Текст книги "Очарованные Гавайи"

Автор книги: Милослав Стингл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

СХВАТКА С АКУЛОЙ

От берегов залива Кеалакекуа, из земли Кона – «Страны богов», я направился в последнюю из шести областей Большого острова – в землю Кохала, в «Страну королей».

Путь от залива Кеалакекуа, где погиб Кук, в Кохалу не близок. Сначала дорога вела в глубь острова, в Камуэлу, Напоминающую городки Новой Англии середины прошлого столетия. Затем начался трудный, переход через горы к самой северной оконечности Большого острова – четвертой вершине, гавайского ромба, к мысу Уполу. Я вспоминаю эти места по многим причинам, но прежде всего потому, что здесь находятся развалины еще одного гавайского святилища, которое якобы построил самый известный реформатор хеиау – жрец Паао.

Неподалеку от древнего святилища на мысе Уполу мне пришлось стать свидетелем зрелища, которое вряд ли когда-нибудь еще увижу. Эта часть Большого острова, расположенная вокруг северного мыса, до сих пор в какой-то мере остается землей гавайцев, которые все еще живут не только за счет земли, но, также и океана. В его щедрых и ласковых волнах рыбаков с незапамятных времен подстерегала страшная опасность – акулы, сотни акул. Неизвестно почему они облюбовали именно эти места. Много леденящих кровь историй связано с этими морскими убийцами. Хотя, разумеется, орудуют они не только в Кохале, но и вдоль берегов всего архипелага, даже около столичных пляжей. Вот как, например, описывал встречу с акулой местный коммерсант Уильям Янг:

«Вскоре после того как я открыл торговлю в Гонолулу, из Коко-Хеда пришло сообщение, что пропал белый человек... Дня через два несколько аборигенов, разбившие лагерь у въезда в порт, закричали:

– Поймать акула, большой акула, мужская нога в теле!

Герб, Джек и я провели многие часы в воде, разыскивая пропавшего рыбака или хотя бы его тело...

– Вот и твой рыбак, – пробурчал Джек, – а ведь кое-кто утверждал, что акулы не нападают на людей...

– Они могут ошибаться, – возразил я. – Сейчас мы узнаем правду. Бежим скорее...

Мы бросились к толпе, окружившей мертвую акулу. Она лежала со вспоротым брюхом, из которого торчала мужская нога в ботинке...»

Многие гавайцы погибли в пасти у этих страшных созданий, поэтому местные жители, особенно рыбаки Уполу, люто ненавидят акул. Время от времени они отправляются на охоту за ними.

Мне повезло. Я стоял на мысе Уполу и, вглядываясь в голубой океан, наблюдал, как вдали, у самого горизонта, разыгрывалась настоящая драма. Рыбаки забросили в воду крюк с куском недавно пойманной рыбины и на эту приманку собирались поймать ненавистную акулу.

Расчет оказался верным. Вскоре рядом с лодками рыбаков – а в этой карательной экспедиции приняло участие несколько лодок – море стало пениться, а затем показались острые плавники, выступившие над невысокими гребешками волн. Лакомый кусок, видимо, привлек не одного, а сразу нескольких морских хищников, которые устроили из-за него под водой настоящую драку. Море кипело, словно в этом месте на дне началось извержение небольшого вулкана.

С первой лодки приподнялся гарпунер и стал изо всех сил всаживать гарпун в невидимое мне тело. Затем встали другие рыбаки – в руках у них поблескивали ружья – и открыли огонь по «морским разбойникам». Мне казалось, что они очень рисковали: лодки буквально плясали в этом водовороте. Я боялся, что, если какая-нибудь из них перевернется... Но гавайские рыбаки не обращали никакого внимания на опасность. Это была, пожалуй, не борьба, даже не охота, а кровавая, жестокая месть за десятки, сотни жизней погибших товарищей.

Рыбаков, казалось, обуял слепой гнев. Они стреляли из ружей, били гарпунами по воде, вонзая их в узкие тела извивающихся бестий. Немало акул ушло назад, в глубины океана. Однако несколько мертвых акул победители гордо тянули за лодками к берегу. Бесспорно, гневные мстители все-таки победили.

Зрители, с которыми я наблюдал за этой схваткой, были восхищены. Я будто бы побывал в сказке: на мысе Уполу на моих глазах порок был наказан, а добродетель восторжествовала.

Здесь, на самой северной оконечности Большого острова, я не раз вспоминал о схватке с акулами вблизи мыса Уполу, которую наблюдал с берега. В крошечной гостинице селения Капалу, расположенного на севере земли Кохала, местный рыбак вместе с другими дарами моря предложил мне в качестве сувенира челюсти акулы. Отбеленные, они казались декоративными. И все-таки я решил их не покупать, потому что они всегда напоминали бы мне кровавую схватку с морскими хищниками вблизи мыса Уполу, случайным свидетелем которой я оказался.

Однако вернемся к гавайским королям, ради которых я приехал в землю Кохала, на север Большого острова. Первый и самый знаменитый из общегавайских правителей, Камеамеа, родился в селении Капаау. Тут провел он свое детство и по странной прихоти судьбы остался на вечные времена.

Правительство Гавайского королевства как-то заказало американскому скульптору статую основателя государства. Тот изваял статую во Флоренции, затем ее поместили на немецкий парусник, который направился к Сандвичевым островам. Однако вблизи Фолклендских островов парусник потерпел крушение, и весь груз, кроме тяжелой, бронзовой статуи гавайского короля, навсегда исчез в морской пучине. Невероятно, но спустя некоторое время море выбросило бронзовую скульптуру на побережье Фолклендских островов. Однако зачем нужна жителям Фолклендских островов статуя бывшего правителя Гавайев? Исчезнувшую было в океанской пучине, а затем сказочным образом выброшенную на берег скульптуру приобрел владелец местной антикварной лавки.

Прошло еще немало времени, ив Порт-Стэнли зашло американское торговое судно, направлявшееся на Гавайи. Капитану судна пришла в голову мысль, что он мог бы выгодно продать эту статую на родине Камеамеа. Так статуя короля продолжила свой прерванный путь.

Когда наконец бронзовый король добрался до столицы Гавайев, выяснилось; что в Гонолулу уже стоит другая, точно такая же статуя: Гавайи, получив за утонувшую статую большую страховку, заказали тому же скульптору ее копию.

Теперь здесь оказались две статуи основателя гавайского государства. Одна из них прочно стояла на своем месте, но что было делать с другой?

В конце концов решили, что вторую статую, чудом вернувшуюся со дна океана, установят на родине великого Камеамеа. И бронзовая скульптура совершила еще одно путешествие – с острова Оаху на остров Гавайи, где наконец и закончила свой путь – на маленькой площади небольшого селения Капаау, перед зданием окружного суда.

Не прошло и года после экспедиции Кука, как в гавайских водах оказались парусники «Элеонора» и «Прекрасная американка», которыми командовал лихой авантюрист, «король негодяев» капитан Саймон Меткаф. На «Элеоноре» находился сам Меткаф, капитаном «Прекрасной американки» был его восемнадцатилетний сын. Оба парусника бросили якоря на некотором расстоянии друг от друга у побережья острова Мауи, недалеко от деревеньки Оловалу. Экипажи судов расположились на берегу, на парусниках осталась лишь охрана.

На «Прекрасной американке» уснул вахтенный; парусник соскользнул с якорей и, никем не управляемый, поплыл вдоль берегов Мауи. Когда Меткаф проснулся на следующее утро и увидел, что парусник исчез, то он, естественно, решил, что судно украдено аборигенами, а вахтенный убит. Капитан был человеком решительным, поэтому сразу же стал готовиться отомстить ворам. Причем месть он задумал весьма «цивилизованную». Он попросил жителей деревни Оловалу подплыть ко второму паруснику – «Элеоноре» – якобы для того, чтобы одарить их железными изделиями, привезенными для местных жителей с далекой родины белых людей.

Гавайцы пришли в восторг. Сотни и сотни лодок сгрудились у бортов «Элеоноры» в ожидании даров. И гавайцы их получили! Жадный Меткаф на этот раз «расщедрился». Его люди расчехлили орудия большого калибра, которыми были оснащены «торговые» парусники, и открыли огонь по флотилии полинезийских лодок. Стрельба велась всем, что имелось на борту, вплоть до гвоздей и ржавых звеньев якорных цепей!

Гавайцы «получили» свое железо. Более сотни жителей деревни Оловалу заплатили за «подарок» Меткафа своими жизнями. Вскоре после этого «Прекрасную американку», разумеется, нашли. Меткаф, конечно, понимал, что после подобной «коммерции» ни о какой торговле с жителями, острова Мауи речи быть не может. И он отправился к Большому острову. «Прекрасная американка» бросила якорь в заливе Каваихаэ, по соседству со святилищем Пуу Кохала. «Элеонора», в свою очередь, вошла в «залив Кука» – Кеалакекуа.

Великий Камеамеа, правитель Большого острова, которому сообщили о безжалостном расстреле островитян, по-своему подготовился к встрече незваных гостей. Он отправил, как бы мы сейчас сказали, группу захвата на «Прекрасную американку», стоявшую в заливе Каваихаэ. Вылазка оказалась удачной, и парусник попал в руки Камеамеа. Во время этой операции был истреблен весь экипаж «Прекрасной американки», за исключением одного человека – Исаака Дэвиса.

Второй парусник – «Элеонора» – покинул залив Кеалакекуа и поспешил убраться из гавайских вод. Из членов его экипажа на берегу остался один моряк – Джон Янг. Теперь эти два белых оказались во власти гавайцев. И согласно традиции, их следовало пожертвовать гавайским богам в святилище Пуу Кохала в отместку за полинезийскую кровь, пролитую безжалостным Меткафом в Оловалу. Однако мудрый, прозорливый Камеамеа принял другое решение. Он поселил обоих пленников в Каваихаэ и поручил им строить такие суда, какими пользуются европейцы.

Таким образом, Каваихаэ (теперь здесь лишь разгружают говядину) во времена Камеамеа стал главной базой гавайского флота. Под руководством Янга и Дэвиса полинезийцы начали строить суда европейского типа. В Каваихаэ были сооружены и доки, где ремонтировали поврежденные в боях корабли Камеамеа, тут же размещались главные армейские склады, добывалась из морской воды соль и находились ее основные хранилища. Всем этим сложным хозяйством разросшегося «комбината» управляли два белых моряка. Камеамеа произвел их в алии, они стали принадлежать к знати, превратились в верных сторонников и советников своего патрона, а заодно и в могучее «оружие» в руках Камеамеа. Уже через год после того, как их захватили в плен, они командовали флотом Камеамеа в битве против кораблей правителя острова Мауи, который пытался высадить десант на северном побережье Кохалы. В этой же битве участвовала и захваченная у Меткафа «Прекрасная американка».

Вторжение самого опасного и упорного врага Камеамеа, Кахекили, было отражено в 1791 году. В течение следующих четырех лет оба враждующих правителя собирали силы. Прежде чем наступил час решающего сражения, владыка Мауи, старый Кахекили, умер. Произошло это в 1794 году. Перед тем как уйти в мир иной, непримиримый враг Камеамеа значительно ослабил свои ряды. Он разделил свое владение между двумя правителями – братом Каэа и сыном Каланикипуле. Как и следовало ожидать, между кровными родственниками сразу же началась междоусобица. В этой мини-войне (одном из многочисленных эпизодов общегавайской междоусобной борьбы) Каланикипуле оказали помощь белые наемники – экипажи захваченных гавайцами судов «Шакал» и «Принц Ли Буо».

Благодаря белым волонтерам победил Каланикипуле. Своего дядю он убил и стал, как и его отец, властителем Мауи и прилегающих к нему островов.

В отличие от мудрого Камеамеа Каланикипуле обращался с пленными англичанами почти как с рабами. Когда представилась возможность, белые пленники нового правителя Мауи, убежав из-под стражи, покинули остров. Но они остались на Гавайях: попав в Каваихаэ, рассказали белым вождям Дэвису и Янгу и их правителю Камеамеа о том, что происходит во враждебном лагере, и добровольно присоединились к военному флоту Большого острова. Не теряя времени, пользуясь благоприятными обстоятельствами, флот двинулся против Мауи. На этот раз главный остров врагов Камеамеа быстро сдался, и Камеамеа направил свои корабли под командой белых людей на захват острова Молокаи, Эта десантная операция прошла также успешно. Затем флот Камеамеа двинулся к острову Оаху – в наши дни главному острову архипелага.

Войска Камеамеа высадились на знаменитом пляже Вайкики и, продвигаясь в сторону гор, одержали решительную победу над армией Каланикипуле в долине Нууану. С вершин Нууану Пали бросились вниз последние воины Каланикипуле: они предпочли смерть постыдному плену.

Эта победа над войсками Каланикипуле в горах Оаху положила конец многолетней гражданской войне на архипелаге. Власть Камеамеа теперь распространялась на все Гавайские острова, кроме двух самых западных – Кауаи и маленького Ниихау. Естественно, что Камеамеа готовился к захвату и последних, еще неподвластных ему частей архипелага. При подготовке этой десантной операции, которая должна была завершить планы завоевателя, Камеамеа, опять же с помощью своих белых кораблестроителей, собрал флот, в который входило более восьмисот боевых единиц. Однако десант осуществлен не был, потому что среди экипажей распространилась холера, завезенная сюда европейцами. Эпидемия совершила то, чего не удавалось ни одному из противников Камеамеа: она убила более половины его воинов.

Когда эпидемия кончилась, Камеамеа стал готовиться к новому вторжению. Однако Каумуалии, правитель самого западного из Гавайских островов, осознававший бессмысленность сопротивления огромной армаде Камеамеа, признал владыку Большого острова королем всего архипелага, согласился подчиниться ему и платить все налоги, которые тот потребует.

Камеамеа вышел из междоусобной войны победителем. Впервые за весь долгий период гавайской истории архипелаг был объединен под властью одного человека. Камеамеа создал действительно общегавайское государство и сумел сделать это в тот момент, когда «в дверь» прекрасных островов «постучались» первые европейцы. В то время почти повсюду, например в Америке, приход белых означал упадок или уничтожение аборигенных государств (империи инков или ацтеков), общегавайское королевство образовалось фактически уже после прихода сюда первых европейцев и, вопреки попыткам его разрушить, сохранилось до конца XIX столетия. Вождь из Кохалы, «Наполеон Южных морей», король Камеамеа, к титулу которого позже прибавили слово «Первый», основал поистине процветающее государство, которым он правил до самой смерти. Умер он в Каилуэ в 1819 году.

БЫТЬ ВОЖДЕМ НА ГАВАЙЯХ

Камеамеа, по крайней мере в моих глазах, был самым выдающимся представителем господствующего класса – алии. На нижней ступени общественной лестницы находились простые люди – макааинана.

Макааинана – люди, которые обеспечивали общество продовольствием. Они были связаны с землей, возделывали ее. К ним относились те, кто занимался рыбной ловлей, охотой, а также ремесленники. Большая часть этих работ – обработка земли, охота, рыболовство, приготовление пищи, сортировка птичьих перьев – считалась мужским делом. Женщины заботились о детях, плели циновки и корзины, изготовляли тапу.

Макааинана составляли подавляющее большинство гавайского общества. Еще ниже этих людей были каува. Возможно, каува становились те, кто нарушил какое-нибудь из священных табу. Быть может, наследственными рабами стали потомки первых обитателей Гавайских островов – легендарных пигмеев менехуне. Во всяком случае, у каува на этих райских островах была отнюдь не райская жизнь. Ведь рай остается раем лишь для избранных, а на Гавайях таковыми являются алии, вожди. Образ жизни гавайской знати привлекателен, интересен и для многих до сих пор остается завидным. Это картина примитивной, но своеобразной элитарности. Того, кто попытается найти в «полинезийском раю» подобие демократического равенства, ждет горькое разочарование.

Камеамеа создал на архипелаге поистине феодальное государство. Однако строгое деление на «господ» и «вассалов» существовало на Гавайях задолго до того, как великий король железной рукой объединил все острова. Так же как и повсюду в Полинезии, алии и простой народ являли собой два совершенно различных мира. Одни пользовались всеми правами, другим доставались лишь обязанности.

К гавайскому обществу вполне применима поговорка «Родился под счастливой звездой». Здесь действительно надо «уметь родиться». Мужчины тут всегда имели преимущества перед женщинами, а сыновья – перед дочерьми. Важнее всего было родиться первенцем.

Человеку, «сумевшему родиться» на Гавайях, лучше всего быть не только перворожденным сыном, но и потомком весьма знатного происхождения, ведь не все алии стояли на одной ступени иерархии. Известно, что в Европе существовала разница между бароном и графом, князем и великим князем, королем и императором. Так и гавайские алии знали одиннадцать таких подразделений. К какой из этих «ступеней» полинезийской знати принадлежал гаваец, целиком зависело от того, кем были его родители.

Наиболее высокопоставленное положение среди гавайской знати занимали, разумеется, те, чьи родители принадлежали к семье правителя или верховного вождя острова, особенно если посчастливилось иметь отцом правителя, а матерью – его кровную сестру. Тут мы встречаемся с традицией заключать брак между родным братом и сестрой, который в понятии европейца считается кровосмесительством. На Гавайях же подобная связь – идеальная для потомства. Все полинезийское общество жаждало, чтобы новый правитель родился в результате именно такого брака. Перед заключением такого союза, несмотря на господствующие здесь вольные нравы, помолвленных родственников отделяли друг от друга. Встретиться они могли лишь в определенный день в «свадебной» хижине, точнее, в «свадебной» палатке из тапы.

Вокруг палатки, поставленной на открытом месте, собирались зрители – и алии и простой народ. Новобрачных отправляли в шатер, где вдоль стен стояли изображения богов, а присутствующие жрецы молились за удачу любовной связи. Под этот аккомпанемент молодые старались сделать то, что от них ждало все общество, – зачать сына, который стал бы святым «на все сто процентов».

Как только любовная связь новобрачных заканчивалась, они покидали «свадебную» хижину, которую тут же разбирали. Все жители острова в течение девяти месяцев в нетерпении ожидали рождения знатного потомка.

Перворожденный сын брата и сестры «голубых» кровей был самым знатным среди одиннадцати категорий гавайских алии. Задолго до его появления на свет в честь него слагались песни. В течение всего периода беременности сестры и одновременно жены правителя танцовщицы исполняли специально предназначенные для этого хулы. Танцы должны были магическим образом способствовать развитию плода в материнском чреве.

Наконец рождался ребенок, зачатый знатными родителями. Если это была девочка, ее появление на свет не сопровождалось особыми торжествами. Если же сын, то его медленно несли в святилище, принадлежащее правителю, и лишь там верховный жрец отрезал новорожденному пуповину бамбуковым ножом. Затем ее навеки прятали в скалах. В честь знатного младенца вырезали новую скульптуру бога, и новорожденного посвящали всем четырем великим богам гавайцев, а затем еще персонально одному из них, чаще всего богу войны Ку, покровителю всех гавайских вождей. Ребенка забирали у матери и отдавали кормилицам, которые менялись почти каждый месяц, потому что страшная кара ждала женщину, осмелившуюся коснуться знатного младенца в период, когда она бывает «нечистой».

Спустя некоторое время ребенка приносили в трапезную для мужчин. С этого момента малыш уже не мог питаться вместе с женщинами. В семь лет мальчику торжественно делали обрезание. После этого половой орган молодого наследника получал собственное имя, о нем слагали песни, его превозносили в бесконечных молитвах. Гениталии его становились священными – табу.

Именно табу, распространявшимся на алии, ла части их тела, одежду, жилища и предметы, которыми они пользовались, представители высшей касты отличались от двух других классов гавайского общества. В гавайской легенде рассказывается, что там, где ступает нога алии, появляется радуга. Как головы святых украшает нимб, так и над головами представителей гавайской знати горела семицветная естественная корона. Красочные накидки из перьев, судя по всему, тоже символизировали священную радугу.

Как я уже говорил, среди алии, людей, увенчанных радугой, тоже существовали различия. Еще в Микронезии, на острове Понапе, где я недавно побывал, мне пришлось познакомиться с иерархией тихоокеанской элиты.

Самым знатным был ниаупио, перворожденный сын правителя и его сестры. Вторым по знатности и святости был сын, зачатый в браке правителя и дочери его сестры – племянницы. За ними идут следующие категории алии. Каждая более низкая ступень означает определенную потерю табу и сверхъестественной силы – маны.

Чем выше степень их знатности, тем большим было табу, святость. Капу правителей и верховных вождей были очень велики. Они, например, предписывали простым людям при встрече с алии падать перед ним ниц. На носителя подобного табу простые люди не имели даже права смотреть. Они должны были падать на землю даже перед вещами, принадлежавшими знатному алии. Кто этого не делал, того тут же убивали. Подобное наказание ждало каждого, кто касался самого алии, его вещей и одежды или оказывался на участке, где стояла хижина знатного гавайца.

Многие капу касались жен алии. Им, например, строго запрещалось есть в обществе своих мужей, накладывалось табу и на многие продукты – мясо акул, черепах, свинину. Эти женщины не имели права прикасаться к бананам и очень распространенным ца островах кокосовым орехам.

Знатные мужчины обязаны были соблюдать одно-единственное табу – во время каждого новолуния две ночи проводить в особой хижине, стоявшей на территории их святилища. В это время алии не смели трогать руками пищи, поэтому их кормили слуги. В такие ночи они вынуждены были отказываться от радостей любви. Женщину, к которой в такое время прикасался знатный мужчина, немедленно убивали.

Годы перед приходом первых белых людей на Гавайи напоминали отношения, царившие в Перу во времена инков. Там вся власть сосредоточивалась в руках одного человека – Солнца нового мира, – рожденного от священного союза брата и сестры, и в этом Гавайи очень похожи на империю инков.

Если бы не Дж. Кук, наверняка вскоре на архипелаге начались бы первые проявления недовольства среди народа. Однако в период, предшествовавший прибытию «белых богов» на берег залива Кеалакекуа, гавайцы воспринимали существующий порядок как установленный божеством свыше и навечно. Они не видели в своих алии, а тем более в самом знатном из них – своем правителе жестоких эксплуататоров, узурпаторов власти, паразитирующих на широких слоях гавайского народа. Простые люди гордились своими вождями, верили в их сверхъестественное, священное могущество и добровольно подчинялись многочисленным табу.