Текст книги "Смертельные враги"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Глава 18
ДОН ХРИСТОФОР ЦЕНТУРИОН

Как легко себе представить, в трактире Пардальян застал страшную сумятицу. Сам трактирщик Мануэль, Хуана – его дочь, его служанки, короче – все-все сбежались на шум битвы и присутствовали при вышеописанной сцене. Окна соседних домов тоже как бы сами собой осторожно приоткрылись, дабы позволить их обитателям все видеть. Впрочем, надо отдать должное этим зевакам: никто из них и мысли не допустил о том, чтобы вмешаться – ни для того, чтобы прийти на выручку тем двоим, что держали на почтительном расстоянии четверых, ни для того, чтобы попытаться разнять их.

У Пардальяна и всегда-то был такой вид, что его бросались обслуживать, выказывая всяческое почтение, но в тот день он даже невольно улыбнулся, видя, с какой быстротой служанки трактира «Башня» во главе с самим хозяином кинулись предупреждать его малейшее желание.

– Дорогой хозяин, – сказал шевалье, – перед вами человек, который погибает от голода и жажды. Подавайте нам что вам будет угодно, но ради Бога, делайте это поскорее.

В одно мгновение стол в самом уютном уголке внутреннего дворика был накрыт скатертью и тотчас же уставлен разнообразными блюдами, долженствующими раздразнить аппетит: там были зеленые оливки, красный перец, различные маринады, колбасы и ломти холодной свинины – то бишь всяческие закуски, предназначенные для того, чтобы заморить червячка; закуски перемежались множеством бутылок самых разных форм, выстроенных как на парад; все это радовало глаз... особенно глаз человека, которому недавно случилось быть похороненным заживо и которому посему неоднократно приходила в голову мысль, что никогда более ему не будет суждено насладиться столь замечательным зрелищем.

Само собой разумеется, что хозяин тем временем, устремившись к своим печам, хлопотал возле них, не жалея сил, и вскоре из кухни прибыли: золотистый омлет, тушеные голуби, ребрышки ягненка, поджаренные на сухой виноградной лозе, а также некоторые мелочи, как то: разнообразные паштеты, ломти кабанины, жареная форель с лимонным соком. Но все это было лишь прелюдией к редчайшему блюду, к истинной изюминке пиршества, к гастрономической новинке, завезенной из Америки отцами-иезуитами, – к изумительному фаршированному индюку, жаренному на вертеле над сильным огнем.

Надо ли добавлять, что на столе появились еще и всевозможные компоты, желе, варенья, фруктовые пастилы, пирожки, а также множество разнообразных кремов, тортов, пирожных, вафельных трубочек и свежих и сушеных фруктов.

В то время как служанки хлопотали вокруг Пардальяна, он, не говоря ни слова, наполнил три кубка, жестом пригласил Сервантеса и дона Сезара подойти к нему, опорожнил единым духом свой кубок, вновь наполнил его, вторично опорожнил и, поставив его на стол, воскликнул:

– Ах, черт возьми, как хорошо!.. Это испанское вино греет душу, а я, клянусь честью, весьма в этом нуждался!

– В самом деле, – сказал Сервантес, который следил за ним с неослабным вниманием, – вы бледны, словно мертвец, и кажетесь взволнованным. Я не думаю, однако, что вас до такой степени поразил только что выдержанный вами бой... Тут, конечно, кроется что-то другое.

Пардальян вздрогнул и, пожав плечами, взглянул Сервантесу прямо в глаза.

– Садитесь, – сказал он, усаживаясь сам, – а вы вот сюда, дон Сезар.

Не заставляя себя просить дважды, Сервантес и дон Сезар заняли места, указанные им Пардальяном. Обращаясь к дону Сезару и намекая на его недавнее вмешательство, которое уберегло шевалье от кинжала Бюсси, Жан сказал:

– Примите мои комплименты. Вы, как я погляжу, не любите, когда за вами числится долг.

Молодой человек покраснел от удовольствия – и не только из-за самих слов, но и из-за ласкового тона, каким они были произнесены. С той искренностью и чистосердечием, которые, судя по всему, составляли суть его характера, он живо ответил:

– Моя счастливая звезда привела меня как раз вовремя, чтобы помочь вам избежать неприятности, сударь, но я еще не расплатился с вами; напротив, я опять ваш должник.

– Как так?

– Ах, сударь, разве вы не отбили вместо меня несколько ударов, которые наверняка попали бы в цель... если бы вы не позаботились обо мне?

– А! – коротко сказал Пардальян. – Так вы это заметили?

– Ну конечно, сударь.

– Сей факт доказывает, что вы умеете сохранять хладнокровие в битве, с чем я вас горячо поздравляю... Это ценное качество, и оно еще сослужит вам службу.

Внезапно он сменил тему:

– А теперь милости просим – прошу отведать всей этой снеди; судя по тому, как она выглядит, она должна быть очень сочной и, клянусь честью, чрезвычайно вкусной. Мы поговорим за ужином.

И трое друзей храбро принялись за уничтожение гор провизии, возвышавшихся перед ними.

Оставим же Пардальяна восстанавливать силы, подточенные длительным голоданием, усталостью и треволнениями насыщенного событиями дня, а сами вернемся на какое-то время к некоему персонажу, чьи поступки настоятельно требуют нашего внимания.

Мы имеем в виду того странного нищего, который вместо благодарности за поистине королевскую милостыню, поданную ему шевалье де Пардальяном, предпочел размахивать за его спиной кинжалом, а затем внезапно исчез, так что поиски Бюсси, который твердо вознамерился задать неудачливому убийце хорошую трепку, ничем не увенчались.

Нищий, который даже не подозревал о нависшей над ним опасности, просто-напросто юркнул в щель между какими-то тюками, сваленными на набережной, добрался до одной из многочисленных улочек, что выходили к Гвадалквивиру, и стремглав бросился бежать по направлению к Алькасару.

Увидев перед собой одну из дверей дворца, нищий сказал пароль и показал какую-то вещицу, похожую на медальон. Часовой, не выказывая никакого удивления, немедленно пропустил его, почтительно посторонившись.

Нищий направился размеренным шагом но лабиринту внутренних дворов и коридоров (очевидно, он отлично в нем ориентировался) и скоро оказался у входа в некие покои. Стоило ему постучать условленным образом, как на пороге вырос верзила-лакей; в ответ на несколько слов, которые нищий прошептал ему на ухо, он вежливо поклонился и отступил в сторону.

Нищий вошел в спальню. Это была спальня верного слуги Филиппа II дона Яго де Альмарана, обычно именуемого Красной бородой; он яростно бегал взад и вперед по комнате, баюкая тщательно перевязанную руку и изрыгая ужасные угрозы по адресу этого французишки, этого чертова Пардальяна, едва не искалечившего его.

На шум шагов Красная борода обернулся. Увидев перед собой какого-то отвратительного нищего, он грозно нахмурился и уже открыл рот, чтобы позвать слуг и велеть им выставить вон этого бесстыдного попрошайку, но тот вдруг легко сорвал свою густую черную бороду, которая скрывала нижнюю часть его лица, и лохматую шевелюру, падавшую ему на глаза.

– Христофор! – воскликнул Красная борода. – Ну наконец-то!

Если бы Пардальян оказался здесь, то в этом самом Христофоре он тотчас узнал бы агента инквизиции, коего некоторое время назад он бесцеремонно вышвырнул из внутреннего дворика трактира «Башня».

Кто же такой был дон Христофор? Мы полагаем, что настал момент познакомиться с ним поближе.

Дон Христофор Центурион был неудачником-бакалавром, каких в ту пору в Испании было немало. Молодой, сильный, умный, образованный, он решил проложить себе дорогу в жизни и занять высокое положение. Однако решить всегда легче, чем сделать. Особенно если у тебя нет ни отца, ни матери, а воспитал тебя и обучил на свои деньги милосердный и славный старик-дядюшка – бедный сельский священник.

Для начала Христофор избавился (это является необходимым условием для всякого честолюбца, твердо решившего преуспеть) от угрызений совести, всегда терзающих дураков. Операция прошла с тем большей легкостью, что вышеозначенная совесть, как легко догадаться, не слишком-то обременяла юного Христофора Центуриона. Но хоть начинающий карьерист и сбросил с себя этот груз, он все же остался тем, чем и был ранее – бедняком, которому бы мог посочувствовать незабвенный библейский Иов. Однако же похвальные усилия, предпринятые им для борьбы со своей совестью, заслуживали, в конечном счете, вознаграждения, и дьявол надоумил его обокрасть доброго дядюшку, забрать у него те несколько дублонов, которые старик кое-как накопил ценой долгих лет лишений и тщательно закопал в надежном месте – не таком уж, впрочем, надежном, ибо молодой негодяй после длительных и упорных поисков все-таки обнаружил его.

Как и всякий добрый кастилец, Христофор уверял, что он происходит из благородной семьи, – да, возможно, так оно и было; почему бы и нет? Однако ему было бы весьма затруднительно предъявить соответствующие документы в том случае, если бы кому-нибудь вздумалось попросить их у него.

Владея небольшой толикой денег, хитроумно позаимствованных у дядюшкиной бережливости, бакалавр Христофор, став доном Христофором Центурионом, поспешил выбраться на жизненные просторы, где сразу принялся искать какого-нибудь могучего покровителя. Это вполне соответствовало нравам эпохи. Жил в те времена некий дон Центурион, которого Филипп II незадолго до описываемых событий сделал маркизом де Эстера. Дон Христофор Центурион незамедлительно открыл в своей биографии родство, и притом бесспорное (по крайней мере, он так считал), с эти богатым сеньором. Христофор прямиком направился к нему и потребовал от него поддержки, ибо любой сеньор, пользующийся расположением двора, должен оказывать помощь бедным и безвестным родственникам. Однако маркиз де Эстера был одним из тех эгоистов, каких, к несчастью, на свете немало. Договориться с ним не удалось. Этот бесчестный родственник не только не пожелал ничего слушать, но еще без всяких обиняков заявил своему невезучему однофамильцу, что если тому и впредь вздумается претендовать на родство, которое он, маркиз де Эстера, вопреки всякой очевидности упрямо отрицал, то он без всякого стеснения прикажет своим людям побить Христофора палками, дабы доказать ему бесспорное: никому не ведомый и без гроша в кармане Центурион никогда – конечно, если рассуждать здраво – не сможет оказаться родственником Центуриона богатого и к тому же маркиза; если же палочных ударов будет недостаточно, чтобы его в том убедить, у маркиза, слава Богу, хватит власти, чтобы бросить своего докучливого псевдородственника в темницу.

Угроза палочных ударов произвела на дона Христофора Центуриона гнетущее впечатление. Угроза же заточения, которое могло продлиться столько же, сколько продлится его жизнь, открыла ему глаза на истину, и тогда он обнаружил, что и впрямь ошибся, и что сеньор маркиз действительно ему не родственник. Посему он отказался от требований о поддержке и признал, что ему отказали в ней совершенно справедливо, ибо, по совести говоря, он не имел на нее права.

В течение нескольких лет он продолжал жить (или, вернее сказать, беспрерывно умирать с голоду) неопределенными плодами неопределенных трудов.

Затем он завербовался в солдаты и научился достойно владеть шпагой. Потом стал грабителем с большой дороги и научился не менее достойно владеть кинжалом. Приобретя также серьезные познания насчет того, как надлежащим образом пользоваться почти всеми видами оружия, бывшими в ходу в ту эпоху, он великодушно предоставил свои таланты в распоряжение тех, кто вовсе оными не обладал, или же, обладая, испытывал недостаток в отваге, необходимой для их использования; за приличное вознаграждение он избавлял любого желающего от настойчивого врага и мстил за смертельное оскорбление или за поруганную честь.

Одновременно – ради собственно удовольствия – он продолжал учиться, а поскольку от природы он был весьма одарен, то вскоре и стал настоящим знатоком в области философии, теологии и судопроизводства. Желая разнообразить свои занятия и вместе с тем несколько пополнить свои скудные доходы, он – в промежутках между ударом кинжала и аркебузным выстрелом – давал уроки одному, писал диссертацию за другого, готовил проповедь для третьего – например, для епископа, у которого иссякло красноречие; он мог также составить заключение по делу для судьи или же защитительную речь для адвоката.

Одним словом, даже для той эпохи, богатой на всяческие диковинные фигуры, это был довольно-таки редкий экземпляр: наполовину наемный убийца, наполовину служитель церкви.

И вот однажды, вернувшись мысленно к дням своего детства (он это называл – рыться в фамильных бумагах), Христофор вспомнил, как дядюшка рассказывал ему, что одна из прабабушек его двоюродной сестры некогда вышла замуж за прадедушку троюродного брата дона Яго де Альмарана – высокопоставленной особы, коей доверена честь оберегать жизнь Его Католического Величества и потихоньку устранять всех тех, на кого ему указывала королевская десница – ибо даже король не всегда может открыто, при свете дня, расправляться со своими врагами.

Дон Центурион сказал себе, что на сей раз его родство ясно, очевидно, осязаемо и что прославленный сеньор Красная борода (который, между прочим, делал на благо короля то, что он, Центурион, делал на благо всех) непременно встретит его радушно и с пониманием.

Красная борода и впрямь сразу прекрасно понял выгоду, которую он сможет извлечь из знакомства с образованным негодяем, готовым на все и способным не только противостоять самому изощренному казуисту или натянуть нос самому продувному законнику, но еще и ловко организовать и исполнить любое темное дельце, где необходимо применить силу.

Ему вдруг открылось, что для выполнения некоторых таинственных операций, предпринимаемых им время от времени то ради короля, то ради собственной корысти, этот человек, которого словно послало само Небо, станет ему идеальным помощником – а на такое он никогда и надеяться не смел. Не говоря уже о том, что этот подручный может быть еще и рассудительным советником, способным уверенной рукой направлять его в дебрях – для него совершенно непролазных – дел государственных, общественных, военных и церковных (церковных в особенности), где он ежесекундно рисковал споткнуться и сломать себе шею.

Итак, дону Христофору Центуриону улыбнулось счастье: его встретили радушно. Его родство было признано сразу, без всяких споров, и новоиспеченный кузен безотлагательно добыл ему место в Верховной инквизиции; хотя жалованье было чрезвычайно скромным, наемному убийце оно тем не менее показалось совершенно фантастическим: ведь он с давних пор привык по многу дней жить на несколько реалов – и один лишь Бог знает, как тяжко они доставались дону Христофору!

В тот момент, когда мы представляем читателю дона Центуриона, он уже добился любви и уважения начальства, весьма высоко оценившего его разнообразные достоинства, и теперь потихоньку прокладывал себе дорогу наверх. Христофор пробовал себя на разных поприщах, прикидывая, стать ли ему лицом светским и решительно пойти по военной части или же принять монашество, что могло открыть ему доступ к любой должности, в том числе и к должности великого инквизитора – эта возможность неясно просматривалась в его мечтах, хотя он и не осмеливался еще себе в том признаться.

В сущности, он склонялся скорее ко второму варианту, ибо, хотя он и стал человеком действия, но благодаря своему первоначальному воспитанию, все же отдавал явное предпочтение ученым изысканиям. Этот наемный убийца, с непревзойденным мастерством владевший кинжалом, сохранил лицемерные и медоточивые манеры служителя церкви, всегда скрывающего свои мысли, умеющего со смиренным видом склониться перед более сильным и тотчас же надменно выпрямиться во весь рост перед более слабым, – в общем, он был человеком злопамятным и злобным, но способным годами подавлять свою ненависть.

Учитывая все вышеизложенное, мы не можем сказать, что дон Центурион был всецело предан Красной бороде, ибо это значило бы впасть в сильное преувеличение.

Он давно уже раз и навсегда запретил себе любые человеческие чувства, – а, следовательно, и чувство признательности. Итак, он не испытывал никакой благодарности к своему благодетелю, но был слишком умен, чтобы не понимать: пока он не оперится настолько, чтобы летать самостоятельно, ему придется опираться на кого-то сильного. Поэтому его преданность (назовем это так) была достаточно глубокой, ибо, работая на своего покровителя, он работал на самого себя.

Конечно, если бы вдруг явился кто-нибудь более могущественный и предложил взять его к себе на службу, дон Центурион, не колеблясь, бросил бы, а в случае надобности, и с готовностью предал бы доверчивого слугу Филиппа II. Но пока никому не приходило в голову привязать его к себе, так что он оставался всей душой привязан к своему кузену. Впрочем, выказывая слепую преданность этому животному, он, разумеется, работал на собственное будущее.

Таков был человек, только что вошедший к Красной бороде; побежденный исполин метался как хищник в клетке, пылая мрачной злобой, кляня свое недавнее поражение и изрыгая страшные угрозы по адресу того, кто подверг его этому двойному унижению – во-первых, избил его, Красную бороду, сильнейшего из сильных, и, во-вторых, избил на глазах короля и придворных!

– Ну как? – тревожно спросил он Центуриона. Тот презрительно пожал плечами, пытаясь говорить спокойно, но в его голосе невольно прорывались раздражение и неистовая ожесточенность:

– Все, как и ожидалось! Его преосвященство господин великий инквизитор по неизвестным мне причинам счел нужным позволить ему уйти.

– Клянусь кровью Христовой! Пусть гнилая лихорадка погубит проклятого святошу, вздумавшего играть в великодушие!.. Будь я проклят!.. Если этот человек выживет, я останусь обесчещенным и потеряю доверие короля; у меня не будет другого выхода, кроме как удалиться в какой-нибудь монастырь и сдохнуть там от стыда и умерщвления плоти!.. Я должен отплатить, ты слышишь. Христофор! Да так, чтобы все это запомнили... А иначе король прогонит меня, как пса, который потерял свои клыки...

Эти слова повергли преданного Центуриона в глубочайшее уныние. Опала пса Филиппа II влекла бы за собой его собственный провал. Она означала неизбежный крах обширных замыслов, выстроенных его честолюбием. Ему нужно было употребить все свои силы на то, чтобы отвести эту катастрофу от своего кузена, поскольку Центуриону пришлось бы самому стать ее первой жертвой. Вот почему он ответил совершенно искренне и очень печально:

– Я отлично понимаю вас, кузен. Но на мой взгляд, вы несколько преувеличиваете. Вряд ли Его Величество поставит вам в вину эту неприятность. Если хорошенько прикинуть, то, я полагаю, в том, что вас... одолели, есть и хорошая сторона.

– Как это?

– Уверяю вас. Могло случиться так, что вы столкнулись бы с испанцем, желающим занять ваше место подле короля, и тогда бы вы наверняка погибли. Но вам повезло, ибо вы столкнулись с французом и. что еще удачнее, с врагом Его Величества. Так что вы можете быть спокойны – уж он-то не станет претендовать на ваше место... В глазах короля, да и в глазах всех придворных вы все равно остаетесь самым сильным человеком в Испании. А раз так, то с чего бы король стал лишать себя ваших услуг? И где взять вам замену? Доброго коня на плохого не меняют. Вы потерпели поражение? Ну что ж. Даже самым прославленным полководцам случалось быть побежденными...

– Может быть, ты и в самом деле прав, – сказал Красная борода, внимательно его выслушав. – Только мне все равно нужно отомстить.

– Ну, на сей счет, – ив глазах Центуриона вспыхнул дикий огонек, – я с вами согласен. И если у вас на этого наглого и дерзкого француза есть зуб, то не сомневайтесь, он есть и у меня, причем предлинный.

– Так что же все-таки произошло? Ты его видел? Где он? Что он делает?

– Он, наверное, уже вернулся в свою гостиницу и там, как я предполагаю, подкрепляется. Я видел его, разговаривал с ним, и он даже дал мне щедрую милостыню... Судя по всему, этот мерзавец весьма богат – клянусь честью, мне перепал от него целый пистоль!

– Ты видел его, – взревел Красная борода, – ты говорил с ним, но!..

– Понимаю вас, кузен, – сказал Центурион с холодной улыбкой. – И если он ускользнул от меня, то, поверьте, не по моей вине. Можно подумать, что его оберегает само провидение, – я уже собрался всадить вот этот самый кинжал ему между лопаток, как вдруг в самый неподходящий момент он обернулся, а ведь, черт побери, мы с вами оба знаем грозную силу этого господина. Я не стал повторять попытку, припустился что есть мочи, и вот я здесь.

И в порыве дикой ярости Христофор вскричал:

– Он в наших руках, кузен! Я окружу трактир и возьму его живым или мертвым, хотя бы мне пришлось для этого разнести эту лачугу по камешку или же сжечь ее всю, от подвала до чердака!

– Отлично! – радостно воскликнул Красная борода. – Вот-вот, поджарь его как поросенка!.. Возьми столько людей, сколько понадобится, и беги; мне бы хотелось поскорее увидеть его кишки, разбросанные по земле. Какая жалость, что этот мерзавец почти сломал мне руку!.. Уж я бы постарался сам довести дело до конца, никому бы не доверил! Моя месть была бы более сладкой, если бы я мог осуществить ее сам, но надо не гневить судьбу и уметь довольствоваться тем, что имеешь.

– Что до того, чтобы довести это дело до конца, – сказал Центурион с каким-то лихорадочным восторгом, – вы можете всецело положиться на меня!

Он громко скрипнул зубами и продолжал:

– Ненависть, которую вы питаете к господину де Пардальяну, – сущий пустяк по сравнению с теми чувствами, что питаю к нему я, и если вы хотите видеть его кишки, разбросанные по земле, то я хотел бы съесть его сердце!

– Да, тебя он тоже отделал на славу! Центурион тряхнул головой и пояснил со зловеще-спокойной решимостью:

– С Божьей помощью я надеюсь с лихвой отплатить ему за то, что он мне сделал. Но суть не в этом... Если бы вопрос заключался лишь в том, чтобы действовать, я бы уж, конечно, не терял времени даром. Вопрос как раз в том – надо ли вообще что-либо предпринимать.

– Без всяких сомнений! – исступленно крикнул Красная борода.

– Давайте договоримся, кузен, – сказал Центурион с ехидной усмешкой. – Вы приказали мне отыскать и привести к вам крошку Жиральду, к которой вы воспылали любовью. Я, как и подобает, повиновался, и, разумеется, не моя вина, что мне не удалось этого сделать. Кто мог предвидеть, что найдется человек настолько храбрый, что окажет сопротивление приказам святой матери-инквизиции? Итак, благодаря вмешательству этого Пардальяна, для которого нет ничего святого – да поразит его гром небесный! – я потерпел неудачу, и мое начальство выразило мне свое недовольство... мало того, меня наказали за то, что я действовал без приказа... Приказ исходил от вас, кузен, но вы не сочли нужным заявить об этом вслух и защитить меня, а я, считая, что у вас есть веские причины для такого поведения, прислушивался лишь к голосу моей преданности и промолчал, приняв кару без возражений.

– В самом деле, – сказал Красная борода, порядком смущенный, – у меня были особые причины, чтобы не вмешиваться в эту историю. Но я не забуду твоей преданности, и для начала, чтобы исправить допущенную несправедливость – ведь ты был наказан за мою вину, – возьми вот это.

«Вот это» оказалось туго набитым кошельком, призванным вознаградить преданность Центуриона; на лице дона Христофора появилось выражение ликования, и, засовывая драгоценный кошелек под свои нищенские лохмотья, он ответил:

– Все, что я сказал, кузен, говорилось, как принято выражаться, для сведения, а вовсе не для того, чтобы подвигнуть вас на подобную щедрость.

– Знаю, – величественно ответствовал Красная борода. – Но к чему ты клонишь?

– А вот к чему: кто мне поручится, что со мной, когда я займусь этим Пардальяном, не приключится того же, что приключилось, когда я занимался Жиральдой? Независимо от того будет ли мне, как я надеюсь, сопутствовать удача или же это будет провал, – кто мне поручится, что монсеньор Эспиноза не изволит гневаться? Если мои действия будут противоречить его замыслам, мне придет конец. На сей раз дело для меня пахнет тюрьмой, а ведь, черт побери, кузен, вы отлично знаете, что войти в камеру очень легко, а вот выйти из нее – затруднительно.

– Да объясни же в конце концов все толком, – нетерпеливо бросил ему Красная борода. – Чего ты хочешь?

– Я хочу, – холодно сказал Центурион, – получить приказ, написанный вами собственноручно, который послужил бы мне защитой на случай, если то, что я собираюсь предпринять, придется не по вкусу монсеньору великому инквизитору.

– Только-то и всего? Что же ты раньше не сказал! – воскликнул Красная борода, направляясь к черного дерева секретеру, украшавшему его комнату.

Однако, открыв его, он внезапно замер и с жалобным видом посмотрел на свои перевязки.

– Да как же, по-твоему, я смогу писать с моей больной рукой?

– Клянусь бычьими потрохами! – разочарованно пробормотал Центурион. – Верно, я было совсем позабыл про это. И все-таки, – продолжал он с той же холодностью, которая свидетельствовала о твердо принятом решении, – и все-таки без вашего письменного приказа я не стану ничего предпринимать.

– Проклятье! – растерялся Красная борода. – Что же тогда делать?

Секунду Центурион, казалось, размышлял.

– Не могли бы вы сделать так, – предложил он, – чтобы этот приказ был подписан самим королем?

Красная борода пожал своими широкими плечами.

– И как ты себе это представляешь? – осведомился он сквозь зубы. – Я прихожу к королю и говорю ему: «Сир, не будет ли вам угодно подписать документ, повелевающий убить господина де Пардальяна?» Клянусь честью, меня ждет теплый прием! Да мне сразу же предложат убраться подобру-поздорову, если только... если только со мной не случится чего похуже!

– Это правда! Истинная правда! – согласился Центурион, машинально теребя мочку уха (его излюбленное занятие в те минуты, когда он погружался в глубокие размышления).

И вдруг, бросив исподлобья взгляд на Красную бороду, он произнес:

– Есть один выход...

– Какой? – тотчас отозвался исполин (он был, как вы уже заметили, довольно-таки простодушен).

– Чистый лист, но зато подписанный!.. – сказал Центурион с совершенно безразличным видом; однако краешком глаза он по-прежнему наблюдал за Красной бородой; тот колебался.

– Ух! – выдохнул он. – Многого хочешь! А ты знаешь, что на тех листах, которые хранятся у меня здесь, вот в этом ящике, стоит подпись короля?

– Знаю... И это очень кстати.

– А ты знаешь, что они скреплены и подписью великого инквизитора?

– Это даже лучше.

– А ты знаешь, что благодаря одному из таких пергаментов, должным образом заполненному, можно избежать любой кары и можно потребовать любой помощи от всех властей – светских и церковных?

Во взоре Центуриона сверкнул и тут же погас радостный огонек.

– Кузен, – ровным голосом сказал он, – заметьте: время идет, и дальше медлить рискованно, потому что птичка может улететь из гнезда.

У Красной бороды вырвалось сдавленное проклятье, и он прошептал, по-прежнему колеблясь:

– Черт возьми! Незаполненный лист...

Говоря это, он вглядывался в Христофора, пытаясь проникнуть ему в самую душу.

Видя его нерешительность, Центурион проговорил с самым равнодушным видом:

– В сущности, вы, может быть, и правы, В конечном счете, мне-то торопиться некуда. Я подожду, пока вы будете в состоянии подписать этот приказ... Правда, подобный случай, возможно, представится не слишком скоро, и господин де Пардальян, разумеется, очень скоро уберется из Севильи, а то и вообще из Испании; но мне-то что: ведь час мести все равно пробьет, и я буду терпелив. А что до вас, то вы, конечно же, не станете расстраиваться из-за таких пустяков и сумеете, я уверен, вновь завоевать расположение короля... В конце концов, наш государь не так кровожаден, как вы его изображаете...

Внезапно Красная борода решился.

– Поклянись мне, что ты не злоупотребишь этим пергаментом! – приказал он.

– Ох, да какую же такую выгоду бедняга вроде меня может, по-вашему, извлечь из этого жалкого клочка пергамента? Если бы это был билет королевского казначейства, то я бы еще понял... Но пустой лист!..

Красная борода открыл потайной ящичек в секретере, вынул оттуда чистый лист с двумя подписями (у него всегда был запас таких пергаментов для выполнения секретных королевских поручений) и протянул его Центуриону:

– Бери! Вернешь мне, когда все будет закончено.

Центурион взял лист с абсолютно безразличным видом, однако если бы Красная борода смог различить торжествующий блеск в глазах своего приближенного, он, без сомнения, в тот же миг вырвал бы у него из рук грозный документ.

Но Красная борода ничего не заметил. Он знал лишь одно: скоро он отомстит Пардальяну и, следовательно, восстановит свой пошатнувшийся – как он считал – авторитет.

Центурион запрятал драгоценный пергамент под нищенские лохмотья и сказал, направляясь к двери:

– До скорой встречи, кузен. Я не могу терять ни минуты, а мне еще нужно пойти переодеться.

Центурион уже открыл дверь, когда Красная борода прошептал с робостью, странной у такого исполина:

– Христофор!..

Центурион выжидательно обернулся. Однако видя, что Красная борода, чрезвычайно смущенный, никак не решится заговорить, он внезапно обратился к нему с той фамильярностью, которую позволял себе только наедине:

– Время дорого, этот человек может от нас удрать. Ну-ка, выкладывайте, что там у вас, но только поскорее...

– Эта девушка... – пробормотал исполин, покраснев.

– Жиральда?.. Так вот где у вас свербит, – лукаво усмехнулся Центурион.

Не поддержав шутку, Красная борода продолжал:

– Не мог бы ты... если представится случай... одним ударом покончить с двумя делами сразу?..

– Попытаюсь, – ответил Центурион с циничной улыбкой, – но только если девушка еще в трактире... а иначе – сами понимаете: кто за двумя зайцами погонится, рискует не поймать ни одного.

– А если она все-таки там? – настаивал Красная борода.

– Если она там, я сделаю все, что в моих силах, и, может быть, мне посчастливится больше, чем в прошлый раз.

_ Ты – добрый родственник, Христофор, – сказал Красная борода, и лицо его засияло.

После чего он проговорил с выражением дикой, неистовой страсти:

– Если тебе это удастся, если ты доставишь мне эту девушку, проси у меня все, что захочешь!..

– Уж я не забуду это обещание, будь спокоен, – еле слышно буркнул Центурион. А вслух сказал:

– Я стану действовать так, чтобы удовлетворить одновременно и вашу ненависть, и вашу любовь.

С этими словами он скрылся.