Текст книги "Еремеев (СИ)"

Автор книги: Minor Ursa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ursa Minor
Еремеев

Еремеев проснулся в субботу в восемь утра как по будильнику, – с разбитой, словно с большого бодуна, головой. Всю ночь ему снилось, что он – маленькая трёхлетняя девочка, и что его нянчит монстр. Огромный, чёрный, волосатый оборотень укладывал его (её?) спать, а он капризничал и не соглашался.

– Я не хочу спать! – упрямо хныкал Еремеев. – Не хочу!

– А что хочешь? – устало спрашивал вовкулака, положив на кровать большую лобастую голову.

– Конфет! – хитро улыбался маленький Еремеев.

И его монстр обречённо вздыхал и, повозившись зачем-то в прихожей, брёл куда-то, одному ему известно куда, за конфетами. Издевательства продолжались всю 'ночь', а под 'утро' оба они 'уснули' валетом на широкой панцирной кровати и спали почти весь 'день'.

В общем, проснулся Еремеев вроде бы и рано, а вроде и нет, и в не очень хорошем расположении духа.

Он спустил босые ноги с кровати, пошарил ими по полу в поисках шлёпанцев и, так ничего и не найдя, прошлёпал босиком в ванную. Горячей воды не было, поэтому, критически осмотрев в зеркале вчерашнюю щетину, он решил по случаю субботы оставить её в покое. Он кое-как умылся холодной, почти ледяной водой и уже потянулся было за полотенцем, как в прихожей раздался звонок.

Чертыхнувшись, он наспех приложился лицом к полотенцу и как был, в трусах и босиком, поплёлся открывать дверь.

Дети были маленького роста – и мальчик, и сопровождавшая его девочка.

– Здравствуйте, – укоризненно взглянув на открывшего двери босого и раздетого Еремеева, вежливо сказала девочка. – Где ваши квитанции? Мы бы хотели открыть сезон.

– Сезон на что? – не понял Еремеев.

Мальчик и девочка переглянулись.

– Вы – Еремеев Егор Георгиевич? – уточнил мальчик.

Еремеев похлопал глазами, сглотнул подкативший к горлу неприятный ком, кивнул и промычал что-то нечленораздельное: дети были самые обыкновенные – цветные пуховички, выбивающиеся из-под шапочек взмокшие прядки, мокрые грязные сапожки... Но было в них что-то ненормальное. Грозное, что ли.

– Тогда вы должны знать, что сегодня открывается сезон, – озадаченно сказал мальчик. – На постижение. Квитанции подойдут любые – всё, что угодно, подтверждающее личные данные.

– Блииин! – спохватилась девочка. – Знать-то он должен был только к вечеру, когда...

– Ох!.. Выходит, мы же сами ему...

Они снова переглянулись.

– Не ошибается только тот, кто ничего не делает, – вздохнула девочка. – Будем считать, что первый уровень у него пройден с читами.

Она нетерпеливо повела рукой, показывая мальчику: заходи, заходи, мол.

– Разрешите? – мальчик шагнул в прихожую.

Еремеев поймал себя на том, что посторонился, пропуская его, как пропускают ползущего по своим делам скорпиона, и усмехнулся нелепости такой мысли: мальчику на вид было лет пять, и на скорпиона он был похож не больше, чем сам Еремеев – на Белоснежку. Пацан как пацан.

Гости у Еремеева бывали не часто, гости с детьми – тем более, а уж про самостоятельно разгуливающих пятилетних детей и говорить нечего, – пригласить их, собственно, было некуда.

Заглянув в обе двери – и в комнату, и на кухню – мальчик пару секунд помялся и как был, в курточке и сапожках прошёл на кухню.

– Ну, тоже проходи, что ли, – сказал Еремеев оставшейся за порогом девочке, втайне надеясь, что никто из соседей не наблюдает за ним в выходящий на общую площадку дверной глазок. – Чего уж там.

Девочка вошла, огляделась, сняла пуховичок и аккуратно положила его на тумбу для обуви – выше ей было не дотянуться.

– Мы пришли к вам, потому что нам тоже нужен архат, – сказала она.

– Кто? – не понял Еремеев.

Слово было знакомое, от него веяло чем-то эзотерическим, и, услышь он его от кого-нибудь из приятелей или, на худой конец, от Зайки, он бы не только не удивился, но и припомнил, что оно значит, но тут голова его попросту отказалась соображать.

– Соберитесь, – строго сказала девочка. – Вы же умеете. У вас... – она замялась. – У нас... У нас есть полчаса.

И печально посмотрела на него снизу вверх.

– Но я никуда не собирался, – выпучил от такой наглости глаза Еремеев.

Ком, стоявший у него в горле, предательски дрогнул, и голос вышел испуганным, писклявым и ненастоящим. Чёрт побери, подумал он, мне ещё сумасшедших детей не хватало. С утра в субботу.

– Вы не подумайте ничего такого, – обиделась девочка. – На самом деле с нами вам будет намного легче, по крайней мере, в первое время.

Еремеев прокашлялся. Щемящий ком чуть опустился, и теперь стало давить слегка пониже, – где-то в районе грудной клетки: он боялся и, более того, боялся себе в этом признаться.

– Вы вообще кто такие? – возмутился он, и возмущение это тоже вышло сдавленным, сбивающимся на фальцет и тоже ненастоящим. – Почему без старших?

– Я – старший! – крикнул из кухни мальчик.

Ну, можно сказать и так, пожала плечами девочка.

– Мы – асессоры, – сказала она. – Можете считать, что всё это – конечный результат первичного поиска соответствия.

Асессоры, архаты, поиски какие-то невнятные... Мысль о собственном безумии показалась Еремееву куда менее привлекательной, чем недавняя идея о безумии незваных гостей.

– Мне бы позавтракать... – жалобно сказал он.

***

Плотная снежная туча накрывала полгорода – она висла над городской администрацией, речкой, мостом к цирку и ведущей вверх, в Калинино, старой ржавой моноколейкой. Ветер гнал по сухому мёрзлому асфальту тонкие ледяные струйки позёмки, трепал растяжки с рекламой и закрадывался за воротник.

– Я так ничего и не понял, – Еремеев шагал, зябко кутаясь в синюю стёганку, карманы которой были оттопырены целой кипой прошло– и позапрошлогодних счетов, штрафов и квитанций налоговых сборов. – Куда мы, зачем мы, и как вам вообще удалось вытащить меня из дома.

– Вы, главное, не переживайте, – с готовностью откликнулась девочка. – Постижение редко приходит сразу. Обычно это непростой затяжной процесс. И, если помните, мы едем к Зое, потому что она не берёт телефон.

Он так и не понял, зачем утром позвонил ей – то ли рассчитывая на помощь, то ли просто для того, чтобы пожаловаться. А Зайка не взяла телефон. Бывало, конечно, что и раньше не брала. И не раз. Но если учесть, что накануне она весь послеработний вечер просидела у подруги, страдающей от неудачной любви, и вернулась домой вся в слезах, соплях и претензиях к тем пятидесяти процентам их пары, которые представлял собой Еремеев, о чём и не замедлила тогда же, вечером, сообщить ему, обалдевшему от такой неожиданной причастности, то сегодняшняя тишина в трубке была странной и неестественной.

Дом Зайкин, пристроившийся на отшибе – на пересечении Подлесной и Космонавтов, был по-субботнему тих и неприветлив. В окнах её, выходящих в безлюдный двор, тоже было темно и пусто. Всё то время, пока Еремеев топтался у двери парадной, вспоминая код и этаж, дети терпеливо стояли в сторонке, и подошли только тогда, когда замок щёлкнул.

– Второй этаж, – сам не зная зачем, сказал Еремеев.

Зайка ждала их в дверях сонная и растрёпанная.

– Ого! – зевнула она. – Это что у тебя за эскорт? Только не говори, что твои.

– Издеваешься, – констатировал Еремеев. – А зря, между прочим, потому что они теперь отчасти и твои. Эти славные ребята тут у меня собрались открывать сезон.

И развёл руками.

– Какой сезон? – снова зевнула Зайка. – На карусели, что ли, в местном ЦПКиО? – и посторонилась, пропуская их вовнутрь. – Так его только недавно закрыли.

– Сезон на постижение, – поджав губки, серьёзно сказала девочка и оглянулась на мальчика. – И оно карусели, конечно, не исключает, но в них и не нуждается.

– Странные какие-то у тебя дети, Горыч, – прошептала Зайка Еремееву на ухо прямо у них над головами. – Ты их не в Сколково случайно украл?

– Я их не крал, – обиделся Еремеев. – Но подозреваю, что почти купил.

И показал торчащие из кармана корешки разноцветных квитанций.

***

Ванная у Зайки была крошечная, вся увешанная полотенцами и запотевшая. Еремеева затащили вовнутрь чуть ли не насильно и заперли изнутри дверь.

– Ты чего?! – зашипела на него Зайка. – Дети не могут быть сами по себе! Родители, опекуны – кто-нибудь обязательно где-нибудь должен быть! Да за киднеппинг вообще положена статья!

Она глубоко вдохнула, шумно выдохнула прямо в опешившего Еремеева и уже спокойнее прошептала:

– Их надо отдать.

– Надо, – с готовностью согласился Еремеев. – Я что, против? А кому?

– Как 'кому'?! – снова зашипела Зайка. – У нас что, сегодня утром полицию отменили?!

– Бог с тобой! – почти натурально изумился Еремеев. – Кто же её отменит?

Зайка возмущённо фыркнула, отодвинула его с дороги и вышла из ванной, на прощание покрутив у виска пальцем.

Дети по-прежнему стояли в прихожей.

– Ну, чего стоим? – вздохнула она. – Чай?

***

Отделение полиции было сразу за лесопарком.

Дорожка шла от автобусной остановки вглубь, мимо закрытого небольшого кафе, вдоль голой до синевы берёзовой рощи, между тощими кустами облетевшего на зиму барбариса.

– А знаешь...

Еремеев обернулся к шагающей рядом Зайке и внезапно замер на полуслове: за худосочными голыми берёзками громоздилось что-то огромное и почти нереальное. Оно было серым, мохнатым, спина его горбилась выше самых высоких берёз, между стволов которых прямо на Еремеева смотрел порядочных размеров внимательный шафрановый глаз.

– О, чёрт! – зажмурился Еремеев. – Я сплю. Господи, ущипни меня и дай проснуться!

– Горыч?..

Зайка обернулась, и глядящий на них глаз моргнул, поплыл куда-то в сторону, и там же, между деревьев, показался второй – такой же. Исполинская голова качнулась вверх, ушла выше деревьев и уже оттуда глянула на них снова: с интересом и даже почти с сочувствием.

Визга у Зайки не получилось: в тот самый момент, когда он уже готов был родиться, Еремеев по-быстрому обнял её за дёрнувшиеся было плечи, зажал ей рукой рот и прошептал в самое ухо:

– Тсс! Тихо, тихо, Зайка. Вспугнёшь.

Дети молчали. Оба.

Существо выгнуло над рощицей длинную драконью шею и шумно вдохнуло, принюхиваясь. Еремеев отпустил свой 'захват', ещё раз показал 'тсс!' и поймал себя на мысли о том, что завизжать теперь хочется ему самому.

Существо пахло лесом, мокрым снегом и тиной.

– Смотрите, какие странные звери водятся в ваших местах, – тихо сказал мальчик и поднял вверх сперва бровь, а затем и большой пальчик.

Еремеев прокашлялся: нынешнее помешательство очень напоминало приснившийся ему накануне ночью сон.

– Хотите узнать, откуда берутся драконы? – дёрнула его за рукав девочка.

Еремеев ошалело посмотрел на неё, потом – на Зайку.

– Я ...

– Х-Т-Т-Т-Т!! – раскатисто выдохнул дракон, скосил огромный, похожий на лошадиный, глаз и шагнул к ним через рощицу.

Зайка обмякла, и он еле успел подхватить её.

– Это стражи между мирами, – сказала девочка.

– Ага, а Змей Горыныч – сиамские близнецы... – почти на автомате согласился Еремеев, крепко держа Зайку. Вверху, высоко над его головой, медленно проплывала свалявшаяся, похожая на овечью, густая серая шерсть.

Брюхо дракона колыхалось, как низко идущие облака, а когда оно закончилось, небо над головой получилось уже вечерним – густого багрового цвета.

– Это возмутительно... – сказал Еремеев.

Парк был на месте, но воздух в нём оказался летним и горячим. Таким горячим, что Еремееву, и так взмокшему от ужаса, стало совсем дурно. Он разжал пальцы, отпуская Зайку, и собрался плавно осесть рядом.

Мальчик с девочкой испуганно переглянулись.

– Ох! – ахнула девочка.

– Если вам станет плохо, здесь появятся совсем не те люди, и всё пойдёт по-другому, – поспешно зашептал мальчик. – Вставайте.

Еремеев помотал головой, пытаясь справиться с головокружением. Берёзовой рощи больше не было, вместо неё в нескольких метрах от них топорщился худосочный тощий подлесок. Из подлеска выбежал маленький, по колено Еремееву, сердитый человечек в красном трико. Волосы у человечка были спутаны и торчали во все стороны, как у давно нечёсаного рыжего пуделя.

– Вы кто такие?! – замахал руками человечек. – Вон! Вон отсюда!

– Квитанцию! Квитанцию, чёрт бы вас побрал! – снова зашептал мальчик. Не дожидаясь ответа, он проворно сунул ладошку в карман к Еремееву, достал первое, что попалось под руку, и поспешно сунул человечку квитанцию. Очумевший Еремеев открыл было рот, но слов у него не было, и поэтому с минуту он молча с открытым ртом наблюдал, как гномик, сморщив узкий лоб со сросшимися над переносицей рыжими бровями, читает вслух по буквам его фамилию.

– Е-РЕ-МЕ-ЕВ.

Девочка дёрнула мальчика за рукав, зашептала что-то ему на ухо, но мальчик только отмахнулся от неё.

– Врать неправильно, это очень портит карму. Понимаете, – сказал он гномику, – нам нельзя уходить. Это архат.

И вздохнул.

***

– Что значит 'пытался быть писателем'? – карлик в сером строго посмотрел на него поверх очков.

Глаза карлика за толстыми линзами были большими и выпученными, а передние зубы напоминали зубы большого старого грызуна, и Еремеев подумал, что похож сейчас на Алису, сидящую перед престарелым безумным кроликом. Получилось смешно.

Всё так же глядя поверх очков, человек-кролик в сером укоризненно покачал головой.

– Смех без причины...

– Признак хорошего настроения, – закончил за него низкий бархатный голос.

Стена напротив Еремеева дрогнула, и прямо сквозь неё в комнатку, где они сидели, туго втиснулось странное, можно даже сказать уродливое существо. Сказать, что он не имело ничего общего с человеком, – это не сказать ничего. У него было длинное, 'тракторное', как у гусеницы шелкопряда-переростка, туловище и огромное количество ходильных ножек. Передняя часть существа была приподнята над полом метра на полтора, а то и больше, потому что, когда 'гусеница' вползла в комнатушку полностью и огляделась, её маленькая чёрная головка зависла чуть выше Еремеевского лица. Какое-то время головка эта качалась из стороны в сторону, оценивая увиденное, как головка озадаченной кобры, потом мельком взглянула на съёжившуюся между детьми Зайку, на лежащую у неё на коленях синюю Еремеевскую стёганку, и повернулась к сидящему за столом человечку в сером.

– У к-к-крапивы в этом году п-почему-то чернеют листья, м-монсеньёр, – заикаясь, пролепетал тот и испуганно задвигал кадыком.

– Зато чертополох вымахал выше моего роста, – заметила 'сороконожка'. Вид у неё при этом был не то инфернальный, не то ярмарочный, балаганный. Она неторопливо просеменила к столу и взяла в висящие на груди 'ручки' лежавшую перед человечком квитанцию.

Еремеев провёл рукой по лицу, стирая выступивший на лбу пот.

– Ну, что ж, господин Еремеев, – сказало существо. – Пройдёмте.

– Подождите, подождите! – дёрнулся Еремеев в сторону зажмурившейся Зайки. – Я не один.

Существо озадаченно огляделось.

– Еремеев? Один.

Оно открыло входную дверь, приглашая его на выход. Мальчик с девочкой переглянулись, мальчик кивнул Еремееву: идите, идите, и Еремеев пошёл.

***

– Вы вообще понимаете, во что ввязываетесь?

'Гусеница' семенила впереди него, И Еремееву было хорошо видно, как на её спине под пергаментной бурой кожицей ходят тугие мышцы. Если это всё ещё и был сон, то такой реалистичный, которых ему видеть ещё не приходилось.

– Нет, – честно сказал он. – Во что?

– Бесстрашие – замечательная вещь. Если не пересекается с членовредительством.

Гусеница замешкалась, принюхалась к чему-то и толкнула незаметную дверь.

– Входите.

Помещение за дверью было точно такое же, как и предыдущее – маленькое, с низким потрескавшимся потолком и забранным решёткой окном. У окна точно так же стоял обычный письменный стол, а в одном из углов на маленькой табуретке сидела особа в сером. Очки с толстыми стёклами, крупные передние зубы и эта серость делали её настолько похожей на предыдущего безумного кролика, что Еремеев даже подумал, а не вернулись ли они каким-то неведомым путём обратно. На коленях у неё лежала большая стопка бумаги, и она с таким остервенением что-то строчила, что Еремеев не удержался.

– Бог в помощь, – выдал он. И смущённо кашлянул.

'Гусеница' хмыкнула, протиснулась между письменным столом и стеной и не очень похоже изобразила сидящего за столом конторского служащего.

– Садитесь, – кивнула она Еремееву.

Еремеев огляделся и сел на стоящую у окна скамью. За окном протарахтело нечто, напоминающее электричку, только сплошное, круглобокое и с ажурным сетчатым гребнем по всей длине.

– Видите ли, потребность в существах, понимающих происходящее, всегда велика.

– Я понимаю, – сказал Еремеев.

– Это более, чем славно, – согласилась 'гусеница'. Она постучала по столу костяшками хитиновых пальцев. – Потому что у нас тут возникла небольшая проблемка, связанная с непониманием.

Еремеев облизал пересохшие губы.

– Да не волнуйтесь вы так, – 'гусеница' вытянулась вверх и через стол наклонилась прямо к его лицу. – Сразу вас никто не сожрёт.

И широко улыбнулась беззубым ртом.

Сидящая в углу кроликоподобная особа вскинула голову, захихикала и бросилась протирать очки, а за окном ещё раз протарахтело нечто, теперь уже в обратном направлении.

– Шикарное место, – сказал Еремеев, брезгливо отклоняясь назад от хитиновой головы 'гусеницы' и выглядывая в окно. – Но шумное.

Конечно, никакой железной дороги там не было, была всё та же худосочная закатная роща и протоптанная через неё широкая грунтовая дорога, воздух над которой дрожал и плавился от жары.

– Шумное, – согласилась 'сороконожка'. Глазки её мигнули. – Как и всякое перепутье.

Она подтянулась, тяжело перелезла прямо через стол и доверительно устроилась рядом с Еремеевым на скамье. Еремеев, никогда до этого брезгливостью, собственно, не страдавший, инстинктивно подвинулся и оттянул ворот рубашки, пытаясь справиться с дурнотой.

– Знаете... – печально наблюдая за его манёврами, вздохнула 'сороконожка'. – Всё до безобразия просто. Сегодня утром юный понтифик пропал при весьма странных обстоятельствах.

– Сегодня вообще было странное утро, – заметил Еремеев.

– Странное, – согласилась 'сороконожка'. – И мы хотим помощи.

– От меня?

– От кого-нибудь, кто окажется в состоянии. Мальчика надо найти, пока с ним ничего не случилось.

Мания величия, подумал Еремеев, вызванная галлюцинациями, или галлюцинации, вызванные манией величия, так что первым официальным учреждением по возвращении как пить дать будет психоневрологический диспансер.

– Меня зовут, когда требуется установить подлинность свидетельств, – развела лапками 'гусеница'. – И она была установлена. Младший сын короля традиционно назначается главным духовным лицом. Три дня назад у короля родился сын, и к нему, как к младшему, перешли все права и обязанности его старшего брата. А сегодня утром он пропал. Такое в истории случается не впервые. Но в этот раз есть... Есть определённые сложности. Старшему брату пропавшего понтифика всего три года, и он не мог организовать похищение младшего в силу своего малолетства. Кроме того, старший сын короля тоже пропал. А страна без понтифика может впасть в мятежи и междоусобицы.

'Гусеница' вздохнула.

– Три дня назад, в тот день, когда младший из пропавших детей родился, королю был явлен странный знак. Он видел сон о грядущих переменах, и перемены эти впечатывались фиолетовыми письменами, как синяками, на телах обоих его сыновей.

– Неприятный сон, – заметил Еремеев.

– Королям вообще редко снятся приятные сны.

– А до рождения своего старшего сына понтификом был сам король, – не столько спросил, сколько констатировал факт Еремеев.

На улице за окном снова что-то вспыхнуло, прогрохотало, и испуганно вытаращившийся в окно Еремеев успел заметить промелькнувшую за решёткой большую белую тень.

– Король, – согласилась 'сороконожка', прислушалась к чему-то неслышимому и заёрзала. – Знаете, тут вот выяснилось, что мне необходимо покинуть вас. Дела. Они сами расскажут вам всё остальное.

– Мир всё рассказывает сам, – тихо, словно пугаясь звука собственного голоса, сказало сидящее в углу существо, когда они остались одни, и поправило пальцем сползшие на кончик носа очки. – Если к нему хорошо присмотреться.

И неловко улыбнулось, точь-в-точь большой запуганный кролик.

– А что это за... мир? – вкрадчиво спросил Еремеев.

– Как что за мир? – удивилось существо. – Земля, конечно.

***

Второй коридор, по которому его вели, был так же угрюм, как и первый. Серый потрескавшийся потолок был таким же тёмным и низким, – таким низким, что забранные ржавыми решётками светильники время от времени касались пустой, как барабан, Еремеевской головы.

– Они будут ждать вас на месте, – торопливо шептало существо в сером, пока сам Еремеев беззвучно чертыхался, перебирая всю ненормативную лексику, когда-либо бывшую у него в обиходе. Выходило так, что то ли арсенал его был не так уж велик, то ли дорога была слишком долгой, – способы, которыми он чертыхался, уже пошли по пятому кругу, когда коридор впереди внезапно раздвинулся, сперва посветлел, а потом вывел в ночь, на воздух и превратился в открытую сводчатую анфиладу.

– Ну, вот мы почти и пришли, – облегчённо вздохнул провожатый. – Никуда не уходите, пожалуйста. Они скоро придут.

Ночь была точь-в-точь земная – с шорохами, шелестом и даже треском цикад. Еремеев озадаченно потоптался, оглядываясь, и, в конце концов, сел на широкий каменный парапет. Думать ему не хотелось совершенно, – он просто сидел и смотрел на сплошь усыпанное маленькими колючими звёздами небо.

К тому моменту, когда в тёмном конце анфилады послышались голоса, должно быть, прошло что-то около получаса, потому что он даже успел продрогнуть. По анфиладе шли двое – высокий и чуть пониже.

– Я в полной растерянности, – шёпотом говорил тот, что пониже, и этот приглушённый шёпот, подхваченный холодным ночным сквозняком, разносился далеко по галерее под пустыми тёмными сводами. – Это же дети! И один из них настолько мал, что...

– Он понтифик, он и должен быть мал, – возразил высокий. – Иначе все пути попросту будут для него закрыты.

– Но я никогда прежде не слышал о новорождённых понтификах, самостоятельно бродяжничающих через Рубеж...

– Границы всегда условны, – высокий махнул рукой, опустил голову, а когда снова поднял её, встретился глазами с сидящим на парапете Еремеевым.

Расстояние до них Еремеев оценил метров в двадцать и, пока оно стремительно сокращалось, счёл более благоразумным тихо сползти с парапета на пол.

Оба человека оказались если и старше Еремеева, то совсем ненамного. Высокий – зеленоглазый и абсолютно седой – вскинул вверх белую тонкую руку, и костлявый палец с перстнем упёрся Еремееву в грудь.

– Ты кто такой?!

– Еремеев! – доложился Еремеев, чувствуя себя новобранцем, и непонятно зачем добавил: – Архат.

– Чёрт побери! – сказал своему спутнику высокий. – Твой народ безнаказанно шляется почти у самых порталов.

– Не безнаказанно, а свободно, – возразил второй и печально посмотрел на Еремеева. – Архат?

– Так точно! – отчаянно согласился тот.

– Откуда ты?

Еремеев замялся.

– А между прочим, я видел во сне и его тоже, – не дожидаясь ответа, сказал печальный высокому.

***

Неожиданно для самого себя Еремеев вошёл в раж. Новое помещение, куда его привели, было большим, просторным, по-королевски шикарным и сильно смахивало на задрапированное чёрным шёлком месторождение турмалина.

– Неудачный дизайн, – храбро выдал Еремеев, осматриваясь. – Судя по помещению, тот, кто здесь обитает, страдает целым набором стойких психических расстройств.

– Ты бы поаккуратнее, – хмыкнул печальный, и по его губам скользнула тень улыбки. – Уши, которые есть у этих психопатических стен, ведут в весьма непредсказуемые места.

Некоторое время он, прищурившись, пристально смотрел на Еремеева, и тот, всё ещё в кураже, набрал воздуха и что есть сил гаркнул под сводчатый потолок:

– И это всё?!!

– Всё, всё, всё! – звонко согласилось эхо, и по тёмным шёлковым углам прокатился шелестящий смех, тихий, чуть слышный, словно смеялось не живое существо, а сам застоявшийся по углам воздух.

Печальный развёл руками: вот как-то так.

– Реальность – весьма занятная штука, – сказал он вслух. – И чем дольше ею пользуешься, тем занятнее она кажется.

Долговязый молчал.

– Дети-то пропали чьи? – спросил Еремеев.

– Мои, – сказал печальный. – И, что интересно, что я чувствую, что они живы, но ни на Рубеже, ни в ближайших его окрестностях их нет.

Он снова печально вздохнул, а затем, словно вспомнив что-то, громко хлопнул в ладоши, и в ответ на этот хлопок в темноте поднялся далёкий шум и послышался сдавленный Зайкин голос:

– Эй! Полегче! Полегче!

– Зоя! – встрепенулся Еремеев. – Я здесь!

Зайка шагнула в сводчатый турмалиновый зал из ниоткуда, – так, как шагают на землю с быстро вращающейся карусели: оступилась и чуть не упала, и Еремеев бросился к ней.

– А дети где? – вдвоём в один голос начали было они и одновременно умолкли, вцепившись друг в друга.

– Ты знаешь, Нон, – глядя на них, задумчиво сказал печальный. – Меня не покидает ощущение неправильности.

– Неправильности чего? – не понял высокий.

– Ну, всего этого. Словно вот идёт дождь, а капли летят не сверху вниз, а наоборот.

– Если они летят наоборот, значит, так правильно. Просто твоё величество где-то что-то упустил и не выучил подходящее правило, – хмыкнул Нон. – А людей надо определить на ночлег.

На ночлег их с Зайкой определили в небольшой гостевой комнатке где-то в глубине тёмного сада, почти под открытым небом, и проснулся Еремеев от бубнивших у него над самым ухом голосов:

– Сплюнь, Нон. Жизнь такая штука, что в ней может случиться всё, что угодно.

– А что плеваться? Всё, что могло случиться, уже случилось...

– Если утром не открывать глаза, то можно жить, – сказал им Еремеев, втайне надеясь проснуться дома, и открыл глаза.

В комнатке никого не было, кроме Зайки. При свете дня комнатка оказалась чем-то вроде увешанной аппаратурой детской, и Еремееву, собственно, ничего не смыслящему ни в радиоэлектронике, ни в звукозаписи, существенно полегчало: недавние 'голоса' обрели в его голове хоть какое-то зримое объяснение.

– Я слышала детский плач, – заявила Зайка. – Причём на два голоса. Причём почти всю ночь.

– Странно, – сказал Еремеев, оглядывая с подушки вывешенные под потолком гирлянды из микрофонов и усилителей. – Не находишь?

– Нахожу! – вспылила вдруг Зайка. – Что ты корчишь из себя идиота?! Я вообще всё это нахожу странным: и этого дракона-мериноса, и эту жирную гусеницу, ползающую сквозь стены и разговаривающую по-человечески, и детей, рыдающих всю ночь и мешающих спать!

Она плюхнулась на кровать, закрыла лицо руками, и голос её дрогнул, наполняясь слезами.

– Ты просто не выспалась, Заинька, – заискивающе начал было Еремеев...

– Ну, конечно, – согласилась Зайка. – Как я сама не догадалась? Знаешь, Горыч, что мне нравится в тебе больше всего? Ты пуленепробиваемый.

– За мной, как за каменной стеной?

– Ну, почти, – из-под ладоней снова согласилась Зайка. – Когда за, когда перед.

В дверь постучали. Еремеев развёл руками, показывая, что уж здесь-то он точно ни при чём, и пошёл открывать. Человечек, стоявший за дверью, едва ли доставал ему до пояса.

– Вас ждёт его величество, – сказал человечек и шмыгнул носом. Нос у него был большой, красный и опухший.

Еремеев снова развёл в сторону Зайки руками и пошёл обуваться.

На этот раз их с Зайкой вели исключительно садом – зелёным, густым, заросшим какими-то тёмными деревьями и сладко пахнущими цветами. Куртки, свою и Зайкину, Еремеев по случаю жары нёс в руках.

– Между прочим, сегодня воскресенье, – прошептал он, шагая по тропинке и глядя то на провожатого, то на деловито снующих среди цветов жёлтых ос. – Если я не ошибаюсь, и время везде идёт с одинаковой скоростью, то на завтра у меня всё реальнее вырисовывается прогул.

– Нашёл о чём думать! – так же шёпотом фыркнула Зайка. – Думай лучше о том, что вырисовывается в ближайшие полчаса!

И, словно в ответ на её слова, за деревьями проступил зáмок.

Ворота открыл Нон. Он молча посторонился, пропуская Еремеева с Зайкой вовнутрь, а коротышке махнул рукой – мол, давай, прочь. Внутри было прохладно и сумрачно, даже почти темно, и в темноте откуда-то слышались приглушённые голоса.

– Ты оперируешь малым, и поэтому тебе кажется, что ты знаешь много! – голос принадлежал печальному его величеству с анфилады, но сегодня был не печальным, а, скорее, злым и раздражённым. Чувствовалось, что вчерашний знакомец не на шутку раздосадован. – Это всё только потому, что тебе не с чем сравнивать своё незнание! Чёрт побери! Ты понимаешь, что ты пришёл с Рубежа и не принёс никаких вестей?!

– Но их нет! – оправдывался второй голос, и звук этого голоса был похож на шелест ветра в ломких сухих камышах. – Рубеж чист, как стол...

– И на столе остаются следы!

Нон прикрыл изнутри ворота, и мрак внутри помещения сгустился ещё больше. Где-то вдалеке хлопнула какая-то дверь.

– Прошу вас, – сказал Нон. – У Его Величества ещё одна аудиенция, но я думаю, что он уже закончил.

– Мне всё ещё кажется, что я сплю, – шагая за ним, снова зашептал Еремеев Зайке. – Или брежу в горячке. И не знаю, то ли я сегодня ещё не проснулся, то ли вчера. И бред, главное, такой правдоподобный... Даже странно.

– Да уж, – согласилась Зайка. – Я это тоже заметила. Бред у тебя всегда правдоподобный.

– Прошу, – сказал Нон.

Комнатка, в которой сидел Его Величество, тоже была похожа на операторскую: микрофонов видно не было, но по стенам висели всевозможные антенны и динамики, а посреди комнатки громоздилось нечто, похожее на карикатурный микшерный пульт.

– Здравствуйте, – сказал Еремеев, выступая вперед Зайки. – Спалось отлично, но было бы неплохо позавтракать.

– Не на курорте... – уходя, обернулся и подмигнул через плечо Еремееву Нон, и в этой усмешке обалделый Еремеев узнал приснившегося ему позапрошлой ночью оборотня.

***

Еду им принесли сюда же. Его Величество самолично развлекал их за завтраком, рассказывая что-то невнятное о возможностях и обязанностях, а потом оставил одних, и получилось так тихо, что стало слышно, как за открытым окном жужжат стрекозы.

Еремеев долго ковырял вилкой в своей тарелке. Зайка, не глядя на него, ела.

– Что-то перехотелось, – сказал он наконец и отложил вилку.

Зайка молча продолжала жевать.

– Ты знаешь, – снова робко начал Еремеев, – впервые я так плохо ориентируюсь в происходящем.

По-прежнему продолжая жевать, Зайка подняла на него глаза.

– Ну, не впервые, – смутился Еремеев. – Слушай, а что, если... – он поманил её пальцем и заговорщицки наклонился сам. – А что, если этот Нон сам и украл обоих пацанов?

Зайка смотрела на него и молчала.

– Почему нет? – не унимался Еремеев. – И наши с тобой дети делись неизвестно куда!

– У нас с тобой нет детей, – Зайка отложила вилку. – Слушай, Горыч, как насчёт того, чтобы прогуляться к здешнему Рубежу?