Текст книги "Рыжий ослик или Превращения: книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать"

Автор книги: Мирзакарим Норбеков

Соавторы: Александр Дорофеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Превращениe третье

Сорокадневная война

Шухлик всех приглашал поглядеть на свои деревья. Они так буйно цвели, невозможно глаз оторвать.

Однако к вечеру ничего не уродили – ни яолока, ни груши, ни вишенки. Оказались пустоцветами. Шухлик понимал, что это он виноват, а не деревья. На урожай попросту не хватило сил в его душе. То есть веры в свои силы.

На другое утро, едва солнце приподнялось над пустыней и заглянуло в сад, разнёсся повсюду дурной какой-то, заунывный вой, будто предупреждение о бомбёжке. Петух Хороз до того растерялся, что позабыл кукарекнуть. Вообще сад Багишамал притих и даже расцвёл позднее обычного. Все его обитатели ходили вялые, словно не выспались.

Этот долгий вой, как привязанная к Шухлику натянутая резинка, вытаскивал его в пустыню. Нехотя, с тяжёлым сердцем вышел он из сада и сразу понял, в чём дело.

Толстый, огромный, бегемотоподобный Танбал,

братец-лень, звал сразиться, помериться силами. Страшно было глядеть на него. И непонятно, с какого бока подойти. То и дело он менял обличье. Откуда-то вдруг вырастали щупальца, как у спрута. А в следующий миг Танбал расползался по песку, как чёрное ежевичное желе.

Шухлика одолевали сомнения. Ему ещё не доводилось сражаться. Он был вполне мирным, а не воинственным осликом.

– Ну что, испугался?! – оглушительно, как десяток паровозов, пыхтел Танбал. – Сдаёшься? Тогда бери меня с собой в сад! Заживём вместе!

Конечно, Шухлик не мог такого допустить – привести в Багишамал чудовищную образину.

Он заржал не своим голосом и бросился на Танба-ла, пытаясь ударить копытом туда, где виднелись маленькие сонные глазки. Однако братец-лень неожиданно ловко увернулся. И Шухлик почувствовал, что вновь увязает в зыбучих песках неуверенности. Они затягивали быстро. Сковали ноги и уже щекотали живот.

– Могу тебя спасти, – подмигивал Танбал, очень довольный, что удалось заманить в ловушку. – И будем неразлучны!

"Нет уж, – думал Шухлик. – Лучше погибнуть! Всё равно рядом с таким уродом – это не жизнь, а сплошное мучение".

Так бы и пропал без следа бедный рыжий ослик в зыбучих песках, если бы не кукушка Кокку, наблюдавшая за ним с вершины платана. Она раскуковалась на весь сад, созывая подмогу. Первыми подоспели четыре енота-полоскуна и сурок дядюшка Амаки.

Хорошо, что у енотов оказалась с собой бельевая верёвка. Дядюшка Амаки осторожно подполз к тонущему Шухлику и привязал верёвку за хвост.

– Выдержит ли? – волновался сурок.

– Верёвка-то крепкая! – отвечали еноты. – Не беспокойся!

– Меня тревожит хвост! – нервничал дядюшка.

– Да тащите уже! – воскликнул Шухлик, отплёвываясь песком, подступившим к морде. – Я же не ящерица, хвостами не швыряюсь!

Крепкие ребята еноты впряглись, поднатужились и, кряхтя, будто четыре маленьких трактора, выволокли ослика из песчаной западни.

Оставалось признать, что первая схватка проиграна.

Притворившись зрелой тыквой в очках, Танбал сидел неподалёку – потягивался и зевал, словно на скучном, утомительном спектакле, где всё заранее известно.

– До завтра, родной! – помахал он пухлой ручкой. – На прежнем месте! А если не придёшь, сам пожалую в гости!

По дороге в сад дядюшка Амаки недоумевал:

– Чего ты с ним связался? – спрашивал, заглядывая Шухлику в глаза. – Кто он такой, этот овощ? Или он фрукт? Вот мой совет: плюнь, и забудь о нём!

Ослику не хотелось ни с кем разговаривать – настолько он был огорчён, унижен и подавлен. Пришёл к своим деревьям и чуть не заплакал. Они не зацвели сегодня, а пожелтели, увядая.

"Не утопиться ли? – мелькнула мысль. – Да вряд ли получится – выдра Ошна спасёт!"

В таком печальном настроении застал Шухлика на берегу пруда дайди Диван-биби.

– Би-би! – приветственно погудел он. – Би-и-и-би! Но ослик только кисло, через силу улыбнулся.

– Анал-манал! – сокрушённо воскликнул дайди. – Опять двадцать пять – за рыбу деньги! Конечно, у меня есть напиток из трав, снадобье, которое поможет тебе в сражении, но это будет временный успех. Ты сам должен победить Танбала – раз и навсегда! А для этого нужен стойкий характер. У твоего дедушки, кстати, характер был хоть куда!

– Какой дедушка? – удивился Шухлик. – Я не слышал ни о каком дедушке.

– Сейчас не о нём речь, а о характере, – сказал Диван-биби, покачав строгим пальцем. – Ты хоть понимаешь, что это такое? Может, у тебя его вообще нету? Шухлик подумал и согласился:

– Похоже, что вообще…

Характер представлялся ему в виде двуручного меча или тяжёлой дубины, которой легко отдубасить Танбала. А ничего подобного у ослика отродясь не имелось.

Тут уж и Диван-биби на время призадумался, поглаживая лысую голову.

– Значит, придётся выковать. Крепкий и надёжный. Нержавеющий, – вздохнул он.

И внимательно поглядел на Шухлика, вроде бы соображая, удастся ли на самом деле выковать и приживётся ли такой твёрдый у ослика. Может, нужен помягче? Ну, как переспелая дыня.

– Характер, любезный садовник, – это особенные свойства души, которые или помогают жить или мешают.

Диван-биби поднялся, направляясь к своей кибитке под огромным платаном, а за ним и Шухлик.

– Настоящий твёрдый характер ощущает себя в долгу перед жизнью, – продолжал рассуждать дайди. – Он знает, что своим рождением обязан жизни, и благодарен ей. И ясно видит, как она прекрасна.

Отбросив войлочный полог кибитки, Диван-биби пригласил Шухлика зайти. Ослик сразу увидел небольшую наковальню и молот.

– С таким характером беспокойно, зато весело, – говорил дайди, раскладывая по наковальне какие-то камешки, листья и кору платана, цветок граната, верблюжью колючку и глину из пруда. – Само слово «характер» пришло к нам из древнегреческого языка, в котором означало «чеканщика».

Как известно, чеканщик, нанося рисунок, царапает металл, бьёт молоточком. Так и характер царапает душу, пробуждает, не позволяя ей дремать. Заставляет радоваться каждому новому дню и не унывать в любой беде.

Он достал щипцами из очага раскалённый уголёк и тоже бросил на наковальню, а затем примерился, сощурив глаз, и звонко ударил молотом, так что всё окуталось дымным облаком, в котором скакали и сверкали разноцветные искры.

Шухлику показалось, что искры вместе с горьковатым дымом проникли в него. Разгораются внутри. Согревают и оживляют. Сердце или душу? Сразу не поймёшь. Он закашлялся, чихнул и, выскочив из кибитки, остановился под платаном.

Такого могучего дерева он никогда не видел. Ещё вчера почему-то не замечал. Пожалуй, чтобы охватить его, потребуется круг из дюжины ослов. А до вершины – ну, никак не меньше сотни! И то, если считать с вытянутыми хвостами.

Шухлик прислонился к платану, испытывая внезапный восторг оттого, что и он, рыжий ослик, – маленькая часть громадного неизмеримого мира, в котором жутко любопытно жить. В этом мире всему и каждому есть место и нет ничего лишнего. Уж если родился ослик по имени Шухлик, значит, он нужен здесь. Только бы понять, для чего? Наверное, чтобы жить без тоски и уныния, а с благодарной улыбкой.

То ли Дивану-биби удалось одним ударом молота выковать приличный для ослика характер, то ли платан передал ему тысячелетние мудрость и мощь? Так или иначе, но Шухлик ободрился и разом поверил в себя, в свои силы.

"Нынешнее поражение – сущий пустяк! – размышлял он, прогуливаясь от дерева к кибитке и обратно. – Оно даже полезно, поскольку научило не лезть в западню из зыбучих песков. Завтра я покажу Танбалу новый победоносный характер! Только бы во сне его не растерять".

Из кибитки вышел дайди Диван-биби. Почесал Шухлику ухо и шепнул:

– Ты должен знать, любезный садовник, что Танбал, братец-лень, – родственник самой смерти. Будь смотрителен и не угоди в его липкие лапы.

На следующее утро Шухлик, не дожидаясь призывного воя Танбала, сам свистнул, разбудив сад, и отправился на поле боя. Небо уже порозовело, а серая пустыня замерла перед восходом солнца. Братец-лень ещё дремал, устроившись на песчаном бархане. Трудно было различить, где кончается бархан и начинается сам Танбал.

Почуяв ослика, он заворочался. И стало понятно, никакого бархана нет. Один сплошной Танбал! Со вчерашнего дня вырос втрое. Какой-то сухопутный кит-кашалот с панцирем на голове! А пасть такая, что туда поместится десяток верблюдов.

Однако новенький твёрдый характер не позволял Шухлику размякнуть и усомниться в победе. Перепрыгнув зыбучие пески, он стремительно зашёл в тыл Танбалу. И увидел, что спина его и зад совершенно не укреплены – дряблые и беззащитные, как рыбье заливное.

"В атаку!" – скомандовал характер, сверкая в глазах Шухлика подобно острому клинку.

И рыжий ослик налетел на Танбала, как храбрый кавалерист. О, как он лягался и бодался! Толкался, пинался и кусался! Хлестал хвостом и ушами! Топтал и грыз!

Вряд ли кто-либо на всём белом свете выдержал подобный натиск.

Братец-лень никак не ожидал такого скорого манёвра-простого, но хитроумного. От внезапного яростного нападения с тыла он ошалел и замер, как в столбняке. Чтобы развернуться и дать отпор, ему бы потребовалось полдня. Но Шухлик не терял ни минуты, дробя Танбала на мелкие кусочки. И вскоре одна лишь башка отворяла пасть, завывая о пощаде.

Шухлик пнул её, и голова, бессильно щёлкая зубами, цепляясь за верблюжьи колючки, покатилась по песку. Она быстро усыхала, как-то убавлялась, пока не превратилась в маленькую щучью головку.

Отряхнувшись, рыжий ослик направился к саду. Он возвращался с победой! И никакого изнеможения или лёгкой усталости после битвы… победа всё вытесняла. Шухлик нёс её гордо, как первоклассник букет в школу. Глаза сияли. Уши обнимались. И кисточка на хвосте распушилась, словно мимоза.

Однако сзади долетело какое-то змеиное прерывистое шипение:

– Ещ-щ-щё увидимся. Наш-ш-ш-а война не на ж-ж-ж– изнь, а на с-с-с-мерть…

– Не сомневаюсь! На этом свете, Танбал, нам с тобой не ужиться! – крикнул Шухлик, оглядываясь.

Сейчас он с превеликим трудом смог бы представить себе того одинокого и несчастного, равнодушного рыжего ослика, скитавшегося в пустыне и бормотавшего: «Ничего». Или того, который совсем недавно скулил и плакал, жалуясь на жизнь саду Багишамал. Даже вчерашний, едва не утонувший в зыбучих песках неуверенности осёл, казался Шухлику посторонним, мало знакомым.

И тут он услышал, что кто-то на самом деле скулит в ближайшей ямке под белым, как кость, кустом саксаула. Заглянул и увидел шакала, а именно настырного Чиябури, любителя укусить за хвост. Впрочем, теперь ему было явно не до хвостов! Настолько облезлый и худой, что страшно поглядеть. Хныкая и плача, шакал Чиябури зализывал перебитую лапу.

Конечно, он не узнал рыжего ослика. Но зарычал на всякий случай, хотя и рычание это больше напоминало стон.

Шухлик присел рядом:

– Послушайте, бедняга! Может, это странно будет выглядеть, но забирайтесь ко мне на спину! Я отвезу вас в сад, где есть вода и пища. Там вы поправитесь, а здесь погибнете.

Как ни плох был шакал Чиябури, а взвизгнул из последних сил:

– Чтобы меня, хищника, вёз какой-то травоядный осёл?! Вся пустыня содрогнётся от смеха! Да лучше сдохнуть!

Шухлик, ничуть не обижаясь, заметил:

– У вас, похоже, твёрдый характер, но он мешает вам жить. Не начихать ли, кто чего скажет, засмеётся или содрогнётся? Стоит ли из-за этого умирать?

– Впервые слышу столь благоразумные речи, – тявкнул шакал. – Пожалуй, вы кругом правы…

Озираясь и поскуливая, он неловко вскарабкался на спину ослика и притих, вконец измученный. Наверное, впервые в истории, начиная с самых древних времён, осёл вёз шакала. Впрочем, это выглядело вполне нормально, по-человечески, в лучшем, душевном смысле слова.

Шухлик ступал осторожно, стараясь не тревожить перебитую ногу Чиябури. Шакал часто и горячо дышал ему в ухо.

– Помилуйте, – прошептал он, – но не тот ли вы полудохлый осёл, которому я когда-то чуть не откусил хвост?

У меня особый прикус, и след его приметен.

– Тот, да не тот! – отвечал рыжий ослик, подходя к пруду.

– Утопите? – обречённо спросил шакал. Сгрузив его на берег, Шухлик покрутил хвостом в воде, вызывая выдру Ошну:

– Лежите спокойно! Здешняя медсестра перевяжет ногу водорослями и смажет целебной глиной. Через неделю будете прыгать, как щенок. Выздоравливайте, а мне пора!

Шухлик спешил взглянуть на свои деревья. Ещё издали он заметил, что все ожили, позеленели и покрылись бело-розовыми воздушными цветами. Вообще-то он наперёд знал, что так и будет. Просто верил.

Не на жизнь, а на смерть!

Войны бывают очень долгими. Например, известна Столетняя война. Вообще трудно вообразить, как это можно двум соседним народам воевать сто лет подряд – целый век. Однако воевали по глупости.

Мало того, есть случаи, когда воюет меж собой один и тот же народ, разделённый надвое только словами и мыслями. Такие гражданские войны – верх глупости.

Но всё-таки есть войны более или менее умные – освободительные! Против захватчиков.

И многие люди воюют сами с собой, пытаясь освободиться от того, что им в себе противно, что захватило, поработило и не даёт житья. День изо дня сражаются, то проигрывая, то побеждая.

В общем-то это справедливые войны. Хотя они могут длиться всю жизнь, поскольку сложно раз и навсегда избавиться от мерзкого рабства. Часто оно уходит в подполье. А потом, едва расслабишься, начинает партизанить, мелко пакостить.

Победу нужно утвердить всем своим существом – душой и телом! Помнить каждую минуту, что ты свободен, что иного и быть не может, что ты – победитель во веки веков.

Вот уже целый месяц Шухлик бился не на жизнь, а на смерть с братцем-ленью.

Иной раз так не хотелось просыпаться ни свет ни заря, выходить из сада в пустыню на поле боя, но ослик принуждал себя усилием воли. Чтобы победить лень, надо показать ей свой характер, делать через "не хочу". А начинается всё с простых мелочей, которые должны стать привычкой, – например, чистить зубы по утрам и вечерам, убирать постель или делать зарядку, хоть порой и очень не охота.

Зато как радостно одолеть в себе то, что мешает жить! Сразу чувствуешь, какую огромную тяжесть уже сбросил с плеч, и понимаешь, что тебе по силам освободиться от других изъянов.

Шухлик стал опытным воином и не давал спуску Танбалу. Молотил его, крушил, рвал на мелкие клочки, раздувал пылью среди барханов. Танбал выглядел чахлым, хворым и квёлым, умолял простить и отнести в сад Багишамал к пруду, как больного шакала Чиябури.

Но на следующее утро, устроив коварные ловушки и засады, обернувшись летучей саранчой или сворой чёрных пауков, вновь поджидал Шухлика. Ослик поражался, как он мог раньше жить с подобной дрянью внутри, буквально душа в душу.

Шёл, кажется, тридцать седьмой день войны. Шухлик, честно говоря, сбился со счёта. Впрочем, и на этот день у него был готов план наступления. Ослик хотел заманить Танбала в зыбучие пески, откуда сам едва спасся.

Прискакав на окраину сада, Шухлик замер от неожиданности – в пустыне его поджидали трое. Рядом с Танбалом стоял Кайсар, братец-упрямец, похожий на старую жилистую корягу, усеянную шипами. А чуть поодаль – Бетоб, братец-больной, напоминавший жабу величиной с павлина.

Шухлик давно позабыл о них. И вот здрасьте! Выстроились, как три богатыря.

Лёгкое облачко сомнения и неуверенности окутало всего на миг голову рыжего ослика. Но подлый братец Бетоб, высунув длинный змеиный язык, сразу напустил на него кашель, чихание и ломоту в костях.

В былые времена этого хватило бы, чтобы Шухлик окон-чательно расклеился, почувствовав себя неизлечимо больным. Однако теперь многое изменилось – начиная с нержавеющего характера и кончая пятью личными деревьями в саду Багишамал. Ослик не терял веру в себя. Если и обронил на секунду, тут же поднял!

– Чихать я хотел и кашлять на вас! – крикнул он, заходя с того края, где ошивался битый-перебитый-измочаленный Танбал, принявший на этот раз вид варёной курицы, только что из бульона, – на большее уже не был способен.

Шухлик резво поскакал на Танбала, но перепрыгнул и нежданно обрушился всеми копытами на шипа-стую башку Кайсара, расколов её, как трухлявый пень. Тут же развернулся и со всего маху лягнул Бетоба точно в нос, совершенно его расквасив.

Танбал закудахтал от ужаса и снёс яйцо всмятку. Кайсар, ничего не видя и не соображая, крутился на месте, упрямо пытаясь боднуть хоть кого-нибудь, кто подвернётся.

Тут и подвернулся слепо ковылявший Бетоб. Получив шипами по разбитому носу, он горестнд квакнул и отскочил, угодив прямо в зыбучие пески. Ещё с минуту слышалось его хриплое кваканье, пока песок не сомкнулся над головой. Последним исчез длинный фиолетовый язык, извивавшийся над песком, будто ядовитое растение. А вместе с ним – кашель, чихание и ломота в костях у Шухлика. Как рукой сняло!

– Пере-пере! – кудахтал Танбал, уворачиваясь от обезумевшего Кайсара. – Мирие!

Шухлик примерился и одним ударом, как дровосек колуном, расщепил Кайсара пополам. Братец-упрямец крякнул, будто старый дуб, сокрушаемый ураганом, и затих навсегда.

– До завтра! – крикнул ослик вслед Танбалу, который удирал, взмахивая варёными крылышками.

Вернувшись в Багишамал, Шухлик застал у пруда шакала Чиябури и дайди Дивана-биби. Они оживлённо беседовали на шакальском языке.

– Что это за имя такое дурацкое – Диван-биби? – тявкал Чия-бури.

– Именно что дурацкое! – радостно соглашался дайди, тоже потявкивая. – Понимаешь ли, шакалок, много лет назад у нас в доме был диван с колесиками. Я любил ездить на нём по улицам, приговаривая "би-би! би-и-б-и-и!", чтобы прохожие расходились. С тех-то давних пор меня и прозвали – Диван-биби.

– Я бы обиделся! – взвизгнул шакал.

– Представь, шакалок, и я, глупец, обиделся! – завыл дайди очень натурально. – Настолько, глупец, обиделся, что ушёл из дому.

Диван-биби посыпал свою лысую голову травой, которая сразу прижилась – даже несколько жёлтеньких цветочков распустились, – и продолжил:

– Долго бродил в одиночестве по свету. Но со временем понял: нет никаких обид в этой жизни! И нет ничего важнее самой жизни. Мы родились, чтобы жить, обретая добро и любовь. Примерно так, как пчёлы собирают мёд. Такое у нас задание. Если в душе добро, ты идёшь лучшими дорогами жизни и не лезешь в капканы, как некоторые, – не будем указывать пальцем, кто.

У Чиябури уже зажила нога, повязку сняли, и он стал прежним, настырным, вредным и приставучим шакалом.

– Добро, любовь, душа – какая-то тёмная заумь и сплошная дурь! – Очень неприятно оскалился он. – Ты, дедок, говори, да не заговаривайся! Кто такие «некоторые»? Укажи прямо пальцем!

– Это опасно – тыкать пальцем, – покачал Диван – биби зелёной шевелюрой. – Всякое может случиться!

Чиябури клацнул зубами:

– Ой-ой-ой, не надо пугать! Чем только в меня не тыкали! И всё нипочём! Эх, честно скажу, так хочется за палец тяпнуть! Впрочем, и ослиный хвост подойдёт! – покосился он на Шухлика. – Давненько не кусал.

– Не шали, шакалок, не то опять в историю влипнешь, – предупредил Диван-биби.

Однако тот подскочил к Шухлику и уже разинул пасть, собираясь-таки цапнуть за хвост. Дайди прошептал какую-то скороговорку, указывая пальцем на шакала, и в тот же миг он превратился в розовую свинью. Всё как полагается – пятачок, хвостик завитушкой!

– Ну, прекратите издеваться! – захрюкал Чиябури. – У меня же душа шакалья! Куда это годится – шакал в свинячьей шкуре?! В конце концов я сам себя искусаю до смерти.

– Смотри-ка, о душе заговорил! – усмехнулся дайди. – Катись ты со своей шакальей душонкой! – хлопнул он ладонями. – Чтобы духу твоего тут не было!

И действительно, свинья покатилась-покатилась по тропинкам, по дорожкам, меж деревьями, прочь из сада, хрюкая и тявкая через раз, оборачиваясь постепенно шакалом. Только пятачок остался поросячий.

– Что же получается? – спросил Шухлик. – У Чиябури совсем нет света в душе?

Диван-биби, задумавшись, сорвал с головы цветочек, понюхал и обратно посадил.

– Есть, конечно, свет, да очень слабый, рассеянный. Хоть мы на шакала зла не держим и прощаем его неблагодарность, но пусть себе живёт, как знает, в своей пустыне. А в саду Багишамал ему делать пока нечего.

Дайди поднялся, и видно было, что он опечален. Даже цветочки на голове чуть привяли. Плотно запахнув полы халата, он пошёл к своей кибитке под платаном, напоминая издали засушенный красный перчик.

Шухлик подметал шакалий дух и думал, поглядывая вслед дайди: "Тот, кто долгие годы бродит по миру, у кого сад внутри и вокруг, должен многое знать и быть очень мудрым. А знания и мудрость живут, видимо, рядом с печалью, которая жжёт, как печка. Печаль мудреца – это, наверное, забота, волнение и хлопоты о тех, у кого в душе мало света".

День уже угасал. Света было не больше, чем в душе шакала Чиябури. Но уже появились звёзды и полная улыбка луны.

Шухлик навестил свои деревья. Погладил каждое и вдруг сообразил, что деревьев прибавилось. На два больше – не пять, а семь! Они чувствовали себя хорошо, хотя плодов покуда не давали. Ослик пошептал что-то ласковое, ободряющее и отправился спать.

Оставалось ещё три дня войны.

Танбал с утра поджидал на прежнем месте. Сидел на обломках Кайсара, почитывая газету. В очках и та-'почках, в соломенной шляпе с петушиным пером он выглядел на редкость добродушным. Такой милый толстячок!

– Обещают на сегодня грозу с градом и молниями, – засопел он, увидев Шухлика. – Кстати, угадай, пожалуйста, слово из четырёх букв! Животное, обитает в пустынях, под угрозой исчезновения, занесено в Красную книгу. Есть «Л» и "Е"!

– Это мой предок, – ответил Шухлик. – Дикий африканский осёл!

– Как бы не так! – подскочил Танбал. – Слишком много букв – «дикийафриканскийосёл»! Это, прошу прощения, – «лень»! Из семейства оленей, вероятно. Такое милое животное лень, а под угрозой исчезновения! Очень обидно! Уже занесено, представь, в Красную книгу! Подумай, не ты ли виноват?

Танбал скомкал газету и запустил в Шухлика. Она просвистела, как пушечное ядро.

За газетой полетела шляпа. Яростно вращаясь и кукарекая пером, она неслась над пустыней, будто газонокосилка, – срезала по пути холмики и бугорки, кусты саксаула и верблюжью колючку. Ослик едва успел подпрыгнуть, спасая ноги.

А Танбал уже метнул сразу обе тапки и следом очки. Тапки порхали неровно, точно летучие мыши. Вверх-вниз, влево-вправо, – не уследишь! Только слышно, как скрипят – то ли гвоздями, то ли зубами. Им так хотелось вцепиться в ослика – кто вперёд! – что они столкнулись, не долетев. Кувырнулись в воздухе, шлёпнулись оземь и, униженные, расползлись, пятясь, как раки.

Зато очки ослик прозевал. Незаметно подкрались. Прыгнули и оседлали нос, ухватившись дужками за уши. И стряхнуть невозможно! Какие-то особенно хитрые очки. Сквозь их стёкла Шухлик видел вроде бы лучше, чётче, но совсем не то, что происходило на самом деле.

Танбал показался отцом родным – заботливым и участливым. Хотелось обнять его и никогда не расставаться.

– Драгоценный мой, рыженький, золотой! – ворковал Танбал без умолку, заговаривая уши. – Я тебя ни в жизнь не брошу, не оставлю, не покину. Ненаглядный мой, мы всегда будем вместе. Иди ко мне, голубок! Отдохни на моей груди!

Пожалуй, перестарался братец-лень. Слишком приторной и длинной была его речь. Шухлик понял, что делать. Закрыл глаза, чтобы очки не обманывали, и пошёл вслепую на голос Танбала. И вот, когда услышал совсем рядом его тяжёлое, сиплое дыхание, ударил наугад копытом. И попал!

Шухлик бил стремительно и точно, будто вовсе не копыто, а рыжая молния сверкала над пустыней.

– Вот тебе гроза! – приговаривал он. – Вот тебе град и молнии! Вот тебе лень из семейства оленей! Исчезни наконец проклятый!

– Всё-всё-всё! – завопил Танбал. – Сквозь землю провалюсь! В воду кану! В Красную книгу запишусь!

Шухлик плюнул и отправился домой с закрытыми глазами. Хорошо, что кукушка Кокку непрестанно куковала, как специальньпЧ звуковой маяк для слепых.

– Эй, дуралей, – послышалось сзади. – Мы ещё не весь кроссворд разгадали. Жду тебя завтра с большим нетерпением.

Ослик невзначай приоткрыл глаза, и сквозь чёртовы очки увидел перед собой страшную картину. Сад Багишамал стоял сухой и чёрный, без единого листочка, а в небе над ним зависла тяжёлая сизая туча, напоминавшая Танбала.

У Шухлика сердце оборвалось, хоть он и понимал, что это оптическое очковое враньё. Однако дальше шагал, не глядя, натыкаясь на деревья, продираясь сквозь кусты, оступаясь, пока не бултыхнулся со всего маху в пруд, перепугав сестричку выдру Ошну.

– Умоляю! – отфыркивался ослик. – Нужна срочная операция! Удали эти лживые стеклянные очики!

Ошне пришлось долго возиться. Очки держались намертво, будто лесной клещ. Медсестричка и зубами пробовала, и когтями. Чуть уши не отодрала.

– Есть одно средство, – сообразила она. – Набери побольше воздуха, нырни и сиди под водой, сколько выдержишь!

Шухлик так и поступил. Страшно сидеть под водой с закрытыми глазами, но ещё страшнее открыть: мало ли что привидится? Ослик просидел минуту, другую, третью. Наконец очки захлебнулись, отцепились и всплыли, прикинувшись на поверхности рыбьим пузырём. Не долго думая, Ошна его проглотила.

А когда вынырнул счастливый Шухлик, сказала ему медово-строгим голосом, каким только очень хорошие медсестры разговаривают на медосмотре:

– Пожалуй, пора заняться твоим зрением. Даже обманные очки это показали! Если бы ты хорошо видел, они бы не смогли задурить тебе голову.

– Конечно, – согласился ослик. – Надоело, когда вроде видишь, а толком не поймёшь, что именно. Мои собственные глаза, а тоже любят поднаврать! Хотелось бы отучить их от этого.

– Дайди Диван-биби знает как, – улыбнулась Ошна. Распростившись с сестричкой выдрой, Шухлик прогуливался по цветущему саду и беседовал со своими глазами:

Что вы, ребята, дурака валяете? Ну, даже странно! Вы же мои родные, и я к вам со всей душой. Зачем меня подводите? Вот, к примеру, вы говорите, что это фига, то есть фиговое дерево, а при ближайшем рассмотрении оказывается – липа. Разве так честно поступать? Нет, я вас, ребята, не упрекаю, но надо же совесть иметь. Глаза и на самом деле застыдились. Начали щуриться, подмигивать и слезиться, а потом вообще закрылись, и Шухлик вскоре заснул.

Он устал от этой войны – не на жизнь, а на смерть. Скорее бы она, проклятая, кончалась!

Ему приснились всадники в латах, все, как один, на белых ослах. Они скакали-скакали незнамо куда по пустыне. Потом взлетели, выстроились клином и врезались в сизую грозовую тучу. Засверкали молнии, хлынул плотный ливень с градом. Шухлик проснулся мокрый от дождя.

Когда он вышел из сада, пустыня предстала перед ним особенно скучной, тусклой под бледными низкими облаками, сильно пустынной. Никого до самого горизонта. Может, Танбал уже сдался, утёк без следа под ночным ливнем? Да не тут-то было!

– Поговорим как мужчина с мужчиной, – послышалось знакомое пыхтение. – Во-первых, будем считать нынешний день за два! Сегодня или никогда! Это наша последняя схватка! Во-вторых, то же самое, что и в-третьих, а именно ни-че-го. Попробуй одолеть "ничего"!

Шухлик осмотрелся. Пусто вокруг. Действительно, ничего! Даже сад Багишамал растворился в тумане. И ослик вдруг вспомнил свою прежнюю полужизнь-полусмерть рядом с чёрным гудящим столбом.

Его охватил ужас. Хотел уже поскакать в сад к своим деревьям, но померещилось, будто невидимый Танбал примеривается на-всегда оседлать его.

Шухлик остановился. Вновь огляделся – и повеселел.

Глаза его, пристыженные накануне, видели не так уж мало. Влажный песок под копытами. Вот ползёт жук-скарабей, отделяя песчинку от песчинки. Маленькая ящерка, высунувшись из норки, кивает кому-то головой. По стволу саксаула проложили бесконечную тропинку чёрные крохотные муравьи. Завис под облаками, едва заметно мельтеша крыльями, знакомый жаворонок Жур.

А на горизонте – стадо носатых сайгаков с вожаком Окуйруком, кажется не крупнее муравьев. И совсем ничтожный плетётся за ними шакал Чиябури, нос свиным пятачком.

Да разве это пустыня, когда столько в ней жизни? Разве может быть «ничего»? В любом «ничего» своё житьё-бытьё, которое посильно, если не разглядеть, то ощутить и понять душою, коли очень захочется.

Единственное подлинное «ничего» – всё то, что тебе неинтересно или противно, то, что ты не хочешь видеть и понимать. Вот это для тебя натуральное «ничего»! Зачем с ним бороться? Просто отвернись да иди своей дорогой.

Так Шухлик и поступил. Танбал перестал для него существовать, умер. И пыхтение его рассеялось в воздухе, как дождевая пыль.

"В общем, в сражениях на войне нужны не только копыта, – улыбался рыжий ослик, спеша вприпрыжку к саду. – Не обойтись без пристального взгляда из умной головы!"

Конечно, трудно назвать это открытием. Но именно такой победоносной мыслью завершилась сорокадневная война, которая шла, как известно, не на жизнь, а на смерть.