Текст книги "По ту сторону неба. Древо жизни"

Автор книги: Мия Велизарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Отвергнутые

Ему никогда не надоедало смотреть на звезды. Погруженный в сон, Шен все же мог путешествовать. Далеко за пределы ковчега, и дальше, к неизвестным планетам. Пусть тело лежало в заточении, стиснутое стенками саркофага, но в своих грезах он был по-настоящему свободен. Целая вселенная простиралась перед ним: подернутые туманной вуалью холмы, зависшие в воздухе огромные каменные глыбы, закручивающиеся спирали световых лабиринтов, отливающие всевозможными оттенками – во сне он мог видеть гораздо больше цветов, чем обычным зрением. Хоть какое-то утешение.

В тех немногих свитках, что ему удалось прочитать, людей неизменно восхищало раскинувшееся над их головами звездное небо. Многие готовы были отдать полжизни, чтобы хоть немного стать ближе к завораживающему свету далеких миров. А он… Ему посчастливилось затеряться в бескрайних просторах космоса, стать его частью на несколько сотен лет. И пусть для кого-то это было ссылкой, сейчас он же не мог представить себе иной жизни.

Их сослали за грань, в вечную темноту. Заставили корабль неподвижно застыть на невидимой границе. Город виднелся вдалеке, словно гигантская капля росы на подносе из туманных колец – полоса белесая, бледно-желтая, васильковая, персиковая. Все сплошь бледные, сдержанные полутона. И сам город, плывущий среди звезд, был старательно задернут белесой дымкой, будто кто-то пытался спрятать, укрыть свое сокровище от посторонних глаз. И они, Шен и остальные пленники ковчега, стали для родного города чужаками. Можно было дотянуться до любого мира – но не проникнуть сквозь призрачную завесу. Шен мог наблюдать жизнь на других планетах – но не мог общаться с подобными себе, оставшимися по ту сторону защитного кольца горожанами и погруженными в глубокий сон другими ссыльными.

Живы ли родители? Их обвинили напрасно, ни отец, ни мать не были причастны к заговору. И пусть бездна замедляет старение в несколько сотен раз, отцовская седина, наверное, уже посеребрила всю голову. Самому Шену было восемь – не повезло, как сокрушались тогда знакомые, ведь будь он всего на год младше, и избежал бы наказания семьи. Теперь же, если верить звездному круговороту, ему исполнился двадцать один. Уже. Еще чуть-чуть – и долгожданное совершеннолетие. Неужели придется встретить и старость здесь, в заточении?

– Вот он, смотрите!

Собравшихся на главной площади было столько, что вымощенная белым камнем звезда превратилась в ярко-синюю, под цвет праздничной одежды горожан. Навстречу Шену двигались треугольники жилых кварталов, расчерченные густо-зелеными прожилками парков и цветников. Город перестраивали, и не раз. Теперь он выглядел словно огромный пирог, с высоким многоступенчатым зданием в центре. На окраине клубилась матово-бледная дымка Туманного кольца. Сверкала на солнце вода в городских каналах.

– Он ведь не приземлится прямо на наши головы? – спросила какая-то женщина, с опаской глядя на выплывающий из облаков силуэт корабля. На ней, в отличие от остальных, одежда была жемчужно-белого оттенка.

– Не бойтесь. Если уж Светлые сами решили контролировать процесс, – отозвался мужчина рядом с ней, в такого же цвета униформе и знаком Города на груди: двумя пересеченными сферами со сверкающей звездой посередине. Такие могли носить только члены Совета Двенадцати – и сейчас все они в полном составе присутствовали на значимом событии. Амнистия осужденных еще во времена Первой Эпохи. Честно говоря, про них уже успели благополучно забыть. Да и мало кто верил, что столь длительное пребывание в бездне хоть кого-то оставило в живых.

В любом случае, почему именно сейчас?

Кажется, Ниэн произнесла это вслух. Но на это ее собеседник промолчал, наблюдая, как огромный ковчег, словно сошедший со старинной гравюры, медленно садится посреди площади. На самом верху языками пламени горели фигуры Светлых, хранителей Города со времен его основания. Всего четверо. двое с обликом мужчин и две женщины. Это по их требованию изгнанников вернули на родину. И потребовалось немало времени, чтобы каждый из Двенадцати дал свое согласие. Ниэн, к слову, была последней. Она и сейчас без особого энтузиазма наблюдала, как ковчег окутывает защитный купол, как внутрь поднимаются бригады рабочих и докторов.

– Нам тоже с вами следует пройти, – мужчина справа подал ей руку. Защитный кокон удвоился, надежно защищая обоих от любых сюрпризов, поджидающих на борту.

Ниэн пришлось изобразить ответную улыбку. Какая галантность. Впрочем, вполне ожидаемо от атэ просвещения.

Ковчег встретил их леденящим холодом. Даже не взирая на защитную сферу, Ниэн не смогла сдержать дрожь. Подумать только, сейчас они прикоснутся к истории. Истории о восстании на заре времен, когда первые законы только-только вступили в силу. Один из них – право на жизнь, запрещающий казнить жителей города вне зависимости от тяжести преступления. Только он и защитил те несколько сотен восставших, что захотели получить доступ к тайным знаниям.

Глупцы, − невольно усмехнулась про себя Ниэн. Сама она прожила достаточно, чтобы понять: некоторые тайны лучше не раскрывать вовсе. Не каждый способен сохранить рассудок, узнав, на чем в самом деле зиждется их хрупкий невесомый мир.

– Неужели, они все еще живы?

– Боюсь, не всем так повезло, – отозвался один из рабочих, указывая на ближайший саркофаг. Толстое стекло треснуло, отчего вся конструкция очень напоминала расколотое яйцо. Ниэн поспешила прижать к носу платочек. На самом деле, чтобы скрыть отвращение. Запах разложившейся плоти давным-давно успел выветриться за все эти годы.

– Даже пыли не осталось, – покачал кто-то головой, заглядывая внутрь опустевшей ячейки.

Свет ударил по глазам. Влага, все это время поддерживающая в нем жизнь, внезапно испарилась, и Шен забился, словно выброшенная из воды рыба. Сухой, холодный воздух ножом резал легкие, чьи-то руки бесцеремонно вытащили его обессилевшее тело наружу, прикрепили на запястье браслет.

– Тише, тише, парень. Потери, сейчас все пройдет, – слышится ему голос отца. Лица вокруг расплываются, любой звук кажется отдаленным раскатом грома.

– Боже, какие же они все худые!

– А вы как думали, почти тысячу лет тут пролежали, – врач оттеснил атэ в сторону – сейчас его положение было намного выше и важней, − проверяя пульс у живых мумий. Толпа ахнула, стоило появиться первым носилкам. Кого-то затошнило при виде пергаментно-желтой натянутой кожи. Удивительно, как эти люди еще могли двигаться, дышать, жить.

Стоило пересечь черту – и мысли утратили былую легкость. Когда ковчег вошел под защитный купол, в висках застучало, а стоило спасателям вскрыть саркофаг, Шену и вовсе показалось, что он вот-вот умрет. На грудную клетку словно положили гранитную плиту, не меньше. Образы разбегались, звуки смешивались в один сплошной поток, в котором невозможно было ничего разобрать. К счастью, от запястья скоро потянуло спасительной прохладой. Устав от мучительной круговерти, он с наслаждением позволил себе погрузиться в забытье. Глубокое, пахнущее камфорой, и на сей раз без каких-либо сновидений.

Впрочем, один образ он все же успел запомнить. Опрокинутую синеву над головой, в которой тонул взгляд. И медленно, словно во сне, проплывали белоснежные громады облаков.

Воспоминания

– Еще, еще пожалуйста!

Хлопая в ладоши, крошка Нана изо всех сил болтала пухлыми ножками, вызывая целые снопы апельсиновых брызг воображаемого моря. Веселье длилось уже добрых часа два, а из игристых волн появлялись все новые и новые персонажи: прозрачные, словно молочное желе, осьминоги вытягивали свои длинные щупальца, с пронзительным свистом выпрыгивали дельфины, блестя на солнце полированным мрамором кожи, а горластые чайки охотились на разноцветных крылаток.

– Хотела бы я так же фантазировать, – со вздохом произнесла Зои, отправляя в рот очередное пирожное. − И работа у тебя хорошая, вкусная. Не то, что у меня: с утра до вечера сопли да капризы.

Эви предпочла промолчать. Как говорится, трава по ту сторону всегда зеленее. Она в свое время чуть не взвыла от зависти, когда услышала, что подруга устроилась помощником воспитателя. Подумать только: толпы детей зовут тебя учительницей, слушают тебя во всем. Ну, или почти.

– Раз сто им нужно объяснить, прежде чем поймут. А лучше еще показать на себе. В прошлый раз я была деревом, а наставница показывала, как дует ветер. Чуть спину не потянула!

– Зато у тебя работа ответственная. А у меня…

– А что у тебя? Ты попробуй слабительное добавить – будет тебе ответственность! – парировала Зои разглядывая очередной шедевр: миниатюрная копия Замка с ванильными башенками и подтеками глазури на боках. – Ты только посмотри, красота какая. Не могу поверить, что это все когда-то было запрещено.

– Это когда же?

Дотянувшись, Зои щелкнула ее по лбу.

– Зачет по истории на следующей неделе, а ты до сих пор даже список вопросов не открывала?

Ну да, ну да. Так ведь когда рассказывает кто-то другой, намного лучше запоминается. Нет, конечно Эви помнила про Эпоху Воздержания. Это когда городу только-только исполнилась сотня лет, а правящая верхушка все никак не могла выбрать для них подходящий курс развития. Дошло до того, что запретили все: красивую одежду, вкусную еду, развлечения, искусство. Даже доступ к знаниям ограничили, что и вызвало восстание.

– Видела их вчера? Жуть, не взглянешь. Думаешь, выживут?

– Сейчас как раз новую технологию пробуют. Глубокое восстановление тканей после сильного истощения.

– Ну да, у тебя же отец врач. Может, он тоже сейчас ими занимается?

Эви только пожала плечами. Отец был так занят, что даже на ее сообщения не ответил. Зато с работы вернулся отец Наны. Тот работал почти на самой окраине, где огромные территории были отданы под поля и теплицы. Свежие фрукты доставлялись горожанам круглый год, там же производили особую массу, из которой можно было в буквальном смысле выдумать что угодно, если обладаешь нужными навыками.

– Как без меня жили всю неделю? Рассказывайте, – он подхватил смеющуюся Нану и принялся подбрасывать ее высоко в воздух. Совсем, как отец играл с ней, когда мама еще была жива.

– Ну. я пойду, пожалуй.

– Может, останешься на ужин? – предположила мать Зои, похожая на дочь как две капли воды, с такими же темными косами, худенькая, особенно по сравнению с полноватым коренастым мужем.

–Нет, спасибо. Уже поздно, да и уроков много, – соврала Эви, стараясь не замечать красноречивого взгляда подруги.

Нет, она бы с удовольствием осталась. Но слишком уж много воспоминаний.

Эви не раз гуляла в одиночку. Отец пару раз ворчал, но это было давно. Теперь-то она совсем взрослая. Да и темнело в городе весьма относительно, если учесть, что солнце было искусственным, и было установлено основателями больше по привычке. Можно сказать, что небосвод сам светлел и темнел в положенное время, совсем как сейчас: та часть горизонта, которая находилась справа от главного входа в Замок, украшенного развевающимися флагами, сейчас начинала пестреть оранжевыми и желтыми полосами, а все остальное небо постепенно принимало оттенок спелой сливы.

Ночью город расцветал множеством огней. В темной воде городского канала отражалось звездное небо. Ему под стать окружающие здания подсвечивались изнутри переливающимся зеленым, голубым и пурпурным. Словно она шла по дну морского царства, а вокруг проплывали светящиеся облачка медуз – чья-то очередная задумка по дополнительной иллюминации города.

Девушка в задумчивости уселась на каменный бортик, у которого тут же предусмотрительно выросла ажурная металлическая спинка и подлокотник. Мысли снова вернулись к Зои. Повезло же ей. Настоящая семья, все решают вместе. Каждый день собираются за одним столом, смеются, обсуждают планы на завтра. А у них у всех одна работа на уме. Даже и не вспомнить, когда они собирались вместе за одним столом.

Через улицу переливался украшенный разноцветными лампочками вход в театр. Можно было бы зайти, отвлечься. Дома никто не заругает, на работе ее ждали только послезавтра. Но вместо этого ноги сами ее понесли в ту часть города, где в воздухе всегда чувствовался сладковатый аромат благовоний. Небольшая часовня возвышаясь белой раковиной среди других построек. Внутри стены переливались перламутром в свете свечей. Не было ни мебели, ни алтаря – ничего, что хотя бы отдаленно позволило сориентироваться по сторонам света. В воздухе едва слышно раздавалось пение служителей. Все располагало к тому, чтобы полностью отрешиться от привычного мира вещей. Это Эви и любила в храме больше всего: чувство необъятного, загадочного. Ощущение, что помимо тебя в этом мире существует нечто немыслимое, огромное. Как небо, только в разы больше и могущественнее. Абсолют, чьему Провидению подчинялось все живое.

У входа, как обычно, она возьмет щепотку белой пыли. В ее пальцах та превратится в нежно-фрезовый бутон – мама их очень любила. Стоит сделать шаг – и молочная пелена окутает тебя, надежно укрыв от взглядов других молящихся. Один на один со своими чувствами. Можно было заплакать навзрыд, можно провести в храме всю ночь – здесь время теряло смысл. Выйдя наружу, Эви бы увидела ту же самую ночную улицу, и даже представление в театре еще бы не успело начаться. Здесь отдыхали душой, пытаясь примириться с утратами. Ведь несмотря на всю кажущуюся идеальность их мира, нельзя было полностью обезопасить себя от переживаний.

Цветок она поднесет в иару – место успокоения, где в отливающей всеми цветами радуги глубине Эви всякий раз пыталась разглядеть лицо матери. Нельзя жить прошлым – так учили их наставники. Нужно принять полученный опыт и идти дальше. Вот только как избавиться от всех мучающих вопросов? Как так вышло, что вопреки всем службам безопасности в Городе произошло землетрясение? И что была именно очередь матери дежурить возле стены?

На выходе из храма Эви заметила сложенные у стены охапки черных хризантем. Скорее всего, дань уважения Города тем погибшим, чьи саркофаги вчера оказались повреждены. Судя по цветам, многие из горожан пришли выразить скорбь, но сейчас остались лишь двое. Мужчина и высокая женщина в светлом платье – Эви даже поежилась от ее пронзительного взгляда, но все же нашла в себе силы, чтобы подойти и положить сверху еще один цветок. Тоненький ландыш сверкнул и затерялся в траурной гирлянде. Краем глаза девушка заметила у женщины брошь, две перекрещенные сферы. Значит, кто-то из правящей верхушки. Атэ, служители народа, избранные.

– Что-то не так, атэ Ниэн?

– Так, ничего, – отозвалась Ниэн, против воли взглянув еще раз на расплывающееся в темноте кольцо перехода. – Просто показалось.

Серебряный взгляд

Выставить их едва живых на всеобщее обозрение – хороший политический ход. Теперь, вместо возможного негодования и враждебности бывшие ссыльные вызывали у горожан лишь чувство бесконечной жалости. Такой, что Шен до смерти перепугал медсестру, вздумавшую погладить его по щеке. Ему привиделась мать, и чтобы видение не исчезло, он крепко стиснул ее в объятиях.

– Молодец, парень. Быстро восстановился, скоро будешь бегать, – пришедший на помощь мужчина в кипельно-белой униформе одобряюще похлопал его по плечу. – Только на девочек так больше не бросайся, а то поймут неправильно.

Язык, сам язык изменился. Постановка слов, логика, произношение. Разум Шена с трудом улавливал смысл. Он повторял про себя услышанное снова и снова, и каждый раз находил новый подтекст. Другими были имена, с вибрирующе-долгими звуками посередине. Раньше были в моде короткие, звучные имена и прозвища. Внешность обитателей Города тоже стала иной – более мягкой, словно нанесенные краски обильно разбавили водой. Черты лица отверженных еще помнили те времена, когда спасенные расы не успели смешаться. Краем уха Шен слышал, как персонал удивленно переговаривался насчет пары спасенных, чья кожа имела оттенок черных бобов или была смуглой до красноты.

Кит был жив. Его наставник, грузный, темнокожий, действительно чем-то напоминающий кита, а если быть точнее, старого моржа с длинными седыми усами. Когда голова перестала кружиться при малейшем движении, Шен разглядел по обе стороны от себя ровные ряды парящих в невесомости коек, в точности повторяющих каждое движение, каждый изгиб тела. Над каждой был установлен защитный купол, ведь даже воздух в Городе был для новоприбывших гостей непривычным. Для естественных нужд теперь были специальные приспособления, и первое время Шена ужасно смущали все эти отсасывающие трубки, что добавило мотивации поскорее начать ходить.

Впрочем, из всех уцелевших соратников, ему приходилось тяжелее всего. Ему и еще нескольким детям, которым в буквальном смысле пришлось вырасти в невесомости. Привыкшие свободно парить в мыслях, теперь они заново учились ходить, держать тело прямо, хотя простертая над головой громада облаков так и норовила придавить их к земле.

О смерти родителей он узнал от Кита. Оклемавшись, старик первым делом потребовал перенести свою койку ближе к его. И держал его руку, пока Шен кусал губы, отворачиваясь, но все равно встречая вокруг сплошные сочувствующие взгляды.

– Больному нужен покой, – пробовал было возразить врач, однако Кит в отчет наградил его таким замысловатым ругательством, что стена госпиталя натурально треснула, и пришлось срочно вызывать рабочую бригаду. До эвакуации, правда, дела не дошло.

– Ты только посмотри, какие технологии, – восхищенно прищелкивал языком Ру, в былую пору считавшийся одним из лучших инженеров. В то время еще не создали самовосстанавливающиеся материалы, и вид затягивающейся трещины был более чем впечатляющим. – Дайте только на ноги встать, уж я-то вызнаю все до мелочей!

Способность путешествовать во сне, к счастью, никуда не делась. И часто, чтобы отвязаться от добродушного гудения соседа, Шен закрывал глаза, представляя себе длинный коридор, спускающийся вниз спиральными витками, залитый светом двор за разводами меняющихся каждые полчаса витражей. Пусть наяву тело не хотело слушаться, в грезах он мог свободно гулять, где вздумается.

Можно было пройтись до фонтана с поющими струями, и даже загадать желание у резного бортика. Если как следует постараться, усилия воли хватало, чтобы поднять тоненькую перламутровую монетку из расставленных по периметру вазонов. Можно было зайти в прохладную воду, чувствуя под ступнями ребристую чешую выложенного мозаикой дна. Сложнее было ходить по улицам: в своем состоянии Шен мог видеть бесчисленные коридоры переходов, что ежесекундно вспыхивали и пропадали у него прямо перед носом. Не хотелось столкнуться с кем-то из обитателей вот так, к тому же, юноша опасался, что среди горожан мог встретиться кто-то из видящих, и раскрыть его секрет.

Из того, что он успел заметить, жизнь Города была более чем размеренной. Утром все как один спешили на работу, пусть даже то было обычное кресло возле дверей дома, откуда можно было наблюдать за прохожими. Затем воздух замирал, и вот тогда-то то можно было без помех рассмотреть все здания, напоминавших то цветы, раскрывающие и смыкающие свои лепестки, то причудливой формы геометрические фигуры в самых необычных комбинация. При этом во всем чувствовалась строгая упорядоченность, отчего город не казался беспорядочным нагромождением идей. Все имело право на существование, у каждого было свое определенное место, чтобы не мешать другим. И этот принцип невмешательства и ненавязчивости царил не только в архитектуре. Так что, как ни соблазнительно выглядела мысль проникнуть в дома, в чужие сны и мысли, пришлось ограничиться простой экскурсией.

Больше всего Шена влекло к центру. Огромный валун, резко выделяющийся из остального ландшафта, темнел посреди городской площади. Камень, который, если верить легендам, установил здесь первый император, запретив когда-либо его перемещать. Даже в утреннюю прохладу гранит казался теплым, и чуть подрагивал. Если постоять рядом достаточно долго, можно было почувствовать силу, древнюю, волнами пронизывающую тело до покалывания в кончиках пальцев.

У камня была своя история. У него были корни. И порой Шену казалось, что он слышит шелест листвы глубоко под землей. Там, где простирались глухие своды Подземелья. А еще глубже начиналась Великая бездна…

Незнакомое лицо возникло в сознании, стоило юноше углубиться в воспоминания. Лицо, чьи черты пугали и завораживали одновременно, чей взгляд пронизывал насквозь. На мгновение Шен увидел перед собой замерзший ручей: темная вода упорно не хотела засыпать, бурлила под растрескавшейся корочкой льда. Наполовину вмерзшие в ледяной панцирь еловые веточки полоскались в потоке темными прожилками. Засмотревшись, он не заметил, как его самого затянуло в поток, закружило в серебряной круговерти. А затем выбросило на берег – и он подпрыгнул на постели, перепугав дежурившего подле него Кита.

– Ты чего, парень? Задремал? Я тут тебе рассказываю, рассказываю…

Шен не сразу ответил. Он лежал, часто-часто дыша, чувствуя, как по всему телу выступила испарина. С того дня, стоило ему приблизиться к Камню Судьбы, даже просто подумать о нем, его охватывал беспричинный страх. Похоже, кто-то не хотел, чтобы он вот так свободно разгуливал. Здесь, в новом Городе, были свои порядки. И места, куда лучше было не заходить.

***

Каждый раз ей приходилось ждать снаружи.

С самого первого дня, когда новый Проводник приступил к своим обязанностям, она не могла привыкнуть, что какие-то двери могут быть закрыты даже для нее. Впрочем, на что она жалуется, если собственный сын замкнулся и не хочет ее видеть.

– Арри, как ты там? Справляешься?

Снова не отвечает. Но ей в щелку видно, как мягкий льющийся свет то и дело перекрывают тени, слышится размеренное щелканье ножниц. Он молодец, справляется, назло всем сплетням и перешептываниям за спиной. А если что-то пойдет не так, вместе с ним Светлые, помогут, подскажут как правильно.

За окном моросил дождь. Тот самый, особенный. Дождь, которого все горожане ждут с нетерпением. И опаской, как регулярный поход к врачу.

Отец в свое время учил ее, что политика – как механизм, музыкальный инструмент, который нужно время от времени настраивать. Если все делать грамотно и своевременно, больно не будет. Вот почему церемония перемен должна проходить строго в запланированные дни. И несмотря на все капризы и разногласия, Арри еще ни разу их не подвел.

– Еще не закончили?

Она вздрагивает, в негодовании сбрасывает с плеча чью-то руку. Но это оказывается отец Ралль, первосвященник. Каким образом из всех священнослужителей города Светлые выбрали именно его, загадка. Как по ней, так этот большой ребенок заслуживал отдельную комнату в центре для престарелых, с видом на море и трехразовым питанием, а не возможность вмешиваться в судьбу горожан. К слову, войти сейчас туда, где со священного древа обрезались засохшие лепестки, он мог без малейшего труда. Имел полное право.

– Интересно, что будет на этот раз. Может, где-то летает еще один ковчег с партией ссыльных, о которых мы и не подозревали? – с едкой усмешкой произнесла она. Священник в ответ расплылся в улыбке, и принялся отсчитывать классики на черно-золотых плитах.

– Расслабьтесь, милая, расслабьтесь. Вы и так у нас самая правильная. По сравнению с вами остальным только и остается, что дурачиться, – подмигнул он ей, и скрылся за полупрозрачными створками. Естественно, покрепче прикрыв их за собой.

Раздосадовано отвернувшись, Ниэн продолжила смотреть на улицу. Размером окно было во всю стену, так что в чем-то отец Ралль был прав, не стоило так сверлить его взглядом. Еще расколется. Бог с ним, с ремонтом, но нельзя, чтобы ножницы дрогнули в руках Проводника. Отрежет лишнее – это вам не шутки, а чья-то судьба.

Из комнаты Арри выехал верхом на спине священника. Подмигнув ей, Ралль с гиком прокатил мальчика наискосок и обратно, до того места, где с потолка свисал длинный плетеный шнур. Протяжный удар возвестил о конце церемонии, и дождь сразу прекратился.

– Вот, как громко. И кроме тебя так никто не может, так что кончай грустить! – завертелся на одном месте старик, и Арри наконец-то заулыбался. За такие моменты Ниэн готова была простить священнику все, любые чудачества. И даже странную круговую радугу, что звенела за стеклом, обвившись вокруг одного из флюгеров.

Улучив момент, она все же заглянула украдкой в залу, где все пространство выше роста человека занимала крона Древа. Плоды росли вперемешку с цветами, листья отливали всеми цветами, от глубокой бирюзы, до янтарно-ораневого. Кое-где, правда, виднелись сморщенные, сухие лепестки. Будь это обычное дерево, их следовало бы срезать. Но только не здесь, не сейчас. Всему свое время. Быть может, сегодня ветка кажется сухой, а через неделю покроется зелеными почками, даст новые побеги. Очень ей хотелось подсмотреть, где же ее ветка: есть ли на ней еще цветы, не пожухли ли плоды?

Но это тайна. И даже если бы Арри захотел, он бы ей не сказал. Только Светлые знают, когда собирать урожай.