Текст книги "Ключи от лифта"
Автор книги: Мила Иванцова
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
5
Лиза прошла паспортный контроль и с тревогой взглянула на соседний «коридор», там очередь почему-то продвигалась медленнее. Пройдя вперед, оглядываться она не стала – не могла, не хотела, не имела сил, боялась. Перехватив небольшую сумку поудобней, она пошла в зал, где пассажиры ждали объявлений о посадке на их рейсы. Остановилась возле кафе и еще раз незаметно глянула, прошла ли уже пограничника худощавая высокая девушка из соседней очереди, светлые волосы которой видны были издалека.
«Надо было хотя бы бандану или кепку напялить на нее!» – подумала Лиза, делая вид, что разглядывает витрину с пирожными.
Поймав ноздрями аромат кофе и сладостей, Лиза почувствовала, что волна подкатила к ее горлу. И не из-за беременности – токсикоз не слишком ее волновал ни в первые месяцы, ни теперь. Просто она хотела есть – с самого утра и крошки во рту не было. Но цены в харчевнях аэропорта были заоблачными, и Лиза решила воздержаться, ведь в самолете должны покормить, а деньги еще пригодятся.
Вытащила пудреницу и начала красить губы. В маленьком экранчике зеркала увидела, что блондинка с небольшим рюкзачком за плечами прошла паспортный контроль и медленно направилась к залу ожидания. Лиза закрыла глаза и мысленно перекрестилась.
– Are you o’kay, miss? [1]1
С вами все в порядке? ( англ.)
[Закрыть]– испугал ее голос официанта.
– I’m fine, thank you! [2]2
Все хорошо, спасибо ( англ.).
[Закрыть]
– May I help you? What would you like? [3]3
Я могу вам чем-то помочь? Хотите что-то заказать? ( англ.)
[Закрыть]
– No, thank you! Maybe later, [4]4
Нет, спасибо. Возможно, позже ( англ.).
[Закрыть]– ответила Лиза и отошла от витрины к креслам ожидания.
В самолете они тоже делали вид, что не знают друг друга – молодая женщина с каштановыми волосами и карими глазами, красоту которой не размыла беременность, и худенькая девушка лет восемнадцати с прямыми светлыми волосами до плеч. Правда, девушка иногда оглядывалась, рассматривая пассажиров, тайком поглядывала на беременную, которая, казалось, уснула, поев предложенное авиакомпанией и выпив чаю. Но, хорошо приглядевшись, можно было заметить, что время от времени брови женщины сдвигались к переносице, лоб становился влажным, пальцы ее впивались в ручки кресла. Тогда она опускала голову и закусывала губу. Потом расслаблялась, глубоко вздыхала и поглядывала то на часы, то через окошко наружу, надеясь вот-вот увидеть там что-то знакомое и долгожданное. В соседнем кресле дремала смуглая девочка лет десяти, к которой иногда подходила такая же смуглая симпатичная мама с грудничком на руках, оглядывала девочку, белозубо с пониманием улыбалась беременной женщине и возвращалась на свое место впереди.
Пройдя таможенный контроль и не дожидаясь багажа, потому что его не было, Лиза взглядом подозвала к себе Олю и, стараясь не напугать ее, тихо сказала:
– У меня начались роды.
В глазах девушки появился ужас и растерянность, она зачем-то оглянулась и тихо произнесла:
– Но ведь еще рано?!
Заметив испуг попутчицы, Лиза нарочито спокойным и уверенным голосом произнесла, будто приказывала:
– Без паники! Семь месяцев – не катастрофа. Мы дома. Самое страшное позади. Бери сумку и жди меня у лестницы. Я пока спущусь в туалет. Ни с кем не разговаривай!
Ее саму колотило от пережитых накануне волнений, от страха перед родами, которые начались на два месяца раньше запланированного, от полной неопределенности ее будущего, к которой примешалась еще и ответственность за судьбу Оли. Но жизнь учит тех, кто умеет и хочет учиться. Остальных водит по кругу и все равно заставляет усваивать свои уроки. Лизу она научила собираться «в комок» в ответственный момент, выключать нервы, «ахи» и «охи», мыслить трезво, рационально, решительно, возможно по-мужски. Она не жаловалась и не ныла. Она, словно компьютер, перебирала в голове «файлы и папки» в поисках единственно верного сейчас решения.
Такое бывает. Случается. Называется форс-мажором. Обычно люди из высотных домов спускаются на лифте или пешком по лестнице. Но когда дом горит, иногда прыгают в окна. Потому что только так есть шанс выжить.
В этот раз ситуация усложнялась наличием внутри нее еще одной жизни. С одной стороны, это делало Лизу более ранимой, с другой – более ответственной, более сильной и непобедимой по своей сути и предназначению.
Оля вряд ли могла осознать всю глубину подобных размышлений, но, обязанная Лизе своим освобождением, а может, и жизнью, покоренная ее искренним, бескорыстным человечным отношением к ней, готова была служить этой женщине и ее еще не рожденному ребенку, как пес, защищать их, вцепившись в горло любому воплощению опасности.
Лиза, поддерживая живот, тяжеловато поднималась по лестнице от туалета в зал аэропорта. Оля впилась в нее глазами, со страхом ожидая новостей и указаний. После того как на ее глазах в деревенской хате, заметенной снаружи снегом, пьяная мать без посторонней помощи родила мертвого мальчика, обтерлась тряпками и с облегчением уснула, а пьяный отец и вовсе не просыпался из-за таких мелочей, Оля страшно боялась всего, что связано с этим ужасным ритуалом.
– Воды отошли, – сказала слишком уж спокойным голосом Лиза. – До Киева ехать далековато. «Скорую» из Борисполя вызывать – тоже только время терять. Берем такси и едем рожать в Борисполь!
– Хорошо, – кивнула девушка, не отрывая взгляда от лица Лизы. Ее не удивляло, что из Борисполя надо было ехать в Борисполь – она знала разницу между аэропортом и городом, который дал ему название. – А там есть роддом?
– Там есть больница и врачи, – уверенно сказала Лиза и направилась к выходу, придерживая живот. Оля с рюкзаком и сумкой подруги пошла следом.
Возле дверей к ним кинулись с предложениями водители-частники, но женщины искали такси. За стеклянными дверями их встретило родное вкусно-синее весеннее небо и такой же вкусный весенний воздух, несмотря на количество машин на кругу возле аэровокзала. Лиза глубоко вдохнула, улыбнулась Оле и подала ей руку. Девушка крепко ухватилась за нее свободной рукой, пальцы их сплелись и крепко-крепко сжались. Жест этот был пронзительным и щемящим, словно какое-то особое выражение иностранного языка, переводя которое на родной намучишься, если вообще переведешь, потому что не все переводится словами.
Немолодой таксист был киевским, но и Борисполь знал неплохо – уже не первый год работал. За десять минут и десять долларов он домчал пассажирок до роддома и даже проводил в приемный покой.
– Вы отец? – грубовато спросила у него санитарка, скептически оглядев зрелого мужчину рядом с двумя молодыми дамами.
– Нет, я таксист.
– Так идите и не мешайте! А вы давайте документы и раздевайтесь, сейчас доктор спустится, – обратилась она к Лизе, которая как раз решила присесть на обитую дерматином лавочку у стены.
– Зачем это ей раздеваться тут в коридоре?! Врача зовите, у нас воды отошли! – громко возмутилась Оля, хотя у самой зубы щелкали от нервного напряжения.
Таксист, очевидно не желая ввязываться в чужую историю и считая свою миссию выполненной, направился к двери.
Обескураженная неожиданно полученным отпором, санитарка зыркнула на прибывших женщин, словно они своим появлением отвлекали ее от более важных дел, и сказала:
– Откуда это вы такие умные свалились?
– С неба, – собрав силы, устало ответила Лиза и указала глазами на свою сумку и на Олин рюкзак на полу.
6
Наревевшись до утра под одеялом в холодной хате рядом с пьяными родителями и мертвым новорожденным, Олька тихо оделась, обула сапоги, натянула синтепоновую куртку, которую мать купила ей осенью в районном секонд-хенде, напялила на русую голову вязаную шапку, замотала шею шарфом собственного производства. От входных дверей она вернулась на кухню, которая скорее была большим коридором, где на столе стояла газовая плитка, а в углу, привязанный к ней черным шлангом, грязно-красный большой газовый баллон. Девочка наклонилась, открыла дверцы стола-тумбы, вытянула свой портфель со скромными школьными принадлежностями. Зажав его под рукой, еще раз глянула через щель в двери в серую комнату, где все еще спали нетрезвые родители и где в ногах у матери лежало то, о чем Ольке страшно было и вспоминать.
– Да пропадите вы все пропадом! – прошептала она и вышла на улицу, не представляя, где и как жить дальше, но твердо решив больше в этот дом не возвращаться.
Морозный воздух имел странный запах – то ли молодых огурцов, то ли треснувших арбузов, свежий снег блистал под утренним солнцем – день уже становился длиннее, воробьи чирикали и дрались за конский волос – все говорило о том, что еще чуть-чуть и зиме конец.
«Так всегда бывает – надо только дотерпеть, надо выдержать до конца, потому что нет ничего бесконечного, перетерпеть – и все изменится к лучшему», – думала Олька, замерев возле калитки, зажмурив глаза и подставив лицо зимнему солнцу.
Куда теперь идти – она не знала. Точнее – знала, куда хотела бы пойти. Но возможно ли это, может ли она свалиться тяжелым мешком на плечи человеку, который один из всех, казалось, был к ней небезразличен? Конечно, односельчане сочувствовали «ребенку из неблагополучной семьи», но это казалось Ольке каким-то поверхностным, формальным сочувствием, словно милостыня, мимоходом брошенная юродивому возле церкви, о котором уже не вспоминали, ни садясь за стол, ни ложась спать. Никого не интересовало, что у нее внутри, в душе. Никого, кроме одного странного человека, отличавшегося от всего Олькиного окружения.
Роксана была довольно молодой еще школьной учительницей, которая однажды странным образом появилась в их деревне. Она просто сошла с поезда на станции в шести километрах от деревни, спросила, где тут ближайшая школа, и, подвезенная на УАЗике сельским агрономом, осталась преподавать украинский язык и две литературы – украинскую и зарубежную. Так же неожиданно через два года она покинула и деревню, и школу, уволившись без объяснений.
Последние три месяца учебного года и пребывания Роксаны в деревне Олька жила у нее, потому что тем судьбоносным утром все-таки решилась. Стоя с закрытыми глазами возле родительской калитки, она услышала звон церковного колокола, который донесся с холма, и вдруг вспомнила странную и не очень понятную ей фразу, услышанную когда-то от священника: «Стучите, и отворят вам!»
Олька прекрасно помнила, как не раз грюкал кулаком в их двери участковый милиционер, а отец подпирал их изнутри, матерился и не собирался ему открывать. Потому библейская мудрость представлялась девочке довольно сомнительной. «Откроют, если захотят. А нет – то и нет!» – думала она.
Но в тот момент ей показалось, что если сейчас не сделает решительного шага, то так и простоит свой век возле забора, который отделяет двор невеселого ее детства от другой жизни. Если не постучит, то никто и не задумается, открыть ли… Конечно, под словом «никто» она представляла Роксану, хотя не в словах дело.
Олька пошла по свежему снегу к школе, нашла там учительницу, уставилась своими серо-голубыми глазами в ее карие глаза и произнесла:
– Домой я не вернусь. Или вернусь, чтоб их убить. Спасите меня! Больше некому.
Бывает такое – попадаются на твоей жизненной тропе люди, зачем-то тебе нужные. Даже если ты их не ищешь. Они долгое время могут быть где-то рядом, но в решительный момент образ их становится заметнее, четче, выпуклее, делается выразительным и цветным, и этот человек как-то влияет на твою жизнь, играет в ней свою роль. Это может длиться довольно долго, или периодами, или проходить совсем пунктиром, появляясь и исчезая опять. А бывает, чья-то тропа только пересекает твою. И человек как появляется в твоей жизни, так и исчезает из нее. Но ему удается сделать что-то судьбоносное – вытянуть тебя из ямы или толкнуть в нее, а может, вывести за руку на какую-то другую орбиту жизни и опять раствориться вдали на собственной тропе, которая не совпадает с твоей и даже не параллельна ей.
Таким человеком для Ольки стала Роксана, истории которой в деревне не знал никто (поэтому ее образ частично был дополнен сериальными домыслами). Но к детям она относилась искренне и с приязнью, к старшим – с уважением, к разного рода руководству – ровно и с достоинством, повода для сплетен не давала, на чужих мужей не посягала, а холостяков, которые бы решились сами подкатиться к ней, за два года в деревне не нашлось. Хоть и не скажешь, что женщина была горделивой, но еще подумаешь, на какой козе к ней подъехать и ровня ли ты ей. Роксана ни с кем не панибратствовала и себе в душу тоже никого не пускала. Но предмет свой преподавала интересно, и дети ее любили. Жила она в однокомнатной квартире типового трехэтажного на два подъезда дома «сельской интеллигенции», которые в советские времена построили во многих деревнях. Хозяйства не держала, покупала, что нужно, в магазинчике или привозила из Киева, куда непременно ездила раз в месяц. К кому и зачем – не знал никто, как, собственно, никто не знал и предыстории ее появления здесь. Разве что через учительскую бухгалтерию просочилась информация, что видели в ее паспорте штамп о недавнем разводе.
То, что она смогла дать Ольке за три месяца совместной жизни, даже не могло сравниться с тем, что получила эта девочка за свои неполных пятнадцать лет дома. Они разговаривали. Говорили обо всем – без табу. А кто еще в ее мире, скажите, мог разумно ответить девушке на кучу вопросов и не высмеять ее при этом? Кто вообще задумывался о том, что у нее есть вопросы? Собственно, у Ольки не было даже подруг своего возраста, не то что уж старших советчиков. Рано с горделивой горечью осознав отличие своего статуса «ребенка алкашей» от статуса других более-менее благополучных детей, она ни к кому в друзья и не набивалась.
Живя у Роксаны, Олька воспринимала образ жизни учительницы как пример и изо всех сил старалась следовать ему до мелочей – перенимала чистоту ее речи, манеру держаться, приглядывалась к аккуратности ее небольшой квартиры, к содержанию гардероба, к уходу за волосами, руками, телом, а также любила она взвешенность и доброжелательность учительницы в суждениях о других людях. А еще здесь читали книги. Как рыдала она, проглотив наугад взятый с полки роман «Человек-амфибия» Александра Беляева! Жалела и красавицу Гуттиеру, и доктора Сальватора, а больше всего жаль ей было Ихтиандра, «морского дьявола» с сердцем ангела. А когда Роксана привезла из Киева диск с этим фильмом, Олька посмотрела его единственный раз, наплакалась и, шмыгнув носом, сделала вывод, что жизнь тяжела и несправедлива к тем, кто заслуживает быть счастливым. После этого она вложила диск в пакетик, вставила между страницами романа и демонстративно поставила на книжную полку.
Теперь ее новая, возможно, несколько искусственная, жизнь невероятно отличалась от той реальности, которая существовала в доме ее детства, да и вообще от среднестатистической деревенской жизни даже непьющей семьи, неразрывно связанной с огородами, хозяйством и нацеленной главным образом на прокорм здешней или уже разлетевшейся по городам семьи. Их небольшая квартирка казалась Ольке кораблем, отдельным от привычного реального мира. Разумной, спокойной, уважительной и безопасной территорией. А иногда ей казалось, что за стенами их квартиры не родная деревня, а сам Киев, и все в нем иначе, так, как показывают в кино. Вот только оденься, расчешись, стань на пороге, выпрями спину, подними голову, открой двери, сделай пару шагов – и окажешься если уж не на Крещатике, то точно на красивой Оболонской набережной!
Но этот покой и наслаждение от выстраданной новой жизни Олька ощутила не сразу. Первые дни были для нее тревожными, а статус ее у Роксаны казался нелегальным, временным и шатким. Искоса поглядывали на нее ученики разного возраста, искоса – на Роксану учителя, мол, не лезла бы в чужие проблемы, хоть и жаль девочку, но все-таки не сирота… Но через несколько дней Роксана написала заявление на имя директора школы, а также на имя участкового инспектора о том, что в связи с невыносимо тяжелой ситуацией в семье ученицы такой-то она считает необходимым временно забрать девочку к себе, что должно положительно сказаться на ребенке, который постоянно пребывает в состоянии стресса в семье алкоголиков.
Заявление – вещь официальная. И хотя подобных прецедентов не бывало, оно как-то урегулировало ситуацию и приглушило пересуды.
А тем временем местная милиция передала в район дело о мертвом младенце – не было ли там криминала. Олькина мать однажды пришла к школе и ждала дочку после уроков, но в помещение зайти не решилась. Олька же дрожала возле окна и выходить не стала – упаси Господи, опять мать нажмет на жалость, и пойдет она теленком на веревочке обратно в свою прежнюю жизнь. Так и не встретились. Бабы передавали потом, что мать, выпив, ругалась возле магазина, что учительница, не способная родить своих детей, украла у нее «готовую» дочку, а отец угрожал, но кто бы его боялся, когда он сам уже догорал от водки.
Олька осталась. Но через три месяца закончился учебный год, Роксана, приняв экзамены, неожиданно и без объяснений подала заявление на увольнение, а Ольке сообщила, что у нее есть жених-иностранец, который планирует летом забрать ее к себе.
В тот день словно небо упало на землю. В одно мгновение рухнул хрупкий душевный комфорт, в котором девочка угнездилась рядом с этой женщиной. Роксана не стала для нее ни матерью, ни даже старшей сестрой – она никогда не сюсюкала с Олькой и не ласкала ее, не панибратствовала, не обращалась по-родственному, будто знала – чем ближе они станут, тем больнее будет расставаться. Ведь и не она придумала это малое сообщество – она просто не оттолкнула Ольку в страшную для той минуту. И в течение трех месяцев, зная наперед конечность этого срока, женщина вкладывала в чужого и обделенного жизнью ребенка по максимуму все, что считала полезным во взрослой жизни. Но при этом удерживала дистанцию, сознательно оставаясь для нее человеком с другой тропы, человеком с собственной судьбой.
7
С какой целью, войдя в подъезд, люди заходят в кабину лифта? Конечно, скажете вы, чтобы подняться на нужный этаж, а не чтобы пережить экстремальные впечатления. Обычно лифт – это не цель, а средство. Вертикальная черта, которая ведет от пункта А в пункт Б, куда нужно добраться. Поэтому мало кто бывает доволен, оказавшись в ловушке у этой черты. Бывают неприятные последствия: проблемы со здоровьем, потерянное время, испорченное настроение. Хотя некоторые умеют отнестись к происшествию с юмором. Запустив в поисковую систему в Интернете словосочетание «застрять в лифте», находишь невероятное количество человеческих впечатлений. И даже просьбу к интернет-сообществу помочь «правильно и надежно застрять в лифте, чтобы надолго и чтобы никто его не сдвинул, «потому что очень надо!» И, представьте себе, за вопросом следует длинный список ответов-советов, как эту идею реализовать!
А иные делятся своими впечатлениями на тематических форумах.
• Я зависала в лифте только один раз, зато как это все было! Мало того, что со мной в лифте были еще какой-то обкуренный гопник и девка-истеричка, которая сначала визжала, так что у меня уши чуть не отвалились, а потом достала телефон, позвонила подруге и стала с ней болтать. Весело… А гопник стоял, как истукан, и через каждые пять минут спрашивал: «А мы что – застряли?» Нет, блин, бензин у лифта закончился! Потом минут через 20 нас оттуда все же вытащили, но теперь каждый раз, когда я сажусь в лифт, мне не по себе.
• Когда застрянешь в лифте сама – тут тебе и плюс, и минус. Не будет рядом ни придурков, ни симпатичных мальчиков. Но самое страшное – застрять без мобильника! Это ужас. Примета у меня даже такая: забыла мобилку – в лифт не садись! Имею горький опыт. А главное, соседям все по фигу. А мне приходится и кричать, и топать ногами. Они не слышат. Веду себя как дура, но, черт, как вести себя иначе?
• Пожалуй, самый прикольный случай в моей жизни – это когда я во Франции застряла с пятью (!) бабками в одном тесном лифте. Дело в том, что на лифте было ясно написано – максимум 4 человека, а нас там было шестеро. Я им так и сказала, но старые, видимо по неграмотности, не умели читать по-французски и набились в лифт. Вот он, как и следовало ожидать, застрял. Бабушки тут же начали задыхаться, глотать успокоительное и получать сердечные приступы, как по команде. Ну, я нажала красную кнопку, и служба начала давать мне на французском указания, что делать. Но я ни фига не поняла, так как самая мелкая бабка начала колотить кулачками по стенкам и вопить так, что и мне до нее далеко было. В общем, я наконец кое-что поняла и нажала, что надо. А вот ехали бы сами, без меня, молодой и умной, сидели бы там до сих пор!:)
• Было это как-то зимой, пришли ко мне гости, напились мы чаю и решили пойти в кино. Затолкались в пассажирский лифт, было нас пятеро, да еще в шубах, пуховиках, дубленках, разогретые чаем. Лифт спустился на полметра и завис. Дверь не открывалась. Но компания была неплохая, все свои и веселые, правда, как селедки в банке, да еще и тепло одеты. Да еще и после чая… Но когда нас освободили (минут через сорок), в кино мы уже не пошли, бежали все обратно домой:)
• А мы как-то раз застряли невесело. Именно в то время все разговоры шли о российской подводной лодке «Курск», где на глубине погибло немало моряков. Так очень им посочувствовали, когда почти час ждали освобождения в летнюю жару и нечем было дышать. Было нас вместе со мной пятеро, из них один сильно нетрезвый мужик с перегаром, одна влюбленная парочка и девочка с собачкой. Собачка – молодой сенбернарчик. Он повел себя разумно – минут через пять улегся на пол, нашел носом щелку, откуда тянуло прохладным воздухом из шахты лифта, да так и пролежал. Скажу, что впечатления были не из приятных, когда дышать почти нечем. Да еще тот алкаш что-то варнякал, и собачка немного смердела, видно, от страха… Но ничего, через час всех вытащили. А влюбленной парочке будто даже понравилось.
• Лично я люблю застревать в лифте по инерции. Как застряну, сердце радуется! Потому что, когда мне было двенадцать лет, я застряла в лифте с мальчиком по имени Арсений, он мне очень нравился. Там мы впервые поцеловались… Ну а что еще делать в пространстве метр на метр и в темноте?!
• А меня прикалывают ощущения – экстрим, страх… Ты находишься в неизвестно скольких метрах от земли, свет не горит, а под ногами, сквозь пол, чувствуется пустота… Эти ощущения – просто супер! Застряла как-то в 10-летнем возрасте между 11 и 12 этажами, сорок минут безрезультатно давила все кнопки в темном лифте, пока не приехал дядя-монтер, не сломал дверь и не вытащил меня. И все равно – супер! Хотя, конечно, такие эмоции появляются уже после того, как ты освобожден:)
• Иногда только такие моменты помогают мне над чем-то задуматься в жизни, подумать над какой-то ситуацией. И, стоя или сидя в этом темном лифте, ничего не остается, как разговор с самим собой. В детстве мечтала застрять в нем перед школой, но так этому желанию и не суждено было сбыться.
• А знаете, что в США делают адвокаты, если застревают в лифте? Радуются! Ибо это – гарантированный доход. Включают опцию секундомера в мобильном и начинают считать, сколько именно они находятся в застрявшем лифте. Тамошнее прецедентное право в ряде штатов выработало практику: 6 минут – 14 тысяч долларов возмещения по суду, 15 минут – 35 тысяч долларов и т. д. Но все же «стоимость страданий» определяет суд. И обычно владелец здания и пострадавший подписывают мировое соглашение, не дожидаясь суда, потому что владельцу выгоднее заплатить, чем попасть в компьютерную базу данных. Ведь факт, что в доме пострадал жилец, может резко снизить ренту.
• А я как-то в Манхэттене в одном из престижных домов начала ХХ века ехал в лифте, который работает не на электричестве, а за счет противовеса. Надо было тянуть трос, чтобы лифт двигался. Кабинка лифта небольшая. Кроме лифтера еще два-три человека помещаются. Трос проходит внутри кабины. И не один, а два. Тянешь за один – едешь вверх, за второй – вниз. В идеале его тянет лифтер, но в некоторых домах – сами пассажиры. Это не трудно, и на такой случай на специальной полочке есть специальные рукавицы. Лифт идет медленно и надежно.
• А мой отец вспоминал, что старые киевские лифты назывались «подъемники», лифтер (такой солидный дядя в форме) ехал вместе с клиентами – нажимал кнопки, открывал дверь. Конечно, лифты были только в ВИП-домах – это был люксус невероятный! Кое-где сохранились еще те первые кабины – на двоих. Потому что лифтер «принимал на борт» только одного пассажира. А в 1970-е годы такие лифты были предметом любопытства – мы бегали смотреть на них, катались. Был такой крохотный лифт в доме на Ленина, нынешней Богдана Хмельницкого, если пройти в арку возле зоомагазина. Но в 1970 – 1980-е почему-то большую популярность имел «лифт на Карла Маркса», то есть на ул. Архитектора Городецкого, справа от метро. И именно тот подъезд жители первым снабдили домофоном – надоели посетители. А лифт на Свердлова, сиречь Прорезной, был меньше раскручен, поэтому туда можно было свободно просочиться даже в недавние времена. Теперь, правда, туда тоже черта с два попадешь! Целоваться было в них хорошо, особенно если застрянешь, а если еще специально сделаешь так, чтобы лифт остановился между этажами… Изобретательные ухажеры специально вели барышню показать такую изюминку. Девочка не догадывалась, о чем в действительности идет речь, или догадывалась, но делала вид, будто не понимает. Далее заходили в лифт, и во время движения надо было локтем (не промахнись, парень!) незаметно нажать кнопку «Стоп». «Ой, какое приключение!» – хлоп-хлоп ресницами… Вот тогда и начинались поцелуи:)) А жители тех домов, бессердечные, ругали целовальников!
• Э-хе-хе, в лифте открывается столько возможностей, если посчастливилось застрять с красивой девушкой! С нетерпением жду этого момента, а если ни хрена не дождусь, придется самому постараться! И не нужен мне никакой лифтер в рукавицах!:)