Текст книги "Евангелие огня"

Автор книги: Мишель Фейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Откровение

Первое, что обнаружил Тео, когда к нему вернулось сознание: дышать ему не удается. Руки онемели полностью, он не был уверен даже в том, что у него все еще есть руки. Может, их оторвало взрывом? От одежды попахивало дымом. Не сигаретным, скорее, дымом костра. Губы были плотно слеплены – словно сварочным швом, как если бы плоть его обгорела, расплавилась. Он попробовал дышать носом, но тот оказался наполовину забитым засохшей кровью.

– А он у нас не задохнется? – спросил чей-то голос. – Давай ленту снимем.

– Орать будет, – произнес другой голос.

– Да никто его тут не услышит, – ответил первый.

Голоса молодые, оба.

Сильные пальцы впились в шею Тео, нашли то, что искали, и отодрали от его губ прямоугольную полоску клейкой ленты. Он задохнулся от боли и облегчения.

В поле его зрения вплыли два лица. Одно довольно красивое, арабское, с лоснистыми черными завитками на висках и губами купидона; другое принадлежало человеку белому и было уродливым, точно комель бревна – без подбородка, в толстых очках, с выпуклым лбом. Цирковой клоун после пяти курсов химиотерапии.

– Ты у нас пожалеешь, что вообще на свет народился, – пообещал Белый внушавшим доверие тоном.

Последним, что успело запасть в память Тео, очнувшегося посреди этого странного жилища – в мягком, обтянутом искусственным велюром кресле, к которому кто-то привязал его руки и ноги, были вопросы публики, собравшейся в книжном магазине «Страницы». В сознании Тео сохранилась ясная картина множества людей, но какие-либо воспоминания о том, как он с ними расстался, отсутствовали.

Как и всегда, Тео прочитал публике кусочек из рассказа Малха о распятии, сокращенный так, чтобы можно было уложиться в отведенные для чтения двадцать пять минут, – и голос его не подвел. Когда чтение закончилось, пришедшие в магазин книголюбы повели себя обычно, хоть и по-разному: примеривали на лица невозмутимые, безразличные либо смятенные выражения, плакали, качали головами, смотрели себе в колени, поглядывали на часы, спокойно перебирали поступившие в их сотовые телефоны текстовые сообщения, раскачивались взад-вперед в мучительном оцепенении – ну, и так далее.

Разъезжая по Соединенным Штатам, пока цифры продаж «Пятого Евангелия» разрастались, выходя за пределы любых прогнозов, Тео видел массу признаков того, что книга эта обладает способностью приводить людей в пришибленное состояние, но предпочитал уделять больше внимания свидетельствам противоположного толка. Совершенно как автор разгромленного критикой романа навеки вцепляется в напечатанную «Сэнди-Таймс» в 1987 году благожелательную рецензию, в которой его сравнивали с Теккереем (и не в пользу последнего), Тео, старавшийся видеть в «Пятом Евангелии» лишь головокружительное историческое открытие и триумф переводческого мастерства, цеплялся, за что только мог. Да, конечно, его книга причиняла людям страдания, но то была лишь одна реакция из многих и, возможно, даже не самая распространенная. Как насчет старика из Атланты, сказавшего, что эта книга примирила его с дочерью? И как насчет того человека из… из… забыл какого города, там еще стоит в кофейне книжного магазина сделанный из папье-маше бюст Шекспира. Этот человек назвал «Пятое Евангелие» глотком свежего воздухе в бесконечно удушливой атмосфере библейской учености. А еще была молодая женщина из Уилмингтона, несколько, надо признать, чокнутая, но дружелюбная, попросившая у него ручку, которой он ставил на книгах автографы, и записавшая на визитке Тео адрес своей электронной почты, чтобы они могли продолжить их увлекательный разговор об арамейском в «более спокойной обстановке» – то есть вдали от не вполне вменяемых людей, которые выглядят так, точно из них только что вынули душу.

Как бы там ни было, каждый город отличался от других, а любую толпу следует оценивать по ее достоинствам, нью-йоркская же была очень разнородной, но вполне заурядной и никакой взвинченности в ней не наблюдалось. Часть встречи, посвященная ответам на вопросы, прошла, по мнению Тео, хорошо, особенно если учесть, что после стресса и «ербильной» таблетки он пребывал малость не в своем долбанном уме. Но затем коротышка в рубашке-гольф и клетчатых штанах спросил:

– Мистер Гриффин, вы уже слышали новость из Канзаса?

– Канзаса? – Тео надумал было отпустить шуточку про «Волшебника из страны Оз», но некий инстинкт удержал его. – А что произошло в Канзасе?

– Там совсем недавно застрелилась пятнадцатилетняя девочка, часа два назад. И копы нашли рядом с ней в постели вашу книгу.

По публике прокатились встревоженные шепотки.

– Это… э-э… ужасно. Трагедия. Кошмар, – сказал Тео. – Она умерла?

– Да, мистер Гриффин, она умерла.

– Не знаю, что и сказать, – сказал Тео.

– А вот диктор программы новостей сказал, что девочка прочитала вашу книгу и утратила все надежды, какие у нее были. Что вы об этом думаете, мистер Гриффин?

– Гриппин, – вежливым, но властным тоном сообщил проводивший встречу работник книжного магазина. – Имя нашего сегодняшнего гостя – мистер Тео Гриппин.

– Плевал я на его имя, – заявил, внезапно осерчав, коротышка. – Я хочу узнать…

И тут… и тут что? Ослепительный свет. Удар по голове. Тьма. А затем, после растянувшихся на недели, как ему показалось, попыток прийти в себя, медленное возвращение к жизни – в обветшавшую комнату, которая пропахла лежалой пиццей и жиром кебабов. Запах этот исходил, казалось, даже от кресла, к которому был привязан Тео.

Освещена комната была до жути тускло и походила на бывший гараж. Контуры ее расплывались. Хотя нет, контуры-то не расплывались – просто глаза Тео никаких резких очертаний различить не могли. Очки его остались в «Страницах».

– Где я? – спросил он. Те двое отошли на другой конец комнаты, посреди которой сидел связанный Тео. Они негромко разговаривали о чем-то – о чем именно, он расслышать не мог по причине изливавшейся из большого старого телевизора трескотни.

– Это тебя пусть не волнует, приятель, – резко ответил Белый.

– Отсюда тебе все равно не выбраться, – добавил Араб.

– Меня ожидают в Бостоне, – сказал Тео. Глупость, конечно, сказал, но, пока он не узнает побольше о своих похитителях, все, сказанное им, будет в равной мере и умным, и глупым. Необходимо втянуть их в разговор.

– Твое турне закончилось, приятель, – сообщил Белый.

– Примирись с этим, – сказал Араб.

Тео задергался в своих путах. Он рассудил, что если ему удастся натягивать их, значит, пусть даже это почти ничего не даст, руки его еще целы, хоть он их и не чувствует. Наверное, они просто онемели от перетяжек или от того, что вывернуты под неестественным углом. В кресле Тео полусидел-полулежал, оно не было прямым настолько, чтобы подпирать его спину, но и пологость кресла не позволяла просто лежать в нем. Руки же Тео были перекинуты через мягкие подлокотники, а запястья, по всему судя, привязаны к задним ножкам кресла. И лодыжки тоже были привязаны, но, скорее всего, к ножкам передним. Если бы его приковали цепями к скале, он и то испытывал бы меньшее неудобство.

Телевизионная трескотня преобразовалась из идиотской рекламы в выпуск новостей. Дикторша носовым голосом повторила главные новости второй половины дня. Одной из них был Тео.

– Полиция все еще продолжает поиски двух мужчин, которые сегодня в девять вечера похитили из книжного магазина «Страницы», что на Пенн-Плаза, Манхэттен, Тео Гриппина, автора вызвавшей немалые споры книги. Похитителям удалось сбежать под прикрытием дымовой завесы, которую они создали, стреляя из ракетниц. Трагедия разразилась, когда одна из ракет подожгла магазин и три человека погибли до прибытия пожарных. Еще десять человек получили ожоги и надышались дыма – двое из них находятся в критическом состоянии. Глория Мак-Кинли сообщает из Манхэттена.

Новый женский голос, тоже носовой:

– Когда в прошлом году здесь, на Пенн-Плаза, открылись «Страницы», владельцы этого книжного магазина мечтали сделать его самым популярным в Нью-Йорке. Лозунги их были такими: «Любая книга для любого читателя» и «Когда цепочка магазинов перестает быть цепью?». Взглянув мне за спину, вы увидите, что мечта эта сгорела дотла. Митч Мерритт, директор «Страниц». Как вы себя чувствуете, Митч?

 – Ну, не слишком хорошо, скорее, очень плохо. – Это был «Пиксис». – Сами видите, от нашего магазина мало что осталось. Огонь и вода уничтожили большую часть того, что у нас здесь было – книг и прочего. Ущерб составляет что-то около… мне даже думать об этом не хочется. Но, конечно, гибель людей… это настоящая трагедия. Мы в шоке, все, кто работает в «Страницах», мы в шоке.

– Спасибо, Митч.

Журналистка принялась коротко пересказывать содержание «Пятого Евангелия» – для осведомления телезрителей, которые еще не были знакомы с тем, что ведущая новостей назвала «поджигательским» характером этой книги. Тео отметил, что ударение она ставит на четвертый слог, и вспомнил еще один лингвистический спор с Мередит, касавшийся ее неприятной привычки произносить «межпланетный», как «межпланьетный».

«Я скоро умру, – подумал он. – А последние мои мысли посвящены педантичным придиркам к неправильному произношению слов.»

Выпуск новостей, уделив еще три минуты «Пятому Евангелию» и порожденным им трагическим последствиям, перешел к другой беде: к Ираку. Женщина-диктор уступила место мужчине по имени Говард. Тот мрачно проинформировал телезрителей (или, в случае Лео, телеслушателей) о том, что некий находящийся неподалеку от Багдада город стал свидетелем «самых ожесточенных со времени окончания войны боев». Последовали разного рода статистические данные, однако разум Тео все еще был занят им самим – силился припомнить фразу, которую он почти не зарегистрировал, поскольку погрузился в маниакальные переживания по поводу того, как Мередит произносит слово «межпланетный». Что-то такое насчет полиции и острой потребности в информации. Иными словами, о том, что никому не известно, кто и куда мог его уволочь и, стало быть, шансы на скорое освобождение у него нулевые.

Плохие новости, слишком много плохих новостей передают по телевизору. Впрочем, телесеть, похоже, вдруг сообразила, что нарушает законы развлекательного вещания и предложила во искупление этого греха коротенький репортаж о японском бизнесмене, который купил на аукционе купальный халат Джона Леннона, заплатив за него 350000 долларов.

– Джон Леннон пользуется в Японии огромным уважением, – на почти безупречном английском пояснил бизнесмен. – Этот халат во многих отношениях является историческим. Именно он был на Ленноне в то утро, когда его первая жена Цинтия узнала, что ее муж провел ночь с Йоко. Так что халат был близок не только к телу Джона но и… кто знает, к какому еще?

Дикторша, дабы увенчать этот заранее записанный материал симпатичной концовкой, спросила: «Скажи, Говард, ты не думаешь, что с тысяча девятьсот шестьдесят восьмого его хоть пару раз да постирали?», и Говард вернул поданный ею мяч: «Очень на это надеюсь».

На чем серьезные новости и закончились; за ними – «после паузы» – должны были последовать спортивные.

Тео сидел, наклонившись вперед, чтобы лучше слышать. Теперь же он попытался откинуться назад, положить голову на туго набитую спинку кресла. Однако веревки, которыми он был связан, этого не допустили. И неожиданно что-то вроде припадка клаустрофобии напитало его силой, глубокой уверенностью в том, что больше ему этого не вынести, и он рванулся в своих путах. На время этих рывков, секунды, быть может, на две, Тео удалось представить, как он отламывает ножки кресла, – дешевые, тонкие, да еще и изъеденные, скорее всего, древоточцами, – и, задохнувшись от облегчения, вскакивает на ноги: Прометей освобожденный. Чудесное было видение. Но и не более того.

– Во время мертвого сезона Кэмпбелл подписал двухлетний контракт, – тарахтел телевизор, – который может принести ему десять с половиной миллионов долларов. Ожидается, что он будет играть попеременно с прошлогодним дебютантом Дюком Ламонтом, и это позволит «Гигантам» увеличить среднюю длину пробежки, которая составляет сейчас четыре и три десятых ярда на передачу…

– Извините? – слабо позвал Тео. – Извините?

– Чего тебе, приспешник Сатаны? – рявкнул в ответ Белый.

На пару секунд Тео затруднился с ответом. «Приспешником Сатаны» его называли до сих пор только клиенты «Амазона» и привыкнуть к этому он не успел.

– Мне очень хочется пить, – сказал он, что было чистой правдой. Голос его стал хриплым, говорить было больно. – Вы не дадите мне воды?

– Пить не советую, приятель.

– Почему?

– Что входит внутрь, выходит наружу. Ты же не хочешь обмочиться, а?

Тео на миг задумался.

– Я бы, пожалуй, рискнул, – прокаркал он. – У меня горло словно горячим пеплом забито.

– Ах ты, бедненький.

Двое незнакомцев возобновили разговор. Однако в нем появилась новая нотка – раздражения; и через минуту-другую Араб, выйдя из себя, заговорил громче:

– Если он должен выступить по ящику, ему понадобится голос. И голос, который звучит, как его собственный, как он должен звучать! Будет звучать странно, все решат, что пленка подделана.

Прошла пара минут. Затем перед лицом Тео повисла смуглая, державшая банку «Пепси» рука.

– Открой рот, друг.

Тео выдвинул губы и позволил Арабу влить в его иссохшие уста струйку «колы». Рот словно прорезало несколькими бритвами сразу. Вода была бы намного лучше. Может, это часть пытки. А может, в этом холостяцком жилье попросту невозможно найти чистую чашку или стакан для воды.

– Спасибо, – сказал Тео. Пролитая «кола» шипела на его щетинистом подбородке и в складках рубашки. Правда, горлу стало полегче.

– Пожалуйста, – машинально ответил Араб и скрылся из вида.

Они заставляли его ждать, эти типы; ох, как они заставляли его ждать. Араб несколько раз проходил мимо него, неся питье или еду своему сидевшему перед телевизором приятелю. Он, Араб, был невысоким молодым человеком, одетым в неброскую американскую одежду. Кожа Араба составляла приятный контраст с синевой его рубашки. Тео подумал – не сказать ли «Какая милая рубашка!» или еще что-то подобное – вдруг оно что-нибудь да изменит. Однако его остановила мысль о том, как фальшиво прозвучат такие слова. Он, похищенный и привязанный к креслу двумя головорезами, – психопатами, быть может, собиравшимися убить его, – стеснялся, тем не менее, вылезать с комплиментами, которые выглядели бы откровенными попытками подмазаться к ним. И взамен произносил время от времени «Извините?» или «Эй?», подозревая, впрочем, что именно так и ведет себя бессильное дурачье, обреченные на смерть заложники, перед тем, как получить пулю в лоб.

По другую сторону помещения телевизионные новости сменились повторным показом комедийного шоу середины 1990-х.

– И ты смотришь эту чушь? – спустя некоторое время поинтересовался Араб.

Белый ответил что-то неразличимое, но, надо полагать, отрицательное, потому что Араб сказал:

– Так выключи его.

– Они могут передать экстренный выпуск новостей.

– О чем? О нас?

– Возможно.

– Забудь, друг. Что они, по-твоему, смогут сообщить? Что выяснили, где мы живем и к нам уже едут копы? Случись такое, никто бы об этом телевизионщикам не стукнул.

– Но я не хочубыть Швейцарией, – пропищал в телевизоре женский голос, за чем последовал звук, какой издает, вспархивая, стая оголодавших морских чаек: типичный для американской телекомедии записанный где-то смех.

– Евреи, друг! – запальчиво произнес Араб. – Нам что, обязательно на евреев смотреть? Говорят ни о чем, смеются, сами не знают чему – пустые жизни, друг! А этот Сайнфилд, я читал о нем, самый богатый человек шоу-бизнеса, владеет самолетным ангаром, набитым «порше», которых он никогда не водит, потому что у него для этого имеется шофер. Тут есть все, что неправильно в этой стране, друг! Слышишь, как они гогочут? Это они над намисмеются!

– Угомонись, Нури. Ведешь себя, как параноик.

– Как параноик, я? А разве не тысидишь, смотришь черт знает в какой раз еврейскую комедию, и ждешь, когда о тебесообщат в новостях? Пока мы не запишем пленку, никаких экстренных выпусков не будет, друг. А уж тогдаты получишь самые экстренные.

Тео уронил голову на грудь, втянул носом запахи своей продымленной рубашки, сладкой «колы». Пленка. Они второй раз упомянули о пленке. Какой – с записью казни? Он попытался представить себя пережившим смертельно опасное испытание и пишущим об этом книгу. «Мысленно я составил список всего, что узнал до этой минуты. (1) Имя одного из моих похитителей – Нури. (2) Мне предстоит наговорить что-то на пленку, которую затем передадут, пока непонятно кому, для показа. И внезапно словно бы вспышка вдохновения озарила открывшийся передо мной путь к спасению.» Тео зажмурился, чтобы яснее увидеть вспышку вдохновения, но увидел только тьму.

Теплая ладонь прихлопнула его по щеке. Он открыл глаза. Перед ним снова покачивались два незнакомых лица. То, что принадлежало Арабу, казалось куда более озабоченным, чем прежде, – густые черные брови его почти сошлись одна с другой.

Белый выглядел поспокойнее – а может, он просто принял дозу.

– Это должнобыло случиться, ты же и сам знаешь, верно? – врастяжку, странновато сладострастным тоном произнес он. – Мы просто исполняем наши роли.

– Я не уверен, что понимаю, о чем вы, – ответил Тео, – но, если я чем-то обидел лично вас…

– Ты это искупишь, – заверил его Белый. – Ты все искупишь.

Спустя несколько часов Тео знал уже все, что хотел узнать, и даже больше, о мотивах похитивших его людей.

Коротко говоря, они считали, что «Пятое Евангелие» препятствует естественному развитию социо-политического ландшафта, и хотели, чтобы Тео зачитал перед видео камерой подготовленную ими речь, запись которой будет потом разослана по телесетям.

Правда, говорили они не коротко – на два, по оценкам Тео, часа дольше, чем следовало. Запись того, что они рассказали, могла бы составить книгу, которая, если бы для нее нашелся издатель, криком кричала бы, требуя способного трезво мыслить редактора. Однако, рассказ Нури и его так и оставшегося безымянным белого сообщника, никогда не предстал бы перед редактором, ибо начертан он был на кашеобразных мозгах этой парочки – микроскопическим, неразборчивым, наполовину расплывшимся почерком – труд бескорыстной любви, расшифровать который умели только они.

Претензии Нури к «Пятому Евангелию» сводились, насколько удалось уяснить Тео, к тому, что эта книга была орудием сионизма. Рассказ Малха деморализировал христиан, заставлял их сомневаться в божественности Христа. А это добавило достоверности уверениям евреев о том, что Иисус вовсе не был Мессией, и побудило тех из христиан, которые еще не были готовы просто-напросто выбросить Библию на помойку, признать Новый Завет подложным добавлением к Ветхому. В некоторых штатах Америки и, по непонятным причинам, в Венгрии с Румынией, уже наблюдалось разрастание новехоньких христианских сект, приверженцы которых утверждали, что Христу только еще предстоит явиться, а узнать его смогут лишь те, кто старательно изучит Ветхий Завет. По телевизору показывали демонстрации, проводимые новообращенными в балканских городах: их участники поднимали перед собой издания Библии и демонстративно разрезали корешки книг острыми ножами, отделяя Новый Завет от Ветхого. Сами секты Нури особенно не заботили, он считал их пристанищами сумасшедших. Нури был мусульманином. Заботило его то, что эти секты были симптомами охватившего христианство смятения и обращения к Торе, как к высшему религиозному авторитету Запада. А такое обращение неизбежно укрепит веру евреев в свои силы, поможет им вербовать в свои ряды все новых и новых людей и приведет к широкому распространению сионизма, что в свой черед усугубит страдания палестинцев. Потаенное движение к сионистскому владычеству над миром будет складываться из двух элементов: с одной стороны, люди, которые занимают в американской администрации ключевые посты, начнут изменять христианству и переходить в еврейскую веру, с другой, проводимая ими политика будет встречать меньшее, чем обычно, сопротивление избирателей, поскольку и те станут принимать иудаизм. Таким образом, воспоминания Малха окажутся, с течением времени, прямой причиной полного геноцида палестинских мусульман.

Теория белого похитителя оказалась, сравнительно говоря, несколько более причудливой. Ей не хватало политической заостренности анализа Нури, да и логическая структура ее выглядела не столь основательной. К тому же, изложение Белого изобиловало многосложными словами, которые – с учетом его внешности и выговора, каковые ассоциировались у Тео с работающим в большом универмаге сборщиком тележек для покупок, – придавали его разглагольствованиям оттенок некоторой несообразности. Может быть, он просто попугайски пересказывал содержание какой-то книги? Коли так, его памяти и умению отрыгивать прочитанное, оставалось лишь позавидовать.

Суть его доводов, если слово «суть» применимо к здоровенной кастрюле пережаренных во второму разу бобов, сводилась к тому, что в телесной форме Иисус никогда не существовал, но представлял собой созданную Богом голограмму, или панфокальную точку схождения. Так называемые ученики были адептами ритуальной магии, биодуховными каналами, священная задача которых состояла в том, чтобы преобразовывать поступавшие от Бога входные данные в голограмматические выходные. В специально подобранных местах – на берегу моря Галилейского, на брачном пиру в Кане, на Голгофе и так далее, – они принимали особые позы и, одновременно фокусируясь, создавали синхронизированную манифестацию живой псевдоличности, т. е. Иисуса. Историческое воздействие этих манифестаций был частью осуществляемого Богом проекта по совершенствованию человеческого рода, а события наподобие распятия задумывались, как пусковые механизмы эволюции, побуждающие избранные личности обращаться в прототипы высшей формы Homo sapiens. Беда в том, что Сатана также участвовал в этой игре, однако он-то стремился предотвратить эволюционные изменения и удержать человечество в состоянии скотского невежества – тогда оно, вместо того, чтобы принять чистую жизнь и сексуальное воздержание, падет в объятия греха и закончит свой путь в Аду.

Дойдя до этого места, Белый прервал пояснения и вытащил откуда-то завернутую в мятую бумагу булочку и банку «Пепси», ибо говорил он долго и поесть-попить не успел, а в горле у него тоже малость першило, поскольку он наглотался того же дыма, что и Тео.

– Так… э-э… а я-то тут при чем? – решился спросить Тео.

– Сатана есть Князь Лжи, – ответил, жуя булочку, Белый. – А Малх был одним из его каналов. Сатана избрал Малха, чтобы он подорвал силу распятия. Адепты охотились за ним, но он перехитрил их и спрятал свитки в живот беременной женщины. Потому что Бог в беременные животы не заглядывает. Это часть его сделки с Геей.

– Я об этом не знал, – сказал Тео.

– Об этом мало кто знает. Но именно этим и объясняется появление дефективных младенцев, выкидыши и прочее. Бог мог бы, теоретически, заглядывать туда и все исправлять, но, как я уже говорил, такова сделка.

– Похоже, не очень умная.

Белый пожал плечами.

– Вселенную приходится поддерживать в гармонии с женским началом, – сказал он, но как-то без энтузиазма.

– И все же, э-э… каково мое место в этой схеме?

– Тебя одурачила ложь Сатаны, и ты перевел ее и отравил твоей книгой мир. Однако средства массовой информации открыты и для ядов, и для противоядий. Поэтому мы усадим тебя перед видео камерой, и ты исправишь вред, который нанес миру.

– Рассказав зрителям то, что вы рассказали мне?

Белый расхохотался, выставив напоказ большие, неровные зубы.

– Шутишь? Этому никто не поверит. Истина слишком сложна, у большинства людей на ее постижение не хватит ума. Они понимают только простые рассказы. Совсем простые. – Он залез в нагрудный карман своей рубашки, вытащил сложенный квадратиком листок бумаги. – Поэтому… мы написали такой для тебя.