Текст книги "Джонни Рики Звезда (СИ)"

Автор книги: Мишель Роман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

    Она обычная шлюха.

    – Какого черта? Ты меня разводишь? Мать твою, ты понимаешь, что за люди за мной стоят? А?! – нельзя было пасовать, агрессия в сторону недобросовестного клиента являлась планом «Б». Если его хорошенько напугать людьми «сверху», которые якобы стоят за ней, можно рассчитывать на то, что он заплатит.

    Деньги нелегко достаются.

    – Гони мои деньги, урод! Или ты думаешь, я из-за огромной симпатии под тебя легла? – Анна уже встала с кровати и, натягивая трусики, не сводила взгляда с мужика. Он повернулся к ней и, поджав губы, о чем-то напряженно думал. Потом резко откинул часть простыни прикрывавшей его задницу, и подскочил к Анне так быстро и грациозно, что она даже не успела понять, как он сумел схватить её за шею. Не отпуская её и сдавливая горло, так что девушка могла дышать через раз, мужик протащил её к стене напротив кровати, снеся по пути низкий журнальный столик заставленный банками из под пива.

    – А ты меня не пугай своими папиками! – зарычал он ей в лицо, извергая алкогольные пары. – Я со шлюхами не церемонюсь и с теми, кто их продаёт! Я, таких как ты, сразу заказываю, поняла? – он продолжал давить ей на горло, крича слова у самого носа. Чем больше мужик распылялся, тем сильнее его огромные мозолистые пальцы сжимали её тонкую шею. Кислород казалось, проникал в легкие по невероятно узенькому тунельчику, но с каждым его криком пальцы все ближе становились друг к другу, а тунельчик пропускающий кислород угрожал и вовсе исчезнуть. – Сука! Убирайся из моего дома!

    Мужик отпустил шею Анны и она свалилась на пол, не чувствуя силы в ногах. Истерично хватая пересохшими губами воздух, жадно пытаясь набить им пылающие легкие. Её колотила дрожь, слезы хлынули ручьём, Анне ужасно захотелось оказаться в своей маленькой квартирке, встать под душ и согреться.

     – Вали нахрен отсюда, ты не поняла?! – завопил мужик, в её сторону швырнув Анне лифчик и юбку. Блузку, в которой она пришла, он даже не потрудился поискать.

    Рыдая, она натянула юбку, затем черный лифчик и в накрывшей её растерянности совершенно потерялась, не зная, что делать дальше.

    Она же заработала эти деньги, он обязан ей заплатить, мерзавец сувал в нее свой немытый член, чуть ли не пытался достать до гланд своим вонючим языком, он имел её с таким остервенением, что у нее до сих пор ныло в промежности. Этот ублюдок практически её изнасиловал и самое меньшее, что он должен ей – это заплатить, иначе весь этот ад был напрасно. Но найти нужных слов способных его заставить, она не могла. Ступор никак не проходил.

    – На мне была блузка, я пришла в ней… Посмотри под кроватью. Пожалуйста, я не могу идти вот так… – залепетала Анна, шмыгая носом и прикрывая плечи.

    Клиент сидел, ссутулившись на кровати, и допивал из банки остатки теплого пива, уже ставшего похожим на вкус, на ослиную мочу. Едва он услышал её просьбу, выражение  недовольного лица вмиг усугубилось настолько, что теперь мужик стал похож на огромный комок гнева. Ни мыслей, ни чувств. Жирный комок гнева.

Он швырнул почти допитую банку в стену напротив себя, и брызги заляпали давно выцветшие обои. Мужик, издав звериный рык, медленно поднялся с мятых простыней и со сверкающими, как у хищного зверя глазами, стал приближаться к Анне. Она застыла в нерешительности, одна часть её сознания кричала ей немедленно бежать, а другая упрямо повторяла – он должен тебе, ты заработала эти деньги. Трудно думать о справедливости, когда на тебя надвигается груда мышц, упрятанная в жир. Еще труднее думать о справедливости, когда эта самая справедливость заключается в том, чтобы получить деньги от клиента, которому на двадцать минут предоставила попользоваться своим телом. В этом самом месте справедливость понемногу искажается, перестает быть одного белого цвета. Что она может? Взять деньги силой – ей не удастся. Найти что-нибудь достаточно тяжелое и проломить этому хрену бошку? Тоже не лучший вариант, если она переборщит и убьет его, проблем с полицией не избежать.

    Остается не много вариантов развития событий. Она будет стоять. Если уж так случилось, что продажа своего тела – единственное средство добыть деньги (а они ей нужны очень и очень сильно), то Анна не имеет права посовать.

    Просто стоять и надеяться, что все обернется к лучшему…

    Громила на секунду задержался перед самым её лицом, взглядом словно поджигая её тело. Затем резко отвел правую ручищу и ударил её в живот. Она так и свалилась к его ногам с широко раскрытым ртом, еще пытающимся схватить воздух. Анна не думала ни о чем, даже на ненависть к этому ублюдку, перед которым невольно пала на колени, у неё не хватило сил. Вся концентрация силы воли ушла на то, чтобы не обмочиться на его ковер, тем самым возможно спровоцировав мужика на новые удары, после которых ей уже не подняться.

    А позволит ли он ей вообще встать на ноги? Что если Громила войдет в кураж, и будет продолжать её избивать? Ей ли не знать, что все истории, которые ей рассказывали такие же девочки с улицы как и она сама, на сто процентов правдивы. Страшные истории. Истории, которые, качая головой, слушают домохозяйки, имеющие в мужьях «хороших» парней и волнующиеся лишь о том, чем порадовать супруга на ужин. Истории по-настоящему ужасные.

    Мужик уперся руками в мясистые ляжки и склонился над её скрючившемся в болевом спазме теле. – Убирайся из моего дома, сука! – зарычал мужик, обрызгивая её голову слюной.

    Анна больше ничего не хотела от него требовать, хотя странно, но внутри неё продолжал пульсировать протест. Она неуклюже выставила руку над головой, толи пытаясь закрыться от возможных ударов, толи выпрашивая у него минутку для того, чтобы успела перевести дыхание между раундами, но вымолвить хотя бы слово не могла. Под её рёбрами начинал просыпаться вулкан боли, медленно распространяя по телу обжигающие лавовые ручьи, жар от которых не давал ей возможности свободно вдохнуть. Она попыталась проползти на коленках хотя несколько дюймов, но в голове раскинулось огромное поле тьмы, дезориентирующее её в пространстве. Анна могла лишь продолжать держать руку над головой, веря, что этот жесть еще может хоть на немного удержать громилу от действий.

    – Какое же ты дерьмо, Господи Иисусе. – мужик раскатисто захохотал, словно услышал самую зажигательную шутку из всех. В его голосе действительно слышалась неподдельная радость, даже оттенок позитивного настроения, который мы слышим в смехе наших знакомых. Он хохотал так заразительно, что губы Анны невольно дернулись в жалком подобии улыбки.

    «Ты рассмешила его – сказал ей собственный голос Очевидности в голове. – Но какой ценой, Анна? Сколько ты еще сможешь смешить таких как он? Пока кто-то не приложит тебя настолько сильно, что ты уже не сможешь подняться, твои губы не дернутся от непроизвольной улыбки. Если бы ты видела себя сейчас. Стоишь, шатаясь на четвереньках. Побитая шлюшка. Как будто молишься ему. За лишний доллар готова простить и этот удар, и даже кинешься ноги целовать, если он заплатит. Ты дерьмо, как он и говорит, если после этого сокрушительного удара, ты готова смеяться с ублюдком, который его нанес».

    – Таких как ты надо утилизировать, мусорщики должны выбрасывать вас в выгребные ямы и тем, кто это сделает, ничего не будет. – громила ручищей сгреб волосы на её затылки и потащил Анну к выходу, не замечая слабых протестов девушки. Она скользила по гладкому немытому полу, пытаясь подняться на ноги и высвободиться от его болезненной хватки, но колени соскальзывали, она больно ударялась грудью и тем местом, куда он её ударил. И вот уже истерика, вызванная полным ощущением беспомощности, стала настолько мощной, что она не могла её сдерживать, она разрыдалась, чувствуя, как горячие потоки заливают лицо, а под носом раздуваются пузыри соплей.

    Такая жалкая. Побитая шлюшка на четвереньках.

    Он выволок её за дверь квартиры и швырнул на бетонный пол коридора. Анна надеялась, что сейчас, кто-нибудь из соседей выглянет на площадку, или хотя бы, вызовет полицию, чтобы ублюдка издевающегося над ней, наказали. Но в коридоре было безлюдно и тихо, двери продолжали оставаться закрытыми, а соседи по-прежнему безмолвствовали.

    – Я дам тебе совет, потаскушка. – мужик, наконец, отпустил её волосы и, не замечая рыданий истерзанной девушки, снова начал улыбаться. – Когда вернешься в клоповник, который называешь домом, найди самую острую бритву и вспори все вены на теле. Потому что самое полезное, что ты можешь сделать для мира – это сдохнуть! Он поднял верхнюю губу и языком прошелся по неровным зубам, по-прежнему продолжая улыбаться, но теперь улыбка стала чем-то иным, помесью оскала и выражению губ аутиста.

    – Тогда и я не уйду без совета… – закашлявшись, плюнула она слова. Чувство несправедливости закономерно превратилось в ярость и ей стало наплевать, что он сделает, она не желала покидать его молча…

    На четвереньках, как побитая шлюха.

    – Начинай подыскивать платья по размеру, потому что ты должен отрезать себе член. Оставаться мужиком ты больше не мож…. – он пнул Анну в бок и не найдя опоры под левой ладонью, она повалилась с лестницы, пересчитывая ребрами ступеньки. Мир завращался перед её глазами с невероятной быстротой, болевых вспышек раскинувшихся по телу было так много, что она превратилась в один сплошной клубок пылающей боли.

    А громила спустивший её с лестницы, еще пару мгновений после того, как она шмякнулась на бетонную площадку, стоял и смотрел на неё сверху вниз и очевидно никак не мог взять в толк, почему она все же не умоляла его, не целовала ноги, а осмелела и начала дерзить.

    Анна знала, что не отключилась надолго, утренние лучи, которые только начинали ярко разгораться, когда она проснулась в квартире громилы, по-прежнему ярко светили, но из золотистых, они превратились в тускло желтые. Она открыла глаза и наконец, вырвалась из оков темноты. Лежала в позе эмбриона на холодном полу между лестницами вверх и вниз. От сильного удара, а возможно и от холода бетона, на котором лежала пока была в отключке, её правая рука онемела, и чтобы подняться, она оперлась на ладонь левой. Волнообразная боль, как призрачная вибрация на кончике хвоста гремучей змеи, мгновенно распространилась по телу. Но дав себе передышку, Анна поняла, что все не настолько катастрофично, как она представляла: да по всему животу расползется огромный синяк, да ушибленные ребра еще долго не дадут ей возможности без боли садиться и подниматься, но её лицо не разбито, нет переломов, которые бы не дали возможности работать…

    «Работать? Да ты совсем из ума выжила! – снова раздался в голове голос мисс-Очевидности, насмехающийся и укоризненный. – Ты даже на ноги ещё толком не встала, а уже думаешь о том, как бы поскорее начать торговать собой. Ты понимаешь, что поддонок мог тебя убить? Ты чудом спаслась! Не смей злить мадам-удачу, потому что в другой раз ты можешь не открыть глаза, лежа на бетонном полу».

    Я должна заработать деньги… Боже, да я что угодно ради них сделаю, лишь бы они у меня были, лишь бы…

    Анна хотела домой. Именно сейчас квартирка на Шап-терн стрит превратилась для неё из ночлежки в дом. В слово, в которое большинство вкладывает столько теплоты. Набрав в легкие воздуха и задержав дыхание, Анна схватилась за периллу, идущую вдоль лестницы на нижний этаж и осторожно начала подниматься. Легкое покалывание в области грудной клетки и ниже живота, стало усиливаться и превращаться в боль, но как только Анна перестала двигаться и оказалась в вертикальном положении на обеих ногах, боль отступила. Её единственной целью в жизни на данный момент было добраться до квартиры и улечься в кровать, и чем больше она мечтала об этом, тем несбыточнее казалось это обыденное желание.

    Анна осторожно опустила ногу на ступеньку, приставила вторую и остановилась. Она поняла: пусть не очень быстро, пусть и, преодолевая невообразимый стыд, когда ранние прохожие увидят её истрепанную и без блузки ковыляющую по улице, но она окажется дома. Ей это удастся. И Анна сделала следующий шаг.

    Анна закрыла за собой дверь и повернув ключ в замке, оперлась о холодное дерево за спиной. Слава Богу, она, наконец, добралась до места, неугодлив по пути в неприятности. Её заметила лишь одна старуха, живущая на улице и в тот самый момент, когда Анна пробиралась темными переулками к себе домой, эта женщина облазила мусорный бак на заднем дворе кафетерия. Увидев приближающуюся полуобнаженную Анну, выпятила зубы и как рассерженная кошка начала царапать пальцами воздух, будто прогоняя соперницу от добычи. Анна, обхватив руками плечи, чуть ушла вправо и, не смотря на ополоумевшую старуху, продолжила идти. Когда она поравнялась с мусорным баком, странная женщина вдруг улыбнулась и голосом, словно из мультика про ведьму, претворяющуюся доброй мачехой, сказала: «Хочешь яблочко, детка? Ты такая тощая, Сэм разозлиться, если увидит тебя». Анна отвернулась от бродяжки и, ускорив шаг, пошла дальше. Пройдя через задние дворы она, наконец, вышла на Шап-терн стрит и снова вспомнила, за что ненавидит эту улицу, и дом в котором расположена её квартирка.

    Шап-терн стрит – самая маленькая улочка города, всего в четыре дома и второй от начала – четырех этажное кирпичное здание цвета ржавчины – в котором живет Анна. Если перейти на противоположную улицу, где раскинулась небольшая парковая зона, и посмотреть на дома, то легко можно заметить, что кирпичное здание отвратительного грязно-оранжевого цвета слегка крениться влево. А если остановиться и смотреть на него достаточно долго, то может сложиться впечатление, что оно рухнет именно в эту минуту, когда вы следите за ним взглядом.

    Фасад дома, где Анна обитала последние два года, при близком рассмотрении напоминает лицо трупа, чья стадия разложения почти достигла своего отвратительного апогея. Крошащиеся кирпичи, словно бледные кости, выглядывающие из под облупившейся краски, падающие на землю, как кусочки омертвевшей кожи. В жаркие июльские дни, как в этот четверг, погреться на солнце из влажного сырого подвала дома, на поверхность выползали тысячи маленьких отвратительных паразитов. Анна была счастлива, что хотя бы у крыс нет привычки, греть пузо под теплыми лучами. Мошки, тараканы и прочие многолапые твари взбирались по ядовито-оранжевому фасаду и казалось, покрывали дом целиком, словно пожирали его своей многомиллионной армией.

   И тогда здание, в котором проживала Анна Уоррен, как никогда обретало сходство с трупом. Этого уже вполне достаточно, чтобы бежать в газетный киоск и тыкнув пальцем в первое объявление об аренде жилья, скорее выбрать новое место для проживания. Но ко всем минусам, добавлялся еще и двор на улице Шап-терн, а весомым плюсом, который закрывал глаза на все чудовищные недостатки, являлась цена за квартиру – пятьдесят баксов в месяц.

    Двор на Шап-терн стрит – это готовое место действия для какого-нибудь леденящего душу романа Стивена Кинга. Средних размеров пустое серое пространство, не больше футбольного поля для школьников, покрытое истрескавшейся плиткой, на подобие той, что кладут в ванной комнате. В некоторых местах каменные плитки отсутствовали, и если смотреть из окна, одного из четырех домов на Шап-терн, сверху площадка напоминает часть тела огромного, погребенного под землей великана, который не смог выбраться на поверхность, и теперь видна, лишь небольшая часть его разлагающегося тела.

   Аскетичный облик двора, ухудшали и детали декора, которые изначально, наверняка имели обратное предназначение. Грузные каменные клумбы – сейчас, когда в них больше не росло ни единого цветка – больше напоминали неровные соски уродливой девчонки, чье сексуальное возбуждение достигло пика. И всего одна пара фонарей на целую улицу, они как две догорающие звезды висели где-то высоко у самых крыш над кирпичной плиткой двора, еще пытаясь освещать непроглядно темные ночи, но уже не имеющие для этого достаточно энергии.

    Анна Уоррен прошла в единственную комнату, служившую гостиной и спальней, и присела на пол, уткнувшись спиной в старенький диванчик. Наконец-то она ощутила себя в безопасности, ей стало комфортно. Каждый предмет в комнате, приобрел новое бесценное значение – все стало родным. И прекрасный, нежно лиловый цвет обоев (которые, если признаться честно, она при заезде в квартиру хотела переклеить), приобрел новое поэтическое значение, таящее в себе умиротворение. Анне было безумно уютно сидеть вот так просто, подобрав ноги и положив на колени подбородок, чуть склонив голову влево, чтобы видеть прекрасный танец лучей. Правда мысли то и дело отбрасывали её в неприятные воспоминания, воскрешали в памяти уродливые напоминания её стыда.

    Ребра уже болели не так сильно, но двигаться по прежнему неприятно… Тянущее ощущение в промежности, словно кто-то продолжал давить на самое интимное место… Фантомное воспоминание ЕГО запаха изо рта, прилипшее к носу.

    В это самое мгновение, обреченное на недолгое существование, поджав колени и любуясь солнечным светом, Анна хотела остановиться, перестать заниматься проституцией. Она наконец-то оказалась в безопасности, относительном комфорте и солнечные лучи казалось, излечивают её мысли от горестей. Но так, же хорошо, как и, то, что хочет остановиться, Анна знала, что не сделает этого. Парадокс. Она вынуждена торговать своим телом, потому что не может пойти на нищенскую зарплату по доллару в час, потому что этого не хватит, чтобы спасти... Спасти…. Анна не хотела больше продолжать думать, это всегда причиняло столько боли, когда она думает о…

    Анна Уоррен поднялась, опираясь о диван, ожидая, что иглы боли вот-вот проткнут ребра, и заковыляла в ванную комнату, желая поскорее смыть с себя запах унижения. Держась за косяки и ковыляя к ванной, она подумала, что образ мужика громилы, чуть было не прикончившего её пару часов назад, останется в голове навсегда. Как символ того, что всегда нужно опасаться за свою жизнь, если уж решила торговать собой и быть продуктом утоления людских потребностей. И самое главное: всегда, ВСЕГДА нужно брать деньги вперед!

    Анна завернула за угол, и её слух уловил тревожный звук с улицы, затем холодный треск бьющегося стекла об асфальт. Она замерла, подбирая в голове объяснения хаоса за окном. И когда до нее дошло, что в соседней квартире этажом выше, разбили оконное стекло, в её гостиную что-то влетело, разбив стекло на мелкие кусочки. Анна взвизгнула и, поддавшись инстинкту, упала на колени, закрыв голову руками. Тут же в теле зазвучали сирены боли.

    – «Что это было? – думала она про себя, продолжая сидеть на полу, опасаясь, что в окно еще что-нибудь влетит. – Кто-то кинул в мой дом камень, но зачем им? Просто баловство отмороженных детишек? Я так не думаю, что-то подсказывает мне, что это совсем не так. Или целились не в мою квартиру. В кого-то из соседей? Старые занудные дамочки, не могут быть целями. Пара наркоманов живущих на четвертом этаже, не думаю… Или хотели попасть в окно того гомика, который живет в соседнем подъезде? Тогда нечего опасаться. Жертва не я».

    Из показаний Тиффани Пирс

    – Вы помните, когда видели в последний раз Джонатана Бианку?

    – Тринадцатого июля, у моего парня в этот день было день рождения.

    – Почему вы сразу заявили о его пропаже? Вы не предполагали, что он уехал с вечеринки с кем-то другим, не поставив вас в известность?

    – Я не…

    – Тиффани, почему вы плачете? Вам, известно что-то, что могло бы помочь полиции в расследовании?

    – Называйте меня просто Тиф, он меня так называл…

    – Джонатан? Вы поэтому плачете?

    – Я вспомнила о нем… Я в общем-то и не забывала ни на секунду, но когда вы назвали меня полным именем, как я любила… Я вспомнила, что из вредности, он всегда звал меня Тиф. Теперь я буду вспоминать о нем часто, я знаю, что всегда буду его видеть, даже закрывая глаза.

    – Принести вам воды? Хорошо, тогда продолжим. А почему вы сказали: он так меня называл, используя прошедшее время. Вы думаете, что больше не увидите его?

    – Я очень устала, сэр. Я бы хотела поехать домой и выспаться.

    – Хорошо, последний вопрос. Вы можете предположить, где он сейчас может находиться?

    – Вы его найдете, и очень скоро… я так думаю. Но выглядеть он будет иначе. Да и будет это уже не Джонни.

                                                              ***

                                                                                                        Четверг, поздний вечер.

    Красный пикап Сэма Уокера, набирал опасную скорость, в то время, как сидевший за рулем водитель, был погружен в тревожные размышления. В последние месяцы Сэма беспокоило собственное состояние, чрезмерная отдача эмоциям, главной из которых была ярость. Это жгучее чувство находило на него, как темно-серая туча, в ясный день вдруг закрывает собою солнце. Он чувствовал такой прилив отрицательных сил, что был готов разбивать кулаки в кровь, используя в качестве груши для битья все, что попадается на пути. Сэм большую часть времени общения с людьми, (будь-то парни из его компании, или родная мать) посвящал спорам и насмешкам. Он чувствовал почти физическое возбуждение, когда кто-то начинал перечить ему, а он одной фразой выбивал стул у него из-под ног. Его опасались. И ему нравилось об этом знать.

    Сэм – это голодный, злобный пёс, никогда не сидевший на привязи, не исполняющий команды и всегда готовый вгрызться в любого, кто, по его мнению, шагнул на помеченную территорию. Запах власти над людьми, их страх перед ним, Сэм чувствовал как перевозбужденный кобель, чует запах сучки в период течки. Это животный инстинкт, полное доминирование над всеми, кто попадает в ареал обитания. А если Сэм зацикливался на чем-то, то никакая сила не могла противостоять ему. Например, на том, чтобы дать старому пикапу новую жизнь: перебирал его до последней шестеренки и гонял по проселочным дорогам, словно летал на гоночном болиде.

    Ну, кроме отца. Он вожак. Ему нельзя перечить, нельзя ослушаться, или не в полной мере исполнить просьбу (приказ конечно). Когда он станет главным в их обособленном обществе, взвалит на себя бремя руководителя коммуны, (нет, это никакое не бремя, это наслаждение, счастье управлять и подчинять, уничтожать, если придется) тогда даже слово отца не будет значить ничего. А пока… а пока он просто выжидает, и до боли стискивая зубы – так что челюсти сводит – выполняет приказы главного мужчины.

    Из глубин сознания, Сэма вернул жалобный писк малыша Тима, сидевшего на пассажирском сидении, рядом. Мальчишка тонким высоким голосом заверещал – «Собака! Стой! Там, собака!» – вцепившись маленькой ручкой в правую руку Сэма, лежащую на руле. Сэм метнул молниеносный взгляд на серую дорогу за стеклом и увидел, что через пару мгновений, если не затормозит, или не свернет, то переедет волочащегося по дороге пса.

    Он сбросил скорость до первой и крутанул руль вправо, позволяя красному пикапу вильнуть, тем самым объезжая проклятое животное. Машину затрясло по ухабистой обочине, послышался стук маленьких камешек залетевших под бампер, и напряженное покашливание мотора, под капотом обновленного пару месяцев назад пикапа. Сэм на мгновение потерял контроль над машиной, и сердце его трусливо замерло в груди, он сотню раз проклял себя за то, что отреагировал на жалобную просьбу сопливого Тима, который (если за него не взяться) вырастит бабой.

    Уж Сэм-то постарается воспитать пацана. Он заставит его перестать жалеть блохастых дворняжек.

    Он затормозил. Сердце в груди отбивало чечеточный ритм, волнение достигло апогея, и все это не только из-за возможной аварии, а от того, что он винил себя. Это он, Сэм, поддался слюнявому порыву спасти бедняжку пса, и тем самым – пойдя на зов жалости – подверг всех опасности. Как не хотелось ему признавать, но фраза отца, (которую старый гад, повторял при каждом удобном случаи) открывала свой прозаичный смысл. «Мы на войне сынок, и главный вопрос хватит ли у тебя яиц жать на курок» – с кашлем выплевывая слова, спрашивал отец Сэма, прищуривая мутные глаза и сводя в одну дугу мохнатые брови. Тогда Сэм не понимал, что мужчина имеет в виду, а теперь смысл стал предельно ясен. «Сможешь ли ты игнорировать жалость?»

    Сэм сделал глубокий вдох и вывернул пикап обратно на дорогу. Через пару минут они уже въезжали на территорию коммуны. Все было как всегда, люди возвращались из церкви, где конечно прослушали проповедь, по мнению отца Сэма помогающую людям не сходить с пути божьего. Сэм, всю эту религиозную чепуху, терпеть не мог, и был чертовски рад, когда удавалось улизнуть из коммуны, до начала чтений библии.

    Сэм попрощался с парнями, все время дороги трясшимися в кузове пикапа и обратился к малышу Тиму:

    – Ты все равно молодец, не переживай что не попал в нужное окно, у тебя еще будет время попрактиковаться. – он похлопал мальчика по маленькому плечу. Тот не поднимая глаз, натянуто улыбнулся, не умело скрывая разочарование.

    – Ты не рад, что поехал с нами? – Сэм почувствовал, как назревает буря внутри него, сопляк, очевидно, не был доволен тем, что Сэм представил ему, возможность преподать урок гомику.

    – Нет. Я рад. – снова фальшиво улыбаясь, соврал мальчик. Сэм крепко сжал его плече, еле сдерживаясь, чтобы не переломить ему спину.

    – Ты же знаешь, что такие как он, настоящее зло, смрад, дьявольщина. Мы должны бороться с мерзостью всеми способами, и твоим способом сегодня оказался камень, который ты как настоящий мужчина, не побоялся применить. – мальчишка хотел высвободиться из хватки Сэма, но у него не вышло. Сэм видел, что все это церковное дерьмо, все-таки действует и еще раз мысленно одобрил подход отца к делу, связанному с наставлением людей на путь праведный. В этом что-то есть.

    – Сэм, я не знаю смогу ли сделать это в следующий раз. Если честно я испугался когда бросил камень в окно. – мальчик поджал губешки, наверное из последних сил сдерживая слезы.

    Нет, этого пацана точно нужно научить быть мужиком. Иначе дальше будет только хуже… Ему нужно припадать урок!                  

    – В следующий раз ты сделаешь больше. Ты попадешь в цель. Быть мужчиной трудно, никто не спорит, но у тебя есть мы, твоя семья. – Сэм взъерошил мальчишке волосы (слишком длинные на его взгляд) и велел бежать домой ужинать.

    Направляясь к отцовскому дому, он думал о своем промахе, о том, что пожалел и не сбил бродячего пса. Глупые конечно мысли, всего-навсего блохастая псина, но этот поступок заставил по-другому взглянуть на себя. Он недостаточно тверд, ему не хватило мужества спрятать позорную жалость. А что будет в следующий раз, когда например ему придется сделать выбор между мирным существованием какого-нибудь педика, или грязной шлюхи, и их уничтожением. У него снова не хватит силы воли, он окажется недостойным своего отца?

    Нет, такого больше не повториться. Уж у него-то хватит яиц.

    Сэм обошел дом и вышел на задний двор, где мать собирала овощи, а отец курил сигарету и о чем-то ей оживленно рассказывал. История, как предполагал Сэм, наверняка касалась какого-то позорного разоблачения, еще одной победы праведной мысли отца, над порочным обществом современности.

    – … Господь всемогущий, ты знаешь, что я лучше пожелал бы, выколот себе глаза, чем наблюдать за всем этим развратом, творившемся вокруг: в этом супермаркете одни блудницы и педерасты. Снуют туда сюда, от прилавка к прилавку, выбирая одежду покороче. Они хотят выглядеть, как можно соблазнительнее, так им велит дьявол, чтобы порочностью сбивать юные души с пути истинного…обращать их в грешников. Мать их так!

    Сэма никогда не переставало удивлять, как отец может говорить о Боге и тут же, вставлять в предложения крепкие словечки. Он противоречивый человек, у которого истина имеет то значение, которое устаревает его самого.

    – Если бы не свечи для машины, я бы в жизни не пошел в эту обитель разврата, одним своим внешним видом, эти убогие оскорбляют имя господне! – старик закашлялся, его белые волосы, собранные в крысиный хвостик, разметались по шее, и он раздраженно спрятал их. Издалека он напоминал Санта-Клауса, переболевшего всеми возможными болезнями, и теперь сняв свою праздничную одежду, дожидавшегося смерти. – Я уже было хотел возвращаться, знал, что нужно торопиться, к обеду солнце подымиться высоко над городом и будет жарче, чем на дне рождении у сатаны, но когда увидел эту размалеванную девчонку, одетую, как самая нищая потаскуха, я не смог уйти молча. Я какое-то время стоял, не решаясь, но  знал... Знал, чего от меня ждет Господь! Он хотел, чтобы я проучил эту маленькую дрянь, которую может быть, еще не поздно спасти.

    – И что ты сделал? – опустив дырявую кастрюле, наполненную только что собранными помидорами, подала голос мать. Усталая, вспотевшая, на её лице не выражалось никакого интереса к рассказу отца и Сэма это взбесило. Она жена своего мужа, их венчали перед Богом, а она смеет там неуважительно смотреть на него? Сквозь пальцы, словно терпит его из последних сил.

    – Ты бы узнала, если бы не встревала в мой рассказ! Какого черта ты кладешь испорченные плоды к здоровым овощам? – взбесился отец, ударив ботинком по стоящей на земле кастрюле. Она перевернулась и все собранное матерью, покатилось в разные стороны.

    Что-то в груди Сэма ёкнуло, что-то пульсирующее, жалостливое, как тогда когда мальчишка заверещал, спасая собаку, но Сэм сдержал чувства, не дав им проникнуть в голову.

    – Я прошел через весь торговый зал и на глазах у всей толпы что было сил, врезал ей по уху, которое разбухло сию же минуту! – отец залился скрипучим смехом, который мгновенно обратился в кашель, сильнейший кашель курильщика.

    – Хочешь воды? – оставив помидоры лежать на земле, обратилась мать к отцу и тут она заметила стоявшего в стороне Сэма и рассеянно ему улыбнулась. Она смотрела то на отца, то на своего сына и словно замечая невидимую нить между ними, следовала по ней взглядом.

«Что она видит в нас? – спрашивал себя Сэм, – почему так уставилась, словно ей открылась какая-то истина. Что между нами общего? Мной и моим стариком».

    – Вся толпа закудахтала, словно в курятник пробрался лис – он снова закашлялся, – А эта мелкая потаскуха визжала так, будто ей ногу отрезали. Мать её так!

    Сэм зашел в дом налил пол стакана свежей воды (набиравшуюся в колодце за домом) и подал отцу.