Текст книги "Еремеев (СИ)"

Автор книги: Minor Ursa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– На самом деле я хотел предложить тебе то же самое, – неловко оживился Еремеев.

***

Мальчик с девочкой сидели на ступенях крыльца. На мальчике был всё тот же цветной пуховичок, а мокрые прядки всё так же выбивались из-под шапки, несмотря на то, что жара стояла на улице неимоверная.

– Не жарко? – участливо спросил у него Еремеев.

– Жарко, – сказал мальчик. – Но погода – слишком объёмная штука для прямого воздействия.

Еремеев открыл было рот, чтобы сказать, что шапка, в отличие от погоды, – штука не такая уж и объёмная, но в это время мальчик зажмурился, громко чихнул, и – практически одновременно с его 'а-апчхи!' – что-то где-то коротнуло, в воздухе раздался треск и потянуло палёной проводкой. С ближайших деревьев в воздух поднялась стайка маленьких, похожих на скворцов чёрных птичек. Еремеев проследил за стайкой и шутить передумал.

– Мы вас ждём, Егор Георгиевич, – сказала девочка, уставившись почему-то на Зайку. – Уже скоро полдень.

– Собственно, ещё только полдень, – поправил её мальчик.

– А ты...

Но мальчик отмахнулся, встал со ступеньки и посмотрел на Еремеева если и не сверху вниз, то как-то близко к этому.

– Долго спите, Егор Георгиевич.

– Вот видишь, – громко прошептала Еремееву Зайка прямо у мальчика над головой. – Никто их не крал.

– Поговорим по дороге? – предложил мальчик. – Рубеж не так далеко отсюда.

Он спустился с крыльца и пошёл, не оглядываясь, прочь по тропинке.

– Поговорим, – со вздохом согласился Еремеев.

***

Тропинка показалась ему бесконечной, хотя шли они, наверное, всего с полчаса. Небо выплывало из-за леса белыми мохнатыми облаками, и Еремеев, не бывавший в деревне со времён далёкого чудесного детства, всё глазел восхищённо по сторонам, почти ничего не слышал и очнулся только тогда, когда тонкий детский голосок произнёс 'собаки', а прямо посреди дороги нарисовались три серых угрюмых пса. Собаки были большие, размером с хорошую кавказскую овчарку.

Сразу за спинами собак и роща, и тропа заканчивались, и начиналось синее васильковое поле, на самом краю которого – между синими васильками и точно таким же синим небом – клочьями висел густой синий туман. Все, не сговариваясь, остановились.

– Просто фарс какой-то, – тихо, почти шёпотом возмутился Еремеев.

– Фарс, – так же, шёпотом, согласилась Зайка.

– Ромка, ты же умеешь с ними, – набок, почти не открывая рта, сказала девочка.

И мальчик пошёл. Когда он поравнялся с собаками, макушка его оказалась чуть ниже нахмуренных собачьих лбов.

– Ну, и чего уставились? – заявил он самому крупному. – Асессоров не видали?

– А ты не хами, малец, – криво усмехнулся большой серый пёс. – Тоже мне асессор. Давай, двигай обратно и асессируй себе где-нибудь с той стороны. Закрыто. Не видишь, что ли?

– Не вижу.

– Так! – не выдержал Еремеев, выступая вперёд и закрывая собой мальчика. – Пацан вообще-то не один! Это что ещё за произвол?

– А ты вообще кто? Турист?

– Панда, – обиделся Еремеев. – Заблудилась тут просто в ваших краях.

Псы переглянулись, оскалили острые жёлтые зубы и засмеялись. Самый крупный встал, словно нехотя отошёл в сторону, и за ним потянулись остальные.

– Ну, иди. Панда. Только одна. Вернёшься – расскажешь, понравилось или нет.

Еремеев растеряно глянул на мальчика.

– Я с вами, Егор Георгиевич! – встрепенулся тот и первый нырнул в васильки. Еремеев крякнул, наспех успел виновато развести руками в сторону Зайки и побежал догонять мальчишку.

***

Васильки легко расходились по сторонам. Такие синие, что даже казались ненастоящими.

– О каком это там постижении шла речь, когда вы завалились ко мне накануне?

– Хороший вопрос, Егор Георгиевич, – где-то впереди в густых васильках сразу же откликнулся мальчик. – Жаль только, что целые сутки потеряны. Я думаю, вообще постигать можно всё. Ну, из того, что в принципе постижимо. Например, местный Рубеж... А что вы думаете про местный Рубеж?

Еремеев поднял голову, чтобы увидеть, далеко ли ещё до туманной завесы, и увидел, как ветер несёт в её сторону небольшую птичью стайку. Стайка была достаточно далеко, но птичек ещё можно было разглядеть, и сердце его сперва замерло, а потом запрыгало так, словно в груди у него оказалась одна из этих птичек. Птички долетели до самого тумана, туман ожил, протянул к ним сотканные из дымки полупрозрачные тонкие нити и птички исчезли. До самого тумана оставалось ещё метров пятьдесят.

– Что это за... херовина?.. – брезгливо передёрнулся Еремеев.

– Что? – не понял мальчик. Он резко остановился, и Еремеев налетел на него со всего маху.

– Так она, эта штука, живая?

– Скажем так, она думает.

– Погоди, погоди, погоди! – выставив руки, замотал головой Еремеев. – И что от меня требуется? Понять, как эта штука думает?! Или понять, о чём?!

– Было бы неплохо и то, и другое, – без особой надежды в голосе согласился мальчик.

Птичка, колотившаяся в груди у Еремеева, замерла: у самых его ног из васильков выглянул пёсик – какая-то мелкая беспородная смесь.

– Ав-ав! Ав! – детским голосом сказал пёс. Точь-в-точь так же мог бы сказать ребёнок, реши он пролаять по-собачьи.

– Странная какая-то игра, – глядя на него, сказал Еремеев. Боюсь, я в такие не очень играю. Самое крутое, на что я способен, это покер.

– Смотрите.

Мальчик наклонился, схватил пёсика за загривок и что-то шепнул ему в ухо. Пёсик пискнул, обмяк, а потом изловчился, выскользнул из рук и нырнул обратно в траву. Он бежал в сторону туманной завесы низом, в траве, и трава колыхалась над этим маленьким бегуном, и туман, как живой, застыл на мгновение, а потом быстро поплыл ему навстречу.

– Не надо ходить туда, куда не надо! – донеслось уже откуда-то издалека. – Не лезь! Не лезь! Не лезь!

Наверное, Еремеев всё-таки не шагнул бы в этот шепчущий морок, развернулся и побежал бы назад. Но он был не один, а пацан, казалось, вообще не ведал, что такое страх. Он спокойно стоял, пока туман не накрыл его, а потом бежать было уже поздно.

***

Картинка мигнула – пропала и появилась снова, и в этой новой картинке не было ни поля, ни тумана, ни васильков, а был город – то ли старый Вильнюс, то ли старый Таллинн – с узкими каменными улочками и тонким шпилем ратуши, венчающим большую пустынную площадь. Пустой город и ни души. Кроме того самого маленького мальчика Ромки, сидящего на радиальном парапете пустого сухого фонтана.

– Ну, что, Егор Георгиевич? – кивнул он. – С переходом нас.

– У меня такое ощущение, что вместо постижения мне всё явственнее светит... – Еремеев потянулся указательным пальцем к виску, – помощь специалиста. Вот скажи мне, мой юный друг, как специалист – какой смысл в этих переходах? Я потерялся.

Он потоптался, смахнул рукой с парапета пыль, хотел было сесть, но передумал. Вдалеке, на противоположной стороне площади сквозь каменную стену ратуши выползла и, никого не замечая, деловито посеменила по мостовой гусеница-переросток.

– Знаете, – сказал мальчик, – переходы сами по себе ничего не меняют.

У Еремеева ни с того ни с сего вдруг запершило в горле, и он закашлялся.

– Конечно, – сказал он, откашлявшись, – не несут. Пока в них не запустят какую-нибудь лабораторную крысу типа меня. Я вот чего не понимаю: я-то зачем вам? Я не хожу сквозь стены, не читаю мысли, ужасно не люблю ссориться с драконами или что там ещё полагается делать героям. Я самый обычный...

– Это не главное. Вы – лучшее, что удалось найти.

Еремеев моргнул и подумал, что лучше бы он не моргал. Картинка снова мигнула – вспыхнула и пропала. Сделалось темно и душно. Перепуганный, он схватился одной рукой за ворот своей невидимой рубашки, а второй широко взмахнул в поисках опоры, потому что земля ушла у него из-под ног.

***

– Я умер, – сказал он сам себе. – Я умер. Правда, не помню как. Может, я плохо вёл себя ещё в детском саду? Баловался за столом, смеялся, поперхнулся косточкой от сливы и... и всё.

Тишина была плотной, почти осязаемой. И страшной.

– Или это 'сороковая' маршрутка, в которой я в пятницу вечером ехал домой, по дороге через Соровку срулила с моста и навернулась в речку. Если это Соровка, то она уж две недели, как подо льдом, а, говорят, лягушки во льду вообще могут храниться вечно. Человек он, конечно, не совсем лягушка, но чёрт часто шутит и менее весёлыми вещами.

Он глубоко вздохнул и пошевелился. Лёгкие были на месте, а в воздухе густо висел запах свежескошенной травы. Где-то далеко, по высокой невидимой крыше, барабанил дождь. Еремеев набрал полные лёгкие этой смеси и крикнул изо всех сил:

– Зоя!!!

Где-то из-за его плеча послышался шорох, а следом и слабый стон.

– Еремеич, ты удивительное создание, – сказал хриплый Зайкин голос. – Ты вообще когда-нибудь бываешь испуган?

– Я испуган, – сказал Еремеев. – И ещё как.

Он пошарил рукой в том месте, откуда шёл голос, но ничего не нашёл.

– Ты же осталась там, с той стороны?

– С какой стороны?

– Ну, там, с этой маленькой пигалицей и вурдалаками.

– Фу, Горыч, откуда в тебе эта убогая провинциальность? Пигалица, вурдалаки...

– Чёрт, – сказал Еремеев, – Я так и знал. Ты кто и где моя зайка?

– Знала бы я, где я, – всхлипнула она, и, словно вторя ей, пространство тоже всхлипнуло, и по невидимому полу зашуршало сотнями маленьких лапок.

Зайка взвизгнула: – Крысы!!! – и в неясном, идущем непонятно откуда свете Еремеев увидел, как она вскочила и как прочь от неё бросились врассыпную маленькие чёрные тени. Темнота вспыхнула на миг и снова погасла.

– Стой, где стоишь, – сказал он.

Осторожно, пытаясь не потерять направление, он встал сперва на четвереньки, потом на ноги и, выставив вперёд руки с растопыренными пальцами, пошёл к Зайке.

– Ну, всё, всё, – сказал он, схватив её за прижатую к лицу руку.

Здание оказалось большим, круглым и абсолютно пустым, если не считать копошившихся в стенах зверьков.

Выход они нашли, когда брели вдоль стены – держась за руки, как запертые в чулане дети.

– Стой!

Стена под пальцами Еремеева приобрела странную шероховатость, и на этой шероховатости он вдруг нащупал обычную металлическую задвижку – достаточно массивную, но не настолько, чтобы не сдвинуть её с места.

Башня стояла на вершине большого, поросшего какой-то высокой травой холма. Над холмом зияло такое знакомое, такое бездонное звёздное небо, что Еремеев, за последние двое суток почти смирившийся с тем, что мир вокруг всё пляшет и пляшет в странном извращённом танце, даже почувствовал лёгкое облегчение.

– Слышишь? – шёпотом спросила Зайка. – Там плачет ребёнок.

Еремеев прислушался и уловил слабый, почти неслышный звук. Сложно было сказать, сколько в этом звуке было от плача, и он закатил глаза в тщетной попытке больше не ввязываться ни в какие авантюры, но то ли мрак был слишком плотен, то ли Зайка была слишком занята, чтобы следить за его гримасами, – только не обращая внимания на его унылую физиономию, она двинулась вперёд и ему ничего не оставалось, как двинуться следом.

Мальчик сидел в кустах, как брошенный зайчихой зайчонок – маленький, белобрысый, в тонкой белой кружевной рубашечке.