Текст книги "На чистую воду"

Автор книги: Моника О'Рурк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Моника О’Рурк
НА ЧИСТУЮ ВОДУ

Я преследовала его несколько недель, представляя себе, что он сотворил с моей девчушкой.

* * *

Копы знали, что это он, однако настаивали, что улики косвенные, а доказательств до сих пор нет. Мне говорили, что он под постоянным наблюдением. Почему же при этом я вижу его свободно разгуливающим без всякого присмотра? Я постоянно вижу в этом районе полицейскую машину без опознавательных знаков, но на самом деле ничто не указывает на то, что следят именно за ним, и это чрезвычайно меня расстраивает. Они знают, кто похитил Ребекку, знают, что это он – и что? Разве его гражданские свободы больше, чем у неё?

«Ты надо перестать в это лезть», – говорят они.

Они что, издеваются?

Я знаю, где его искать. Прямо возле моего пикапа, порой судьба (или GPS) способны привести в нужное место.

Он переходил улицу на красный, и я легко узнала его. Прежде, чем не дать ему уйти, я подождала, когда он повернёт за угол. Я резко нажала на тормоз, он ударился об капот и, на мгновение оглушённый, упал на спину. Изо всех сил я врезала ему по лицу кулаком (со сжатым в нём рулончиком четвертаков). Убедившись, что он вырубился, я отволокла его к пикапу. Затащила его туда, связала руки-ноги кабельными стяжками и прикрыла брезентом.

Вокруг не было ни души, что само по себе было маленьким чудом – я имею в виду не только профессиональных репортёров, но и любителей со своими смартфонами, которые тоже, казалось, следуют за этим человеком по пятам. Необычным было и то, что поблизости не было ни одного полицейского.

Часом позже я заволокла его задницу внутрь загородного домика и привязала его к кровати. Беглый осмотр леса вокруг успокоил мою паранойю: за мной никто не следил. Не то чтобы это имело значение. Я бы отдала всё, чтобы спасти своего ребёнка, включая свободу. Или даже жизнь.

Вот так всё и началось. Ну, или часть всего этого.

Он заварил эту чёртову кашу несколько недель назад.

* * *

Я развожу в камине огонь.

Энди приходит в себя. Я прочла его имя на водительском удостоверении. Энди. Энди.

Он трясёт своей мерзкой головой, белки глаз мелькают в попытках сфокусироваться.

Наконец, он открывает глаза.

– Что… – он видит меня. – Ты чокнутая?

Что ж, начало многообещающее. Я придвигаю стул и, широко расставив ноги, сажусь.

– Где она? – быстро спрашиваю я.

Он фыркает.

– Что? Кто ты такая, мать твою? Иди на хер! Развяжи меня.

Он что, думает, что это сработает?

Голос мой голос становится чуть ниже:

– Где она?

Он смеётся, показывая пожелтевшие от никотина зубы. От него пахнет кислым пойлом и дешёвым табаком.

– Иди к дьяволу.

А что, если я спрошу тебя про голубоглазую студентку колледжа? Нет, пятна, пожалуй, не от курева. Да и запах больше напоминает одеколон «Gray Flannel», чем перегар. Он выглядит так, словно баллотируется в сенаторы штата.

Впрочем, Тед Банди[1]1
  американский серийный убийца, насильник, похититель людей и некрофил, действовавший в 1970-е годы – прим. перев.


[Закрыть] тоже был красавчиком.

Я медленно приближаюсь к нему. Этим трюкам я научилась, когда смотрела сериалы «Закон и порядок», «CSI: место преступления» и «Морская полиция: спецотдел». По ним я изучила способы, которыми могла бы заставить его занервничать (если привязывания к кровати будет недостаточно). Но, кажется, ничего из этого не сработало, хотя по телевизору срабатывает всегда. Там это получается даже в тех случаях, когда допрос ведёт женщина.

– Ты начинаешь меня раздражать, – говорит он мне, облизнув губы. – И делаешь большую ошибку. Развяжи меня, жопа.

Я изучаю его лицо. Паникует ли он? Нервничает ли? Разве не должен был уже? Да нет, паники у него нет. Он просто злится.

Мне кажется, я читаю в его голове: «Она просто берёт меня на пушку».

Я проверяю связавшие его путы, и удостоверяюсь, что они надёжны. Он лежит на лоскутном одеяле и похож на орла с распростёртыми крыльями.

Никуда он не сбежит.

– Ты убиваешь её, – говорит он с ухмылкой, скосив на меня глаза. – Ты это понимаешь?

Лицо у него твёрдое, жёсткое, челюсти плотно сжаты. Он скрипит зубами.

Может, я лишь воображаю себе, что он не боится? Это тот человек, который украл моего ребёнка. Украл. Моего. Ребёнка. Для меня он похож на гигантского слизняка, покрытого лишаями, из которого сочится гной.

Мне трудно спокойно общаться с молодым человеком, лежащим на кровати…

Я закрываю глаза и пытаюсь сдержать слёзы. Это нелегко, это самая трудная вещь, которую я когда-либо делала в жизни. Я даже не понимаю, как у меня это получилось.

Снова их открываю.

– Я не убиваю её, – шепчу я. – Я спасаю её.

– Только я знаю, где она. – Он плюёт мне в лицо и силится разорвать оковы.

Я иду в ванную, чтобы смыть со щеки плевок этой свиньи. Вглядываюсь в своё отражение в зеркале шкафчика с лекарствами. Глаза, которые не знали покоя несколько недель. Слишком много морщин на старом лице, которое, на самом деле, и не старое вовсе. Слишком много седины там, где ещё совсем недавно была грива белокурых волос. И именно то свиное говно, привязанное к кровати, сделало это со мной.

Он орёт и ругает меня, словно одержимый. Кричит, чтобы я развязала его. Так забавно. Что если бы он был свободен, то я бы уже была мертва. Не могу поверить, что у меня вообще получилось дотащить его досюда, лишь выброс адреналина позволил мне это сделать. Не то, чтобы я поднимала его над головой или что-то в этом роде; просто я гораздо меньше, чем он.

Я сажусь на стул возле него.

– Где она?

– Мертва!

Я бледнею, лишь молю, чтобы он лгал.

– Где она?

Он снова смеётся, но я чувствую, что он занервничал.

– Вот, – говорю я и достаю из заднего кармана бандану. – Как я понимаю, нужную мне информацию ты добровольно не дашь.

Затем, скрутив бандану в длинную верёвку, я накладываю её ему вдоль рта и завязываю за ухом. Он трясёт головой и хочет уклониться от меня, но не может. Затем пытается ударить меня лбом, но ему не достать.

– Что ж, попробуем теперь мой способ. Если передумаешь и захочешь мне что-нибудь сообщить… – я пожимаю плечами. – Просто скажи.

Если он даже и захочет что-то сказать, то не сможет. Это часть моей игры с ним, единственный способ выполнить эту работу. Понятия не имею, что именно я делаю, но надеюсь, что он об этом не догадывается. Главной причиной, по которой я вставляю ему в рот кляп, является то, что мне не хочется слышать, как он кричит и зовёт на помощь.

Я быстро хватаю со стола ножницы и разрезаю на нём одежду. Я не собираюсь развязывать его и давать ему возможность сбежать. Он трясёт головой и пытается что-то сказать, но ему мешает бандана. Я даю ему возможность немного полежать в трусах перед тем, как тоже их разрезать. Полагаю, что так он окончательно лишится какого-либо достоинства и, может быть, у меня получится такое положение продлить. Ведь нагота – одно из самых уязвимых для человека состояний.

Он смотрит вверх, на потолок, но не на меня. Я подхожу ближе. Его глаза наливаются слезами, и он пытается не заплакать. Верхняя часть щёк становится пунцовой. Он что-то говорит сквозь кляп, но, естественно, я его не понимаю.

– Ты собираешься сказать, где она?

Его глаза тут же опускаются вниз и пристально смотрят на меня. Взгляд излучает ненависть. Он игнорирует мой вопрос. Я понимаю, что нагота лишь на время приведёт его в замешательство, но не заставит признаться в похищении моего ребёнка.

Моей дочери двенадцать. Она и не жила ещё совсем. Она не успела влюбиться, сходить на выпускной вечер, записаться на карате и балет, как собиралась. У неё не было первого поцелуя и первого свидания, она не умела пользоваться косметикой и никогда не путешествовала. Не научилась плавать и водить машину. Моя девочка совсем ещё не жила.

Он отнял это всё у неё и занёс над нашими головами дамоклов меч.

Мужу я сказала, что мне нужно съездить к брату. Несмотря на то, что он разозлился из-за того, что я покидаю его на неопределённый срок, он сказал, что понимает. Поверил ли он мне? Вряд ли. Однако, положился на меня.

– В последний раз, – шепчу я, действительно страшась того, что собираюсь сделать. – Где она?

Кадык его дёргается, и он закрывает глаза.

Я подхожу к камину и ворошу угли. Ранее я положила туда кочергу вместе с набором ножей и всяких колышков.

Я беру прихватку, потому что металлическая ручка кочерги стала слишком горячей.

Он так таращит на меня глаза, что кажется, будто в них вот-вот лопнут кровеносные сосуды.

Кочерга выглядит наиболее подходяще. Думаю, она сможет быть эффективной, в том числе, и как инструмент устрашения. Надеюсь, что, если понадобится, смогу ею воспользоваться. До этого я никогда намеренно не причиняла физическую боль человеку. Тем более, кочергой.

Мне всё равно нелегко забыть про то, что куча вонючего коровьего навоза на кровати является человеком, но я делаю над собой усилие. Я представляю себе лицо дочери и понимаю, что справлюсь.

Тем не менее, причинять боль, даже такому, как он, это особый случай.

Хотя… закрыв глаза, я могу представить себе, как он вытворяет ужасные вещи с моей ни в чём не виновной дочкой. И, неожиданно, о причинении боли становится думать гораздо легче.

– Последняя попытка, – говорю я, останавливаясь в футе от него.

Он сильно трясёт головой, однако я не расцениваю это, как готовность к сотрудничеству. Это больше похоже на «нет», выкрикнутое в кляп.

Знаю, что ему не вырваться; путы трижды надёжно обвязывают каждую конечность и сустав, тем не менее из-за того, что его колотит, мне придётся нелегко.

Я опускаю кочергу и держу её в нескольких дюймах от его груди. Чтобы избежать касания, он перестаёт трястись, съёживается и пытается вжаться в матрас.

Я сильно бью по его соску кочергой и сразу отвожу её обратно; его плоть моментально испаряется. Я потрясена тем, насколько ужасным оказалось касание… как глубоко оно проникло в грудь так, что выжгло сосок. Вонь палёных волос и сгоревшей кожи вызывает у меня тошноту.

Бандана заглушает крик, и его снова начинает колотить. Он бьётся об кочергу, которую я держу слишком близко к его телу, и появляющиеся полосы уродливых красных рубцов и ожогов похожи на безобразные татуировки.

Мне непривычна вонь жжёного мяса. Отступаю назад. Мне хочется это прекратить! Однако я напоминаю себе, зачем это всё. Гораздо сильнее меня сейчас беспокоит понимание того, что ещё мне предстоит с ним сделать. Но ведь, если он скажет, куда дел мою дочь, то сможет закончить это прямо сейчас!

Пот ручьём стекает по его лицу. Кожа на груди и соске сильно сожжена, и сочится гноем. Выглядит это ужасно.

– Где она?

Тело его дрожит мелкой дрожью, он не сводит с меня глаз и, наконец, кивает.

Я развязываю бандану, и он выплёвывает её изо рта. За этим следует продолжительный поток рвоты. Такого я никак не ожидала. Я должна быть уверена, что он не захлебнётся до смерти.

– Прекрати, – стонет он. – Прошу тебя.

– Скажи мне, где она?

– Не могу…

– Что? – такого ответа я не ожидала.

– Я попаду в тюрьму.

Я пытаюсь постичь его логику.

– Если ты не скажешь мне, где она, я убью тебя.

– Развяжи, – говорит он, его большие безумные глаза умоляют, сейчас в них видна боль. – И я отведу тебя к ней.

Схватив с буфета скотч, я залепляю ему рот. В данный момент я просто не знаю, что с ним делать. Как заставить его говорить? Я предполагала такое развитие событий, и кое-какие креативные задумки у меня есть. Меня пугает то, что я о них вспоминаю, но, если потребуется, я сделаю всё, чтобы заставить его признаться.

Я достаю из огня поварской нож. Жаростойкая ручка достаточно холодная, так что можно держаться за неё без прихватки.

Он смотрит на меня, затем зажмуривает глаза, и голова у него начинает дрожать.

Я не утруждаю себя вопросом насчёт дочери. Он либо ещё не готов к разговору, либо не намеревается говорить.

Начав с низа грудной клетки, я провожу раскалённым добела лезвием по его коже, выжигая на животе слова. Мне приходится несколько раз накаливать нож, чтобы закончить. Печатными буквами я пишу: «РАСТЛИТЕЛЬ ДЕТЕЙ». Вообще-то, получается не совсем аккуратно. Четыре строчки гласят:

РАСТ

ЛИ

ТЕЛЬ

ДЕТЕЙ

Затем, под словами, я выжигаю стрелку,

↓

направленную ему в пах.

Его кожа испещрена кровавыми порезами. Я лью воду ему на живот, но не для того, чтобы принести облегчение, а чтобы смыть кровь, так чтобы были видны слова.

Если бы у меня было больше времени (или мужества), я бы вырезала изображение дочери у него на лбу, чтобы он видел её в своём отражении до конца дней.

Кажется, он в отключке. Я проверяю и убеждаюсь, что он ещё жив. Знаю, что ни один порез или ожог не был достаточно опасным.

Он не мёртв. Он просто отрубился.

Я не трогаю его, так как не знаю, что с ним делать. Я просто хочу покончить с этим!

Знаю, что попаду в тюрьму за то, что делаю, но мне плевать. Это единственный метод узнать, как вернуть мою Ребекку.

Однако пока он не срабатывает.

Ставлю на плиту чайник, чтобы вскипятить воду для чая. Слышу снова его стоны; думаю, он очнулся. Я слегка смещаю скотч так, чтобы он мог дышать. Делаю это не из сочувствия, а просто, что он не сдох от удушья.

– Помогите… – раздаётся стон, от которого у меня стынет кровь в жилах. – Ожоги… они так болят. Пожалуйста, сделайте что-нибудь.

Что-нибудь сделать? Что бы мне хотелось сделать, так это швырнуть горячую грелку ему на живот.

– Можем прямо сейчас это прекратить, – говорю я. – Не заставляй меня продолжать.

Я близка к тому, чтобы зареветь и ненавижу себя за это. Он не стоит и слезинки. Он ведь будет думать, что я плачу из-за него.

Он пробует новый подход. Надувая щёки, он выплёвывает в меня слова, исказив лицо в безумной гримасе.

– Тронешь меня ещё раз и я убью тебя и твоего сраного ребёнка!

Изо рта у него вылетают брызги слюны вместе с рвотой.

– Слышишь, ты? – орёт он. – Я живьём сдеру с неё её вонючую кожу!

– Снимешь с неё кожу живьём?

Он затыкает рот, возможно, поняв, что говорит лишнее, быть может, задумавшись, не заронит ли он мне в голову несколько новых идей.

Однако я не собираюсь сдирать с него кожу. Это, может, и заманчиво, но у меня не хватит смелости сделать что-либо подобное.

– Что ты с ней делал? – шепчу я. – Ты… трогал её?

У него вспыхивают щёки, а лоб покрывается каплями пота; он мотает головой. И вдруг я догадываюсь, что он с ней сделал. Пожалуй, я знала это всегда, но теперь вижу в его глазах, и понимаю, что выжженная на животе надпись соответствует истине.

Я беру метлу за черенок и сую её веником в пылающие угли; связанные прутья нагреваются докрасна и начинают трещать и постреливать.

– Что ты делаешь? – спрашивает он, вздрагивая от боли. Ему не видно моих движений, а я не собираюсь ничего объяснять.

Черенок метлы не очень толстый, но крепкий.

Я достаю из шкафчика с лекарствами склянку, затем вытаскиваю из камина черенок.

– Что ты делаешь? – снова спрашивает он, на сей раз более нервно. Пот градом стекает с его лица на подушку. Грудь вздымается, а дышит он быстро и неглубоко, словно запыхавшаяся собака.

– Где она? – я открываю склянку с вазелином и густым слоем, осторожно, чтобы не обжечь пальцы, наношу его на черенок.

Казалось бы, вазелин должен был охладить дерево, но это оказывается не так. Несмотря на расплавившийся вазелин, черенок остаётся горячим, так что его приходится наносить много. Я решаю использовать вазелин вовсе не для того, чтобы смазать его раны. Думаю, что с его помощью вазелина я смогу лучше манипулировать своим инструментом и причиню больше вреда. Без вазелина дерево просто застрянет.

– Что это ты собираешься делать? – восклицает он, и я подхожу к кровати.

– Если скажешь мне где она, то мы с этим покончим!

Мне не хочется делать то, что я намереваюсь, я вовсе не плохой человек, однако положение у меня безвыходное.

Обдирая связанные конечности, он начинает рыдать и крутиться на кровати.

Я кладу черенок поперёк матраса и залепляю ему рот липкой лентой.

Затем поднимаюсь на ноги и снова беру черенок. Быстро натянув пару резиновых перчаток, смазываю пальцы вазелином и засовываю ему в зад. Он вырывается, но в любом из направлений может лишь едва шевельнуться. Он глубже втискивает пах в кровать, будто пытается с ней слиться. Но я пропихиваю ему под зад и бёдра, чуть пониже копчика, подушку, таким образом удерживая таз слегка под углом.

Не обращая внимания на неистовые судорожные дёрганья и приглушённые крики, я с силой втыкаю черенок в его задний проход и начинаю насиловать.

Шипят, сгорая, крошечные волоски. Потрескивает покрывающаяся ожогами кожа. Я наваливаюсь на черенок, увеличивая давление до тех пор, пока не убеждаюсь, что сжигаю ему прямую кишку, и надеюсь добраться до остального кишечника.

На голове его проступают вены, а руки и ноги натягиваются так сильно, что мне кажется, что он может разорвать свои оковы. Из заклеенного рта раздаётся несмолкаемый протяжный вопль, а шея выгибается почти под прямым углом так, что он практически касается лицом спинки кровати позади него.

Я медленно вытаскиваю черенок метлы из его ануса: смазанную вазелином деревяшку покрывает слой крови, дерьма и сожжённой кожи. Затем запихиваю обратно, вдавливая так глубоко, насколько могу.

Достаю опять и кладу черенок в камин. И в очередной раз расклеиваю ему рот.

Лицо у него мертвенно-бледное, глаза закатились.

Вялым, искусанным языком он облизывает губы. Пытается сосредоточиться, но мой вопрос пока остаётся без ответа. Он что-то мямлит, однако я не разбираю ни слова. Это раздражает меня ещё сильнее.

Я вновь хватаю из камина черенок. Он, как и прежде, пышет жаром, и я засовываю его ему в задницу.

– Где она?

– Нет! – вопит он. – Господи, не надо…

Он стискивает зубы и зажмуривает глаза.

– Аэропорт, – тяжело дыша, он пытается говорить сквозь боль. Кожа его бледна, как мел. Он едва выговаривает слова. – Вытащи его… он уже… у меня в желудке.

Существующий в нашем городе аэропорт небольшой, и рейсов через него не так чтобы много. Впрочем, он достаточно велик, особенно, если вы не знаете, где искать.

– Южное крыло. В… ангаре. Небольшая бытовка. – Он задыхается и говорит с искажённым от боли лицом. Его сотрясают судороги. – Дыра в полу.

– Если ты мне соврал, я прикончу тебя. – Если честно, я удивлюсь тому, что он ещё не сдох.

Я поворачиваюсь и забираю со стола ключи от пикапа.

– Постой! – Кажется, когда он видит, что я собираюсь уезжать, это придаёт ему сил. – Куда ты? Вытащи это из меня!!!

Я оставляю его плакать и кричать, и быстро выскакиваю за дверь.

* * *

Я мчусь в аэропорт, поглядывая на часы. Шесть часов прошло с тех пор, как я похитила Энди. Хватаю сотовый, чтобы позвонить мужу, но натыкаюсь на автоответчик.

Я звоню в полицию и оставляю быстрое сообщение диспетчеру:

– Я знаю, где находится Ребекка. – И даю описание этого места. – Я сейчас на пути туда!

– Подождите, подождите! – кричит диспетчер, однако я заканчиваю разговор.

Приехав, я нахожу эту бытовку, но – вот чёрт! – она заперта на висячий замок. Я оглядываюсь вокруг в поисках камня или чего-то такого, чем можно сбить замок, но тут, визжа тормозами, подъезжают несколько полицейских машин. Копы, с оружием в руках, врассыпную бросаются ко мне.

– Подождите! – кричу я. – Она внутри.

Они медленно опускают оружие и пожимают плечами.

– Что вы делаете? – спрашивает кто-то из них.

– Ребекка внутри, а дверь заперта!

Один из них смеётся, другой отворачивается, третий же просто злится.

Тот, который смеялся, говорит:

– Откуда ты знаешь, что она внутри? – Он снимает фуражку и чешет облысевшую голову. – Ну же, давай… Кажется, ты обещала мне, что покажешься доктору.

Остальные полицейские собираются в небольшую кучку и смотрят на нас.

– Я… Он мне не понравился. Знаю, что он собирался положить меня в больницу.

– Ну, так что ты сделала, Мэри? – спрашивает лысый. – Обратилась к магическому кристаллу? Или погадала на картах Таро?

– Поверьте мне! Я следила за ним. – Я хватаюсь за ручку запертой двери и яростно трясу её. – Ребекка? Ответь!

Тут стремительно подъезжает машина без опознавательных знаков, и из неё выходит детектив Грант. Я не слышу, что ему говорят, но, предполагаю, что вводят в курс дела.

Детектив обращается ко мне:

– Что случилось? Как вы тут оказались?

– Лучше мне этого не говорить. Не хочу свидетельствовать против себя. Вы должны мне верить. Она внутри!

Вздохнув, он пожимает плечами, однако даёт знак патрульным сломать замок.

Они сбивают его и распахивают дверь. Там темно. Освещая путь электрическими фонарями, они заходят внутрь. Я следую за ними, хотя меня и предупредили этого не делать.

Я говорю им, как сказал Энди, что она под полом. Они передвигают ящики, скамьи, инструменты пока, наконец, один из них не кричит, что что-то нашёл.

Дыра в полу. Люк открыт. Очень темно. Темнее, чем прежде, так как там, под землёй, нет источников света, к которым могли бы приспособиться ваши глаза. Нет окон, ничто не отбрасывает тень.

Лучи фонарей вспарывают чёрную тьму. Глаза, перепуганные глаза, они моргают. Ребекка, живая. Испуганная.

– Да будь я проклят, – говорит лысый, снова почесав у себя под фуражкой. – Ты была права, Мэри.

* * *

Я потихоньку ускользаю и мчусь домой. Сердце моё колотится. Патрульные не выглядели рассерженными, но они не были такими и в прошлый раз, а хорошо это не закончилось.

Для меня не стали сюрпризом припаркованные возле моего дома полицейские машины.

Муж встречает меня в дверях.

– Давай, дорогая, – говорит он, пытаясь затащить меня внутрь.

Я пожёвываю нижнюю губу.

– Но…

Он тянет меня, а я, как идиотка, не понимаю, что он хочет сделать.

Один из патрульных хватает меня за одну руку, муж – за другую. Крепко. Выглядит так, будто они собрались перетягивать канат.

– Почему бы вам не пройти внутрь? – говорит полицейский, наконец, сдвинув меня с места. – Властям хотелось бы сказать вам спасибо за помощь в решении этого дела. Добрый вечер.

Они ни разу не спрашивают меня про Энди. Во всяком случае, до сих пор не спросили. У меня такое чувство, что детектив скоро что-то разнюхает.

Я случайно слышу, как обо мне разговаривают два офицера. До меня доносятся слова «помешанная» и «ненормальная».

Великолепно.

– Ну же, милая, – говорит муж, обняв меня за плечи. – Прежде чем они опять тебя заберут.

– Но… – вырываюсь я. – Моя дочь.

Закусив губу, муж качает головой:

– Прошу, – бормочет он. – Хватит уже этих баек про дочь.

* * *

Вечером, в одиннадцатичасовых новостях передают замечательный репортаж о чудесном освобождении Ребекки. В нём показывают спасённую мной маленькую девочку. Мою дочь. Ту самую, про которую они говорят, что она не моя. Ах… думаю, что буду стараться продолжать попытки получить такое право. Не знаю, как у меня получилось так ошибиться. Когда-нибудь я верну свою дочь домой. Её ожидает отдельная спаленка на первом этаже.

Ребекка смотрит прямо в камеру и благодарит меня.

Она могла бы быть моей.

* * *

Двумя днями позже исчезает другая моя дочь. «Мы предполагаем похищение», – говорят в полиции. Нужно как-то её спасать. Это уже какой-то другой выродок, на этот раз это не может быть Энди.

Мне, право же, следовало бы поехать и развязать этого парня.