Текст книги "Герои без вести не пропадают (Роман. Книга 1)"

Автор книги: Митри (Дмитрий) Кибек (Афанасьев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Потери немцев увеличивались с каждой минутой, а укрыться было негде. В результате один за другим замолчали несколько немецких пулеметов. Но поляки на этом не успокоились. Они ввели в бой ротные минометы. Мины начали рваться вокруг немецких пушек. Видно было, что одна попала в цель и вывела из строя пушку. Другая мина уничтожила расчет соседней пушки. Каратели стали отходить – возможно, хотели таким образом выманить противника из оврагов. Но поляки не поддались обману: оставив небольшое прикрытие вдоль склона, они двинулись по оврагу к лесу.

В это время вернулись, разведчики.

– Товарищ командир! – обратился к Байдирекову старший. – Ваше приказание выполнено. Мы выяснили: батальон немецких карателей, поддержанный четырьмя легкими танками и артиллерийской батареей, сегодня утром внезапно напал на две роты Армии Людовой. Поляки сначала отступили в ближайший лес и там приняли бой. Два танка подбили, но все-таки им пришлось отступить дальше. Мы встретились с командиром одной из рот и указали, где находится наша рота. Теперь поляки отходят к нам... – Только сейчас разведчик заметил полковника и растерялся: – Извините, надо было доложить вам...

– Ничего, – успокоил его Турханов. – Ваше решение считаю правильным. Товарищ Байдиреков, приготовьте роту к бою! – приказал он командиру роты.

Тот спустился с мостика и отправился к командирам взводов, а полковник остался наблюдать за действиями карателей.

Должно быть, немцы не поняли намерений противника

И, вместо того чтобы штурмом овладеть его выгодными огневыми позициями, слишком долго стояли в поле, неся при этом довольно значительные потери от снайперского огня. Когда же они поняли ошибку, было уже поздно: основные силы поляков, умело используя рельеф местности, под прикрытием огня арьергардного взвода ушли в лес, где вместе с партизанами начали подготовку к финальному бою.

Тем временем к карателям подоспело подкрепление – два танка с автоматчиками на броне и рота пехоты. Усиленный батальон яростно бросился в атаку на... покинутые позиции Армии Людовой. Такая неудача могла вывести из равновесия даже опытного командира, а немецким батальоном командовал всего-навсего молодой оберштурмбанфюрер, видимо командированный из войск СС для организации борьбы с партизанами, который, хотя и наверняка был превосходным палачом, в вопросах тактики разбирался не лучше унтер-офицера вермахта. Не найдя противника там, где, по его мнению, он должен был находиться, командир батальона буквально взбесился. В первую очередь он накричал на командиров передовых рот, обвинив их в трусости и предательстве за то, что своевременно не доложили ему об отходе врага. Потом приказал одной роте с остатками артиллерийской батареи остаться в резерве, а остальных повел в погоню за польским арьергардом. Но догнать его не удалось. Взвод Армии Людовой благополучно добрался до леса и присоединился к своим, а каратели вышли на ту самую поляну, которая походила на звериную пасть. Тут их поджидали объединенные силы советских партизан и Армии Людовой.

Наступил решительный момент. По команде Турханова в небо взвилась красная ракета. И тут же на карателей обрушился шквал огня. Били минометы и пулеметы, трещали автоматы, гремели ружейные залпы. Специально выделенные бойцы подорвали оба немецких танка, а автоматчиков, сидевших на их броне, скосили автоматным огнем. Враг заметался. Одни бросились бежать в лес, но там их встретил такой же убийственный огонь, и им пришлось залечь в нескольких шагах от партизанских окопов. Бойцы байдирековской роты расправились с ними мгновенно. Другие ударились в паническое бегство, но выйти из огненного кольца удалось немногим. Два станковых пулемета, замаскированных на выступах леса с обеих сторон поляны, отрезали пути к отступлению. Около сотни карателей собрались в центре поляны и попытались организовать круговую оборону, но тут партизаны и роты Армии Людовой по сигналу Турханова бросились в атаку.

– За Родину! – крикнул Турханов, выбегая на поляну. – За Советскую власть! – присоединился к нему Байдиреков.

Ура!

Виват!

Стреляя на ходу, атакующие быстро сблизились с врагом и забросали его ручными гранатами. Начался штыковой бой. Сопротивление врага было сломлено. Только небольшая группа солдат и офицеров, побросав оружие, сдалась в плен. Среди них оказался и, командир батальона.

Победа! – закричали партизаны.

Да здравствует наша победа!

Ура! Виват! – бросали в воздух пилотки и конфедератки бойцы и жолнежы <Жолнеж – солдат (польск.)>.

К Турханову подошла группа польских офицеров во главе с майором – командиром батальона. Это был сравнительно молодой человек, стройный, высокого роста.

– Командир батальона майор Краковский, – представился он. – От имени офицеров и бойцов батальона разрешите передать вам горячую благодарность за великолепную помощь.

Турханову этот офицер сразу напомнил кого-то, но он никак не мог вспомнить, кого именно. Услышав его голос, он наконец вспомнил. Дело было в Испании. Под Гвадалахарой шли ожесточенные бои между республиканцами и мятежниками. Подразделения Интернациональной бригады медленно отступали под натиском превосходящих сил противника. Неожиданно из ближайшей апельсиновой рощи выскочила марокканская кавалерия и начала заходить во фланг и тыл республиканцам. Катастрофа была неминуемой. Но тут из оврага показалась колонна республиканской кавалерии. Она бросилась наперерез марокканцам. Произошел встречный кавалерийский бой, носивший в условиях гражданской войны особенно ожесточенный характер. Сверкали сабли, ржали кони, падали изрубленные тела конников. В конце концов наемные войска не выдержали бурного натиска республиканцев. Марокканская кавалерия повернула назад и быстро скрылась в апельсиновой роще. Бойцы и командиры Интернациональной бригады, в том числе и Турханов, побежали к кавалеристам, чтобы поблагодарить за помощь и выручку. Вот тут-то и увидел впервые Турханов этого командира кавалерийского эскадрона. Помнится, он тогда получил сабельный удар в правую щеку. Турханов посмотрел на польского майора. След марокканской сабли до сих пор был хорошо заметен.

Адам! – воскликнул полковник. – Это вы? Вот где нам довелось снова встретиться! Помните Гвадалахару?

Володя-танкист? – не верил своим глазам Краковский. – Точно, он! Поистине пути участников революционной битвы рано или поздно сходятся на поле боя другой освободительной войны. Ну, здравствуй, дорогой товарищ!

Они долго сжимали друг друга в объятиях.

К Турханову подошел Байдиреков. Полковник представил его польским друзьям.

Разрешите доложить! – обратился командир роты к Турханову. – Получены предварительные итоги боя. Потери карателей убитыми и ранеными сто шестьдесят три человека, пленными – тридцать два человека, в том числе восемь офицеров вермахта и один оберштурмбанфюрер СС. Захвачены следующие трофеи: винтовок и автоматов сто восемьдесят два, пулеметов десять, минометов шесть, ручных гранат триста, патронов двадцать две тысячи.

Хорошо, – прервал его полковник. – Когда закончи те подсчет трофеев, сведения передайте в штаб. Всех раненых отправьте в санитарную, часть. Для организации похорон выделите команду. За отступившими карателями установите непрерывное наблюдение, пока они не уйдут отсюда совсем...

Слушаюсь, товарищ полковник.

Байдиреков ушел выполнять приказ командира. Адам Краковский повернулся к Турханову.

Прошу прощения, никак не могу вспомнить вашу фамилию, – сказал он, виновато улыбаясь.

И не надо. У меня теперь другая... Турханов.

Турханов? Слыхал, слыхал! Об отряде Турханова знают не только в окрестных населенных пунктах, но и в штабе второго обвода Армии Людовой <Обвод – округ>. Вот, оказывается, кто выручил нас сегодня из беды!

Расскажите о своем батальоне.

Он воюет второй год. Из небольшого отряда Гвардии Людовой превратился в батальон четырехротного состава. Две роты под командованием начальника штаба пока действуют в другом районе.

Где вы встретились с карателями?

В десяти километрах отсюда. Выдал нас один предатель. На прошлой неделе к нам перешел из отряда НСЗ <НС3 – народные вооруженные силы – военные формирования польской реакции> хорунжий. Сперва зарекомендовал себя вполне надежным человеком. Вчера не вернулся с разведки. Была короткая схватка, и мы считали его погибшим. А сегодня в деревню, где отдыхали наши роты, привел карателей. Хорошо еще, дозоры вовремя подняли тревогу. Мы успели отойти к лесу.

Хорунжего видели наши бойцы в рядах карателей в форме немецкого офицера. Но от нас он не уйдет. Все равно висеть ему на суку!

Как вы хотите его схватить? – с интересом спросил Турханов.

Обменяем вот на этих мерзавцев! – показал майор на пленных. – Конечно, если вы не возражаете.

Не возражаю. Только сначала допросим, а потом меняйте на что угодно! – засмеялся полковник. – Но согласятся ли немцы выдать вам своего шпиона?

А на что им разоблаченный шпион? Ведь его больше к нам не пошлешь. Как бойцу ему – грош цена. Немцы с радостью обменяют его на пленного оберштурмбанфюрера да в придачу дадут по нашему указанию еще человек десять. Подобным образом не раз приходилось освобождать из немецкого плена нужных нам людей...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Понятно, что в жизни воинской части победа – самое радостное событие. Однако командир должен всегда смотреть на нее трезво – не переоценивать свой успех, не зазнаваться... Чтобы победа над карателями не вскружила голову партизанам, а вселила в них уверенность в своих силах и воодушевляла на дальнейшую борьбу, надо было разъяснить им действительное значение сегодняшнего боя. Поэтому командование решило провести в каждом подразделении митинги при участии руководителей отряда. Турханов решил пойти к Айгашеву: положение дел в его роте по-прежнему вызывало тревогу.

Получив приказ созвать в своем подразделении митинг и узнав, что на нем будет присутствовать командир отряда, Айгашев надулся, как капризный ребенок. «Будет расхваливать Байдирекова, – подумал он, – ставить лейтенанта в пример майору. Это значит – дискредитировать меня в глазах подчиненных! Нет уж, меня не проведешь! Раз так, я не буду на митинге. Пусть его организуют другие. Да, другие».

С этой мыслью он вызвал к себе командира первого взвода Колпакова и, рассказав ему, о чем следует говорить на митинге, взял автомат и ушел в лес.

Константин Сергеевич Айгашев напоминал человека, отправившегося в путешествие в тесной обуви. Когда жмет обувь, путешественник не замечает изумительной красоты природы, не может вникнуть в суть интересного рассказа, которым спутник пытается привлечь его внимание. Он думает только о своих собственных ногах, о муках, которые он испытывает. Подобно такому путнику, Айгашев всю жизнь был занят одними только заботами, грызущими его душу. Ничто его не радовало, ничто не нравилось. Он всегда был чем-то недоволен, всегда кого-то ненавидел, кому-то завидовал. Ему хотелось вырваться вперед, но приходилось плестись в хвосте. Он был уверен, что жизнь балует тех, кто умеет ловчить. «Например, чем я хуже Турханова? – не раз спрашивал он себя. – Почему он в двадцать два года получил звание лейтенанта, а я – только курсанта? Почему, когда он стал полковником, я получил лишь звание лейтенанта? Ведь мы с ним родились в один год, в одинаковых деревнях и у нас у обоих родители были неграмотные чувашские крестьяне. Почему же судьба у нас разная?

Ведь ничем особенным Турханов не отличается. Вот сегодня издал приказ, предлагает проработать его... Чего тут нового, оригинального? Да и победа далась ему чисто случайно. Если бы командир карателей не сунул свою глупую башку в заранее подготовленную Байдирековым ловушку, никакой победы и не получилось бы. Везет же командиру второй роты! Эх, окажись я на его месте – вся слава досталась бы мне!» – бормотал Айгашев, распаляясь все сильнее.

«Нет, вечно так продолжаться не может! – решил он. – В природе ведется ожесточенная борьба за существование. Сильные пожирают слабых, чтобы выжить. В человеческом обществе происходит то же самое, только тут чаще нужна не сила, а хитрость. Более хитрые выдвигаются вперед, завоевывают славу и благополучие, вовремя устранив со своего пути конкурентов. Мой конкурент—Турханов. Боже мой! Как мне избавиться от него?»

Как раз в эту минуту мысль его прервала сорока, неожиданно застрекотавшая в кустах. Айгашев верил дурным приметам, а в народе говорят, что мысль, прерванная сорокой, никогда не осуществится... Пылая от злости, Айгашев поднял автомат и выпустил в сороку обойму – к счастью для нее, безрезультатно: длиннохвостая трещотка отделалась лишь легким-испугом.

Пока незадачливый майор пугал сорок, его заместитель по политической части открыл в роте митинг и зачитал приказ о первой крупной победе над карателями и о задачах, вытекающих из этого факта для всего личного состава. Незаметно подошел Турханов, встал сзади. После замполита слово взял командир первого взвода.

Товарищи! – обратился Колпаков к партизанам. – Я выступаю здесь от имени командира роты. Он очень занят и не мог явиться на митинг. Он просил передать, что радуется вместе с вами нашей первой победе и поздравляет Байдирекова с успехом, но в то же время предостерегает от излишнего восторга. Победа дается дорогой ценой. Были убитые и раненые не только у врага, но и у нас. Убитых похоронили в братской могиле и поставили столбик с дощечкой, на которой написаны их имена. Но пройдет некоторое время, и столбик сгниет, имена героев смоет дождь, и никто не будет знать, кто лежит под этим холмиком – партизан или фашист. Но это еще не все. Вы знаете, на Родине нас считают пропавшими без вести. А к ним люди относятся с недоверием.

Почему? – спросил кто-то.

Потому что среди них есть не только честные люди. Вспомните, из кого состоит армия предателя Власова? Разве не из без вести пропавших? А мало ли изменников служит в немецкой армии, в полиции, в лагерной администрации? Все они на Родине числятся в списках без вести пропавших. Партизаны, оставшиеся в живых, после войны докажут, что они не были предателями. Но кто расскажет о тех партизанах, которые лежат в братских могилах? Командир роты сказал: для того чтобы нас не постигла такая участь, нам нужно поскорее перейти линию фронта и соединиться с частями Красной Армии. Тогда в райвоенкоматы по месту призыва сообщат о том, что мы не предатели и опять служим в Красной Армии. Товарищ Айгашев предложил на митинге обсудить этот вопрос и принять специальную резолюцию, в которой просит командование отряда прекратить операции на чужой территории и по вести весь-отряд на соединение с Красной Армией.

Поднялся шум. Люди заспорили. Одни поддержали мнение Айгашева, высказанное Колпаковым, другие не согласились с ним. Вперед вышел пожилой человек.

– Командир роты прав, – заявил он. – За что мы воюем здесь? За свободную и независимую Польшу, говорят нам. А скажите, на кой леший нам эта свободная Польша? После революции мы им дали свободу, так они захотели в придачу получить всю Украину. Вот какую метку оставили тогда паны на наших спинах! – Он задрал рубаху и показал обнаженную спину, где ясно были видны рубцы. – Это господа пилсудчики в двадцатом году под Киевом обработали нас шомполами. Еще неизвестно, как они поступят с нами, если мы снова завоюем им свободу. Поляки – наши извечные враги. Чем проливать за них свою кровь, не лучше ли действительно поскорее двинуться на соединение с Красной Армией?

Турханов увидел, что разговор принимает нежелательный оборот. Пора было вмешаться, и он вышел вперед. Колпаков и Пуяндайкин растерялись. Первым опомнился дежурный по роте.

Рота, смирно! – скомандовал он.

Вольно! – отмахнулся командир отряда. – Продолжайте, товарищи, говорите.

Товарищ полковник, наши бойцы хотят поскорее соединиться с Красной Армией. Скажите, правильно ли это? – спросил Колпаков.

И правильно и неправильно, – улыбнулся Турханов. – Стремление соединиться с Красной Армией, без условно, заслуживает одобрения. Но дело в том, когда и как это сделать. Надо выбрать подходящий момент. Вот подумайте сами: когда лучше встретиться с нашими войсками – когда они стоят в обороне, как сейчас, или когда начнут наступление?

Конечно, во время наступления легче. Тогда нам не надо будет пробираться к ним через линию фронта, – сказал Пуяндайкин.

– Правильно, – согласился полковник. – Значит, нам надо подождать, пока наша армия начнет летнее наступление. Но это еще не все. Тут вот один товарищ высказал Опасение насчет будущих действий Польши, если мы, по его словам, еще раз завоюем для нее свободу. Сразу скажу вам: он не прав. Во-первых, мы воюем здесь против нашего Общего врага – немецкого фашизма. Вот, например, сегодня мы вывели из строя около двухсот немецких солдат и Офицеров, из них больше половины убитых. Конечно, это не так уж много, однако и они, двести гитлеровцев, как-никак уже не дойдут до фронта и никогда не убьют ни одного советского человека. В дальнейшем, уверен, счет этот будет расти. Кроме того, на каждого партизана немцы в своем тылу вынуждены держать по крайней мере десять солдат. В нашем отряде более трехсот партизан, – значит, мы оттягиваем от фронта целый пехотный полк гитлеровцев. Как вы думаете, помощь это Красной Армии или нет?

– Большая помощь! – подтвердили партизаны.

– Теперь о Польше, – продолжал Турханов. – Той Польши, которая хотела захватить Советскую Украину, на свете уже нет. Она развалилась еще в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Завтрашняя Польша, конечно, будет совсем другой. Там не найдется места для Пилсудских, Рыдз-Смиглы и им подобных. В новой Польше к власти придут рабочие и крестьяне. Так что в освобождении Польши из-под фашистского ига заинтересованы не только поляки, но и мы. Поняли, товарищи?

Поняли!

Все ясно!

– Где вы прикажете, там и будем воевать! – закричали партизаны.

Митинг кончился. Люди стали расходиться. Молодой парень из последнего взвода подошел к пожилому партизану, показывавшему рубцы на спине.

Ну как, старина? – подмигнул он. – Будем проливать свою кровь за поляков или нет?

Не за поляков, дурень, а за нашу общую победу. Я и раньше думал так, да бес попутал, – недовольно проворчал тот.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

День был на редкость необычный. Солнце светило и грело совсем по-летнему, птицы без умолку щебетали в густой зелени деревьев. Да не только это! Главное – столько событий, одно за другим... Утром – неожиданная схватка с карателями и их разгром. Потом митинги по подразделениям. Днем – траурная церемония и похороны павших смертью храбрых. Затем – обмен раненых и пленных, суд над предателем и его публичная казнь (майор Краковский не ошибся: в обмен на своего комбата немцы выдали хорунжего). День длиною в вечность закончился дружеским ужином в партизанской столовой под сенью могучих елей, сквозь ветви которых просматривались яркие звезды.

До сих пор батальон Армии Людовой, по выражению комбата, жил на зимних квартирах: по договоренности с местными представителями Крайовой Рады Народовой – подпольной организации антифашистского национального фронта, действовавшей во многих населенных пунктах Люблинского воеводства, был определен на постой к крестьянам. Снабжение тоже велось через эту организацию, поэтому батальон еще не развернул тылы. У него не было ни складов, ни кухни, даже посуды – крестьяне кормили солдат из своей. Теперь поляки поняли, что солдат без котелка – как слон без, хобота, даже если и есть еда, не скоро насытишься. Турханов предложил гостей накормить в первую очередь, а партизан – за ними, но Адам Краковский не согласился.

– Пусть из одного котелка едят по два человека, – сказал он, – один поляк и один русский.

Так и сделали. Каждый партизан пригласил поляка, и дело пошло на лад, с шутками и прибаутками. Даже языковой барьер не стал помехой. Говорили на двух языках, но понимали все, а где не понимали, догадывались. Вот боец-чуваш, захлебываясь от восторга, описывает прелести родного края, где, по его словам, темные леса полны всевозможных зверей и дичи, реки и озера кишат рыбой, а тучные колхозные поля дают столько хлеба, что им можно прокормить население еще одной такой республики, как Чувашия.

– Слыхали вы о сурской стерляди? – спрашивал он и сам же отвечал: – Первая рыба в мире. Говорят, Петр Первый иной рыбы и не признавал.

– Говорят, и мачты для своих кораблей он заготовлял в чувашских лесах, – добавлял другой.

Поляк-жолнеж, понятно, хвалил свою родину, говорил, что Висла по своей красоте – первая река Европы после Волги, что нет ничего прекраснее зеленых вершин Свентокшиских гор и нет в мире девушек красивее варшавянок.

Им верили, ибо каждый знал: нет на свете ничего краше и милее, чем родина...

Ева в этот день впервые поднялась на ноги после неудачного прыжка с парашютом. Алина объявила, что опасность полностью миновала и она теперь может не только вставать, но и выходить из блиндажа и совершать небольшие прогулки. Ева так и сделала. Кончив принимать и передавать радиограммы, она пошла в лес, принесла букетик весенних цветов и поставила его на стол Турханову, использовав вместо вазы старую консервную банку. Полковник по достоинству оценил этот подарок, наградив девушку жарким поцелуем. Но тут он заметил, что в глазах Евы не вспыхнула радость, как обычно, а заблестели слезы.

Что с тобой? – насторожился он. – Случилось что-нибудь плохое?

Не знаю, как ты это назовешь – хорошим или плохим. Нашелся тот батальон, куда я должна была прибыть, – ответила девушка.

Откуда ты знаешь? – усомнился Турханов.

Разговаривала с вашими гостями. Узнала от них.

Новость эта взволновала Турханова. Ева была единственная радистка в отряде, если не считать его – он когда-то работал на танковых рациях. Но дело даже не в этом. Радиста могут прислать, если попросить Барсукова. Дело в том, что Ева за эти две недели стала для Турханова самым близким и дорогим человеком. «Неужели уйдет к своим? – защемило у него сердце. – Конечно, мы не можем удерживать. Она полька, хочет воевать в своей армии, служить своей родине...»

– И ты уходишь от нас? – не скрывая печали, спросил Турханов.

Ева отвернулась.

А ты сам как бы поступил?

На твоем месте?

Нет, на своем.

Пришлось бы, пожалуй, уйти. Что поделаешь, мы солдаты, не вольны распоряжаться собою, – сказал он после некоторого раздумья.

А я вот не могу! – зарыдала Ева. – Рвалась на фронт, хотела сражаться и умереть за свободную Польшу, а встретила тебя и все забыла! Нет, не патриотка я, не воин, а обыкновенная баба!

Турханов подсел к ней, положил руку на ее вздрагивающие плечи, ласково погладил.

Не горюй, милая! Ты будешь и с нами и с ними. Мы договорились с майором Краковским держаться вместе. Ты будешь работать для обоих отрядов. Тебя это устраивает?

И не спрашивай. Что устраивает тебя, то и меня. Куда бы ты ни пошел, я буду следовать за тобой как тень. Власть твоя надо мной так велика! Но, прошу тебя, ни когда не злоупотребляй ею...

Турханов не ответил. Слова были тут излишни. Он взял ее на руки, поднял, как маленького ребенка.

– Клянусь, я никогда не оставлю тебя, – прошептал он.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Приближался Первомай – праздник международной солидарности трудящихся. Советские люди всегда встречают этот праздник новыми достижениями, новыми победами.

Вслед за Красной Армией советские партизаны тоже решили отметить Первомай выступлением против немецких оккупантов.

Отряд Турханова, выполняя задание Штаба партизанского движения, регулярно передавал сведения о движении всех поездов через железнодорожный узел Сталева-Воля, а в честь праздника подготовил операцию по срыву перевозок сразу на трех ближайших железных дорогах.

Узнав о предстоящей операции, Ева изъявила желание лично участвовать в одной из диверсий.

Это не дело радистки, – возразил Турханов. – Ты принесешь гораздо больше пользы, если вовремя передашь радиограммы об итогах операций.

Володя, ну разреши мне хоть раз участвовать в на стоящем бою! – взмолилась девушка. – Надо же мне убить собственными руками хотя бы одного фашиста, своего фрица, как говорят партизаны.

Ты уже уничтожила не один десяток фрицев.

Как, когда? – не поняла Ева.

Благодаря твоей умелой работе на рации мы связались с генералом Барсуковым, а он прислал нам оружие и боеприпасы. Знаешь, сколько фашистов убито этим оружием? Но это не все. Разведдонесения, которые ты ежедневно передаешь, помогают командованию Красной Армии при подготовке наступательных операций. Там будут уничтожены уже целые дивизии и армии. Гордись этим! – увещевал Еву полковник.

Это не то. Я хочу сама, своими руками... – не сдавалась девушка.

Но пойми, Ева, взрыв на железной дороге – совсем не женское дело. Ты нам нужнее здесь, у рации...

Ах, не женское дело? – вспыхнула Ева. – Тогда по чему Эсфирь идет на операцию?

Кто тебе сказал?

Алина. Она пойдет как медсестра.

Ты же не знаешь медицины.

Зато знаю электротехнику. Громов хочет испытать сегодня новые взрыватели собственной конструкции. Для этого он взял у меня батарею «БАС-80». Я уже была на тренировке. Он не возражает, чтоб я участвовала в операции... Володя, отпусти! Прошу первый и последний раз!

Турханов знал ее характер. Если Ева решится на что-нибудь, отговаривать ее бесполезно. Ушла же она в армию, хотя родной отец ни за что не соглашался.

– Ладно, иди! – махнул он рукой. Потом, заметив, что она вдруг помрачнела, добавил: – Желаю успеха!..

Тридцатого апреля днем три группы подрывников покинули Яновские леса и направились к заранее намеченным пунктам. Оттуда они с наступлением темноты должны были выйти на операцию. Ева вошла в группу, которой командовал майор Громов.

Солнце уже скрылось, когда местный рыбак на лодке переправил партизан на левый берег реки Сан между городами Сталева-Воля и Ниско. Подрывники хорошо знали эту местность. Около часа они отдохнули в кустах, а потом в полном боевом порядке – впереди два разведчика, за ними бойцы боевого охранения, а еще сзади, метров на двести, основная группа с тремя ящиками взрывчатки, с катушками трофейного телефонного кабеля и взрывным устройством – двинулись к железной дороге и залегли в низине. Поезда ходили здесь часто, поэтому дорогу надо было заминировать как можно быстрее. По заранее разработанному плану каждый из участников операции занял свое место. Четыре автоматчика ушли вдоль полотна вправо и влево, чтобы задержать, если они появятся, немецких патрулей. Три группы пошли минировать в трех местах дорогу, с таким расчетом, чтобы первая мина взорвалась под локомотивом, вторая – под десятым, а последняя – под двадцатым вагоном.

Таким образом можно было уничтожить весь железнодорожный состав. Раньше же партизаны подрывали только локомотив, и под откос валилось всего десять—двенадцать вагонов.

Закончив работу, минеры вернулись на позицию и вручили Еве три конца кабеля. Девушка подключила их к взрывному устройству. Громов проверил: все было в порядке.

Видите вон то дерево за насыпью? – показал Громов.

Вижу, – ответила Ева.

Когда локомотив поравняется с ним, нажимайте на рубильник.

Понятно.

Буквально через минуту с правой стороны показались две яркие точки.

Поезд, – прошептал кто-то.

Нет, – сказал Громов. – У локомотива три фары – одна сверху и две снизу.

Светящиеся точки быстро приближались. Вот они превратились в мощные фары, и мимо промчалась мотодрезина.

– Теперь скоро будет, – сказал Громов. – Когда едет особо важный состав, немцы на мотодрезинах проверяют исправность путей. Ева, приготовьтесь!

Действительно, скоро появился долгожданный поезд. Локомотив, пыхтя и шипя, тянул за собой вагоны. Вот он поравнялся с деревом за насыпью. Партизаны прижались к земле, некоторые зажали ладонями уши. Но вот паровоз миновал дерево, промчались вагоны, в светлых окнах мелькали тени людей. Поезд удалялся, а взрыва так и не было.

Эх, не сработало! – плюнул в досаде Громов. – Проклятье! Дайте-ка проверю, что там случилось.

Ничего не случилось, я просто не включила ток, – ответила Ева.

Почему? – удивились партизаны.

Потому что поезд был пассажирский. В последнюю минуту я увидела... Там ведь ехали не только швабы, но и поляки. Там могли быть женщины и дети.

Могли быть, могли и не быть, – рассердился Громов. – Во всяком случае, не очень много. Поездами ездят в основном оккупанты и их прислужники!

Не всегда. Ездят и подпольщики, и их связные, и просто обыкновенные люди...

А пожалуй, она права, – сказал Громов после некоторого раздумья. – Ладно, дождемся воинского эшелона.

Скоро слева показался еще один состав. Это был санитарный поезд. Шел он очень медленно: слабый паровозик с трудом поднимался из низины.

– Этих пропустим. Там раненые. Они уже свое получили на фронте. Пускай возвращаются в фатерлянд, расскажут, как им досталось, как рушатся планы фашистов...

Наступил перерыв. Пришлось неподвижно пролежать минут сорок. Но вот опять промчалась мотодрезина, а за ней показался тяжелый состав. Два локомотива тянули открытые платформы с танками и самоходными артиллерийскими установками, было тут и несколько классных вагонов, должно быть с танкистами, а также крытые вагоны с боеприпасами.

– Ева, приготовиться! – шепнул Громов.

Ева неотрывно смотрела на дерево. Вот передний локомотив заслонил его... Ева изо всех сил надавила на рубильник. В ту же секунду раздались одновременно три взрыва. Паровозы и вагоны, громоздясь друг на друга, полетели под откос. Но это было еще не все. Третья мина, разорвавшаяся под крытым вагоном, в котором, очевидно, были снаряды, выполнила роль детонатора: задние вагоны буквально разлетелись на куски. Взрывная волна была такой мощной, что партизаны повалились на землю. Мало этого, загорелись бензоцистерны, свалившиеся с открытых платформ, и, взрываясь, залили горючим вагоны. Пожар разгорался. Стало светло как днем.

– Пора уходить. Снимайте кабель – и в путь! – скомандовал Громов.

Партизаны смотали на катушки кабель, взяли взрывное устройство и побежали в сторону переправы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШТЕСТАЯ

Все три группы подрывников, успешно выполнив задание, вернулись в отряд к утру первого мая. Возвратились также бойцы, посланные в разведку. Потерь убитыми не было, только два бойца получили легкие ранения во время перестрелки с патрулями противника. Врагу же был причинен огромный урон: взорван железнодорожный мост, пущены под откос два воинских эшелона и уничтожено несколько грузовиков вместе с водителями. Это еще больше подняло праздничное настроение партизан. Хотя после ночного похода многие сильно устали, однако никто не думал об отдыхе. Все бросились умываться, почистили обувь и обмундирование, побрились, постриглись...