355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мишель Уэльбек » Карта и территория (La carte et le territoire) » Текст книги (страница 7)
Карта и территория (La carte et le territoire)
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 22:45

Текст книги "Карта и территория (La carte et le territoire)"


Автор книги: Мишель Уэльбек



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

11

В дальнейшем Джед изменил «Братьям Сеннелье», почти все его зрелые полотна написаны масляными красками Schmincke Mussini. Случались и исключения, некоторые зеленые цвета, например зеленую киноварь, которая придает такой волшебный отсвет сосновым лесам Калифорнии, спускающимся к морю на картине «Билл Гейтс и Стив Джобе беседуют о будущем информатики», он выбрал в широкой палитре масляных красок «Рембрандт» от Royal Talens. Что касается белил, то он использовал Old Holland, ему нравилось, что они создают матовую поверхность.

Ранние произведения Джеда Мартена, как позже отметят искусствоведы, могли запросто сбить с панталыку. Посвятив первые две картины – «Фердинан Дерош, владелец мясной лавки, торгующей кониной» и «Клод Ворийон, хозяин бара с табачным отделом» – представителям профессий, явно сходящих на нет, Мартен, казалось бы, испытывал ностальгию по прошлому Франции, реальному или нафантазированному, и сожалел о нем. Но нет, подобные мысли меньше всего занимали художника – это заключение можно с легкостью вывести, изучив все его работы; если Мартен и начал с ремесел, дышащих на ладан, то вовсе не для того, чтобы мы проливали слезы над их скорым исчезновением: они действительно были обречены на умирание, и ему важно было успеть запечатлеть их на холсте, пока не поздно. Начиная уже с третьей картины из этой серии, «Майя Дюбуа, диспетчер удаленной техподдержки», Мартен обращается к специальности совершенно иного рода, отнюдь не вымирающей и не допотопной, а, напротив, характерной для системы поставок с минимизацией складских резервов, повлиявшей к началу третьего тысячелетия на сокращение объемов трудозатрат в Европе за счет перераспределения их в пользу развивающихся стран.

Вонг Фусинь, автор первой монографии, посвященной творчеству Мартена, проводит любопытную параллель, основанную на тоновой растяжке. Расцветки предметов окружающего мира могут быть воспроизведены при помощи базовых красок; минимальное число, необходимое для более или менее реалистического изображения, равняется трем. Но можно с тем же успехом создать цветовую шкалу из четырех, пяти, шести и даже большего количества базовых красок; живописный спектр станет от этого только богаче и утонченнее.

Точно таким же образом, утверждает китайский эссеист, условия производства в данном обществе могут быть описаны при помощи некоторой выборки стандартных профессий, причем число последних, по его утверждению (ничем, впрочем, не подкрепленному), колеблется от 10 до 20. В наиболее репрезентативную часть этой серии, названной историками искусства «серией основных профессий», Джед Мартен включает ни много ни мало сорок две стандартные профессии, предоставив таким образом исследователям производственных условий современного общества на редкость обширный и богатый материал для изучения. Следующие двадцать два полотна, посвященные встречам и противостояниям, именуемые в специальной литературе «серией корпоративных композиций», в свою очередь дают представление о функционировании экономики как целого в виде диалектической картины взаимосвязей.

На создание произведений из серии основных профессий у Джеда Мартена ушло более семи лет. В течение этого времени он почти ни с кем не общался и не завязал никаких новых отношений – ни любовных, ни дружеских. Случались, правда, моменты сенсорных радостей: пир горой в результате набега на отдел итальянской пасты в гипермаркете «Казино» на бульваре Венсена Ориоля; пара вечеров с ливанской эскорт-герл, чьи сексуальные услуги вполне заслуживали восторженных откликов, в изобилии выложенных на веб-сайте Niamodel.com. «Лайла, я тебя люблю, ты, как солнце, освещаешь мои трудовые будни, звездочка ты моя восточная», – писали бедняги хорошо за полтинник, а Лайла, со своей стороны, мечтала о мускулистых, мужественных, бедных и сильных мужиках, вот она жизнь во всей своей красе. Джед, мгновенно идентифицируемый как тип «странноватый, но милый и совсем не опасный», добился в отношениях с Лайлой статуса чрезвычайной экстерриториальности, который девицы издавна предоставляли художникам. В какой-то степени, возможно, Лайла, но скорее все-таки Женевьева, его бывшая подружка-мальгашка, послужила прототипом для одной из самых трогательных его картин, «Эме, эскорт-герл», выполненной в необыкновенно теплой палитре цветов, с использованием умбры, индийской оранжевой и неаполитанской желтой. В отличие от Тулуз-Лотрека, изображавшего напудренных, хворых и немощных проституток, Джед Мартен написал молодую цветущую женщину, чувственную и умную, в залитой светом современной квартире. Стоя спиной к открытому окну, выходящему на парк, в котором удается опознать сквер Батиньоль, в одной только белой облегающей мини-юбке, Эме натягивает крохотный желто-оранжевый топ, который далеко не полностью прикрывает ее пышную грудь.

Это было единственное эротическое полотно Мартена, и первое с явно автобиографическими коннотациями. Второе «Архитектор Жан-Пьер Мартен оставляет пост главы компании» было написано два года спустя и положило начало периоду очевидного творческого исступления, который продлится полтора года и закончится на «Билле Гейтсе и Стиве Джобсе, беседующих о будущем информатики». Эту картину с подзаголовком «Разговор в Пало-Альто» знатоки сочли шедевром. Поразительно, что двадцать два полотна из серии корпоративных композиций, как правило, многофигурные и большого формата, были созданы за такое короткое время. Не менее удивителен и тот факт, что Джед Мартен споткнулся в итоге о «Дэмиена Херста и Джеффа Кунса, деливших арт-рынок», которые могли бы, во многих отношениях, составить пару композиции Джобе – Гейтс. Вонг Фусинь, проанализировав эту неудачу, именно ею объясняет создание шестьдесят пятой, и последней, картины Мартена, написанной спустя год и ознаменовавшей его возврат к серии основных профессий. Наглядность выкладок китайского эссеиста весьма убедительна: стремясь дать исчерпывающее описание производственного сектора в современном ему обществе, Джед Мартен неминуемо должен был рано или поздно написать портрет художника.

Часть 2 – 1

Двадцать пятого декабря Джед внезапно проснулся в восемь утра; над площадью Альп занимался рассвет. Он отыскал в кухне половую тряпку, вытер остатки рвоты и внимательно посмотрел на скользкие останки «Дэмиена Херста и Джеффа Кунса, деливших арт-рынок». Франц прав, пора организовать выставку, он вот уже полгода слоняется без дела, даже тоска берет. Можно годами работать в одиночестве, лишь так на самом деле и можно работать, но рано или поздно возникает потребность показать свои творения миру, не столько затем, чтобы узнать его суждение, сколько чтобы успокоить самого себя и увериться в реальности собственного творчества, если не существования; в гуще общественных животных отдельная личность есть не что иное, как эфемерная фикция.

Вспомнив об увещеваниях Франца, он написал еще один мейл Уэльбеку, потом сварил себе кофе. Через несколько минут с отвращением перечитал письмо. «В эти праздничные дни, которые Вы, я полагаю, проводите в лоне семьи…» Что за бред? Всем известно, что Уэльбек – нелюдим с ярко выраженными мизантропическими наклонностями, и если с кем и общается, то только со своей собакой, да и то не факт. «Я понимаю, Вы очень востребованы, и прежде всего прошу извинить меня за то, что позволяю себе вновь обращаться к Вам с просьбой – я и мой галерист были бы Вам бесконечно признательны, если бы Вы сочли возможным написать текст для каталога моей выставки». Это уже лучше, легкая доза подхалимажа не повредит. «Прилагаю фотографии моих последних картин и, разумеется, остаюсь в Вашем распоряжении для более широкого представления своих работ, где и когда Вы пожелаете. Насколько я знаю, Вы живете в Ирландии; я мог бы к Вам приехать, если Вам это будет удобно». Ладно, сойдет, решил он и нажал на «отправить».

В это декабрьское утро площадь перед торговым центром «Олимпиад» была пуста и многоэтажные коробки вокруг напоминали мертвые ледники. Ступив в морозную тень под башней «Омега», Джед подумал о Фредерике Бегбедере. Бегбедер был на короткой ноге с Уэльбеком, по крайней мере, так считалось в народе; может, он согласится ему помочь. Но у Джеда был лишь старый номер его мобильника, да и какая разница, в Рождество Бегбедер все равно не подойдет. Но он ответил.

– Я сижу с дочкой, – сердито сказал писатель. – Но скоро повезу ее к матери, – добавил он тут же, чтобы смягчить упрек, прозвучавший в его голосе.

– Я хотел бы попросить вас об услуге.

– Ха, ха, ха! – расхохотался Бегбедер с вымученной радостью. – Нет, вы классный парень, вам никто не говорил? Десять лет мне не звонили, а теперь объявляетесь в праздники, чтобы попросить об услуге. Вы, наверное, гений. Только гений может быть таким эгоцентриком, ну или художник, в крайнем случае… Ладно, давайте увидимся во «Флор» в семь часов, – заключил неожиданно автор «Французского романа».

Джед опоздал на пять минут и сразу же увидел Бегбедера в глубине зала. В радиусе двух метров вокруг него все столики были свободны, образуя нечто вроде зоны ограниченного доступа. Провинциальные гости столицы и даже иностранные граждане, войдя в кафе, сразу замечали писателя, пихали друг друга в бок и восторженно показывали на него пальцем. Время от времени какой-нибудь знакомый, преодолев невидимый кордон, быстро чмокал его и исчезал. Конечно, доходы «Флор» таким образом уменьшались (говорят, знаменитый писатель Филипп Соллерс* имел при жизни личный столик в «Клозри де Лила», который не мог занять никто другой, независимо от того, придет он обедать или нет). Но эти незначительные потери с лихвой восполнялись – уж слишком лакомой приманкой для туристов служил автор «99 франков»; его систематическое присутствие здесь, кроме всего прочего, отвечало и исторической миссии заведения. Фредерик Бегбедер, благодаря своей самоотверженной борьбе за легализацию наркотиков и особый статус для проституток обоих полов, а также чуть более сдержанным выступлениям по поводу нелегальных эмигрантов и условий содержания заключенных, стал, ко всеобщему да и к его собственному удивлению, своего рода Сартром десятых годов нашего века, хотя прошлое предуготовляло его скорее к роли какого-нибудь Жан-Эдерна Аллье**, если не Гонзага Сен-Бриса***. Бегбедер, взыскательный попутчик Новой антикапиталистической партии Оливье Безансно (в недавнем интервью «Шпигелю» он указал на опасность скатывания последнего в антисемитизм), ухитрился сделать так, что все забыли не только о его буржуазно-аристократических корнях, но даже о том, что его брат входит в состав руководства Объединения предпринимателей Франции. Следует признать, впрочем, что и Сартр происходил отнюдь не из пролетарской семьи.

* Филипп Соллерс (род. 1936).– французский писатель, литературный критик, эссеист.

** Жан-Эдерн Аллье (1936-1997) – французский писатель-памфлетист и мистификатор.

*** Гонзаг Сен-Брис (род. 1948) – французский журналист, историк и романист.

Сидя перед стаканом с мореском*, Бегбедер меланхолично созерцал металлическую коробочку для пилюль с жалкими остатками кокаина. Заметив Джеда, он знаком пригласил его за свой столик. Мгновенно подошел официант, чтобы принять заказ.

– Даже не знаю… Вьяндокс**? Он еще существует?

– Вьяндокс… – задумчиво повторил Бегбедер. – Нет, вы правда чудной тип.

– Не ожидал, что вы меня вспомните.

– О да… – ответил писатель почему-то грустным голосом. – О да, я вас помню…

Джед поделился своими проблемами. При имени Уэльбека Бегбедер слегка дернулся.

* Мореск – анисовая настойка с миндальным молоком.

** Вьяндокс – концентрированный мясной бульон, который раньше подавали в качестве напитка, наряду с кофе и вином. Сегодня в основном используется для приготовления соусов.

– Я не прошу у вас его телефон, – поспешил успокоить его Джед, – но, может быть, вы просто позвоните ему, передадите мою просьбу.

Официант принес вьяндокс. Бегбедер задумчиво молчал.

– Ладно, – наконец произнес он. – Ладно, позвоню. Никогда не знаешь, как он отреагирует, но в данном случае ему это тоже может пригодиться.

– Думаете, согласится?

– Понятия не имею.

– Что могло бы его убедить, как вы считаете?

– Ну например… Возможно, вы удивитесь, потому что у него совсем другая репутация: деньги. Как правило, на бабло ему плевать, он живет на гроши, но развод разорил его. И потом, он купил несколько квартир на море в Испании, которые у него теперь конфискуют без компенсации ущерба согласно закону о побережьях с обратным действием, короче – дурдом. Мне кажется, он сейчас стеснен в средствах, вот незадача, при его-то заработках. Так что, если вы предложите ему хорошую сумму, я думаю, надежда есть.

Он замолчал, залпом допил коктейль, заказал еще один и посмотрел на Джеда со печальным упреком.

– Знаете… – продолжал он, – Ольга. Она вас любила. (Джед съежился.) Я хочу сказать… – не унимался Бегбедер, – она правда вас любила. – Он умолк и снова взглянул на Джеда, недоверчиво покачав головой. – А вы отпустили ее в Россию… И не звонили, не писали… Любовь… Любовь – это большая редкость. Вы не знали? Вас никогда не предупреждали? Меня это, понятно, не касается, – но дело в том, что она скоро вернется во Францию. У меня еще остались кое-какие друзья на телевидении, и они говорят, что «Мишлен» создает новый канал «Мишлен-ТВ» на TNT, посвященный гастрономии, местному колориту, историко-культурному наследию, французским пейзажам, далее по списку. Руководить им должна Ольга. Ну на бумаге гендиректором значится Жан-Пьер Перно, но на практике именно она будет полностью определять программную политику. Вот так вот… – заключил Бегбедер, давая понять, что разговор окончен. – Вы пришли попросить меня о маленьком одолжении, а я вам оказал огромную услугу.

Он бросил уничтожающий взгляд на Джеда, который встал, собираясь уходить. – Разве что выставка для вас важнее… – Он снова покачал головой и почти неслышно пробормотал с отвращением: – Художники, блин…

2

Sushi Warehouse в терминале 2E аэропорта Руасси славился немыслимым выбором норвежских минералок. Джед остановился в итоге на Husqvarna, скромно пузырившейся воде из центральной Норвегии. Она оказалась чрезвычайно чистой, хотя не то чтоб чище остальных. Воды различались степенью газированности и вкусом, но в них не содержалось даже намека на соли и железо; общей чертой норвежских минеральных вод явно была умеренность во всем.

Какие же эти норвежцы изысканные гедонисты, подумал Джед, расплачиваясь за Husqvarna; сколько, оказывается, в мире существует разнообразных форм чистоты, подумал он снова, просто душа радуется.

Самолет очень быстро поднялся до высоты облачности, и у него сразу возникло ощущение пустоты, характерное для полета над облаками. Где-то на середине пути внизу мелькнула гигантская поверхность моря, сморщенная, словно кожа старика на последнем издыхании.

Шеннон, напротив, порадовал Джеда строгими прямоугольными формами, высотой потолков и длиннющими коридорами – этот захиревший аэропорт служил теперь для переброски войск американской армии, а также предоставлял крышу авиакомпаниям low cost, но изначально был рассчитан на пропускную способность раз этак в пять больше. Судя по структурам из металлических опор и ковровому покрытию с низким ворсом, его построили в начале шестидесятых, если не в конце пятидесятых. Он олицетворял – даже нагляднее, чем Орли, – памятник периоду технологического энтузиазма, одним из самых инновационных и престижных достижений которого стал воздушный транспорт. С начала семидесятых, в эпоху первых палестинских терактов – их эстафету с более зрелищным и профессиональным размахом подхватила впоследствии Аль-Каида, – авиаперелет стал напоминать нечто среднее между детсадом и концлагерем, и пассажирам не терпелось как можно быстрее покинуть самолет. Но в то удивительное время, рассуждал Джед, ожидая багажа в огромном зале прилета (металлические багажные тележки, прямоугольные и массивные, тоже, видно, остались с той поры), в то славное тридцатилетие, авиаперелет, символ эпохальной технократической авантюры, значил гораздо больше. Вначале это счастье выпадало исключительно инженерам и руководящим работникам, строителям завтрашнего мира, но вскоре к нему должны были получить доступ и широкие народные массы – а кто б сомневался, в контексте победоносной социал-демократии, – по мере роста их покупательной способности и количества свободного времени (что в итоге и произошло, благодаря, правда, ультралиберальному повороту, символически выразившемуся в появлении компаний low cost, а также ценой полной потери эксклюзивности, изначально присущей воздушному транспорту).

Через несколько минут Джед получил подтверждение своей гипотезы о возрасте аэропорта. Нескончаемый коридор, ведущий к выходу, был украшен фотографиями выдающихся личностей, почтивших аэропорт своим присутствием, – в основном президентов Соединенных Штатов Америки и разнообразных пап. Иоанн-Павел II, Джимми Картер, Иоанн XXIII, Джорджи Буши I и II, Павел VI, Рональд Рейган… – все явились как миленькие. Дойдя до конца коридора, Джед с удивлением констатировал, что первый из випов удостоился даже не снимка, а, как ни удивительно, картины.

Джон Фитцджеральд Кеннеди стоит на летном поле перед ангаром, в стороне от группки официальных лиц, включающей и двух служителей культа; на заднем плане маячат мужчины в габардиновых пальто, скорее всего из американских служб безопасности. Выбросив руку вперед и вверх – можно предположить, что он обращается к толпе, сгрудившейся за ограждением, – Кеннеди улыбается с кретинским воодушевлением и оптимизмом, который так трудно дается неамериканцам. Ему как будто впрыснули изрядную дозу ботокса. Вернувшись назад, Джед внимательно изучил все изображения почетных гостей. Билл Клинтон оказался таким же сдобным и гладким, как и его прославленный предшественник; все американские президенты-демократы, надо признаться, имели, в общем и целом, вид накачанных ботоксом любителей клубнички.

Снова всмотревшись в портрет Кеннеди, Джед все же пришел к иному заключению. Ботокса в то время не существовало, и проблемы с жировыми припухлостями и морщинами, сегодня легко устранимые методом подкожных инъекций, тогда решались при помощи услужливой кисти живописца. Так, на излете пятидесятых, если не в самом начале шестидесятых, считалось еще приличным заказывать художникам, пусть даже самым посредственным, полотна, иллюстрирующие и прославляющие наиболее яркие моменты жизни царственных особ. Тут явно поработал художник от слова «худо» – достаточно было представить себе, что на месте его неба написали бы Тернер или Констебль, у второсортных английских акварелистов и то вышло бы лучше. Тем не менее в этой картине была какая-то человеческая правда о Джоне Фитцджеральде Кеннеди, которой не мог похвастаться ни один снимок коридорной галереи, даже портрет Иоанна-Павла II, притом что он очень даже неплохо смотрелся на трапе самолета, широко раскрыв объятия одному из последних католических народов Европы.

Убранство отеля «Оуквуд армз» тоже было отмечено печатью героического прошлого первопроходцев коммерческой авиации: рекламные плакаты «Эр Франс» тех времен, черно-белые фотографии «Дугласа DC-8» и «каравеллы», пронзающих прозрачный воздух, а также пилотов в парадных мундирах, гордо позирующих в кабине. Развитие города Шеннон – узнал Джед из интернета – неразрывно связано с аэропортом. Его построили в шестидесятых годах там, где никто никогда раньше не селился, где никогда не было ни одной деревни. Ирландская архитектура, насколько Джед успел заметить, не имела никаких ярко выраженных особенностей: смесь красных кирпичных домиков, вроде тех, что встречаются в английских пригородах, и просторных белых коттеджей с асфальтированной дорожкой вокруг и лужайками – на американский манер.

Он был готов к тому, что ему придется оставить сообщение Уэльбеку на ответчике – до сих пор они обменивались мейлами, а в конце эсэмэсками; однако через несколько гудков тот снял трубку.

– Вы легко узнаете мой дом по самому запущенному газону в округе, – сказал Уэльбек. И добавил: – А может быть, и во всей Ирландии.

Джед решил, что это преувеличение, но трава и впрямь достигала тут феноменальных высот. Выложенная плиткой тропинка, вьющаяся на протяжении метров десяти между зарослями колючек и чертополоха, привела в залитый асфальтом двор, где был припаркован кроссовер «лексус-RX-350». Само собой, из двух вариантов Уэльбек выбрал коттедж – недавно выстроенный высокий белый дом с черепичной крышей, ничем, честно говоря, не примечательный, если не считать удручающего состояния газона.

Джед позвонил, и через полминуты автор «Элементарных частиц» в тапочках, вельветовых штанах и уютном домашнем пиджаке из небеленой шерсти открыл ему дверь. Он долго и задумчиво смотрел на Джеда, потом, переведя взгляд на лужайку, погрузился в мрачное ее созерцание, которое, судя по всему, было привычным состоянием писателя.

– Я не умею пользоваться газонокосилкой, – признался он. – Боюсь отсечь себе пальцы, говорят, такое часто случается. Можно, конечно, завести барашка, но я их не люблю. Нет болвана хуже барана.

Джед прошел за ним в комнаты с плиточным полом, не заметив в них никакой мебели, тут громоздились только картонные ящики, не разобранные после переезда. На стенах одноцветные молочно-белые обои; на полу слой пыли. Дом показался Джеду очень просторным, он насчитал спален пять, не меньше, и везде было прохладно, градусов шестнадцать; интуиция подсказывала ему, что все они, за исключением той, где спит Уэльбек, пустуют.

– Вы недавно переехали?

– Да. Ну, года три назад.

Наконец они вошли в более уютное помещение, что-то вроде небольшой квадратной оранжереи с тремя стеклянными стенами – conservatory, как сказали бы англичане. Тут стояли диван, низкий столик и кресло; пол был покрыт дешевым восточным ковром. Джед привез с собой два портфолио формата A3; в первое он поместил штук сорок фотографий металлоизделий и дорожных карт из своих предыдущих серий. А шестьдесят четыре снимка из второй папки давали полный отчет о его картинах – от «Фердинана Дероша, владельца мясной лавки, торгующей кониной» до «Билла Гейтса и Стива Джобса, беседующих о будущем информатики».

– Вы любите колбасу? – спросил писатель.

– Да. Скажем, ничего не имею против.

– Пойду сварю кофе.

Он живо поднялся и минут через десять вернулся с двумя чашками и итальянским кофейником. -Только у меня нет ни молока, ни сахара.

– Не страшно, я пью черный.

Кофе оказался вкусным. Молчание затягивалось, прошло уже минуты две-три.

– Я лично обожаю колбасу, – сознался наконец Уэльбек, – но намерен с ней завязать. Понимаете, я не думаю, что человеку дозволено убивать свиней. Я вам уже обругал баранов и не отступлюсь от своих слов. Даже корову – ив этом пункте я не согласен с моим другом Бенуа Дютертром*, – мне кажется, слишком уж разрекламировали. А вот свинья – чудное животное, умное, чувствительное, способное на искреннюю преданность хозяину. Ее интеллект просто поражает, нам, в сущности, даже неведомы его пределы. Знаете ли вы, что свиней научили арифметическим действиям? Ну по крайней мере сложению, а самых талантливых, кажется, и вычитанию тоже. Неужели человек вправе убивать животное, способное постичь основы арифметики? Я так не считаю.

* Бенуа Дютертр (род. 1960) – французский романист, эссеист, музыкальный критик.

Не дожидаясь ответа, он погрузился в изучение первого портфолио. Быстро просмотрев снимки болтов и гаек, он задержался на время, показавшееся Джеду бесконечным, на изображении дорожных карт, иногда подолгу застревая на какой-нибудь странице. Джед украдкой взглянул на часы: с момента его прихода прошел час с чем-то. Тишина казалась оглушительной, потом издалека донеслось замогильное гудение холодильника.

– Это мои старые работы, – решил вмешаться Джед. – Я привез их, чтобы вы получили представление о том, чем я занимаюсь. А на выставке… будут только произведения из второй папки.

Уэльбек поднял на него невидящий взгляд, похоже, он забыл, что Джед делает у него дома и по какому поводу приехал; однако он послушно открыл вторую папку. Еще через полчаса он резким жестом захлопнул ее и закурил. Тут Джед понял, что, рассматривая фотографии, Уэльбек даже не притронулся к сигаретам.

– Я согласен – сказал он. – Но знаете, я никогда ничего подобного не писал, хотя догадывался, что рано или поздно это со мной случится. Многие авторы, обратите внимание, писали о художниках, во все времена, кстати. Любопытно. Глядя сейчас на ваши работы, я недоумевал, почему вы бросили фотографию. Почему вернулись к живописи?

Джед надолго задумался, прежде чем ответить. – Я не уверен, что знаю почему, – признался он. – Но проблема пластических искусств, мне кажется, – продолжил он неуверенно, – в изобилии сюжетов. Например, я вполне могу считать ваш радиатор достойным объектом для картины. (Уэльбек живо обернулся, бросив на радиатор подозрительный взгляд, словно тот должен был зафыркать от радости при мысли, что его увековечат в масле, но ничего подобного не произошло.) И еще неизвестно, сможете ли вы что-то сделать с радиатором в литературном плане, – настаивал на своем Джед. – Вот Роб-Грийе просто описал бы его… Но мне лично это неинтересно.

Он безнадежно увяз, сознавая собственное смущение и неуклюжесть, откуда ему знать, любит ли Уэльбек Роб-Грийе или нет, но главное, он вдруг сам с тревогой спросил себя, с чего это, на самом деле, он свернул в живопись, которая даже теперь, спустя несколько лет, ставила перед ним неразрешимые технические задачи, в то время как он прекрасно владел принципами фотографии и съемочной аппаратурой.

– К черту Роб-Грийе, – сказал, как отрезал, его собеседник, и у Джеда отлегло от сердца. – Хотя с радиатором можно было бы что-нибудь придумать… Например, мне кажется, я читал в интернете, что ваш отец – архитектор…

– Да, это правда; на одной из моих картин он изображен в тот день, когда оставил пост главы компании.

– Люди редко приобретают такие радиаторы в личное пользование. Как правило, их скупают десятками, если не сотнями, строительные фирмы, вроде той, которой руководил ваш отец. Поэтому вполне можно сочинить триллер, где интрига завязана на сбыте миллионной партии радиаторов для оснащения, скажем, всех классных комнат страны, – отсюда взятки, информационно-политическое лоббирование и, наконец, невероятно сексуальная директриса по маркетингу румынского предприятия, производящего радиаторы. В рамках такого романа несложно представить себе многостраничное описание вашей батареи и конкурирующих моделей.

Теперь он говорил быстро, куря одну сигарету за другой, словно хотел успокоиться и замедлить работу мозга. У Джеда мелькнула мысль, что, учитывая направление деятельности компании, отец скорее закупил бы массовую партию кондиционеров; так он и поступил, наверное.

– Наши радиаторы изготовлены из чугуна, – оживленно продолжал Уэльбек, – причем из серого чугуна с повышенным содержанием углерода, будьте уверены, а его вредность неоднократно подчеркивалась в экспертных заключениях. Можно считать скандальным тот факт, что сравнительно новый дом оборудован купленными по дешевке, устаревшими радиаторами, и если произойдет несчастный случай, например радиатор возьмет и взорвется, я спокойно могу подать в суд на строителей. Полагаю, что при таком раскладе отвечать придется вашему отцу?

– Да, похоже на то.

– Вот вам и потрясающий, чертовски завлекательный сюжет, подлинная человеческая драма] – возбудился автор «Платформы». – В чугуне угадывается, понимаете ли, легкий привкус девятнадцатого века – рабочая аристократия у доменных печей и прочие предания старины, – но, как ни крути, чугун все еще производят, ну не во Франции, конечно, скорее в какой-нибудь Польше или Малайзии. Так что сегодня ничто не мешает нам описать в романе трудный путь железной руды, получение кокса, восстановительную плавку, литье и, наконец, реализацию, познакомив читателя, таким образом, с генеалогией радиатора на первой же странице.

– В любом случае, мне кажется, вам понадобятся персонажи…

– Да, правда. Даже если я пишу о промышленных процессах, без персонажей мне не обойтись.

– В этом, я думаю, и состоит принципиальная разница. Пока я ограничивался воспроизведением предметов, мне вполне хватало фотографии. Но, избрав в качестве объекта человека, я почувствовал, что пора вернуться к живописи; я вряд ли смогу объяснить вам почему. И кстати, я совершенно охладел к натюрмортам; с тех пор как изобрели фотографию, мне кажется, они потеряли всякий смысл. Впрочем, это моя личная точка зрения… – заключил Джед извиняющимся тоном.

Вечерело. В окне, выходящем на южную сторону, виднелись луга, спускающиеся к устью Шеннон; вдалеке над рекой висела легкая дымка, лениво преломляя лучи заходящего солнца.

– Вот этот пейзаж, например…– не сдавался Джед. – Да, я прекрасно знаю о существовании замечательных импрессионистических акварелей девятнадцатого века; и все-таки если бы мне понадобилось изобразить такой пейзаж сегодня, я бы его сфотографировал. Но появись в этих декорациях человек, да хоть какой-никакой крестьянин, латающий вдалеке свой плетень, меня бы потянуло к живописи. Понимаю, звучит нелепо; существует мнение, что сюжет вообще не играет роли, и смешно было бы выбирать способ изображения в зависимости от изображаемого объекта, тогда как имеет значение лишь то, каким образом на картине или фотографии сочетаются фигуры, линии и тоновые нюансы.

– Знаете, такая формалистическая точка зрения… свойственна и писателям; мне кажется, в литературе это даже чаще встречается, чем в пластических искусствах.

Уэльбек замолчал, опустив голову, потом поднял глаза на Джеда; казалось, он вдруг погрузился в печальные раздумья. Встав, он направился в кухню, откуда вернулся с бутылкой аргентинского красного вина и двумя стаканами.

– Поехали ужинать, если вы не против. Ресторан «Оуквуд армз» вполне заслуживает внимания. Там подают традиционные ирландские блюда – копченую лососину, Irish stew, все это, в общем, примитивно и безвкусно, но вы может заказать кебаб или тандури, у них повар – пакистанец.

– Так ведь еще и шести нет, – удивился Джед.

– Да, по-моему, они открываются полседьмого. Знаете, в этой стране ужинают рано; но, по мне, так чем раньше, тем лучше. Вообще, мое любимое время – конец декабря: темнеет в четыре часа. Тогда я со спокойной совестью могу надеть пижаму, принять снотворное и залечь с бутылкой вина и книжкой. Я так живу уже многие годы. Солнце встает в девять утра; пока я умоюсь, выпью несколько чашек кофе, глядишь – уже и полдень на носу, остается продержаться четыре часа светового дня, с этой задачей я обычно справляюсь неплохо. Но весной в Ирландии невыносимо, тут такие великолепные закаты, знай себе переливаются всеми цветами радуги, и конца-края им не видно, прям опера, мать твою, однажды я проторчал тут всю весну, думал – сдохну, по вечерам буквально лез на стенку, потому что ночь никак не наступала. С тех пор в начале апреля я уезжаю в Таиланд и сижу там до конца августа: день начинается в шесть, закачивается в шесть, все так просто, экваториально, по-деловому, от жары можно спятить, но кондиционер работает как зверь, туристов в это время не бывает, бордели работают кое-как, но все-таки не закрываются, в принципе, нормально, мне хватает, сервис у них даже в мертвый сезон классный, ну или, по крайней мере, вполне приличный.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю