Текст книги "На улице Мынтулясы"

Автор книги: Мирча Элиаде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Какие знаки? – спросил Думитреску.

– Этого я не знаю, в эту тайну меня не посвящали. Потом я узнал, что мальчишки ходили с длинной палкой, повесив на конец ее старую сумку. Палку потом, после несчастья, нашли сломанную пополам, а сумка бесследно исчезла. Возможно, что сын раввина прихватил ее с собой. Все это изложено в протоколе допроса, так же писали и газеты. Ликсандру первый бросился в воду вниз головой и пробыл под водой несколько минут. Когда он вынырнул, то был белый как мел и дрожал от холода. Он сказал товарищам: «Пробудь я там еще немного, вы бы меня больше не увидели». И добавил: «Знайте, что там красиво как в сказке». Потом, тоже головой вперед, нырнул Дарвари, но он тут же выскочил, лязгая зубами. «Я лучше завтра нырну, а то сегодня уже поздно». Потом ныряли Алдя и Ионеску. Ионеску выскочил очень скоро, дрожа всем телом. Алдя был хороший пловец, он нырял несколько раз. Под конец сказал: «Вроде мелькнуло зарево, а больше ничего». Он в последний раз погрузился на дно, пробыл под водой довольно долго и вынырнул изумленный. «Была как брильянтовая пещера, вся светилась, будто горели тысячи свечей...» – «Я тоже хочу посмотреть!» – воскликнул сын раввина. Попрощавшись со всеми, обняв Алдю и Ликсандру, он бросился вниз головой и больше не появился. Мальчики ждали его до самого вечера, потом, поклявшись друг другу не выдавать никому знаков, какие были им известны, разошлись по домам. На следующий день Ликсандру пошел к раввину узнать, вернулся ли его сын. Йози не вернулся, и полиция разыскивала его по всем пустырям. Когда миновал третий день, а Йози так и не нашелся, Ликсандру явился ко мне рассказать, что же произошло. Пришел он вместе с Борзой, хотя тот и не был причастен к этой истории. Снова возобновились поиски, и сразу же возникли разные недоразумения. Хотя все мальчики утверждали, что воды в погребе было много и глубина там была более двух метров, когда же полиция стала замерять, воды оказалось менее чем на метр. Мальчика искали всюду, увы – тщетно. Потом привезли насос, выкачали из погреба воду, но тела там не оказалось. Тогда стали копать, и на дне обнаружилась древняя кладка. Вмешалась археологическая комиссия и продолжила раскопки. Были найдены остатки средневековых укреплений, потом, еще ниже, следы стоянки древнего человека. Но никаких следов мальчика не нашли.

– Когда это произошло? – спросил Думитреску.

– В октябре пятнадцатого года, в начале месяца, то ли пятого, то ли шестого.

Думитреску записал в блокнот.

– В какой части города находился погреб?

– Неподалеку от Обора, на пустыре, который в те времена тянулся от Обора до начала бульвара Паке Протопопеску. Я видел этот погреб, осматривал и археологические раскопки. Но теперь от всего этого ничего не осталось. Когда в ноябре шестнадцатого пришли немцы[4]4
  В 1916 году, 23 ноября по старому стилю, немецкие войска оккупировали Бухарест.


[Закрыть], они устроили на пустыре склад боеприпасов, а при отступлении взорвали его. От всего околотка ничего не осталось. После войны это место застроили заново. И теперь там только новые дома.

– В этих поисках принимал участие и Борза? – спросил Думитреску.

– Он приходил вместе с Ликсандру. Ему тоже все было известно, хотя прямого участия в этой истории он не принимал.

– Хорошо, – усмехнулся Думитреску. – На сегодня хватит. Мы еще с вами поговорим.

Лицо его выражало чрезвычайную озабоченность, когда он нажимал кнопку.

– Проводи его в зону Б, – сказал он вошедшему охраннику. – Пусть в столовой его накормят.

– Большое спасибо, – поблагодарил Фэрымэ, поднимаясь со стула и откланиваясь.

3

Через три дня Думитреску снова обедал у Борзы. Когда приступили к кофе, он, вертя между пальцами зубочистку и рассеянно оглядывая стену, на которой висело несколько деревянных резных блюд и керамических тарелок из Трансильвании, как бы между прочим сообщил:

– Третий отдел посылал запрос в библиотеку Академии. Они проверили подшивки газет за пятнадцатый год. Ты знаешь, ведь Фэрымэ прав. Все происходило именно так, как он рассказывал: Йози, сын раввина, прыгнул в подвал и исчез. Даже трупа его не нашли. Исчез бесследно... Ты никогда не слышал этой истории? Ничего не помнишь? – Думитреску повернулся и посмотрел Борзе прямо в глаза.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь. – Борза выдернул заложенную за воротник салфетку и вытер ею лицо.

– Я говорю о Фэрымэ, директоре твоей школы по улице Мынтулясы.

Борза молча положил салфетку и откинулся на спинку стула.

– Да, – улыбаясь, продолжил Думитреску, – он у нас. Я задержал его для расследования. Мне кажется подозрительным...

– Значит... – Борза открыл рот, наливаясь кровью, – значит, поэтому и привратника сменили?

– Одно с другим не связано, – возразил Думитреску. – Он просто получил другое задание. Однако, возвращаясь к твоему директору Фэрымэ, нужно сказать, что он престранный человек. У него исключительная память – помнит мельчайшие подробности. Он мне рассказывал, что ты в четвертом классе начальной школы...

– Я ведь тебе говорил, что не знаю его и в его школе никогда не учился! Я тебе уже говорил, что родился в Тей и детство мое прошло там же, в Тей!

– В этом-то вся закавыка. Уж раз ты заговорил об этом, я вынужден тебе сказать. В твое время в Тей было три начальные школы, две мужские и одна смешанная...

– Ну и в чем же дело? – нервно перебил его Борза.

– А дело в том, что в списках учеников ни в одной из этих школ нет твоей фамилии.

– А ты откуда знаешь?

– Были проверены списки.

Борза побледнел. В упор глянув на Думитреску, он стукнул кулаком по столу.

– Анета! – крикнул он. – Приготовь кофе и принеси бутылку рома!

– Я же тебе говорил, что директор показался мне подозрительным, – все так же спокойно продолжал Думитреску. – Тогда я начал расследование.

– Где он, этот чертов директор, я его живьем съем! – снова грохнул кулаком по столу Борза. – Попадись он мне хотя бы на одну ночь, все эти списки учеников на его шкуре бы отпечатались! Я бы его научил, как наушничать да интриги плести!

Думитреску пожал плечами и натужно улыбнулся.

– Товарищ Борза, – заговорил он тихим голосом, – напрасно ты злишься на директора. По крайней мере к этой истории он вовсе не причастен. То, что он подозрителен, это другой вопрос. И когда мы узнаем, с какой целью он являлся к тебе, мы тебя поставим в известность, и все будет в порядке... Что же касается тебя и школы на улице Мынтулясы, тут он не виноват. Ты числишься в списках школы по улице Мынтулясы с тринадцатого по шестнадцатый год, а в списках школ околотка Тей твоей фамилии нет. Но уж если ты признал, что окончил начальную школу, а без начальной школы тебя не могли бы назначить на пост майора, нет никакого смысла противоречить Фэрымэ. С другой стороны, вполне возможно, что ты учился в школе на улице Мынтулясы, но забыл об этом. С тех пор прошло больше тридцати лет. Кто может помнить, что происходило тридцать с лишним лет тому назад?

– Ты говоришь, я мог забыть... – задумчиво произнес Борза. – А знаешь, ведь ты прав: я действительно забыл. У меня было тяжелое детство. Общество преследовало меня.

– Да, что выпало на твою долю, так это просто ужас! – воскликнул Думитреску, и в голосе прозвучало восхищение. – Что за друзья у тебя были, какие странные типы! Будто из какого-то романа.

– Что с них взять – дети, – смущенно буркнул Борза.

– Нет, тут совсем другое, – продолжал Думитреску, и голос его зазвучал элегически. – Ты застал иные времена, твое детство протекало еще до той войны. Тебе выпало счастье подружиться с умными, предприимчивыми ребятами. Особенно с Ликсандру и еще, как его там зовут, с тем, который стрелял из лука...

– Вроде бы что-то припоминаю, – мечтательно произнес Борза. – Но, по правде говоря, – тут же спохватился он, – самое интересное я позабыл. Теперь, когда ты упомянул, я вроде бы вспомнил, что один мальчишка стрелял из лука, вот и все.

Вошла Анета с подносом. Принесла кофе и бутылку рому. Поставив поднос на стол, она и сама хотела присесть, но Борза так посмотрел на нее, что она смутилась, откупорила бутылку, налила две рюмки и удалилась. Борза, опрокинув рюмку, тут же торопливо наполнил ее до краев.

– И что же вы теперь думаете делать с этим директором? Долго продержите?

Думитреску задумчиво покрутил зубочистку между пальцами.

– Это не от нас зависит, – сообщил он. – Сначала нужно, чтобы он закончил писать свои показания. По мере того как он пишет, мы ведем расследование. В конце концов мы узнаем, чего он от тебя хотел. Пока ясно только одно: он вызывает подозрение. Все эти истории про школу на улице Мынтулясы он рассказывает, чтобы оттянуть время. Но ничего, – улыбнулся Думитреску, – мы его заставим заговорить. Время у нас есть. Мы не торопимся.

– Я и сам себя все время спрашиваю: что ему от меня нужно? – задумчиво произнес Борза. – А когда вы его спрашивали, он вам что-нибудь сказал?

– Да. Вот тут, я думаю, он и совершил первую ошибку. – Думитреску вдруг оживился. – Он сам не заметил, как выдал себя. Когда я вторично прочел его показания, я убедился, что он что-то скрывает, но против собственного желания дает нам в руки важную нить. Он сказал, что пришел, чтобы повидать тебя и поговорить с тобой, вспомнить детство и спросить, не известно ли тебе чего-нибудь еще о Ликсандру. Не знаю, понял ли ты...

– Вроде бы...

– Этот Ликсандру, по словам Фэрымэ, был связан дружескими отношениями с тобой и еще с одним парнем – Дарвари. А Дарвари – я это сам проверил – исчез вместе со своим самолетом в тридцатом году между Змеиным островом и Одессой. Есть некоторые указания на то, что он мог сбежать в Россию. И это в тридцатом году! Не знаю, правильно ли ты это оцениваешь. Теперь мы этот факт расследуем. Вполне возможно, что Фэрымэ встречался с ним, и неоднократно, в течение многих лет, даже после того, как Дарвари окончил военную школу и получил диплом летчика. Ведь, по его собственному признанию, директор очень часто виделся с лучшим другом Дарвари – Ликсандру... Думаю, что именно здесь нужно искать начало нити. – И Думитреску многозначительно подмигнул.

– Хоть убей, ничего не помню! – совершенно безнадежным голосом промямлил Борза.

– Когда же старик рассказал мне, как вы стреляли из лука, я убедился: повидаться с тобой он хотел именно ради того, чтобы узнать о Ликсандру и Дарвари, выведать, не знаешь ли ты чего новенького о них. Потому что – об этом-то, я надеюсь, ты помнишь – вы все встречались на Майдане возле примэрии и стреляли из лука.

– Да. Стреляли, – кивнул Борза.

– Хорошо. А не кажется ли тебе странным, что именно с ним, именно с Ликсандру, случилось то, что случилось? – Думитреску заглянул в глаза собеседника.

Борза конвульсивно сглотнул, взял рюмку и выпил ее одним духом.

– Да разрази меня гром, если я чего-нибудь помню! – воскликнул он и принялся вытирать лицо салфеткой.

– Значит, ты склеротик! – ухмыльнулся Думитреску. – Совсем потерял память.

– Знаешь, ты прав. Я потерял память из-за побоев. Я ведь тебе рассказывал, как меня пытали в подвалах префектуры...

– Но то, что случилось тогда, вряд ли можно забыть даже тридцать с лишним лет спустя, – продолжал Думитреску. – Вы собирались на пустыре и стреляли из лука. Тот случай заставил вас задуматься. Ваши стрелы обычно летели метров на двенадцать – пятнадцать. А когда выстрелил Ликсандру, вы увидели, что стрела пролетела над каменными блоками, которые, как ты помнишь, были там навалены для строительства Университета. Вы увидели, как она, пролетев над пустырем, полетела дальше – прямо к памятнику Брэтиану. Вы бросились за ней, испугавшись, как бы она не попала в какого-нибудь прохожего. Вы искали ее на бульваре, возле памятника, но так и не нашли. С тех пор вы стреляли только вверх. Натягивали тетиву изо всех сил, и стрелы летели самое большее метров на двадцать. Все шло своим чередом, пока лук вновь не оказался в руках Ликсандру. Вы увидели, как стрела взвилась ввысь. Вы следили за ней, задрав головы, пока не заболели затылки. Совсем потеряв ее из виду, вы уселись на камни и стали ждать, когда же она упадет. Вам стало страшно, что стрела может обрушиться с невероятной силой, и вы спрятались между камнями. Вы прождали часа два, но стрела так и не вернулась.

– Не может быть! – не поверил Борза. – Когда это случилось?

– По словам Фэрымэ, это случилось весной шестнадцатого года, в апреле—мае, во время пасхальных каникул. Ну, что ты скажешь? – многозначительно усмехнулся Думитреску. – Тебе не кажется это подозрительным? Ты не видишь здесь никакой связи?.. Именно из-за этого господин директор и захотел тебя увидеть, – неожиданно повысил он голос.

– Наверно, из-за этого, – растерянно пробормотал Борза.

Думитреску добродушно рассмеялся и налил себе рому.

– Не порти себе кровь. Мы его поставим на место. Нужно только немножечко терпения. Я заставил его написать все, что ему известно о Ликсандру и Дарвари. Он уже дважды просил бумагу, и это за три дня! Пишет он красиво, связно, можно сказать художественно, но почерк разбирать тяжело. Теперь все, что он написал до вчерашнего дня, перепечатывают. По своей привычке он начал издалека. Я все утро читал и не дошел еще до Дарвари. Он описал целую историю с вашей подружкой из Обора, Оаной, дочкой корчмаря, если ты помнишь ее. Тоже была необыкновенная девица – рост два метра сорок два сантиметра. Фэрымэ начал историю с конца, с того, как она вышла замуж за великана эстонца и оба они завещали свои скелеты Дерптскому университету. Я распорядился, чтобы послали туда запрос. Посмотрим, что окажется правдой в этой истории.

4

Всю неделю, что последовала за арестом, Фэрымэ провел склонившись над дощатым столом – писал. Его перевели в другую камеру, в старом крыле здания. Здесь была железная койка без тюфяка, табуретка и стол. В окошко ничего не было видно, кроме серой стены. Два раза в день охранник приносил из столовой еду. Иногда Фэрымэ вставал из-за стола и стучал в дверь. Охранник забирал стопку исписанных листов и вскоре появлялся с пачкой чистой бумаги. Писал Фэрымэ с обеих сторон – таковое указание последовало после того, как он истратил первую порцию бумаги. Всякий раз, когда его вызывали на допрос, ему указывалось на то, чтобы писал разборчивее. Сначала Фэрымэ прилагал все усилия, выводил каждую букву, но вскоре, захваченный воспоминаниями, возвращался к своей привычной скорописи.

Старик подозревал, что именно из-за непонятного почерка его так часто вызывают на допросы. Иногда от него требовали, чтобы он ночью пересказал то, о чем писал днем. Приходил охранник, и они отправлялись каждый раз новым путем: тащились по длинным коридорам, спускались и поднимались по лестницам, пересекали огромные, то абсолютно темные, то слишком ярко освещенные, но совершенно пустые залы, где лишь изредка можно было заметить милиционера, сидевшего в углу и боровшегося со сном. Неожиданно охранник останавливался перед стеной, нажимал на кнопку, и за их спиной появлялась кабина лифта, в которой они или спускались вниз, или поднимались вверх. Потом охранник стучался в дверь и вводил Фэрымэ в кабинет, залитый ослепительным светом. В глубине кабинета, поигрывая карандашом, его ожидал улыбающийся Думитреску.

Так продолжалось в течение двух недель. Однажды утром охранник распахнул дверь и крикнул:

– На выход!

Фэрымэ удивленно поднял голову от стола.

– Я только что сел писать, – просительно заговорил он. – Мне бы так не хотелось отрываться...

– Приказано! – отрубил охранник.

Фэрымэ аккуратно положил ручку на промокашку, заткнул пробкой пузырек с чернилами и вышел. На этот раз путь был короче, чем обычно. Охранник передал Фэрымэ милиционеру, который подвел его к совершенно новому лифту. Спустившись вниз, они вышли во двор, прошли несколько шагов по асфальту возле стены и вошли в другой корпус. Сопровождающий остановился перед дверью на первом этаже и постучал. Открыл молодой человек, весь так и сияющий улыбкой.

– Вы будете Фэрымэ, директор школы на улице Мынтулясы?

– Совершенно верно, – вежливо поклонился старик.

– Следуйте за мной, – пригласил молодой человек. – А ты подожди внизу, – кивнул он милиционеру.

Молодой человек провел Фэрымэ через зал, открыл дверь и пропустил его внутрь. За дверью оказалась просторная, роскошно обставленная комната со множеством окон. За столом сидел мужчина лет пятидесяти, с седыми висками, приплюснутым носом и необычно тонкими губами.

– Ну-ка, ну-ка, – начал он весьма оживленно, – расскажите-ка, Фэрымэ, что там было с Оаной...

– Это длинная история, – засмущался старик. – Чтобы вы все поняли, вначале нужно узнать, что случилось с ее дедушкой, лесником. По моему разумению, все началось с него: он нарушил клятву, данную старшему сыну паши из Силистрии. Деду этому, когда я с ним познакомился, сравнялось девяносто шесть лет. Еще мальчишкой был он схвачен турками при попытке взорвать гарнизонный пороховой склад в Силистрии. По приговору его должны были сунуть в мешок и, привязав к ногам камень, бросить в Дунай, ибо только так поступали турки с детьми неверных, гяуров: их не вешали, не рубили им головы, их топили. Но этого мальчишку спас старший сын паши, который попросил отдать ему преступника в рабы. Были они примерно одного возраста, быстро подружились и стали жить как братья. Лет десять провели они неразлучно. Сына паши звали Селим. Он бы тоже стал в своей стране большим человеком, если б его названый брат не нарушил клятвы. Но чтобы вам стало понятно, как все это произошло, я должен сказать, что паша женил своего сына Селима, когда тому было шестнадцать лет. Привел ему сразу двух жен: одна была отуреченной гречанкой из Фанара, а вторая – турчанкой...

– Не надо, Фэрымэ, – прервал хозяин кабинета. – Бросьте эту историю. Я вам задал конкретный вопрос: что случилось с Оаной?

– Мне весьма затруднительно ответить, – стал извиняться Фэрымэ, – поскольку, по моему разумению, все произошло из-за ее деда, лесника...

– К черту лесника, – растягивая в улыбке тонкие губы, прервал его хозяин кабинета. – Расскажите, что вы сами знаете про Оану. Когда вы с ней познакомились? Как она выглядела?

Фэрымэ безнадежно покачал головой, давая понять, что его попросили раскрыть суть дела, при этом запретив рассказывать, что именно произошло.

– Когда в девятьсот пятнадцатом году я узнал ее, – наконец заговорил старик, – было в ней два метра росту и тринадцать лет от роду. Но не просто высокой она была. Это была сильная, хорошо сложенная и красивая, словно античная статуя, девушка с черными глазами, длинными белокурыми волосами, откинутыми за спину. Ходила она босиком и прыгала на неоседланную лошадь прямо с земли, как казак. Любила только норовистых коней. Еще совсем ребенком брали ее барышники на ярмарки, чтобы она скакала там на лошадях и привлекала народ. А вот как я узнал о ней. Приходит как-то ко мне один из родителей, купец с Армянской улицы, и жалуется, что его сынок лежит в постели – мальчишки поколотили. «Где была драка?» – спрашиваю я. «Не говорит», – отвечает купец. «Ладно, пойду с тобой и узнаю что и как». Надеваю шляпу и отправляюсь с ним на Армянскую улицу. Вхожу один в комнату мальчика. Тот лежит в постели бледный-бледный. «С кем это ты подрался, малыш?» – спрашиваю я его. «С Оаной, – отвечает, – с дочкой дядюшки Фэникэ из Обора. Да я с ней и не дрался. Мы стали бороться, потому как в борьбе я самый сильный, и мальчишки науськали меня на нее. А она даже и бороться не захотела, а взвалила меня на спину и стала кружиться. Так она меня вертела, просто для смеху, пока кто-то из мальчишек не крикнул: „Глядите, она без штанов!» Тут Оана перекинула меня через голову, и я грохнулся оземь. Потом ребята меня домой отнесли». Я поговорил с мальчиком, вышел и сказал отцу, который поджидал меня в коридоре: «Подержите его несколько дней дома, а как оправдать его отсутствие, об этом я сам позабочусь. Неплохо бы позвать и доктора». И сразу отправился в Обор... А сейчас, прошу меня извинить, если вас не затруднит, у меня к вам будет просьба, – изменившимся голосом произнес Фэрымэ.

– Говорите.

– Я попросил бы вашего разрешения присесть, чтобы немножко отдохнуть. Меня мучает ревматизм.

– Присаживайтесь, – снизошел хозяин кабинета.

– Премного вам благодарен, – поклонился Фэрымэ и, сев на стул слева от стола, принялся растирать колени. Вскоре он вновь заговорил: – Я отправился в Обор в тот же день после обеда. Корчму Фэникэ Тунсу я нашел очень быстро – она была известна всей округе. Корчмарь оказался крепким, румяным и ничем не примечательным человеком. «У вас есть дочь, Оана, – начал я. – Она не совсем обыкновенная девочка». – «Мы с матерью сделали все, что могли, – ответил он. – Остальное от Бога...» Я не очень понял, что он хотел сказать. Но когда вышел во двор, мне все стало ясно. Правильно было сказано – от Бога. А Бог ее наградил без меры. Оана взялась бороться с одним из работников, здоровенным парнем. Парень этот снял сапоги, рубаху и остался в одних портах. Он старался изо всех сил, но видно было, что едва переводит дух. Оана обхватила его, приподняла и чуть не задушила. Потом, не выпуская парня из объятий, повернулась несколько раз вокруг своей оси и бросила его в пыль. Мало того, она еще и села на него, чтобы плотнее прижать к земле. Тут я увидел, что мальчишка говорил правду. В те времена женщины надевали под юбку нечто вроде длинных шароваров. На Оане же таковых не было. Она была как статуя, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Вы говорите, она была красива? – мечтательно произнес чиновник.

– Она была как статуя, – повторил Фэрымэ, утвердительно кивая. – Потому что статуя, если она прекрасно изваяна, вовсе не смущает своей величиной. Так и с Оаной: если бы она была нагая, никто бы не замечал, какая она крупная. Когда же ее видели в платье, ее немножко пугались. Она казалась великаншей. Вот так и началась история Оаны, с борьбы. А история эта длинная... Вы разрешите мне закурить? – спросил Фэрымэ, переводя дух.

– Пожалуйста, – ответил человек за столом, и голос его прозвучал словно издалека. Казалось, он очнулся от воспоминаний.

– Благодарю вас.

Старик достал пачку и закурил сигарету.

– Откуда начинать? – спросил он, сделав глубокую затяжку. – Я сказал вам, что это длинная история, она тянулась много лет, вплоть до девятьсот тридцатого года. А по моему мнению, ее следует начинать с восемьсот сорокового. Так что этой истории почти сто лет... Но предположим, что начало вам известно и мы находимся в пятнадцатом году, когда я впервые увидел Оану. Мальчики встретились и подружились с ней несколько раньше, когда бродили по городским окраинам в поисках заброшенных погребов. Больше всех Оана подружилась с Ликсандру и Дарвари. Как-то летом ребята в субботний день приехали в Обор. Оана запрягла бричку и повезла их к своему дедушке, в лес Пасеря, откуда они вернулись только утром в понедельник. Оане нравились эти мальчишки, вольные как ветер, выдумщики. Ведь и она обладала воображением, хотя, как вы увидите, на свой лад. Много чего случилось в то лето в лесу Пасеря. Всего мне не удалось разузнать, но и того, что я узнал, было вполне достаточно, чтобы понять, почему эти мальчишки пошли по жизни столь необычными путями. Нужно вам сказать, что, кроме Ликсандру, которому в то время было четырнадцать лет, остальные пятеро были совсем дети, лет по одиннадцати, по двенадцати. О первом необычном случае мне рассказал Ионеску. Кажется, это случилось в то самое время, июньской ночью. Ионеску проснулся, потому что ему захотелось пить, и вышел на улицу поискать ведро с водой. Все мальчишки спали в сарае возле дома лесника, в самом что ни на есть сердце леса. Напившись, Ионеску глянул в сторону леса и увидел привидение. Ему стало страшно, но тут он сообразил, что это Оана. Тогда он босиком пустился вслед за нею, потому что этот Ионеску тоже был необычный мальчик. Светила луна, и следить за Оаной было нетрудно. Далеко идти ему не пришлось. Оана остановилась на краю небольшой поляны и, сбросив платье, осталась совсем нагая. Сначала она встала на колени, что-то поискала в траве, потом вскочила и принялась танцевать, двигаясь по кругу, что-то напевая и бормоча. Всего мальчишка не слышал, но припев запомнил: «Ты, красавка, белладонна, будь к прошенью благосклонна: чтоб не жить на всех с обидой, через месяц замуж выдай...» Совсем еще ребенок, он не понял, что это было брачное заклинание. Спрятавшись за дерево, он уже думал выскочить внезапно и напугать девчонку, как вдруг Оана остановилась, уперла руки в бока и закричала: «Обжени меня, а то мозги плавятся!» В следующий миг мальчишка окаменел: из высокой травы поднялось привидение в виде одетой в рванье старухи с растрепанными космами и золотым ожерельем на шее, которая с грозным видом двинулась на Оану. «Ишь ты, безумная! Да тебе еще и четырнадцати нету!» Оана упала на колени и склонила голову. «Угомонись! – продолжала старуха. – Что тебе на роду написано, того я изменить не могу! Как настанет твой срок, отправляйся в горы, оттуда придет к тебе твой муж. Богатырь, как и ты, два коня под седлом, на шее красная косынка...» После этого, рассказывал Ионеску, привидение исчезло в зарослях. С той поры Оана только и думала что о горах. Однако осенью того года Румыния вступила в войну, и Оана не успела уйти в горы, хотя и побывала в горных селах, но не одна, а с мальчишками...

– Как же разрешал ей отец в четырнадцать лет ездить в горы с мальчишками? – спросил тонкогубый человек.

– О, – улыбнулся Фэрымэ, – это долго объяснять. Об этом я написал позавчера. Возможно, у вас будет случай заглянуть в мои записи. Отец разрешил ей поехать, потому что в тот год к ее деду, леснику, вновь приехал Доктор, а этот Доктор был наделен чудесной силой...

– Доктор? А как его зовут? – тут же последовал вопрос. – Как его фамилия, вы говорите?

– Настоящее его имя знал один только лесник, так как они были знакомы с детства. Люди звали его Доктором, потому что он разбирался в болезнях и путешествовал по дальним странам. Он знал разные языки, множество наук и лечил людей и животных самыми простыми, народными средствами. Но великой его слабостью был иллюзионизм. Он был непревзойденным фокусником, иллюзионистом, факиром и бог его знает кем еще, ведь творил он самые невероятные чудеса. Занимался он этим ради собственного удовольствия и только на ярмарках в маленьких городках и никогда в Бухаресте. Он собирал кучу ребятишек, запрягал пару бричек, на каждую по тройке лошадей, и кочевал из села в село месяц-другой: от праздника святого Петра до святой Марии. В том самом шестнадцатом году он поехал с Оаной, Ликсандру и Ионеску. Начали они с Кымпулунга, оттуда свернули к горам. Но не успели до них добраться, как Румыния вступила в войну... Великий был фокусник! – воскликнул Фэрымэ и покачал головой.

– А вы его видели?

– Видел, и много раз, как он работал, то есть показывал фокусы, хочу я сказать. В первый раз – у лесника во дворе. Было это в воскресенье, к вечеру. Все мы, человек десять, дожидались, когда запрягут лошадей: каждого на следующий день с утра ждали дела в Бухаресте. «Прошу немного внимания, я вам кое-что покажу!» – воскликнул Доктор и хлопнул в ладоши, чтобы все замолчали. Он принялся вышагивать перед нами, сунув руки в карманы, насупленный, погруженный в свои мысли. И вдруг поднял руку и поймал что-то в воздухе. Мы увидели, что это длинная стеклянная лента. Он осторожно положил ее на землю и стал растягивать. Вскоре лента превратилась в стеклянный лист шириной примерно метра в полтора. Уложив этот лист на землю, он загнул край и стал вытягивать дальше. Стекло так и тянулось за его руками, и через две-три минуты образовался стеклянный бассейн несколько метров длиной и шириной. Из земли забила вода и наполнила этот бассейн до краев. Доктор взмахнул несколько раз руками, и в воде появилось множество больших разноцветных рыб. Мы все окаменели. Доктор закурил сигарету и, повернувшись к нам, предложил: «Подойдите ближе, присмотритесь получше к рыбам и скажите, какую бы вы хотели получить!» Мы подошли к аквариуму и дружно нацелились на большую рыбу с розовыми глазами и голубым плавником вроде гривы. «Ага, – воскликнул доктор, – прекрасный выбор! Это иктис колумбариус, редкая рыба из южных морей». Тут он, даже не вынув изо рта сигареты, прошел, словно тень, сквозь стекло и оказался в аквариуме. Постояв среди рыб, чтобы мы могли получше рассмотреть его, и не переставая дымить сигаретой, Доктор прогулялся по аквариуму и поймал колумбариуса. Выйдя из аквариума точно так же, как и попал туда, он еще раз затянулся сигаретой и протянул нам рыбину. Будто во сне, смотрели мы, как она бьется, но еще больше поразил нас Доктор: он был совсем сухой, ни капельки воды ни на лице, ни на одежде. Кто-то из ребят взял рыбину, но она вырвалась и упала в траву. Все бросились ловить ее. Доктор захохотал, схватил колумбариуса, подошел к аквариуму и сквозь стекло пустил его в воду. Потом хлопнул в ладоши, и аквариум вместе с рыбами исчез...

– Великий иллюзионист! – воскликнул человек за столом.

– Именно великий, – подтвердил Фзрымэ. – Но то, о чем я рассказываю сейчас, пустяки по сравнению с тем, что он показывал в городках и на ярмарках, особенно в то лето, когда возил с собой Оану и мальчишек. Вы, конечно, понимаете – после того, чему я был свидетелем в лесу Пасеря, мною владела одна лишь мысль: вновь увидеть Доктора. Я пустился по его следам. Поездом я доехал до Домнешть, что в сорока километрах от Кымпулунга, и пробыл там целых пять дней, поскольку в городке была большая скотная ярмарка и Доктор устраивал представления по два-три раза на день и всегда разные. Каждый раз менялся и церемониал – ему нравилось окружать свои номера великой пышностью, словно торжественные действа. В первый день Ликсандру появился на белом коне, разодетый, словно принц. Он ездил по всему городку, не произнося ни слова. Я говорю, что это был Ликсандру, потому что я его знал и даже разговаривал с ним утром того же дня. Его трудно было узнать, потому что Доктор изменил его внешность: Ликсандру стал выше, солиднее и выглядел парнем лет двадцати. Пышные волосы спускались на плечи, как было принято в стародавние времена. Черты лица вроде бы не изменились, но стали красивее, а взгляд приобрел глубину, благородство и какую-то отрешенность. Что уж говорить об одеянии и лошади, на которой он восседал! Народ так и валил вслед за ним. Не одна сотня людей тянулась хвостом до самого шатра Доктора. А шатер этот был огромный, и каких только цирки выступают. И как его возил Доктор на двух бричках, переезжая с места на место, понять было невозможно. У входа зрителей встречал измененный до неузнаваемости Ионеску. Был он высокий, толстый, чернокожий и губастый, как арап, в одних шароварах и с ятаганом. «Заходите! Заходите, поселяне! Собираем на приданое Оане!» – кричал он. Входивший тут же натыкался на боярский стол, за которым восседал Алдя с вызолоченными ногами, вокруг стояли мешки, набитые золотыми. «Пять банов! Пять банов![5]5
  Бан – мелкая монета, составляющая одну сотую лея.


[Закрыть] А я вам сдачу!» – выкрикивал Алдя. Люди отдавали монетку и получали в качестве сдачи золотой. «Только знайте, они старинные, хождения не имеют», – разъяснял Алдя, запуская руку в мешок и пересыпая золотые.