и если бы ты меня слушалась, мы, вместо того чтобы ездить в Довиль, как в прошлом году, отправились бы этим летом в Люверси.

– Ни за что, тетя! – испуганно отмахнулась девушка. – Я не желаю думать об этом.

– Уговорите ее, месье Жан, вы для нее – авторитет, – попросила графиня. – Люверси – волшебное место, подобного которому нет на свете.

– Вы ставите передо мной трудную задачу, мадам. Я ведь не специалист по змеям, – развел руками Жан Морейль, одарив графиню де Праз снисходительной улыбкой.

«Вот черт! – с досадой подумала дама. – Эти двое всегда будут действовать заодно и возьмут за правило перечить мне».

– Кроме того, – добавил хозяин, – не советую торопиться. Вдруг кто-нибудь принесет вам ту злополучную змею живой или мертвой?

При этих словах Морейль, несмотря на присутствие Жильберты и мадам де Праз, словно бы позабыл о них и унесся в те неведомые области, которые обыватели обозначают словом «небеса». В основе его зыбких мыслей, похоже, лежала какая-то забота, потому что складка на переносице месье выдавала внутреннюю тревогу.

– Жан, спуститесь с небес на грешную землю, – мягко попросила Жильберта.

Жених снова улыбнулся и поспешил объясниться:

– Со мной все в порядке, просто я вспомнил, что довольно долго жил в Индии. Там водится много змей, но они меня не пугали, а с их укротителями я даже подружился и сам немного научился их искусству. Я свистел в особую дудочку вроде свирели и заставлял рептилий танцевать. Между прочим, меня хвалили и уверяли, будто я достиг в этом ремесле больших успехов.

– Вот оно что! – изумилась Жильберта. – Отсюда вывод: ваше бесстрашие и моя трусость будут уравновешивать друг друга. Все к лучшему, не так ли?