Текст книги "Шухлик, или Путешествие к пупку Земли"

Автор книги: Мирзакарим Норбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Кое-что о пупках

А у пруда как раз уже собрался «табор» – всё садовое население. И каждый норовил чего-нибудь присоветовать. Все оказались большими знатоками по части пупков.

– Плёвое дело! – хорохорился лис Тулки. – Мы с лисонькой Корси пупков отведали – не счесть! Особенно куриных!

Тушканчик Ука быстренько вязал на своём длинном хвосте затейливые узелки, приговаривая:

– Раз пупок! Два пупок! Сколько надо, столько и завяжем!

– Что касается пупков, то я их видела-перевидела! – стрекотала сорока Загизгон. – Встречаются коварные! Иной раз залетишь ненароком, так и не знаешь, как выбраться.

И жаворонок Жур поддакивал:

– Ужасные бывают! Если плохо завязан, утягивает слабую птичку неведомо куда.

– Какая чепуха! – возмущался от души сурок дядюшка Амаки. – За мою жизнь столько нор выкопал, а пупков не встречал! Да вон и кроты то же самое скажут! Верно говорю, братья-кроты?

Однако кроты не спешили соглашаться. Шушукались меж собой, перемигивались. Наконец, кротовый старшина вышел вперёд.

– Верно-то оно верно, да не так, чтобы очень верно. Смотря что считать пупком и как его понимать…

Черепаха Тошбака долго молчала, но тут не стерпела:

– Я, простите, так сказать, старая перечница, многие годы хранила тайну, но теперь откроюсь – я и есть пупок Земли! Чувствую, надо меня завязать.

Все так и обомлели. Похоже, старушка Тошбака ещё не проснулась как следует. Или дожди слишком уж прополоскали её маленькую головку.

Дядюшка Амаки потихоньку отвёл её к дереву желаний, под которым черепаха в последнее время устроила себе опочивальню.

Она не упиралась, шла покорно, только вскрикнула пару раз:

– Завяжите меня, братцы, завяжите! Поверьте, я – пупок Земли!

– Бедная старушка, – уронила слезу мама-ослица. – Выжила из ума! Не дай бог дожить до такого!

Все в саду задумались – каждый о своём.

– А если это правда? – сказал тушканчик Ука. – В том смысле, что наша черепаха – пупок Земли! Ума не приложу, как её завязывать.

Дядюшка Амаки отвёл под руки и тушканчика Уку в его нору. А вернувшись, пристально оглядел остальных обитателей сада – не отвести ли ещё кого-нибудь?

Да, дело непростое – разобраться с пупком Земли. Тут невольно такое брякнешь, что лучше сразу укрыться в норе.

Шутки шутками, а где, спрашивается, его искать, этот пупок? Ни на одной карте ничего подобного не отмечено.

Есть долгота и широта, то есть параллели и меридианы. В древности, помнится, говорили о семи климатах, которые опоясывают землю. Но что касается пупков, – никаких указаний! Неизвестно, в горах они, на равнине или на дне океана, в Северном полушарии или в Южном.

Скорее всего, надо разыскивать на вершинах гор, у родников.

Ведь пупок – это такой узелок, место, где сосредоточены жизненные силы Земли. Если хоть один развязан, силы утекают, и Земля ослабевает, остывает.

В конце концов, дождь может смениться снегом, с полюсов навстречу друг другу двинутся льды, и всё вокруг замёрзнет, умрёт.

Медлить ни в коем случае нельзя. Но в какую сторону сделать первый шаг?

Может, куда глаза глядят? Да это хорошо во время бесцельного странствия. А когда нужно отыскать один-единственный пупок Земли, соединяющий её с небом, ноги столбенеют, будто в оковах, – такая немыслимо-страшная ответственность.

И джинн Малай бессилен, хоть и только что из отпуска.

Не ожидал он такой подлости от брата-шайтана. Сидит, пригорюнившись, у пруда, как красная девица с пиратской повязкой на глазу. Час от часу усыхает. И никакого от него толку, никакого совета.

Лисонька Корси погадала на «петушка или курочку». Дядюшка Амаки – на бобах, разделив сорок один на три части. Кроты рассказали вещий сон, приснившийся всем им под утро. Сорока Загизгон колдовала с решетом, приговаривая: «Чудеса в решете! Дыр много, а выскочить некуда!»

В общем, так оно и получалось. Каждый указал свою дырку, своё направление к пупку Земли.

Сколько гаданий, столько и путей – на север, на юг, на восток и на запад.

Хотя надо признать, что любые пути куда лучше, чем тупики.

Не счастье ли это, когда есть выбор, когда столько путей вокруг!

Чу

Шухлик так разволновался, что скакал по саду без остановки целый день и целую ночь, не обращая внимания на дождь и грязь под копытами.

В голове было пусто. То есть мысли клубились, как туман, в котором ничего путного не разглядишь, никакой дороги.

Зато к утру в душе рыжего ослика проклюнулись ростки множества внутренних чувств. Точь-в-точь как всходы на огородных грядках.

Днём он присел рядом с джинном Малаем у пруда – отдохнуть и разобраться в чувствах, которые восходили в его душе без счёта, одно за другим. Шухлик насчитал около дюжины и сбился.

Как говорится, он пребывал в чаще чувств. Можно сказать, в джунглях. И непонятно было, которому из них довериться.

Быстрее других выросло, как громадный подсолнух, изумление.

– Ну, попёрли! – вздыхал Шухлик, покачивая головой.

Вдруг он приметил одно из чувств, казавшееся вообще посторонним, каким-то приблудным.

В его неясном лепете сложно было разобрать какое-нибудь отчётливое указание – мол, поступай, братец, так, а не этак.

Оно было слабым и нежным, как первый весенний цветок, первоцвет – вот-вот завянет.

Шухлик прислушивался к нему, ещё не разумея, о чём оно говорит.

И вдруг вспомнил, что когда был маленьким, прекрасно знал это чувство. Более того, доверял его подсказкам, охотно подчинялся.

С помощью этого чувства Шухлик с закрытыми глазами мог отделить белую фасоль от чёрной. Или, стоя на дворе хозяина Дурды, запросто предугадывал, кто в следующую минуту пройдёт по улице, а кто свернёт в их калитку.

Тогда это чувство не было таким уж слабым и вещало в полный голос. Оно позволяло слышать на расстоянии мамины мысли. Подсказывало во время игр, где спрятались козёл Така и кошка Мушука. Помогало избегать встреч со злобными бродячими псами.

Так и говорило: «Знаешь ли, лучше будет, если ты не пойдёшь в ту сторону. Прямо-прямо, дорогой ослик, а затем – налево!»

Или подталкивало сделать что-нибудь эдакое, о чём Шухлик вроде и не помышлял. Но если слушался, не ленился, всё выходило самым замечательным образом.

Иногда возникало такое странное, удивительное ощущение, будто всё, что сейчас происходит, уже было когда-то. Вот подойдёт корова тётка Сигир и скажет: «Что-то ты, Шухлик, расшалился не в меру! Смотри, как бы хозяин Дурды не осерчал». И кошка Мушука, тихо мурлыкая, будет подробно рассказывать свои сновидения. А через миг мама-ослица ласковым голосом позовёт к обеду.

Возможно, это тонкое чувство связывало ниточкой-невидимкой прошлое, настоящее и будущее. Ведь время – очень странная штука! То размеренно течёт, то застывает, то вдруг мчится галопом – так что не успеваешь уследить.

А это чувство показывало время со всех сторон. И то, которое проморгал или проспал, и то, которое использовал с толком, да уже упустил из памяти, и то загадочное, которое ещё не подошло к тебе, но уже существует где-то неподалёку.

Потом, за делами и повседневными хлопотами, за учением, набравшись чужого ума и чужих знаний, Шухлик как-то совсем позабыл об этом приятельском чувстве, и оно засохло где-то на задворках его души.

– Знаешь ли, мой господин, – подал голос грустный Малай. – Иной раз чужие мысли в твоей голове – это болезнь, хуже мигрени! Когда тебе говорят, что дважды два – четыре, не принимай сразу на веру, а хотя бы задумайся, так ли это? Если бы я всякими знаниями, всякой мудростью забивал без разбору свою голову, то и на свете не жил бы. Ведь о джиннах в учебниках да энциклопедиях ничего путёвого не сказано! Сказки, мол! В лучшем случае – легенды! – И он состроил такую сказочную физиономию, которую ни в одной книге, ни в одной энциклопедии не найдёшь.

Действительно, тонкие волшебные чувства часто теряются в заботах, заглушаются знаниями.

Их заслоняют, забивают другие, более сильные и настойчивые. Например, осторожность в виде хваткого подорожника. Чувство опасности, похожее на крапиву. Страх, подобный цепкому репейнику. Разросшаяся буйно, как кусты бузины, неуверенность. Лопухи беспечности.

И злость, и обиды, и самодовольство, и лень заглушили то хрупкое чувство в душе Шухлика. Оно совсем затерялось среди чертополоха.

Впрочем, рыжему ослику, как всякому нормальному, в меру образованному существу, вполне хватало пяти внешних чувств. Они служили верой и правдой, как надёжные солдаты, не обманывали, но всё же, если задуматься, чего-то недоговаривали. Точнее, попросту не умели объяснить.

Шухлик обрадовался встрече со старым знакомым. Он даже припомнил, как называл его раньше, много лет назад, когда они были приятелями. Чувство по имени Чу! Прекрасно, что оно вновь проросло в душе на расчищенной почве, это чудесное чувство!

«Вообще-то чувство и чудо – родственные слова. Может, братья. Может, сёстры», – размышлял Шухлик.

Слово «чудо», как известно, происходит от старинного «чу» – слышать, ощущать, созерцать.

И чувства наши – это настоящее чудо! А со временем должны становиться всё чудесней. Хочется в это верить.

Чувствам, по правде, всегда мало самих себя. Они умножаются, создавая новые, возрождая забытые, стремясь к познанию невероятных чудес, которые на каждом шагу в этом мире.

Иногда говорят – чую! Обычно-то чуешь не глазами и не носом, не ушами и не языком, а именно этим тонким чувством по имени Чу. Оно, как настоящее Чудо-юдо, помогает почуять то, что недоступно пяти внешним чувствам.

«Надо бы сберечь его, – думал Шухлик. – Вновь научиться слушать и понимать. Не вполглаза, не вполуха, а всей душой».

Джинн Малай, сидя рядом, поминутно охал, и от нечего делать прислушивался к мыслям Шухлика.

– Ох, мой господин! – вздохнул он. – Мне знакомо это чувство. Для джиннов и прочих духов оно то же самое, что глаза или нос для обычных телесных существ. Когда я в полном здравии, то, можно сказать, и гляжу и нюхаю, и слышу этим чувством. Да вот теперь, как видишь, очень ослаб из-за брата-шайтана. Так убавилась моя плоть, что еле-еле душа в теле. И почти всех чувств лишился! Прости, мой господин!

Малай действительно плохо выглядел и уменьшался в размерах так быстро, будто дирижабль в небе.

– Того и гляди потеряю дорогой мне облик красного осла! – жаловался он. – Стану чем-то вроде тумана, а потом и вовсе бесплотным призраком. Вот тогда-то шайтан легче лёгкого снова загонит меня в горшочек и замурует на долгие века! Прошу тебя, мой господин, прислушайся к чувству Чу! Оно подскажет, где пупок и как его завязать!

Шухлику пока это не слишком удавалось, настолько был тих и невнятен голос Чу. Едва слышен. Точка, точка, точка. Даже ни одного тире.

Шухлик замер, как радист в наушниках, вылавливая из эфира единственно нужные позывные, которые укажут дорогу к пупку Земли. Казалось, ещё немного, и разберётся.

Но тут прискакала мама-ослица.

– Не мешкая, сынок, отправляемся к учителю Дивану, к твоему бродяге-биби! Чем раньше, тем лучше! – воскликнула она. – Уверена, только он знает, где искать пупок! Только он скажет, как его завязать!

Мама всегда давала мудрые советы и направляла не хуже капитанского компаса. Спорить с ней и рассказывать о каких-то слабых, еле слышных чувствах, было бесполезно.

К тому же Шухлик давно соскучился по Дивану-биби и его бродячему саду Багишамал.

Какое будет счастье увидеть их вновь!

Счастье второе

Заплутавший

В пятой части ночи, когда только-только пробились петушиные крики, Шухлик собрался в путь. Впрочем, какие уж там сборы! Главное, сообразить, в какую сторону идти.

Влажный густой туман скрывал окрестности. Мутная мгла повсюду. Шорох дождя забивал уши. Запахи клубились под носом, как колобки, не указывая пути.

И джинн Малай, ослабленный братом-шайтаном, ничего не советовал. Вид его был жалок. Он ёжился под кустом шиповника, уже скукожившись до размеров овцы.

Обычно Шухлик шёл, куда мама велела, или в крайнем случае куда глаза глядели. А теперь, пока мама спала, нарочно зажмурился и сделал первый шаг вслепую.

Ну, если честно, не совсем так. Слабое чувство Чу, не дремавшее в душе, всё-таки тихонько подтолкнуло. Другой вопрос – куда именно? Шухлик сомневался, правильно ли его понял.

Сад Шифо плёлся следом. Все его обитатели покуда дремали в норах да гнёздах.

Но вот мама-ослица пробудилась, заставила наскоро позавтракать мочёными яблоками, огляделась по сторонам и твёрдо заявила, что надо держать правее. После чего снова заснула.

Шухлик вздохнул. Он не мог перечить маме – и послушно повернул направо. Однако чувство Чу, словно щекоча изнутри, настойчиво тянуло в другую сторону.

«Эх, была не была!» – решил рыжий ослик.

Впервые он ослушался маму, и с любопытством ожидал, что из этого выйдет.

Уже часа три брели они в непроглядном лохматом тумане, из которого ровным счётом ничего хорошего не выходило. Ни дороги, ни тропинки.

Идти по размокшей степи было нелегко.

Джинн Малай, маленький, не крупнее молочного поросёнка, путался под ногами. А сад Шифо со всеми его обитателями, спавшими в норах и гнёздах, всё время отставал, завязая в непролазной грязи.

И ни проблеска утренней зари!

Хотя давно уже наступила шестая часть ночи, становилось всё темнее, будто они разминулись с днём, оставив его где-то в стороне.

Холодный дождь яростно хлестал по носу и ушам. Глаза невольно закрывались. Как говорится, уши не слышат, глаза не видят, а сердце и душа чуют. Шухлик брёл наугад, как слепой, полагаясь лишь на чувство Чу.

«Доверяй мне! – нашёптывало оно. – Не пропадём! Обещаю по старой дружбе! Иди вперёд!»

Ко всем прочим невзгодам, кроме ливня и ледяного ветра, посыпались вдруг с неба звёзды, озаряя туман страшными вспышками. То есть начался густой метеоритный дождь. Наверное, и тут не обошлось без шайтана Яшина.

Странно, но все метеориты падали где-то неподалёку, в одно и то же место, будто притягиваемые огромным магнитом.

Шухлику очень хотелось поглядеть, куда это они так дружно устремляются, но чувство Чу отговорило.

– Последний раз тебя слушаю! – воскликнул Шухлик. – Надоело!

Чу, судя по всему, обиделось и надолго умолкло.

Зато джинн Малай расхныкался, как дитя.

– Сил нету, мой господин! Подвези бедного слугу! – И быстренько взобрался на спину.

Получалось, рыжий ослик везёт красного. Кто бы мог такое представить, когда Шухлик только что вызволил Малая из многолетнего заточения в горшочке. Тогда джинн был крепок, как буйвол!

Ах, как всё меняется в этом мире! А мог ли, например, Шухлик предположить, что настанет время, и он не послушается свою маму?

Пренебрёг маминым советом, и вот что из этого вышло! Вот в какую историю влип – явно заблудился!

«Доверишься какому-то сомнительному чувству, – досадовал он, – а потом расхлёбывай!»

И только так подумал, как услышал глухое причмокивание и урчание, будто кто-то хлебал щи с мясом из огромной миски.

Впереди из густого тумана, озаряемого вспышками метеоритов, выступил берег реки.

Река лежала совершенно чёрная, неподвижная и странно гладкая. Почему-то дождевые струи совсем не беспокоили её поверхность.

Казалось, именно за этой тихой речкой должен быть сад Багишамал, где под древним платаном, укрывающим от ливня, поджидает их учитель Диван-биби с пиалой горячего зелёного чая.

Разве это не счастье, представить во тьме, среди непогоды, что тебя где-то ждут не дождутся, и надеются на скорую встречу?

Всё, что мы чувствуем, ощущаем – это уже чудо и счастье. Даже боль и горе. Их легче пережить, перетерпеть, если почувствовать, что и они какая-то небольшая часть огромного счастья жизни в этом мире.

Да и не только в этом, но и в других, соседних мирах, куда все мы со временем переселимся для новых чувств и ощущений неизвестного пока счастья.

Лодочник Харитон

Шухлик увидел на берегу большую лодку, а рядом с ней корявого, как сухое дерево, человека высотой в семь локтей. Брови закрывали ему глаза, а усы закрывали рот, в который он отправлял, как семечки, кочаны капусты.

– Это, как я понимаю, лодочник, – шепнул джинн.

«Или бандит, – подумал Шухлик. – Да чего с нас взять-то?! Как говорится, голого раздеть десяти разбойникам не удастся!»

Лодочник, похожий на бандита, невнятно, поскольку рот был забит капустой, произнёс своё имя. Кажется, Харитон.

– Как бы ты не именовался, окажи милость, – поклонился Шухлик. – Перевези на другой берег!

– Пятак золотом в один конец, – промычал Харитон, хрумкая кочерыжку.

У Шухлика никаких пятаков и в помине не было. Тем более золотых.

«Эх, всё-таки хоть и лодочник, а замашки бандитские, – огорчился он. – Видно, что не сторгуешься».

Но тут постарался джинн Малай. Собрав последние силы, создал пятак буквально из ничего, как когда-то котёл с компотом.

Лодочник взял золотой из зубов Малая и куснул своим зубом – не подделка ли.

– Живо полезайте в чёлн, – распорядился он. – Да смотрите не помни́те провиант!

Вся лодка оказалась завалена капустными кочанами. Шухлик с Малаем еле поместились.

Впрочем, после усилий с пятаком джинн совсем измельчал – такой красный карманный ослик, величиной с морскую свинку, еле различимый среди вилков капусты.

Пока они устраивались, лодка бесшумно отчалила.

Харитон возвышался на корме с кривым веслом в руках, напоминавшим отломленную от него самого ветку.

Сонный сад Шифо остался на берегу. Рыжий ослик даже не успел попрощаться с мамой-ослицей. Он тоже ощутил себя веточкой, отпавшей от родимого дерева, которую увозят неизвестно в какие дали.

– Простите, как называется эта река? – спросил Шухлик, чтобы отвлечься от грустных мыслей и показать себя бывалым путешественником. – Что-то раньше мне такая не встречалась, хотя я обошёл почти весь мир! Она широкая?

Лодочник не отвечал, беззвучно орудуя веслом.

Уже скрылся берег, и сад Шифо со всеми приятелями и роднёй, и кроме тумана ничего не было видно вокруг. Неизвестно куда гнал Харитон свой чёлн.

Дождь вдруг прекратился, и настала такая глухая тишина, что стало слышно, как попискивают, соприкасаясь друг с другом, капустные листья.

– Позвольте, а что это за маршрут? – подал голос джинн Малай, будто ехал в городском трамвае. – Это какой номер? Не прозевать бы нашу остановку!

– Ну, чудной! – хмыкнул лодочник. – Такой чудной, словно на смехе народился!

– И чудней меня есть, да только некому привесть! – оскорбился Малай. – Хотелось бы знать, долго ли ещё за наш бесценный золотой пятак мы будем ютиться в этом корыте?

Харитон ни с того, ни с сего развеселился.

– А если в челне не нравится, можете пешком пройтись! По воде аки посуху!

И захохотал так зычно и скрипуче, как мог бы, наверное, хохотать тысячелетний дуб.

Даже туман всколыхнулся от этого смеха, а чёрная гладкая река подёрнулась рябью.

– Нам, ребята, плыть, покуда капуста не кончится, – добавил он, вновь прыснув и едва устояв на корме. – Раздевайте пока кочаны! Потихоньку-полегоньку, как книжку, – лист за листом. Капуста, можно сказать, книга без букв. Вы сами её сочиняете. Пока доберётесь до кочерыжки, много о чём успеете поразмыслить! Может, дойдёте до сути вещей. Тогда, попомните моё слово, куда-нибудь да причалим!

Шухлик с Малаем тревожно переглянулись – не хватало им ещё безумного лодочника! Видно, что совсем одичавший, с большим приветом. Такой, забывшись, и утопить может.

– Вообще-то я молчун, к беседам непривычен, – сказал Харитон, успокаиваясь. – Да с вами, право, очень весело! Хочется поболтать! Куда это вы собрались-то?

– В сад Багишамал, – осторожно и мягко ответил Шухлик, полагая, что именно так следует разговаривать с умалишёнными. – А потом к пупку Земли…

Харитон опять хмыкнул:

– Должен сказать, что остановок по требованию у меня не бывает. Куда всех вожу, туда и вас доставлю, хоть вы и симпатичные ослы.

– Надеюсь, до другого берега уже недалеко? – спросил Шухлик.

Лодочник призадумался, что-то вроде бы вычисляя в своей косматой голове.

– Это откуда мерить, – заметил глубокомысленно. – Всё скрыто за семью печатями, но под самым носом. Поглядите на воду. Разве она речная? Это, простите, даже не море, а типичный океан!

Обомлевший Шухлик склонился за борт и лизнул воду. Она была горькая и солёная, какая ни в одной реке течь не может.

Откуда океан? Почему океан? Ведь только что была речка!

– Смешно видеть, как люди начертили карты земли, – угрюмо вздохнул Харитон. – Изображают океан, обтекающим землю, которая кругла, словно капуста! Надеюсь, и вы скоро поймёте, что это полная чепуха…

Приблизившись к воде, Шухлик различил её голос.

Тихий, но опасный, который с трудом выдерживает душа. Его слышит всё тело. Губительный голос океана! Он возникает над гребнями волн, обтекаемых ветром, и особенно силён во время шторма. Возможно, это голоса сирен и русалок, что морочат и топят мореплавателей.

Хорошо ещё, что джинн Малай так ослабел, что не смог перепрыгнуть через борт.

Зато Шухлик, не удержавшись, бултыхнулся на звук манящих голосов. Он уже согласился идти ко дну. Да Харитон вовремя зацепил веслом и втащил в лодку.

– Чудные, право, дела на свете творятся! – снова засмеялся он, и протянул затейливой формы склянку. – От голоса океана только одно средство – сон из пузырька! От чёрной коровки хоть белого молока!

Шухлик с Малаем сделали по нескольку глотков густой молочной жидкости, и всё поплыло перед их глазами – туман, чёрная вода, белая капуста и сам Харитон. Остался неподвижным лишь скрипучий голос лодочника, который звучал без остановки, усыпляя.

– Познайте печаль, и печаль исчезнет. Познайте страх, и страх уйдёт. Когда мы узнаём, что такое гордость, и она пропадает. Познай себя, и что случится? Смотрим, но не видим. Слушаем, но не слышим.

Харитон склонился над Шухликом, и стало понятно, что под косматыми бровями лодочника вовсе нет глаз. Немудрено, что он завёз их туда, куда ни один зрячий не смог бы увезти, то есть, попросту говоря, – чёрти куда.

– Кажется, рыжий ослик, я перевозил многих твоих предков. В частности, человека по имени Луций. Скажи, прав ли я? – спросил Харитон.

Но Шухлик уже спал.

Во сне он сидел под платаном рядом с Диваном-биби. Тут же была мама-ослица, осьмикрылая Ок-Тава, далёкий предок Луций и даже чувство Чу, похожее на джинна Малая.

Все улыбались, слушая, как прекрасно Шухлик поёт нежные романсы. Ничуть не хуже сирен и русалок.

Ох, какой это был счастливый сон!