Текст книги "Рыжий ослик или Превращения: книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать"

Автор книги: Мирзакарим Норбеков

Соавторы: Александр Дорофеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Новое превращение

Сад Ворона

– ЗОЛОТОЙ МОЙ, – прищурился Диван-биби. – А что это у вас за ухом? Неужто изумрудное перо?!

Шухлик потупился, застеснявшись:

– Да, перышко, подобрал поддеревом…

– О, я хорошо знаком с осьмикрылой ослицей! Она гостила в моём саду! Но редко кому удаётся её увидеть. – И Диван-биби заглянул ослику в глаза. – Да, золотой садовник, похоже, ты влюблён?!

И Шухлик сразу до того покраснел, что стал червонным.

– Ну, как же в неё не влюбиться?! – всплеснул руками дайди. – Она чудесна, волшебна! Имя её Ок-Тава.

– Ок-Тава, – повторил ослик. – Она прекрасна. Диван-биби согласно кивнул.

– Однако знай: Ок-Тава ветренна и непостоянна! Чтобы удержать её, надо всегда помнить о ней, ухаживать и оберегать в своей душе. Только так покоришь сердце крылатой ослицы! Останется с тобой – И вы будете счастливы, и ты сможешь всё в этой жизни. Если действительно полюбил, отдай ей всё лучшее, что есть в тебе.

– А что именно? – навострил уши золотой ослик. – Что у меня лучшее?

– Может, записать? – улыбнулся дайди. – Вспомни радость прощения! Радость освобождения от трёх «3»!

Радость победы над ленью! Радость исцеления копыта! И вообще радость от огромной секунды жизни! Собери в букет и подари. От такого букета самая расчудесная ослица не откажется. Ну, попробуй!

Шухлик, вспоминая все свои радости и складывая их вместе, стебель к стеблю, вдруг преобразился и засиял, как восходящее солнце. Диван-биби даже прикрыл глаза рукой.

– О, какая роскошь! – воскликнул он. – Мир ещё не видел такого богача! Ты, золотой садовник, самый завидный жених! Храни пока этот букет, не теряй ни листочка. Но если попросят, раздавай без сомнения! Эти радости вернутся к тебе втрое радостнее!

Казалось бы, всё правильно! Бесспорно. Шухлику очень бы хотелось поверить до конца словам дайди. Но постепенно его одолели ужасные, мучительные сомнения. Таких он не испытывал со времён первого сражения с Танбалом.

"Диван-биби мудр, много знает и всё понимает, – размышлял Шухлик. – Но в этом случае, наверное, ошибается. Разве может такая волшебная звёздно-кры-лая ослица принять от какого-то ослика-садовника букет его скромных радостей? Навряд ли! А если и примет, то из жалости!"

Шухлик всё больше угнетался и уничижался. Неуверенность словно хлестала его кнутом и колола острой палкой в загривок, как когда-то Маймун-Таловчи, да будет свет в душе его!

Золотой ослик день и ночь страдал от любви к див– ной ослице. Не мог оторвать глаз от её изумрудного пера. И думал, думал, чем бы украсить свой букет.

И вот однажды утром – ещё петух Хороз не успел прокричать – Шухлика осенило. Он вспомнил об огненном цветке любви! Вот с этим цветком его букет преобразится! Такой не стыдно будет поднести Ок-Таве!

Возможно, он тронет сердце крылатой ослицы. Об этом единственном в мире цветке рассказывал сурок дядюшка Амаки. По его словам, цветок любви раскрылся в Базизагане – в саду Ворона.

Если смотреть с окраины сада Багишамал, из-под пирамидальных тополей, далеко в пустынном мареве время от времени показывался, как остов корабля, потерпевшего крушение, сухой и голый, мёртвый сад.

Его деревья, будто надломленные мачты и косые телеграфные столбы, зловеще чернели, проступая на нежно-бирюзовом рассветном или же розовом закатном небе.

Сад-призрак. Вернее, бывший сад, погибший почему-то.

Шухлика давно тревожила несчастная судьба сада Ворона. Что с ним случилось? Отчего скончался?

– Сколько себя помню, этот сад всегда именно такой – мёртвый, – сказал как-то дядюшка Амаки – Слышал только, что там ужасно! Трясины и зыбучие пески. Кишмя кишат скорпионы, змеи, летучие мыши, пауки да крысы. Словом, всякая гадость! Но в одном месте на кусте саксаула, – зашептал сурок, – горит огненный цветок небывалой красоты. Цветок любви Оч. Ну, очень, очень яркий. Чистое, говорят, пламя. Сплошной свет! – И дядюшка важно надул щёки. – Кукушка Кокку, пролетая, сама видела!

Шухлик расспросил кукушку. Впрочем, ничего нового не узнал. Да, огненный цветок посреди чёрного сада Базизаган. Кокку больше куковала о том, как её едва вороны не заклевали. Там их, как комаров, – тучи!

В конце концов ослик выяснил подробности у Ди-вана-биби.

– Грустная история, – сказал дайди, полевая из лейки лютики-цветочки на голове. – Я знал человека, который вырастил изумительный сад – в себе и вокруг себя. Настолько хорош был этот сад, так благоуханен и свеж, что человек, а звали его Одам, возгордился!

По лицу Дивана-биби текли струйки воды. Казалось, он плачет о том человеке.

– Одам сложил высокую глинобитную стену, чтобы никто просто так не заходил в сад, не обрывал плоды, не пил из родника. Он пускал людей через ворота, собирая плату – деньгами, золотом, верблюдами или овцами. В его саду к деревьям были прикованы цепями раскладушки. И путники, оплатившие вход, покупали ещё и ключ, дабы открыть амбарный замок и отдохнуть на раскладушке, потому что Одам запрещал ложиться на его шёлковую траву.

Сидевшие поблизости еноты так горестно трясли головами и полосатыми хвостами, что в глазах рябило.

– Да, скорбная, увы, история! – повторил Диван-биби.

Отложил лейку и поднялся в полный рост, оказавшись вдруг под два метра.

"Чем это он себя поливает?" – удивился Шухлик.

– Совершенно не важно, чем! – тут же ответил дайди. – Важно – с каким чувством! Так вот, и года не прошло, как сад Одама начал увядать. А вскоре и совсем зачах – голые, чёрные деревья, как после пожара.

– Горим?! – выскочил откуда-то заспанный тушканчик Ука, услыхавший краем уха о пожаре. – Где огонь?!

– Спокойно, дорогуша, – погладил его Диван-биби. – Можешь безмятежно дрыхнуть! А что касается пожара, то он действительно случился в душе Одд-ма. Всё спалил, оставив пустыню, жаждущую не воды, а богатства! Любой сад пропадёт, если думать только о деньгах. И теперь мёртвым садом владеют вороны. Не советую приближаться к Базизагану – опасно!

– А что с этим человеком? – спросил Шухлик, пропустив совет мимо ушей. – С Одамом?

Дайди, вылепливая нечто из глины, отозвался нехотя:

– Был человек Одам, а превратился в Одамхура, то есть в злодея, погубившего сад в душе своей и вокруг себя. Одамхур – злодей перед самим собой. Воздвиг он высокий дворец на песке. Живёт один в покое и достатке. Но его покой холодный, могильный. Вокруг голая пустыня. Не приживаются даже кусты верблюжьей колючки. Тишина, как в склепе. Только шуршит песок, собираясь в ползучие барханы. И дворец день ото дня ниже и ниже. Всё, что лишено души и света, налито тяжестью, подобно чугунной гире, и уходит навеки в песок.

Так сказал дайди, открыл ладони, и оттуда выпорхнула маленькая, вроде горихвостки, птичка…

И вот теперь ранним утром, увидав именно эту горихвостку на вишнёвой ветке, Шухлик припомнил все рассказы о саде Базизаган, об огненном цветке любви.

Сад Ворона как раз маячил на светлеющем горизонте, точно скелет гигантского древнего ящера. Не мешкая, золотой ослик отправился в путь.

Он спешил. Скакал вприпрыжку. Переходил с рыси на галоп, а чёрный сад никак не приближался. Висел над пустыней в дымке, будто мираж. Казалось, даже отодвигается, ускользает от Шухлика. Нарочно морочит голову.

Уже солнце перекатилось через весь небосклон и, покраснев, прилегло на бок. От каждого бугорка, от каждой ямки поползли синие тени.

Быстро, как из засады, выскочила полная яркая луна, не давая Шухлику разглядеть звёзды, среди которых летела, наверное, осьмикрылая Ок-Тава.

Вероятно, он долго бежал, задрав голову. Потому что совершенно неожиданно возникла перед ним оплывшая от дождей и ветра глинобитная стена, из-за которой так мрачно – оторопь брала! – глядел пустыми мёртвыми глазами сад Ворона.

В лунном свете голые ветки, мерещилось, дрожат и вытягиваются, как ведьмины руки, намереваясь тут же ухватить и придушить золотого ослика.

Густые чёрные тени ползали по земле, и непонятно было, куда ступать – канава здесь или холм?

Первыми, как остервеневшие упыри, бросились на Шухлика комары и москиты. Такой плотной стаей, словно попону накинули. Ослик отмахивался хвостом, прядал ушами и фыркал в обе ноздри. Однако комары умудрялись залезать даже в рот, норовя укусить за язык.

"Ничего! – думал Шухлик. – Вытерплю! У меня шкура толстая. Хорошо, что комары, а не змеи!"

Под копытами то сухо хрустело, то мокро хлюпало. Ослик не видел, куда ставит ноги. В саду было чер-ным-черно, несмотря на полную луну в небе. Она, кажется, не хотела сюда заглядывать.

"Зато огненный цветок в такой кромешной тьме сразу покажется! – ободрял себя Шухлик. – Издали примечу!"

Но не тут-то было! Там да сям бледно мерцали, как затухающие головешки, синевато-зеленоватые мелкие бродячие огоньки. Вспыхивали диким светом чьи-то хищные глаза. И мутно отблёскивали странные лужицы.

"Не слишком подходящее место для цветка любви, – задумался Шухлик. – Может, дядюшка Амаки и кукушка Кокку напутали чего-нибудь? А Диван-биби так и вообще не поминал о цветке!"

Ослик шагнул незнамо куда и увяз по колено в пузырящейся вонючей трясине. Напрягся и выпрыгнул, угодив в немыслимо колючие кусты. Ободрал бока и ноги. А хвост отнялся и онемел, словно пропал оторванный, но через миг будто завопил, озарившись до самой кисточки яркой болью.

Услыхав быстрый шорох и злорадное шипение, Шухлик понял, что это змеиный укус.

Бедный хвост так отяжелел и опух, точно его свинцом накачали, и колотил по ногам, как дубина.

"Всё в порядке! Змея не слишком ядовитая! Не кобра и не гюрза, – утешался золотой ослик. – Да и хвост не такой уж важный орган – не голова в конце-то концов".

И тут же на спину и голову обрушилось гнилое дерево, так что Шухлик прилёг от неожиданности.

"Хорошо, что трухлявое, – поднимался он на дрожащих ногах. – Иначе бы хребет переломило".

От шума проснулись вороны. Закаркали вразнобой и хором, как взбешённая базарная толпа, поймавшая воришку.

"Пускай себе каркают! – улыбнулся Шухлик. – Среди белого дня могли бы заклевать!"

Впрочем, и в ночи хватало клевалыциков и кусаль-щиков.

Во-первых, самый главный, наверное, ворон не поленился – подлетел и клюнул ни с того ни с сего в левый глаз. А во-вторых, накинулась со всех сторон, отчаянно попискивая, целая свора летучих мышей. Царапались, щипались и кусались! Впивались и в уши, и в нос, и в разнесчастный хвост, и в гриву.

Шухлик не испытывал ничего подобного за всю сорокадневную войну. На войне хоть какой-то порядок и правила, а в саду Ворона – чистой воды бандитизм и разбой.

Повалившись на спину, золотой ослик отбивался копытами.

"Как здорово, что нет летучих крыс!" – думал он, лягаясь и брыкаясь.

И ощутил сразу несколько жалящих ударов по шее скорпионьими хвостами. Ослик подскочил метра на три и тотчас увидел невдалеке огненный цветок любви!

– О, благодарю вас, скорпионы! – крикнул Шухлик. Не обращая внимания на выходки всяких злобных насекомых, только вздрагивая израненной шкурой, золотой ослик поскакал к цветку.

Он полыхал на сухом кусте саксаула. Пожалуй, лишь издали, имея сильно развитое поэтическое воображение, можно было принять горящую простым желтоватым пламенем макушку саксаула за огненный цветок любви.

То есть огонь, конечно, был! Но любовью и не пахло. А воняло горючими, легко возгораемыми газами, которые, вероятно, вытекали здесь из-под земли.

Шухлик не то чтобы глубоко расстроился и огорчился, но как-то временно опустошился.

– Вот так встреча! – услыхал он злобный голосок. Перед ним стояла на задних лапах крыса'Каламуш, и в глазах её посверкивали жёлтые искры.

– Позвольте приложиться к вашей ручке! – оскалилась крыса.

Золотой ослик смутился. О чём, собственно, речь, о какой ручке? И ответить не успел, как Каламуш вцепилась зубами в его ногу.

– Было очень приятно, – пискнула, исчезая в ночи.

"Ну, вот и крысу порадовал, – вздохнул Шухлик. – Кажется, всем, кому хотелось, удалось меня цапнуть или клюнуть!"

Однако согласитесь, совсем уж глупо возвращаться домой сплошь отколошмаченному да ещё и без всякой добычи! Нужен хоть какой-то трофей для поддержания духа.

Ослик потянул зубами ствол саксаула и легко выдернул из рыхлого песка. В переплетённых корнях виднелся толстый клубень, напоминавший очень крупную репу.

"И то хорошо! – обрадовался Шухлик. – Позавтракаю перед обратной дорогой".

Уже небо светлело, когда под несмолкаемое карканье, шипение, писк и бульканье, таща в зубах горящий куст с репой, выбрался ослик из жуткого чёрного сада Базизаган.

Мало чего оставалось от золотого ослика! Вид его был жалок. Какой-то побитый медный чайник из утильсырья. На голове между обтрёпанными ушами выступала, как рог, шишка. На спине – горбик.

Ободранные бока кровоточили. Левый клюнутый глаз заплыл. А хвост так распух, что напоминал лисий и мешал переставлять ноги, которые и без того еле двигались – все в царапинах, волдырях, с отпечатками крысиных зубов.

Он плёлся по своим следам, удивляясь, насколько широко и уверенно шагал накануне.

И всё же душа его не зачерпнула черноты в саду Ворона.

"Возможно, и не самые лучшие секунды жизни, – рассуждал Шухлик. – Но было страшно, ужасно, нестерпимо и крайне любопытно! Даже отчасти весело! К тому же добился, чего хотел!" – покосился он здоровым глазом на горящую макушку саксаула.

Горела она медленно и вяло, но всё же огонь подбирался мало-помалу к носу. Не хватало ко всему прочему опалиться!

Шухлик решительно выплюнул куст. Поддельный цветок любви задрожал на песке, пыхнул и погас, оставив лишь облачко сизого дыма. Впрочем, на другом конце саксаула имелся ещё клубень, похожий на репу. Пора было восстановить силы, утолить, как говорится, печали. Словом, позавтракать.

Ослик раздвинул копытом плотно заплетённые, перевитые корни и только тогда понял, что это никакой не клубень и не репа, вообще не овощ и тем более не фрукт. Перед ним лежал закупоренный горшочек, в каких обычно варят кашу, картошку или похлёбку.

Не задумываясь, Шухлик сбил глиняную покрышку. И едва наклонился к горшочку, как голову окутало густое белое облако, будто каша уже сварилась.

– Час от часу… – чихал он, отползая в сторону.

– Всё легче! – раздался бодрый голос.

Облако медленно рассеивалось, проявляя по частям очень небольшого, величиной с овцу, но крепкого, как буйвол, осла. Совершенно красного – индейской, вероятно, породы.

"Вот так штука!" – воскликнул Шухлик про себя, поскольку язык плохо ворочался, искусанный всё же комарами.

– Хоть и не штука, а к вашим услугам! – радостно расшаркался нелепый красный осёл. – Ваш вечный слуга Малай! Джинн из горшочка!

Шухлику вдруг стало безумно весело. Он разглядел этого Малая и не мог удержаться – покатился от хохота по песку.

У джинна из горшочка был лисий хвост – точь-в-точь, как у Шухлика после змеиного укуса. На спине – горбик. Во лбу – шишка в виде рога. А на левом глазу – чёрная пиратская повязка.

– Чего смешного, мой господин? – удивился Малай, крутя пушистым хвостом. – Всегда принимаю облик того, кто меня освободил! Разве кто-нибудь скажет, что я не осёл?

Джинн оглядел себя и остался, кажется, доволен.

– Ну, ошибся немного в окрасе! – хихикнул он. – Признаю – дал маху! Но цвет-то, цвет какой дивный! Пунцовый, рубиновый, кумачовый! Клянусь всеми чистыми духами, ничего особенно смешного нет!

Он прыснул и заржал, как лошадь, на всю пустыню.

Так они и обхохатывались вместе, без удержу, как угорелые, будто нанюхались в саду Базизаган болотного газа. Ржали, гоготали, хрюкали, даже кукарекали, пока солнце не взошло.

Шухлику очень полегчало. Ушибы и раны уже не так саднили. Но всё же крепкий силач Малай, засидевшийся в тесноте, посадил рыжего ослика себе на спину, а свой горшочек пристроил на голове, изящно, словно шляпку. И поспешил вприпрыжку к саду Багишамал. Некоторые жители пустыни, видевшие эту парочку, долго потом размышляли, был ли то мираж вроде фата-морганы, когда красная фата везёт рыжую моргану, или вещее знамение неизвестно чего, или просто помрачение рассудка.

А какая тень торопилась за ослами – любо дорого поглядеть! То ли отброшенная разлапистым четырёхухим кактусом, то ли двухвостой каракатицей.

Ноги Шухлика волочились по песку, и Малай постоянно извинялся за неудобства:

– Знаете, мой господин, столько лет просидеть в горшочке, куда и килограмм картошки не влезет, – поневоле сожмёшься да скукожишься! В общем, спрессовался и ростом на этот раз не вышел. Пардон!

– А как ты в горшочке-то очутился? – спросил Шухлик.

Красный джинн призадумался.

– Да уж и не упомню, кто меня туда загнал! – хмыкнул он. – Тыщу лет взаперти – это не шутка! Позабыл всё на свете. Спасибо тебе, мой повелитель, выручил!

Солнце достигло зенита, тени попрятались, а Малай отмахал, наверное, полпути, когда спохватился:

– О, вечные духи! – завопил он. – Как убедительно я воплотился в осла! Настолько, что совсем запамятовал о своём джиннстве!

Взмахнул хвостом, дунул-плюнул, пошептал. Что-то свистануло над пустыней, будто снаряд, и оба осла очутились под платаном-позвоночником, рядом с кибиткой Дивана-биби.

– Ах, привет из сада Ворона? – подошёл дайди, кивая красному ослу. – Как я погляжу, это не фрукт и не овощ, а чистый дух из горшочка!

– Так точно! – весело отвечал Малай. – Стихийноурождённый джинн! На многое способен!

– А где же мой золотой садовник?! – воскликнул, оглядываясь по сторонам, Диван-биби. – Неужто обернулся этим рыжим драным мочалом?! Какая-то помятая, побитая жестянка! Очень ловко! Тоже, видно, на многое способен!

Шухлику нечего было ответить.

Ну, хотел раздобыть огненный цветок любви для крылатой ослицы, пленить её сердце. Да не вышло! Но есть ли тут его вина?

Пожалуй, всё-таки есть, потому что дважды не поверил дайди. И в самом себе опять усомнился. А мог бы сообразить, что цветок любви только в душе расцветает. Причём тут старый, сухой саксаул в саду Ворона?

Эх, отлежаться бы теперь в укромном уголке, чтобы никто не видел и не слышал.

– Нет уж, дудки! – погрозил ему дайди неизвестно откуда взявшимся кнутом. – Хочешь, загоню в горшочек вместо Малая! Там отсидишься тысячу лет. Но вспомни огромную секунду счастья! Разве не стыдно тратить такие секунды, сидя в горшке или отлёживаясь в укромном уголке? Ты ведь и правда-на многое способен, почти как джинн.

– Верно-верно! – поддакивал Малай, снимая с головы горшочек. – Правду говорит учитель! В твоих силах, мой владыка, сызнова стать золотым! А я чем могу – помогу!

Поглядев на важного, красномордого и горбатенького джинна с лисьим хвостом, с пиратской повязкой на глазу, Шухлик опять рассмеялся.

Дайди протянул ему кнут, превратившийся в морковку.

– Смейтесь, улыбайтесь и хохочите – это хорошее начало! А ещё, любезный садовник, призови осьмикрылую Ок-Таву.

– Простите, нет! – упёрся Шухлик. – В таком измочаленном виде встретиться с чудесной ослицей?! Ни в коем случае!

– Именно в коем! – погладил Диван-биби его ободранный бок. – Ведь Ок-Тава прекрасно знает, что ты – золотой! А пострадал от любви к ней, погнавшись за огненным цветком! Она будет смотреть на тебя как на героя и поможет вернуть прежний облик.

Поверь, без крылатой ослицы никак не обойтись! – кивнул дайди. – Ну, а я пока уведу Багишамал подальше от сада Ворона…

И он пошел куда глаза глядят, а за ним и весь его просторный сад со всеми своими обитателями.

Ок-Тава

Да, чёрный сад Ворона на славу постарался, задал изрядную трёпку Шухлику. Как только ослик расслабился, очутившись дома, всё тело заныло и застонало. Он лежал под платаном не в силах пошевелиться. Подняться не мог.

Рядом сидел Малай. Томясь от безделья, джинн призывно поглядывал на рыжего ослика и спрашивал каждую минуту:

– Может, прикажете чего-нибудь, мой господин? Слушаю и повинуюсь!

Очень надоел! И Шухлик придумал ему занятие – сварить компот в горшочке.

Вроде бы пустяковая работа, но Малай так разволновался, будто повелели новый город возвести. Долго выяснял, из каких именно фруктов варить, нужен ли сахар и сколько времени кипятить. К тому же беспокоился, не испортится ли его милый горшочек.

Словом, этот чистый дух в образе красного осла с подбитым глазом оказался на редкость бестолковым. Вместо того чтобы без затей дунуть-плюнуть-пошептать, отправился к пруду за водой, потом – собирать яблоки, груши, персики и абрикосы. Мыл их, чистил и резал кружочками. Никак не мог развести огонь в очаге.

Очевидно, Малай хотел хоть немного побыть простым ослом, а не волшебным джинном. Или опять упустил из виду, кто он такой по своей природе.

В конце концов, не справившись с очагом, он всё же дунул-плюнул, и под платаном возник здоровенный котёл, полный компота.

То ли джинн так расстарался, то ли фрукты из Баги-шамала трудно чем-либо испортить, но получился божественный, воздушный нектар, который стыдно называть компотом. Почуяв благоухание, слетелись и сбежались жители сада. Кто с ложками, кто с чашками, а некоторые обходились своими клювами и языками.

– Как это тебе удаётся? – спросил Шухлик. – Целый котёл ниоткуда?

Малай помолчал, пытаясь разобраться, чего, откуда и каким образом появляется.

– Если честно, сам не пойму! – признался он. – Только точно знаю, будет так, как я захочу. Вернее сказать, как повелит мой господин!

"Интересно, – думал Шухлик. – Если я могу командовать джинном, то почему бы ни приказать самому себе? Наверное, моё тело тоже должно подчиниться? Обязано отвечать, как Малай: слушаю и повинуюсь! Или я себе не господин? А то разлеглось под деревом и стонет".

Он вспомнил, как Диван-биби понуждал его говорить «кишмиш» и улыбаться, отчего делалось легче на душе. Не поможет ли это и сейчас встать на ноги, приосаниться?!

Шухлик сказал «ки-и-и-и-ш-м-и-и-ш». Уши его обнялись, едва не взлетели, однако ноги подрагивали и не держали.

Нет, тут, пожалуй, мало одной улыбки до ушей. Нужна от ушей и до кончика хвоста. Улыбка всего тела – вот что такое осанка! Улыбнись всем телом и обретёшь стройность, статность!

Ослик попытался, но дело не заладилось – тело не слушалось.

"Тело-дело! – рассердился Шухлик. – Ты же мой организм, то есть инструмент, который всегда помощник. А с тобой не только компота, а и каши не сваришь!"

В общем, огонь в очаге как-то не разгорался. И было ясно, без осьмикрылой ослицы Ок-Тавы не обойтись. Шухлик почуял, что она вот-вот появится. Выпорхнет прямо из его души, как будто с небес сойдёт.

Что-то защекотало за ухом. Изумрудное перо! С замирающим сердцем ослик приложил его к губам и тихонько подул – раз, другой и третий.

Ок-Тава возникла от одного радостного воспоминания! Как только душа Шухлика заполнилась чистотой, нежностью и любовью, она не заставила себя ждать, явилась.

Высоко в небе выгнулись сразу восемь летящих радуг. Это драгоценные крылья Ок-Тавы преломляли солнечные лучи. Когда приближается любимая ослица, даже простой белый свет становится праздничней!

Шухлик уже ощущал огромную секунду счастья – тот прозрачный шар, вместивший весь мир, всю Вселенную, где он летал и танцевал с Ок-Тавой.

Крылатая ослица бесшумно, как лист платана, опустилась рядом. И Шухлика накрыла волна небесной свежести, в которой был знакомый запах ветра, ударов грозы и рокотания грома, блеска молний и солнечного тепла.

Взмахами своих сияющих крыльев Ок-Тава в один миг развеяла, как пыль, остатки неуверенности, сомнений и страхов. Разогнала жужжащих и зузза-щих мух.

Душа ослика наполнялась силами так заметно, как русло горного ручья под проливным дождём. И по всему телу струилось и пробегало желание стать стройным, крепким, золотым, потому что душа стремилась к этому. На Шухлика, как говорят в таких случаях, сошла благодать, а по-иному – добро и счастье.

Теперь, когда с ним Ок-Тава, в его власти приказать телу, заставить повиноваться, как послушный инструмент, вроде свирели, на которой душа сыграет весёлый заздравный напев.

В ослика вселилась спокойная уверенность чистого духа: "Всё будет так, как я захочу!"

И, поднимаясь на ноги, он улыбнулся Ок-Таве всем телом – от носа до самой кисточки на хвосте.

– О, как приятно видеть настолько всеохватную улыбку! – произнесла крылатая ослица так нежно, словно сад зашелестел под дыханием северного ветерка. – Несмотря на раны, у вас геройский вид! Вы такой статный и складный, как полководец, принимающий парад войск!

– Верно-верно! – деликатно выглянул из-за дерева Малай. – До вашего приземления валялся тут, как чучело огородное, а сейчас мой господин – добрый молодец! Хоть куда! Вон поглядите: – искры из глаз сыпятся!

Действительно, Шухлик так посмотрел на джинна, что тот опять чуть в горшочек не забрался, но всё-таки добавил:

– Не хотите ли компота, прекрасная небожительница? Только что сварен по воле моего владыки.

От одной мысли, что Ок-Тава будет хлебать компот из котла вместе с тушканчиком Укой, сурком дядюшкой Амаки и енотами, Шухлика передёрнуло. Не потому, конечно, что компания не та, а просто навряд ли осмикрылая ослица питается компотом, пусть даже напоминающим воздушный нектар.

– Давайте пройдёмся по саду, – предложил он. – Здесь как-то шумно.

– А меня не приглашаете? – снова высунулся Малай, будто красный дятел из дупла. – Я затоскую, мой господин, без вас и без всякого дела!

– Слушай, давно не было дождя, – нашёлся Шухлик. – Не сможешь ли устроить?

Джинн вытаращил глаза, и пиратская повязка съехала на ухо. Настолько его, видимо, потрясло задание, что даже не сказал, как полагается: "Слушаю и повинуюсь!"

– Погодите, погодите! – забормотал он, выкатываясь из-за платана. – Хотелось бы уточнений, мой повелитель! У меня с дождями сложные отношения. В последний раз, когда вызвал ливень, дело кончилось всемирным потопом.

– Так это было примерно пять тысяч лет назад! – воскликнула образованная Ок-Тава.

– Вот-вот, – вздохнул Малай. – Тогда меня и упекли в горшочек! Засиделся, говорю, позабыл всё на свете.

Очень тяжело без общения! А вы, мой господин, едва освободив меня, бросаете на произвол судьбы. Кто знает, что у меня с дождём выйдет?

– Всего лишь небольшой дождичек, – улыбнулась крылатая ослица. – На полчаса.

– Такой, который называется «слепым» – с солнцем пополам, – кивнул Шухлик.

– Как скажете. – Невесело зачерпнул джинн компота из котла и спохватился: – Слушаю и повинуюсь!

Рыжий ослик и Ок-Тава были слишком заняты друг другом, иначе бы заметили, что прозвучало это не слишком уверенно.

Они шли рядом под цветущими деревьями. Медленно кружась, падали на них розовые и белые лепестки. И радуга, соединяя, выгнулась над ними.

Крылья Ок-Тавы касались Шухлика, и к нему возвращались радости и добрые чувства, подрастерянные в саду Ворона. Любовь и сострадание, вера в свои силы и радость прощения – всё-всё Шухлик собирал в букет, стебель к стеблю. А самый крупный и яркий цветок – счастье огромной секунды жизни! Этот букет получился очень большим, величиной с рыжего ослика, однако невидимым.

Впрочем, Ок-Тава ощутила его и даже разглядела. Она расправила сияющие крылья, низко поклонилась, и букет, как корона, засверкал над её головой.

И на душе у Шухлика стало так легко, так свободно и вольно, хоть сейчас лети! Когда рядом Ок-Тава, ему всё по силам и каждая секунда жизни отрадна и празднична.

Они долго гуляли по садовым тропинкам. Мимо пруда, вдоль ручья к роднику и затем к водопаду с фонтаном. Навестили деревья Шухлика. Погладили каждое. И посмотрели, как быстро, буквально на глазах, подрастает и крепнет платан-позвоночник, внук древнего платана.

Сад Багишамал лепетал и щебетал, рассказывая забавные истории о своих странствиях. А Шухлик с Ок-Тавой прохаживались молча. Зачем говорить, если они без слов понимали и чувствовали друг друга.

Ослик думал о маме. Как ей там живётся у хозяина Дурды? Скорей бы настало время, когда Шухлик сможет забрать её к себе в сад!

Вдруг точно ему на нос прилепился жёлтый цветок. Другой, третий. И посыпались с неба мокрые жёлтые цветочки "куриной слепоты". Короткий «слепой» дождь. На полчаса, как и заказывали Малаю.

Правда, не обошлось без сюрпризов. Свалились в сад несколько подслеповатых кротов и слепышей из семейства мышиных, которые живо освоились, проворно выкопав норы. Да ещё пара сов, моргавших круглыми жёлтыми глазами, не понимая, куда эхо они угодили.

Уже смеркалось. Обитатели сада Багишамал сидели, как обычно, на лестницах-стремянках, собирая урожай. А сами фрукты – простые с виду яблоки, груши, вишни, персики – начинали мерцать в подступающей темноте. Они светились изнутри, как лампочки.

Да и сам Шухлик, похоже, светился. Даже вроде бы сиял!

– Би-би, би-би! – послышался голос дайди. – Ах, какая чудесная сиятельная пара! Обратите внимание: такие плоды созревают не каждый вечер. Это сад постарался в честь прекрасной Ок-Тавы!

Однако уже настала пора крылатой ослице прощаться до утра.

Она вздохнула всеми восемью крыльями и поднялась над садом, будто купаясь в его фруктово-листвен-ном запахе и свете. Вспыхнула на миг, как далёкая зарница, и нет её! Растворилась в ночном небе, чтобы взойти созвездием.

Лестница-стремянка

Шухлик заметно погрустнел и поблек.

Дайди ободряюще похлопал его по спине:

– Ну, подумай, не должно ведь исчезать с неба целое созвездие! Даже ради такого милого садовника, как ты. Что скажут астрономы? Кстати, я дам тебе подзорную трубу, чтобы мог любоваться своей небесной Ок-Тавой!

Щурясь, глядел Шухлик на выплывавшие из тьмы звёзды. Одни дрожали, как едва заметные тусклые песчинки. Другие лучились, превращаясь в смутные круги. И непонятно уже было, где светящиеся яблоки и груши, где порхающие светлячки, а где сами звёзды.

Диван-биби покачал головой:

– Да, братец, о чём это я? Какая там подзорная труба?! Ты же подслеповат, как крот. Не говоря уж о клюнутом глазе! Тут и телескоп вряд ли поможет!

Рыжий ослик кивнул и шмыгнул носом. Что да, то да! Он уже как-то сжился со своими болячками. Свыкся с туманом в глазах. Конечно, ко всему привыкаешь. Если каждый день что-то болит и ноет, то эти боль и нытьё становятся почти родными. Как говорится, стерпится-слюбится!

"Чего он от меня хочет, этот странный садовый бродяга с травой на голове?" – горько подумал Шухлик.

– Я хочу, чтобы ты хотел, – мягко ответил дайди. – Чтобы ты стремился к своей цели. Если у тебя есть цель в жизни, то не стой на месте, а двигайся к ней! Стань цельным, то есть здоровым, и тогда легко достигнешь того, о чём мечтаешь – вырастишь свой сад и будешь жить в нём со своей мамой. Согласись, не так уж много я хочу от моего садовника!

Диван-биби вдруг залез на стремянку под гранатовым деревом, отчего лестница издала нежный и стройный звук.

– Знаешь ли, драгоценный, нет ничего хуже привычки к болезни! Разве что поселиться в чёрном саду Ворона вместе с крысами, змеями и скорпионами!

Он размахивал руками и полами халата, возвысив голос на пять ступенек, красный от гранатового света, почти как джинн Малай: