Текст книги "Бесконечная суббота (СИ)"

Автор книги: Minor Ursa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– На самом деле я хотел предложить тебе то же самое, – неловко оживился Еремеев.

***

Мальчик с девочкой сидели на ступенях крыльца. На мальчике был всё тот же цветной пуховичок, а мокрые прядки всё так же выбивались из-под шапки, несмотря на то, что жара стояла на улице неимоверная.

– Не жарко? – участливо спросил у него Еремеев.

– Жарко, – сказал мальчик. – Но погода – слишком объёмная штука для прямого воздействия.

Еремеев открыл было рот, чтобы сказать, что шапка, в отличие от погоды, – штука не такая уж и объёмная, но в это время мальчик зажмурился, громко чихнул, и – практически одновременно с его "а-апчхи!" – что-то где-то коротнуло, в воздухе раздался треск и потянуло палёной проводкой. С ближайших деревьев в воздух поднялась стайка маленьких, похожих на скворцов чёрных птичек. Еремеев проследил за стайкой и шутить передумал.

– Мы вас ждём, Егор Георгиевич, – сказала девочка, уставившись почему-то на Зайку. – Уже скоро полдень.

– Собственно, ещё только полдень, – поправил её мальчик.

– А ты...

Но мальчик отмахнулся, встал со ступеньки и посмотрел на Еремеева если и не сверху вниз, то как-то близко к этому.

– Долго спите, Егор Георгиевич.

– Вот видишь, – громко прошептала Еремееву Зайка прямо у мальчика над головой. – Никто их не крал.

– Поговорим по дороге? – предложил мальчик. – Рубеж не так далеко отсюда.

Он спустился с крыльца и пошёл, не оглядываясь, прочь по тропинке.

– Поговорим, – со вздохом согласился Еремеев.

***

Тропинка показалась ему бесконечной, хотя шли они, наверное, всего с полчаса. Небо выплывало из-за леса белыми мохнатыми облаками, и Еремеев, не бывавший в деревне со времён далёкого чудесного детства, всё глазел восхищённо по сторонам, почти ничего не слышал и очнулся только тогда, когда тонкий детский голосок произнёс "собаки", а прямо посреди дороги нарисовались три серых угрюмых пса. Собаки были большие, размером с хорошую кавказскую овчарку.

Сразу за спинами собак и роща, и тропа заканчивались, и начиналось синее васильковое поле, на самом краю которого – между синими васильками и точно таким же синим небом – клочьями висел густой синий туман. Все, не сговариваясь, остановились.

– Просто фарс какой-то, – тихо, почти шёпотом возмутился Еремеев.

– Фарс, – так же, шёпотом, согласилась Зайка.

– Ромка, ты же умеешь с ними, – набок, почти не открывая рта, сказала девочка.

И мальчик пошёл. Когда он поравнялся с собаками, макушка его оказалась чуть ниже нахмуренных собачьих лбов.

– Ну, и чего уставились? – заявил он самому крупному. – Асессоров не видали?

– А ты не хами, малой, – криво усмехнулся большой серый пёс. – Тоже мне асессор. Давай, двигай обратно и асессируй себе где-нибудь с той стороны. Закрыто. Не видишь, что ли?

– Не вижу.

– Так! – не выдержал Еремеев, выступая вперёд и закрывая собой мальчика. – Пацан вообще-то не один! Это что ещё за произвол?

– А ты вообще кто? Турист?

– Панда, – обиделся Еремеев. – Заблудилась тут просто в ваших краях.

Псы переглянулись, оскалили острые жёлтые зубы и засмеялись. Самый крупный встал, словно нехотя отошёл в сторону, и за ним потянулись остальные.

– Ну, иди. Панда. Только одна. Вернёшься – расскажешь, понравилось или нет.

Еремеев растеряно глянул на мальчика.

– Я с вами, Егор Георгиевич! – встрепенулся тот и первый нырнул в васильки. Еремеев крякнул, наспех успел виновато развести руками в сторону Зайки и побежал догонять мальчишку.

***

Васильки легко расходились по сторонам. Такие высокие и синие, что даже казались ненастоящими.

– О каком это там постижении шла речь, когда вы завалились ко мне накануне?

– Хороший вопрос, Егор Георгиевич, – где-то впереди в густых васильках сразу же откликнулся мальчик. – Жаль только, что целые сутки потеряны. Я думаю, вообще постигать можно всё. Ну, из того, что в принципе постижимо. Например, местный Рубеж... А что вы думаете про местный Рубеж?

Еремеев поднял голову, чтобы увидеть, далеко ли ещё до туманной завесы, и увидел, как ветер несёт в её сторону небольшую птичью стайку. Стайка была достаточно далеко, но птичек ещё можно было разглядеть, и сердце его сперва замерло, а потом запрыгало так, словно в груди у него оказалась одна из этих птичек. Птички долетели до самого тумана, туман ожил, протянул к ним сотканные из дымки полупрозрачные тонкие нити и птички исчезли. До самого тумана оставалось ещё метров пятьдесят.

– Что это за... херовина?.. – брезгливо передёрнулся Еремеев.

– Что? – не понял мальчик. Он резко остановился, и Еремеев налетел на него со всего маху.

– Так она, эта штука, живая?

– Скажем так, она думает.

– Погоди, погоди, погоди! – выставив руки, замотал головой Еремеев. – И что от меня требуется? Понять, как эта штука думает?! Или понять, о чём?!

– Было бы неплохо и то, и другое, – без особой надежды в голосе согласился мальчик.

Птичка, колотившаяся в груди у Еремеева, замерла: у самых его ног из васильков выглянул пёсик – какая-то мелкая беспородная смесь.

– Ав-ав! Ав! – детским голосом сказал пёс. Точь-в-точь так же мог бы сказать ребёнок, реши он пролаять по-собачьи.

– Странная какая-то игра, – глядя на него, сказал Еремеев. Боюсь, я в такие не очень играю. Самое крутое, на что я способен, это покер.

– Смотрите.

Мальчик наклонился, схватил пёсика за загривок и что-то шепнул ему в ухо. Пёсик пискнул, обмяк, а потом изловчился, выскользнул из рук и нырнул обратно в траву. Он бежал в сторону туманной завесы низом, в траве, и трава колыхалась над этим маленьким бегуном, и туман, как живой, застыл на мгновение, а потом быстро поплыл ему навстречу.

– Не надо ходить туда, куда не надо! – донеслось уже откуда-то издалека. – Не лезь! Не лезь! Не лезь!

Наверное, Еремеев всё-таки не шагнул бы в этот шепчущий морок, развернулся и побежал бы назад. Но он был не один, а пацан, казалось, вообще не ведал, что такое страх. Он спокойно стоял, пока туман не накрыл его, а потом бежать было уже поздно.

***

Картинка мигнула – пропала и появилась снова, и в этой новой картинке не было ни поля, ни тумана, ни васильков, а был город – то ли старый Вильнюс, то ли старый Таллинн – с узкими каменными улочками и тонким шпилем ратуши, венчающим большую пустынную площадь. Пустой город и ни души. Кроме того самого маленького мальчика Ромки, сидящего на радиальном парапете пустого сухого фонтана.

– Ну, что, Егор Георгиевич? – кивнул он. – С переходом нас.

– У меня такое ощущение, что вместо постижения мне всё явственнее светит... – Еремеев потянулся указательным пальцем к виску, – помощь специалиста. Вот скажи мне, мой юный друг, как специалист – какой смысл в этих переходах? Я потерялся.

Он потоптался, смахнул рукой с парапета пыль, хотел было сесть, но передумал. Вдалеке, на противоположной стороне площади сквозь каменную стену ратуши выползла и, никого не замечая, деловито посеменила по мостовой гусеница-переросток.

– Знаете, – сказал мальчик, – переходы сами по себе ничего не меняют.

У Еремеева ни с того ни с сего вдруг запершило в горле, и он закашлялся.

– Конечно, – сказал он, откашлявшись, – не несут. Пока в них не запустят какую-нибудь лабораторную крысу типа меня. Я вот чего не понимаю: я-то зачем вам? Я не хожу сквозь стены, не читаю мысли, ужасно не люблю ссориться с драконами или что там ещё полагается делать героям. Я самый обычный...

– Это не главное. Вы – лучшее, что удалось найти.

Еремеев моргнул и подумал, что лучше бы он не моргал. Картинка снова мигнула – вспыхнула и пропала. Сделалось темно и душно. Перепуганный, он схватился одной рукой за ворот своей невидимой рубашки, а второй широко взмахнул в поисках опоры, потому что земля ушла у него из-под ног.

***

– Я умер, – сказал он сам себе. – Я умер. Правда, не помню как. Может, я плохо вёл себя ещё в детском саду? Баловался за столом, смеялся, поперхнулся косточкой от сливы и... и всё.

Тишина была плотной, почти осязаемой. И страшной.

– Или это «сороковая» маршрутка, в которой я в пятницу вечером ехал домой, по дороге через Соровку срулила с моста и навернулась в речку. Если это Соровка, то она уж две недели, как подо льдом, а, говорят, лягушки во льду вообще могут храниться вечно. Человек он, конечно, не совсем лягушка, но чёрт часто шутит и менее весёлыми вещами...

Он глубоко вздохнул и пошевелился. Лёгкие были на месте, а в воздухе густо висел запах свежескошенной травы. Где-то далеко, по высокой невидимой крыше, барабанил дождь. Еремеев набрал полные лёгкие этой смеси и крикнул изо всех сил:

– Зоя!!!

Где-то из-за его плеча послышался шорох, а следом и слабый стон.

– Еремеич, ты удивительное создание, – сказал хриплый Зайкин голос. – Ты вообще когда-нибудь бываешь испуган?

– Я испуган, – сказал Еремеев. – И ещё как.

Он пошарил рукой в том месте, откуда шёл голос, но ничего не нашёл.

– Ты же осталась там, с той стороны?

– С какой стороны?

– Ну, там, с этой маленькой пигалицей и вурдалаками.

– Фу, Горыч, откуда в тебе эта убогая провинциальность? Пигалица, вурдалаки...

– Чёрт, – сказал Еремеев, – Я так и знал. Ты кто и где моя Зайка?

– Знала бы я, где я, – всхлипнула она, и, словно вторя ей, пространство тоже всхлипнуло, и по невидимому полу зашуршало сотнями маленьких лапок.

Зайка взвизгнула: – Крысы!!! – и в неясном, идущем непонятно откуда свете Еремеев увидел, как она вскочила и как прочь от неё бросились врассыпную маленькие чёрные тени. Темнота вспыхнула на миг и снова погасла.

– Стой, где стоишь, – сказал он.

Осторожно, пытаясь не потерять направление, он встал сперва на четвереньки, потом на ноги и, выставив вперёд руки с растопыренными пальцами, пошёл к Зайке.

– Ну, всё, всё, – сказал он, схватив её за прижатую к лицу руку.

Здание оказалось большим, круглым и абсолютно пустым, если не считать копошившихся в стенах зверьков.

Выход они нашли, когда брели вдоль стены – держась за руки, как запертые в чулане дети.

– Стой!

Стена под пальцами Еремеева приобрела странную шероховатость, и на этой шероховатости он вдруг нащупал обычную металлическую задвижку – достаточно массивную, но не настолько, чтобы не сдвинуть её с места.

Башня стояла на вершине большого, поросшего высокой травой холма. Над холмом зияло такое знакомое, такое бездонное звёздное небо, что Еремеев, за последние двое суток почти смирившийся с тем, что мир вокруг всё пляшет и пляшет в странном извращённом танце, даже почувствовал некоторое неестественное облегчение.

– Слышишь? – шёпотом спросила Зайка. – Там опять плачет ребёнок.

Еремеев прислушался и уловил слабый, почти неслышный звук. Сложно было сказать, сколько в этом звуке было от плача, и он закатил глаза в тщетной попытке больше не ввязываться ни в какие авантюры, но то ли мрак был слишком плотен, то ли Зайка была слишком занята, чтобы следить за его гримасами, – только не обращая внимания на его унылую физиономию, она двинулась вперёд и ему ничего не оставалось, как двинуться следом.

***

Мальчик сидел в кустах, как брошенный зайчихой зайчонок – маленький, белобрысый, в тонкой белой кружевной рубашечке. И плакал.

– Знаешь, что? – шёпотом сказал Еремеев. – Я его боюсь. Даже больше, чем тех, которые у меня этот сезон охоты открывали. Это как подбирать в незнакомом лесу незнакомого медвежонка, за которым потом обязательно придёт его медвежья мать.

Зайка молча посмотрела на него круглыми глазами, и Еремееву ничего не оставалось, как только вздохнуть и полезть на четвереньках в кусты.

– Не трогай меня, – сказал мальчик.

Еремеев опешил и сел – там же, под кустом.

– Почему?

– Потому что я – ключ между мирами, а ты – клоун.

– Я думаю, что это тот самый мальчик, – прокашлявшись, сказал Еремеев и обернулся к Зайке. – Иди сюда, солнышко.

Мальчик посмотрел на Еремеева, потом на Зайку. Белая рубашечка его в темноте делала его похожим на маленькое бледное привидение.

– Я боюсь, – сказал он.

Зайка натянуто улыбнулась и тоже полезла под куст.

Возвращаться к «водонапорной башне» никому не хотелось, поэтому решено было идти вниз с холма. Мальчика несла на руках Зайка, а Еремеев шёл за ними, и в голове у него крутился анекдот про Винни-Пуха и Пятачка (Винни, ты чего?! А чего ты идёшь там сзади молча и всякую ерунду про меня думаешь?!).

Через пару часов дорога вывела их к тёмному васильковому полю.

– Чёрт! – выругался Еремеев, когда прямо у него из-под ног вынырнул из темноты пёс.

– Скорее, исполняющий обязанности, – оскалился тот, глядя на Зайку. – А вы, я вижу, не одни. Поставьте ребёнка на землю, и я попробую не заметить, как вы отсюда свалите.

Зайка прижала мальчика к себе покрепче, и Еремеев, которому – несмотря ни на что – их находка всё ещё по-прежнему казалась маленькой опасной гадючкой, огляделся в поисках чего-нибудь, что сошло бы за орудие в драке. Ради Зайки, исключительно ради Зайки. Но васильковое поле было огромным и сплошь васильковым – ни камней, ни палок. Ничего.

Из темноты бесшумно появился второй пёс. Навскидку каждый из них был примерно в весовой категории хорошо откормленного волкодава, и с появлением ещё одного шансы Еремеева одержать верх в драке растаяли, как... Впрочем, не было у тебя никаких шансов, сказал себе Еремеев.

– Егор Георгиевич! Егор Георгиевич!

Девочка выскочила откуда-то из-за серой пёсьей спины и показалась ему старше, чем была накануне – то ли выше, то ли худее, то ли взрослости ей придавал испуганный взлохмаченный вид. Если в субботу на пороге своей квартиры он дал бы ей максимум пять, то сейчас она тянула на все семь.

– Ромка пропал!

Шутка про потерянный миелофон с функцией хронопеленгатора застряла у Еремеева где-то на полпути к языку.

– Что? – глупо переспросил он.

– Ромка пропал! – всхлипнула девочка. – А учитель говорит, что если человек жив, он сам всё организует...

– Стоп, стоп! – сказал первый пёс. – Принц остаётся здесь. И организовывайте, что хотите.

Девочка оглянулась на него, как на назойливое насекомое, торопливо взяла Еремеева за руку, и мир исчез.

– А Зоя и мальчик? – сказа Еремеев окутавшему его туману.

– Ой! – испугался туман. – Я сейчас.

Мир качнулся, мигнул и снова проявился. Они стояли на углу Подлесной и Космонавтов, у Зайкиного дома. Метель гнала по земле колкую позёмку, а на руках у одетой в тонкий джемпер Зайки был маленький мальчик в тонкой кружевной рубашечке.

– Господи! – сказала Зайка. – А ключ у меня в куртке.

Дверь в квартиру им вскрывал дядька, мало похожий на «медвежатника», – интеллигентный, в очках и в хорошо сшитом чёрном пальто: здравствуйте, да, бывает, сейчас всё сделаем, раз, раз, готово, пятьсот – сами понимаете, одна дорога сколько стоит, да и суббота как-никак, в такую погод вообще все по домам сидят, ключей не теряют.

Дети молчали всё время, пока дверь за "интеллигентом" не закрылась.

Зайка опустила на пол маленького кружевного принца, а Еремеев вздохнул, снял ботинки и протопал в маленькую, увешанную полотенцами ванную. Он протёр запотевшее зеркало, и из этого зеркала на него уставилось хмурое небритое лицо.

– Суббота, говоришь, – сказал этому лицу Еремеев. – Раз всё вернулось на исходные позиции, значит, что-то пошло не так.

– Если бы ты притащил мне из детского сада вместо моего ребёнка чужого, я вряд ли назвала бы это исходной позицией, – откликнулась в коридоре Зайка.

– Ну, так-то они все чужие, – заметил в ответ Еремеев.

Он вымыл руки, вытер их ближайшим полотенцем и снова посмотрел в зеркало. На душе у него было гнусно и тяжело, и тяжесть эта никак не хотела отваливаться. Этой странной парочке, гуляющей между мирами, нужна была его, Еремеева, помощь, а он, Еремеев, помочь им никак не мог.

Потому что он, Еремеев, не знал, как. Погуглить, что такое архат, что ли.

Девочка бесшумно возникла на пороге ванной.

– Ромка где-то здесь, шмыгнула она носом. – Я знаю. Я чувствую. Мама говорит, что это женское – интуиция и всё такое.

Еремеев почесал трёхдневную щетину и снова посмотрел в зеркало.

– Одноклассник? – спросил у отражения девочки.

– Да, – кивнуло отражение. – И проект этот он выбирал. Давай, говорит, ну чё ты, постижение – это же такая крутая штука, в любой профессии пригодится. Мы с тобой, говорит, нос им всем утрём только так, на раз.

Еремеев отвернулся от зеркала и посмотрел на неё. Две мысли посетили его практически одновременно – о том, сколько же ей лет на самом деле, и о том, насколько это сейчас на самом деле не важно.

Вслух он так ничего и не сказал. Он отодвинул её в сторону и молча прошёл на кухню. На кухне Зайка усадила малыша за стол. Маленький принц сидел на стуле, и под его маленький королевский зад был подложен большой бордовый трёхтомник "Справочника конструктора РЭА" в общей сложности сантиметров на двадцать. Стол получился ему как раз впору, – принц сидел, сложив на стол ручки и болтая в воздухе босыми ногами.

Девочка снова возникла в дверях, на этот раз в кухню. И снова зависла в дверном проёме.

Кухня у Зайки была немногим больше, чем ванная – одному впору, а вдвоём уже тесно. Но маленькие дети смотрелись в ней куда более органично, чем в Еремеевской. Когда всё это закончится, можно будет попробовать завести своих, подумал Еремеев, и сам ужаснулся абсурдности этой мысли.

Потом они завтракали. Свой завтрак принц ел молча и аккуратно, как, наверное, и положено есть принцам, девочка тоже молча ковыряла вилкой в тарелке.

Звонок в дверь застал врасплох всех. Еремеев с Зайкой переглянулись, и дверь пошёл открывать Еремеев. Он наклонился к дверному глазку и в этом движении, в наклоне, подумал, что лишнее это всё, лишнее, все они ходят сквозь стены, словно и нет никаких стен.

Однако за дверью не было ни новых детей, ни чудовищ. Там была Зайкина соседка снизу, и, пока Еремеев открывал дверь, он так и не смог вспомнить, как её зовут.

– Я вижу, у вас свет в окне горит, – затараторила она. – Значит, вы вернулись. К ват тут мальчик приходил. Маленький такой. Ждал у подъезда. Долго ждал. Я за хлебом ходила, потому и знаю. Сказал, тётю Зою жду. Племянник?

И я тебя знаю, подумал Еремеев, – небось, специально не поленилась сходить за хлебом, чтобы удовлетворить любопытство.

– Племянник, – согласился он вслух. – А куда ушёл, не сказал?

– Нет, – огорчилась старушка, заглядывая за спину Еремееву вглубь коридора и дальше, в кухню. – Не сказал. Дикий он у вас какой-то, слова не спроси. Рванул от меня так, словно я людоед.

– Спасибо, – сказал Еремеев и безжалостно закрыл перед ней дверь.

– Маленький он у вас слишком, чтобы одному гулять! – громко и обиженно сообщила соседка закрытой двери, и Еремеев, бурча про "тебя забыли спросить", обернулся и обнаружил, что девочка стоит у него за спиной.

– Ромка?

– Однозначно, – согласился он. – Если, конечно, от меня ничего не скрывают, – и кивнул в сторону кухни, где слышно было, как Зайка моет посуду и что-то говорит малышу.

***

Идти с ними Зайка отказалась наотрез. Она мотивировала это тем, что малыш слишком мал, не по сезону одет, оставить его одного нельзя, ни на какие проекты по изысканию постижения она не подписывалась и вообще.

– И вообще, – сказала она, глядя исподлобья на Еремеева.

– Железный аргумент, – с готовностью согласился тот. – Принимается.

Казалось, метель только стала сильнее. Они спустились с заснеженного крыльца и, не сговариваясь, двинулись к перекрёстку. На перекрёстке было бело и безлюдно.

– Он же меня ищет? – не столько спросил, сколько констатировал факт Еремеев. – Значит, вряд ли ушёл далеко, и выбор у нас не большой.

Они постояли немного, наблюдая, как светофор меняется с зелёного на красный, с красного на жёлтый, потом опять на зелёный.

– Ну, что, ко мне? – сказал Еремеев в конце концов.

– К вам, – согласилась девочка.

По правде говоря, положа руку на сердце, он не хотел её ни о чём спрашивать. Не то, чтобы это было не интересно или не важно... Нет. Он просто не привык лезть не в свои дела. Вернее, привык не лезть – ну, хотя бы потому, что ничем хорошим это никогда не заканчивалось.

Она рассказывала сама, всю дорогу, пока они шли эти несколько остановок пешком, чтобы не пропустить по дороге мальчишку в цветастом пуховичке и шапке.

В итоге он узнал, что зовут её Лялькой, что ей шесть, что отец её работает смотрителем музея естественной истории, а мать водит грузовые суда ("Мать!" – хмыкнул про себя Еремеев) "Уран – Бобровый мыс", что Бобровый мыс этот – это и есть их с Ромкой дом, и что это где-то... он не совсем понял, где, понял только, что совсем не здесь и относительно далеко.

Ромка сидел на облезлых ржавых качелях у него во дворе и в руках держал синюю Еремеевскую стёганку.

– Одного мы нашли? – спросил он, стараясь ничем не выдать заинтересованности. Так, сидит вроде как обычный пацан на обычных скрипучих качелях в обычном дворе, колупает обычным ботинком обычную землю. Ну, и вроде как из обычной вежливости интересуется.

– Ненавижу! – сердито начала Лялька и ткнула его в плечо. – Это ты, ты втянул меня в этот дурацкий проект по этому дурацкому постижению! Ты зачем меня бросил?

– It"s cool to be loved, – усмехнулся мальчик. – Лялька, давай ещё, мне нравится. Зачем втянул или зачем бросил?

Лялька беспомощно оглянулась на Еремеева, но тот только забрал у мальчика куртку, оделся и уже привычно развёл руками:

– А я-то что?

– Зоя осталась с принцем? – спросил мальчик.

Лялька кивнула.

– Как мы и рассчитывали, – мальчик задумчиво поднял глаза на Еремеева. – Егор Георгиевич, есть предложения?

– Есть, – сказал Еремеев, застёгиваясь, и переступил с ноги на ногу ближе к качелям. – В виду вашего малолетства дать по шее вашему преподавателю. Как там у вас, за это большой срок положено?

Мальчик заулыбался, и Лялька, глядя на него, заулыбалась тоже.

– Теоретически мы не должны были никого использовать.

– Мне тоже всё время так кажется, – тихо сказал Еремеев. А ещё мне кажется, что меня используют. Несостыковочка вырисовывается, разве нет?

– Вырисовывается, – согласился мальчик. – Но... Но разве вам самому не интересно?

В ответ Еремеев молча стащил мальчишку за шиворот с качелей – как тащил бы собственного сына, случись тому напакостить во дворе – и потащил к дому.

– Эй, эй! – возмутился мальчик. – Руки!

И рука Еремеева опустела – причём исчез не мальчик, исчез мир. Исчез и появился снова – белой, забирающей влево, заснеженной дорожкой в хвойном лесу.

– Ах ты ж маленький говнюк! – ахнул Еремеев, и голос его предательски дрогнул: вокруг, насколько хватало глаз, не было ни души.

К вечеру Еремеев порядком замёрз. Мороз был не сильный, но на озноб от мороза накладывался лёгкий озноб от страха. Еремеев торопливо шагал, засунув озябшие руки в карманы с квитанциями, и с ужасом наблюдал, как далеко-далеко за ёлками опускается солнце.

Мальчик сидел на обочине за очередным поворотом – на замшелом парапете маленького каменного мостика через замерзший ручей, и Еремеев, которому уже начинало казаться, что всё время забирающая влево дорожка водит его по кругу, даже обрадовался.

– Вы всё ещё злитесь на меня, Егор Георгиевич? – спросил мальчик.

Еремеев подумал, что да, потом подумал, что нет, потом просто махнул рукой.

– Нам нужно найти, где сейчас находится второй принц, – сказал мальчик, колупая ботинком мёрзлую землю примерно так же, как делал это на качелях во дворе.

– Нам? – стуча зубами, съязвил Еремеев.

Мальчик кивнул, в ответ на этот его лёгкий жест по бокам дороги среди тёмных елей проступили многоэтажки, и Еремеев с изумлением узнал вдруг и ели эти, и эту дорожку, и эти многоэтажки – это был парк Авиаторов, и отсюда до его, Еремеева, дома было что-то около десяти минут ходьбы.

Еремеев охнул и бегом припустил к дому.

Во дворе никого не было. На одном дыхании он взлетел вверх по лестнице, нашарил в кармане ключи, и, оказавшись внутри квартиры, заперся на два оборота. Уже дома, внутри, ноги у него как-то сразу стали ватными, подкосились, и он медленно осел на пол у вешалки.

Когда в дверь позвонили, он всё ещё так и сидел на полу. Звонили долго, настойчиво, и он, сперва не желавший никому открывать, всё-таки шумно завозился, шаркая обутыми в ботинки ногами, и в конце концов встал.

На площадке стояли мальчик и девочка.

– Егор Георгиевич, – укоризненно сказала девочка, – ну, так же нельзя.

В ответ Еремеев молча закатил глаза, снял ботинки и, не глядя на своих мучителей, ушёл в кухню.

– Ну, зачем я вам? – начал он, когда они возникли на пороге кухни. – Я же, как выясняется, могу в трёх соснах бродить целый день и даже не знать об этом.

– Во многих мирах нас не принимают всерьёз, – сказал мальчик.

– Да ладно? – усмехнулся Еремеев, но усмешка вышла слишком уж кислой и, может, именно поэтому быстро сползла с его лица.

– Да, – сказал мальчик.

Еремеев открыл холодильник и завис, тоскливо разглядывая полупустые стеклянные полки.

– Ну, что, Еремеич, не привык по три раза проживать один и тот же день? – сам себе пожаловался он. – И что самое интересное, жрать-то хочется каждый раз заново. Так никакой зарплаты не хватит.

Он выудил откуда-то из глубин холодильника три сиротливых помидора и сыр и развернулся к детям – помидоры в одной руке, сыр в другой:

– Мне это не нравится. Прошу внести поправку, доработать один организационный момент и зациклить всё не наобум, а в день зарплаты.

– Паяц, – сказала девочка.

– Не хамите, – парировал Еремеев, – не на базаре.

Он только-только успел засыпать в кипяток пельмени, как в дверь снова позвонили. Еремеев на мгновение замер, посмотрел исподлобья на сидящих в кухне детей и решил не открывать.

Звонили долго. Пельмени успели довариться, и он даже успел разложить их тремя равными горками на трёх тарелках, когда звонок затих. Потом дети ели и молчали, и Еремеев ел и молчал.

Визг из подъезда раздался, когда он уже мыл тарелку. Визг был женский, истошный, и Еремеев каким-то десятым чувством понял, что это виноват он. Тарелка выскользнула у него из рук, звякнула о раковину и разбилась.

Он вытер о штаны мокрые руки, подумал немного в прихожей, на всякий случай надел куртку и открыл дверь. ОНО лежало на площадке – огромное, как свернувшийся калачиком чёрный волосатый мамонт, и вниз, между пролётами, свешивалась не поместившаяся на лестничной площадке большая когтистая лапа.

Существо обернулось на звук открываемой двери, и из длинной шерсти на Еремеева уставился большой оранжевый драконий глаз. Хотя нет, очень маленький драконий глаз, если сравнивать с виденным тогда, в парке за Подлесной.

Визжали снизу.

Еремеев рывком закрыл дверь и прижался к дверному глазку. Дракончик на лестничной площадке развернулся кое-как, как кошка в коробке из-под печенья, и оказался мордой у Еремеевской двери. Он задумчиво обнюхал напольный коврик и ткнул мохнатым лбом в дверной косяк. Дверь вздрогнула и отозвалась звонком: "Баззздзззз!".

Еремеев обернулся. Мальчик с девочкой снова стояли у него за спиной.

– Драконы – это стражи между мирами, – громко, чтобы перекричать звонок, сказала Лялька.

Еремеев пожевал щетину, отросшую за эти три дня на его нижней губе, сглотнул комок и снова открыл дверь. Голова дракончика шумно ввалилась в его маленький коридор, больно дав ему прямо под дых так, что он отлетел к стене, и сказала:

– Хррр!

– Ну, и? – храбро осведомился Еремеев. – Что надо?

Голова моргнула, большие янтарные глаза скосились на человека.

– Так, – сказал Ромка. – Идти надо.

И махнул рукой, прогоняя из коридора драконью голову, как лошадь из тесной конюшни:

– Хэй!

Голова двинулась назад, освобождая тесный коридорчик, и стало видно, что там, сразу за входной дверью, где ещё вот-вот только что была площадка между лестничными пролётами, теперь идёт густой белый снег. Дракон попятился, развернулся, как застрявшая в узком лазе чёрная крыса, и посеменил между заиндевелых куполообразных строений.

Еремеев беспомощно оглянулся назад, но и там тоже, прямо из ниоткуда вплывали в пустую потемневшую кухню кружевные белые хлопья.

– Я... – начал было он, но махнул рукой, сдался и вышел в снегопад.

***

– Бобровый мыс... – ахнула Лялька.

– Бобровый мыс, – хмуро согласился Ромка.

Бобровый мыс не был похож ни на один из знакомых Еремееву городов. Он был похож на светлый сосновый бор, где между гигантских корабельных сосен и засыпанных снегом витражных куполов тут и там уходили в небо из земли тонкие стальные ажурные конструкции непонятного назначения.

Еремеев шёл вперёд молча, засунув окоченевшие руки в набитые бесполезными квитанциями карманы, и думал о том, что путешественник из него никакой, супергерой ещё хуже, и что единственное, что в последнее время получается у него хорошо, – это обалдевать.

– Странно, – сказал наконец Ромка. – Нет никого. И птиц не слышно..

– На таком морозе из птиц уцелеют разве что только пингвины, – стуча зубами, пошутил Еремеев. – Погреться-то есть где?

– Во всяком случае, ещё недавно было, – еле слышно сказала Лялька. – Надо найти когонибудь.

Она кивнула Еремееву: нам туда, и нырнула в сторону, под куполообразный витраж.

Под куполом оказалось светло и разноцветно. Пустой пологий эскалатор вёл вниз, дети прыгнули на него без раздумий, и Еремеев поехал за ними, потому что решил, что раз уж так, то вряд ли там, на другом конце, его ждёт Минотавр – максимум мелкие неприятности.

Эскалатор долго шелестел вниз, и проплывающие мимо фрески с изображением людей и драконов напоминали Еремееву внутренности египетских пирамид. С каждым десятком метров нарисованных людей становилось всё меньше, нарисованных драконов всё больше, и он подумал, что, ей богу, не удивился бы, случись первому встречному быть мало похожим на человека.

Однако внизу тоже никого не оказалось. Эскалатор привёз их в огромный пустынный холл, похожий на заброшенный подземный паркинг, только с множеством прозрачных арок и переходов.

Ромка спрыгнул с уходящего в пол эскалатора и замер в недоумении.

Да, это вам не по чужим мирам шляться, подумал было злорадно Еремеев, но тут же раскаялся: пусть они и странные, эти дети, но они всё-таки дети.

– Что? – спросил он, и мальчик растерянно посмотрел на него снизу вверх.

– Это порт, – сказала Лялька. – И нет никого.

Свет, мерцавший под прозрачными арками, становился то ярче, то приглушённее, словно там, за этими высокими сводами, дышало что-то огромное, живое, состоящее из света и воздуха. Очередной дракон. Эскалатор замедлился и остановился.

Лялька всхлипнула, и в наступившей вдруг тишине стало слышно, как где-то далеко-далеко плачет младенец.

– Чёрт, – подвёл итог Еремеев.

Коридор, по которому они пошли на звук, тоже был пустынным и разноцветным, и в нём то тут, то там время от времени мелькали густые, почти чёрные тени.

Теперь уже дети жались к Еремееву – испуганно и молча, и он понял, что впервые за всё это время ... не то, чтобы они поменялись местами... просто почва ушла из-под ног не только у него одного.