Текст книги "Устал рождаться и умирать"

Автор книги: Мо Янь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

ГЛАВА 11
Герой войны помогает с протезом. Голодный народ убивает осла и раздирает на куски

Культяшка моя зарубцевалась, угрозы жизни не было, но работать я уже не мог и стал инвалидом. Не раз приходили мясники из коммуны и предлагали продать меня на мясо, чтобы улучшить жизнь кадровых работников, но хозяин с бранью прогонял их.

Мо Янь в «Записках о чёрном осле» пишет:

Хозяйка дома Инчунь нашла где-то рваный кожаный башмак, вычистила его, набила ватой, зашила верх и привязала к изуродованной ноге осла. Это во многом помогало ему сохранять равновесие. И вот весной тысяча девятьсот пятьдесят девятого года на дорогах в наших краях можно было наблюдать следующую странную картину: единоличник Лань Лянь толкает повозку с деревянными колёсами, доверху наполненную навозом. Тащит её, свесив голову и еле ковыляя, осёл в рваном кожаном башмаке на одной ноге. Колёса катятся медленно и громко скрипят. Лань Лянь, согнувшись в три погибели, толкает повозку изо всех сил, калека осёл тоже напрягается, чтобы хозяину было полегче. Поначалу люди смотрели на эту странную парочку исподлобья, многие прикрывали рукой рот, посмеиваясь исподтишка, но потом никто уже и не думал смеяться. За повозкой увязывалось немало младших школьников, любителей поглазеть, были среди них и озорники, швырявшие в увечного осла камнями. Но дома их ждало за это суровое наказание.

Земля весной похожа на подходящее тесто. Колёса проваливаются по ступицы, копыта тоже глубоко увязают. А навоз нужно доставить в центр нашего надела. Ох, тяжело! Чтобы хозяину было чуть полегче, стараюсь изо всех сил. Но не успел пройти и десяти шагов, как привязанный хозяйкой башмак остался в грязи. Культя втыкается в землю, как палка, боль невыносимая, пот течёт ручьями – не от усталости, от боли. Иа, иа, убей меня, хозяин, ни на что уже не гожусь. Покосился на его синее с моей стороны лицо, на выпученные глаза и решил: за всю его доброту, чтобы достойно ответить на презрительные усмешки, чтобы показать этим маленьким ублюдкам пример, хоть ползком, но помогу хозяину дотащить тележку в самый центр. Равновесие не удержать, тело сильно клонится вперёд, колени касаются земли… О, на коленях-то идти способнее, чем ступать культёй, и тянуть сильнее получается, вот на коленях и потащу! Опустился на оба колена – и вперёд побыстрее, и тянуть посильнее. Но упряжью перетянуло горло, стало трудно дышать. Да, такая работа смотрится ужасно, глядишь, и зубоскалить начнут. Ну и пусть их, лишь бы дотащить тележку до места, это и будет победа, этим и можно будет гордиться!

Выгрузив весь навоз, хозяин бросился ко мне и обнял за голову. Горло у него перехватило, и он шептал почти беззвучно:

– Эх, Черныш, славный ты осёл, что правда то правда…

Он вытащил трубку, набил и прикурил. Сделал затяжку, потом сунул мне:

– На, Черныш, курни с устатку.

После стольких лет вместе с хозяином я тоже пристрастился к табаку. Затянулся пару раз, из ноздрей потянулись струйки дыма.

Впечатлившись новым протезом директора торгово-закупочного кооператива Пан Ху, той зимой хозяин решил сделать протез копыта и мне. С Пан Ху и его женой Ван Лэюнь он уже несколько лет поддерживал дружеские отношения, вот и отправился к ним вместе с хозяйкой, чтобы рассказать о своей задумке. Ван Лэюнь разрешила им изучить протез мужа во всех подробностях. Такие делали в Шанхае, на специальной фабрике протезов для инвалидов-героев революционных боёв. Мне, ослу, о таком и мечтать не приходилось. Даже если бы фабрика согласилась изготовить протез для осла, это было нам не по карману. Тогда хозяин с хозяйкой решили сделать его сами. Целых три месяца потратили, делали и переделывали, и наконец получилось копыто, которое смотрелось как настоящее. Его и приладили к моей культе.

Меня провели несколько раз вокруг двора: по ощущениям гораздо лучше, чем рваный башмак. Шагал я неуклюже, но уже без ярко выраженной хромоты. Хозяин вышел со мной в поводу на улицу, будто на демонстрацию, очень гордый собой, задрав нос и выпятив грудь. Я старался идти как можно увереннее, чтобы укрепить его репутацию. Поглазеть на меня увязалась деревенская ребятня. Судя по взглядам, которые мы чувствовали на себе, и по доносившимся разговорам, все испытывали уважение к хозяину. Измождённый и худющий Хун Тайюэ встретил нас презрительной ухмылкой:

– Что это ты, Лань Лянь, демонстрацию для народной коммуны устраиваешь?

– Да разве я посмею, – отвечал хозяин. – Я к коммуне никакого отношения не имею, как говорится, есть вода колодезная, а есть речная.

– Но ходишь-то ты по улице народной коммуны. – Хун Тайюэ указал на землю, потом на небо. – Дышишь воздухом коммуны, её солнце тебе светит.

– Улица эта ещё до коммуны была, и воздух всегда был, и солнце. Всё это правитель небесный каждому человеку даровал, всякой твари, и у коммуны присвоить всё это руки коротки! – Хозяин глубоко вздохнул и притопнул ногой, задрав голову к солнцу: – Славно дышится, солнышко светит, красота! – И он похлопал меня по плечу: – Дыши полной грудью, Черныш, твёрдо ступай по земле, пусть солнышко светит тебе.

– Как бы ты ни упорствовал, Лань Лянь, в один прекрасный день придётся уступить! – бросил Хун Тайюэ.

– Скатай улицу, старина Хун, раз ты такой умный, закрой солнце, ноздри мне заткни.

– Поживём увидим! – злобно прошипел Хун Тайюэ.

С этим новым копытом я рассчитывал послужить хозяину ещё несколько лет. Но наступил великий голод, люди озверели, ели кору с деревьев и корешки в поле. И вот однажды толпа стаей голодных волков ворвалась во двор усадьбы Симэнь. Хозяин пытался защитить меня с дубинкой в руках, но жуткий зеленоватый блеск в глазах людей до того напугал его, что он бросил дубинку и пустился наутёк. Оставшись один на один с толпой голодной черни, я понял, что настал последний час, что в моей ослиной жизни можно поставить точку. Перед глазами пронеслись все десять лет с тех пор, как я переродился ослом в этом мире. И я зажмурился под громкие крики:

– Хватай, тащи, забирай зерно единоличника! Режь увечного осла, под нож его!

Послышались горестные вопли хозяйки и детей, звуки потасовки между голодными – каждый старался урвать побольше. И тут от внезапного удара по голове душа моя покинула тело и воспарила, чтобы увидеть, как толпа накидывается на ослиную тушу и кромсает её на куски.

КНИГА ВТОРАЯ
НЕСГИБАЕМОСТЬ ВОЛА

ГЛАВА 12
Большеголовый раскрывает тайну колеса бытия. Вол Симэнь попадает в дом Лань Ляня

– Если не ошибаюсь, – я испытующе и колюче уставился на большеголового Лань Цяньсуя, – ты и был тот осёл, которому голодная чернь проломила голову кувалдой. Ты рухнул на землю и издох, а толпа располосовала тебя на куски и сожрала. Своими глазами видел. Подозреваю, что именно твоя невинно загубленная душа какое-то время покружила над двором усадьбы Симэнь – и прямиком в преисподнюю. А потом, после многих перипетий, вновь возродилась, на сей раз волом.

– Верно, – печально подтвердил он. – Мой рассказ о жизни ослом – это больше половины того, что произошло после. Когда я был волом, мы с тобой почти не разлучались, и всё, что происходило со мной, ты, должно быть, прекрасно знаешь. Так что, наверное, нет смысла распространяться об этом?

Я смотрел на его большую голову, не сообразную ни с возрастом, ни с телом, на болтающий без умолку рот, на то проявляющиеся, то исчезающие облики различных животных – осла с его вольностью и разнузданностью, вола с непосредственностью и упрямством, свиньи с алчностью и свирепостью, пса с преданностью и заискиванием, обезьяны с проворностью и озорством, – смотрел на это претерпевающее огромные перемены и исполненное печали выражение лица, сочетавшее всё вышеперечисленное, и нахлынули воспоминания… Они походили и на набегающие на песчаную отмель волны прибоя, и на устремляющихся к огню мотыльков, и на притягиваемые магнитом железные опилки, на бьющие в нос запахи, на краски, расплывающиеся по первосортной сюаньчэнской бумаге, [93]93
  Сюаньчэнская бумага изготовляется из бамбуковых волокон специально для живописи и каллиграфии в г. Сюаньчэн, пров. Аньхой.


[Закрыть]и на мою тоску по женщине с самым прекрасным в мире ликом, неизбывную тоску, которой не прерваться вовек…

Отправившись на рынок покупать вола, отец взял меня с собой. Это был первый день десятого месяца тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года. В безоблачном небе под чудесными лучами солнца с криками парили стаи птиц, саранча на обочинах дороги во множестве вонзала острые брюшки в твёрдую землю, откладывая яйца. Я ловил её и нанизывал на стебелёк травы, чтобы принести домой, зажарить и съесть.

На рынке царило оживление. Тяжёлые времена миновали, урожай осенью собрали добрый, и лица людей сияли радостью. Держа меня за руку, отец направился прямо в скотный ряд. При виде нас – Синеликого-старшего и Синеликого-младшего – многие восклицали: «Эк отец с сыном носят отметины на лице, боятся, что их не признают!»

В скотном ряду продавали мулов, лошадей, ослов. Ослов было всего двое. Серая ослица с поникшими ушами, печально опущенной головой, потухшим взглядом и жёлтым гноем в уголках глаз. Даже заглядывать в рот и смотреть на зубы не нужно: и так ясно, что старушка. Морда другого, выхолощенного самца, рослого, с мула, была отталкивающе белой. Белая морда у осла – не жди потомства. От него, как от изменника-сановника в пекинской опере, [94]94
  Белое лицо говорило о коварстве и лицемерии персонажа.


[Закрыть]просто исходило коварство, кому такой нужен? Отвести мясникам коммуны, пока не поздно, как говорится, «на небесах мясо дракона, на земле – мясо осла». Кадровым работникам коммуны ослятину только подавай. Особенно новому партсекретарю, который прежде служил секретарём у уездного Чэня, Фань Туну, которого за глаза звали «фаньтуном», [95]95
  Игра слов, основанная на одинаковом звучании имени и слова «короб для риса».


[Закрыть]бездонной бочкой то есть. Этот мог умять столько, что все диву давались.

Уездный Чэнь питал глубокую привязанность к ослам, а партсекретарь Фань – пристрастие к ослятине. При виде этих ослов – старого и безобразного – отец помрачнел, на глазах выступили слёзы. Понятно, опять вспомнил про нашего чёрного осла, этого белокопытку, о котором даже в газетах писали, – ни один осёл в мире не совершил столько выдающегося. Тосковал по нему не только он один, я тоже. Вспомнить время, когда я учился в начальной школе: как мы гордились им, троица из семьи Лань! И не только мы, его славу делили с нами двойняшки Хучжу и Хэцзо. Хотя отношения отца с Хуан Туном и матери с Цюсян были довольно прохладными – они даже не здоровались при встрече, – с девочками из семьи Хуан я ощущал какую-то особую близость. А если честно, они были мне роднее, чем моя сводная сестра Баофэн.

Оба продавца ослов, похоже, оказались знакомы с отцом: оба кивнули с многозначительной усмешкой. Отец потащил меня прочь, к волам – будто хотел скрыться, а может, знак ему был с небес. Осла нам уже не купить никогда, ни один осёл в мире не сравнится с нашим.

Рядом с ослами было безлюдно, а у волов оживлённо. Они тут всех размеров и расцветок, взрослые и телята. Пап, а, пап, откуда их так много? Я-то думал, за эти три тяжёлых года их всех перерезали подчистую, – надо же, столько развелось, из трещин в земле повыскакивали, что ли? Тут и волы с юга Шаньдуна, и циньчуаньская порода, и монгольская, и с запада Хэнани, есть и полукровки. Не глядя по сторонам, мы направились прямо к молодому, недавно обузданному бычку. С виду около года, каштановой масти, бархатистая шкура, и глаза светятся сметливостью и озорством. Сильные ноги говорили о резвости и силе. Несмотря на молодость, по развитости он смотрелся как взрослый, – ну, как юноша с пробивающимися усиками над верхней губой. Его мать, корова монгольской породы, отличалась вытянутой комплекцией, хвост аж до земли, выступающие рога. У таких широкая поступь, горячий нрав, они хорошо переносят холод и тяжёлую работу; и в дикой природе выживут, и пахать на них можно, и запрягать. Хозяин телёнка, бледный, средних лет, зубы торчат из-под тонких губ, авторучка в кармане чёрной форменной куртки без одной пуговицы, выглядит как бухгалтер производственной бригады или кладовщик. За ним стоял вихрастый косоглазый паренёк, примерно мой ровесник и, судя по всему, тоже не ходит в школу. Смерив друг друга взглядами, мы почувствовали, что вроде как знакомы.

– Вола покупать? – первым заговорил он, а потом заговорщически добавил: – Этот телёнок – полукровка, отец швейцарской симментальской породы, мать – монголка, на животноводческой станции скрещивали, искусственное осеменение. Этот симменталец восемьсот килограммов весом, что твоя небольшая гора. Хотите покупать, берите телёнка, корову ни за что не покупайте.

– А ну помолчи, сорванец! – шикнул на него бледнолицый. – Ещё слово, и рот зашью.

Мальчик высунул язык, захихикал и скрылся за его спиной. Оттуда ещё раз тайком указал на изогнутый хвост матери телёнка, явно, чтобы привлечь моё внимание.

Отец наклонился и протянул к телёнку руку, причём так, как в ярко освещённом танцевальном зале благовоспитанный джентльмен приглашает на танец увешанную драгоценностями даму. Много лет спустя я видел такое во многих зарубежных фильмах и всякий раз вспоминал, как отец тогда протягивал руку к телёнку. Глаза отца лучились светом, какой бывает лишь в глазах близких людей при нежданной встрече после многих испытаний. Самое поразительное, что телёнок махнул хвостиком, подошёл и синеватым языком лизнул отцу руку, потом ещё раз. Тот потрепал его по шее и заявил:

– Покупаю этого телёнка.

– Покупаешь, так бери обоих, мать и сына разлучить не могу, – заявил продавец тоном, даже не допускающим торга.

– У меня всего сто юаней, и я хочу купить этого телёнка! – настаивал отец, вытащив спрятанные глубоко за пазухой деньги и протягивая ему.

– Пятьсот юаней за двоих, и можешь уводить, – ответил тот. – Дважды повторять не буду, берёшь – бери, не берёшь – скатертью дорога, некогда мне, торговать надо.

– У меня всего сто юаней, – повторил отец и положил деньги под ноги продавцу. – И я хочу купить этого телёнка.

– Подними свои деньги! – взревел тот.

Отец в это время сидел на корточках перед телёнком и гладил его, на его лице отражалось глубокое волнение, и он явно пропустил слова продавца мимо ушей.

– Дядя, продал бы ты ему… – послышался голос паренька.

– Поменьше бы ты языком трепал! – Продавец сунул ему повод от коровы. – Крепко держи! – Потом подошёл к телёнку, оттолкнул согнувшегося отца и отвёл телёнка к матери. – В жизни не видал таких, как ты. Силой, что ли, увести хочешь?

Отец сидел на земле с помутившимся взором, словно одержимый:

– Мне всё равно, хочу этого вола.

Теперь-то я, конечно, понимаю, почему он так настаивал, но тогда мне и в голову не приходило, что этот вол – очередное перерождение Симэнь Нао, Осла Симэня. Отец подвергался огромному давлению из-за того, что упорствовал в своих заблуждениях и оставался единоличником, – вот, думал я, на него помрачение и нашло. А теперь и сомневаться не приходится: между волом и отцом существовала духовная связь.

Телёнка мы в конце концов купили – так было начертано судьбой, давно определено в преисподней. Отец с продавцом ещё ничего не решили, а на рынке появился Хун Тайюэ, партийный секретарь большой производственной бригады Симэньтунь, с ним бригадир Хуан Тун и ещё пара человек. Они заметили корову и, конечно, углядели телёнка. Уверенно раскрыв корове рот, Хун Тайюэ заключил:

– Старьё, все зубы съедены, только на убой и годится.

Продавец скривил губы:

– Ты, почтенный брат, волен не покупать мою корову, но говорить такое без зазрения совести никуда не годится. С какой это стати зубы съеденные? Я тебе вот что скажу: если бы бригаде не нужны были срочно деньги, я бы эту корову ни за что не продал. Пустил бы снова на случку, на будущий год ещё бы одного телёнка принесла.

Хун Тайюэ выпростал руку из широкого рукава, чтобы поторговаться, как это принято у барышников. [96]96
  Покупатель и продавец торговались, выкидывая цену пальцами внутри широких рукавов.


[Закрыть]Но продавец отмахнулся:

– Брось ты это. Говорю ясно и чётко: продаю корову и телёнка вместе, обоих за пять сотен, ни медяка не уступлю, вот и весь разговор.

– Телёнка беру я, за сто юаней, – выпалил отец, обнимавший телёнка за шею.

– Ты, Лань Лянь, не тратил бы силёнки, а возвращался бы домой, забирал жену с детьми – и в кооператив, – с издёвкой бросил Хун Тайюэ. – Коли так волов любишь, назначим в скотники, будешь ходить за ними. – И глянул на Хуан Туна. – Что скажешь, бригадир?

– Мы, старина Лань, твоим упрямством уже наелись. Всем миром просим: давай в кооператив, ради жены и детей, ради репутации всей производственной бригады, – откликнулся Хуан Тун. – А то всякий раз на собрании в коммуне кто-нибудь нет-нет да спросит: «А что, у вас в деревне этот единоличник ещё сам по себе?»

Отец не обращал на них никакого внимания. Голодные члены коммуны убили и съели нашего чёрного осла и растащили запасы зерна. Объяснить эти злодеяния можно, но в душе отца они оставили незаживающие раны. Он не раз говорил, что у него с ослом не обычные отношения хозяина и домашнего животного, – они жили душа в душу, как братья. Отец не мог знать, что чёрный осёл – это его переродившийся хозяин Симэнь Нао, но наверняка чувствовал, что их свела сама судьба.

На избитые фразы Хун Тайюэ и других он не хотел даже реагировать, а лишь обнимал телёнка и твердил:

– Хочу этого телёнка.

– Так ты тот самый единоличник и есть? – удивлённо обратился к нему продавец. – Ну, ты, брат, молодец. – Он переводил взгляд с лица отца на моё, и его будто осенило. – Лань Лянь, ну да, Синеликий и есть. Добро, сто юаней и телёнок твой! – Продавец подобрал с земли деньги, пересчитал, сунул за пазуху и повернулся к Хун Тайюэ: – Раз вы из одной деревни, пусть и вам благодаря брату Лань Ляню будет выгода: отдаю корову за триста восемьдесят, на двадцатку дешевле, забирайте.

Отец вытащил из-за пояса верёвку и завязал на шее телёнка. Хун Тайюэ с компанией наладили корове новую узду, а старую вернули хозяину. Упряжь в стоимость скотины не входила, так было заведено. Хун Тайюэ обратился к отцу:

– Пойдёшь с нами, Лань Лянь? А то будет к матке тянуться, не утащишь.

Отец мотнул головой и пошёл прочь. Телёнок послушно потянулся за ним. Он ничуть не вырывался, даже когда его монголка-мать горестно замычала, а он, обернувшись, тоже мыкнул пару раз в её сторону. Тогда я подумал, что, наверное, телёнок уже вырос и не так привязан к матери. А теперь-то я знаю, что ты, Вол Симэнь, раньше был ослом, а ещё раньше – человеком, и судьба снова свела тебя с моим отцом. Вот откуда симпатия с первого взгляда, вот почему вы вели себя как старые знакомые и, встретившись, уже не хотели расставаться.

Когда я пошёл вслед за отцом, ко мне подбежал тот самый парнишка и прошептал:

– Знаешь, эта корова – «печёная черепаха».

Так у нас называют волов, у которых летом с началом работы изо рта выступает белая пена, и они без конца задыхаются. Тогда я не понимал, что значит это прозвание, но по серьёзному выражению лица паренька догадался, что ничего хорошего в этом нет. До сих пор неясно, зачем ему нужно было говорить это мне. Не объяснить и ощущение, что мы знакомы.

На обратном пути отец молчал. Я хотел пару раз заговорить, но по выражению его лица понимал, что он погружён в какие-то сокровенные думы, и замолкал. Что ни говори, телёнка отец купил, мне он очень понравился, славный такой. Отец был рад, я тоже.

Когда уже показалась деревня, отец остановился, раскурил трубку, затянулся, окинул тебя взглядом и вдруг рассмеялся.

Смеялся он нечасто, и этот смех был мне в диковинку. Стало немного не по себе, и я спросил, надеясь, что это на него не нашло:

– Ты чего смеёшься, пап?

– А ты посмотри, какие у этого телёнка глаза, Цзефан. – Он смотрел не на меня, а в глаза телёнку. – Никого не напоминают?

Тут я перепугался, подумав, что у отца и впрямь что-то с головой. Но посмотрел, как было велено. Глаза чистые как вода, черновато-синие, а в иссиня-чёрном зрачке можно видеть собственное отражение. Телёнок, казалось, тоже смотрел на меня. Он жевал жвачку, неторопливо двигая светло-синими губами. Время от времени проглатывал похожий на мышку пережёванный ком, тот опускался в желудок, а вместо него появлялся новый.

– Что ты имеешь в виду, пап? – недоумевал я.

– А ты не видишь? У него абсолютно такие же глаза, как у нашего чёрного осла!

Как я ни вызывал в памяти впечатления, оставленные чёрным ослом, смутно вспомнилась лишь его блестящая шёрстка, то, как он нередко разевал свой большой рот, оскаливая белые зубы, как задирал голову и протяжно ревел. Но глаза вспомнить не мог.

Докучать мне отец не стал, а рассказал несколько историй о перерождении. В одной речь шла о человеке, которому умерший отец во сне сказал: «Сынок, меня ждёт перерождение в вола, и это случится завтра». На следующий день корова этой семьи действительно принесла телёнка. Человек этот проявлял особую заботу о телёнке и с самого начала называл его «папой». И кольцо в нос не вставлял, и узду не надевал, а всякий раз, отправляясь в поле, говорил: «Ну что, отец, пойдём?» И вол шёл за ним в поле. Устав, этот человек говорил: «Ну что, отец, отдохнём!» И вол отдыхал. Дойдя до этого места, отец замолчал.

Раздосадованный, я стал допытываться:

– А потом, что было потом?

Отец помолчал, а затем сказал:

– Детям такое не рассказывают, но я расскажу. Этот вол забавлялся со своей игрушкой – потом я узнал, что «забавляться со своей игрушкой» значит заниматься рукоблудием, – и за этим его застала женщина из их семьи. «Батюшка, чем вы занимаетесь? – охнула она. – Стыд-то какой!» Тогда вол ударился головой в каменную стену, и конец ему пришёл. – И отец глубоко вздохнул.