Текст книги "Заговор адмирала"
Автор книги: Михель Гавен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Это всё было вчера? – напряженно спросила Илона. – Я удивилась, что свёкор не звонит и не интересуется здоровьем внуков, – вспомнила она.
– Он просто не мог этого сделать, – объяснил Эстерхази, – немцы практически взяли его в плен.
– О, боже! В его возрасте такие испытания! – Илона всплеснула руками. – Вы уверены, что он хорошо себя чувствует? Как он выдерживает?
– Генерал Сомбатхейи заверил меня сегодня утром, что адмирал не жалуется на недомогание, но морально подавлен, – ответил Эстерхази. – Его высокопревосходительство отказался от ночных переговоров с фюрером и направил вместо себя генерала Сомбатхейи. Как сообщил мне сам генерал, фюрер не принял никаких его доводов. Он вообще смотрел в сторону отрешенным взглядом, пока Сомбатхейи высказывал венгерские предложения, как упрочить сотрудничество, не прибегая к оккупации, или хотя бы перенести её на некоторое время. Всё это явно свидетельствовало о том, что решение принято. Собственно, это фюрер и подтвердил – что никакой отсрочки дать не может. Он предупреждал регента. Теперь же, не найдя понимания, решил внести ясность в положение, введя войска. «Вооруженное сопротивление бесполезно», – предупредил он Сомбатхейи как начальника венгерского Генерального штаба. Что касается возможной отставки регента, которой пригрозил его высокопревосходительство, то она огорчает Гитлера. Гитлер бы этого не хотел, и в этом нет ничего удивительного, – Эстерхази усмехнулся. – Они уже подготовили совместное коммюнике, в котором Хорти якобы выражает поддержку введению германских сил на территорию Венгрии, поэтому отставка его высокопревосходительства спутала бы им все планы. Правда, Сомбатхейи удалось добиться от Гитлера обещания, что как только рейх будет иметь необходимые гарантии стабильности для своего тыла, оккупационные силы покинут страну. Фюрер долго разглагольствовал на тему, что Венгрия – это не Чехия, которая всегда была принадлежностью Германской империи. Венгрия – самостоятельное королевство, и потому отношения конечно же должны строиться на равных, но, как вы сами понимаете, графиня, это только слова. Фюрер легко бросается ими, мы это знаем. За то, что мы являемся самостоятельным королевством, нам следует благодарить императрицу Зизи, которая в свое время уговорила Франца Иосифа признать нас равными Австрии. Только боюсь, что с этим королевством теперь будет покончено навсегда. Как только германские войска войдут в Венгрию, сюда придет война. Мы сразу станем мишенью для бомбардировок, а сталинские командиры внесут нас в свои планы по завоеванию мира. Точнее, по отвоеванию его у фюрера. Значит, кровопролитие не за горами.
– Неужели ничего больше сделать нельзя? – Илона осторожно взяла графа за руку, взглянув ему в лицо. Тонкие бледные пальцы графини Дьюлаи дрожали. – Скажите мне правду.
– Я не знаю, – Эстерхази сокрушенно покачал головой. – Я и сам в отчаянии, поверьте. Я должен ехать, – он с нежностью прижал её руку к груди. – Мне надо быть на связи с Клейсхаймом, но я буду сообщать вам обо всем, что происходит. Крепитесь. Грядут тяжелые времена.
Еще рад поцеловав руку графини, Эстерхази поспешно вышел. Она видела в окно, как он сел в автомобиль. Потом, вздохнув, поднялась на второй этаж. Пройдя по коридору, открыла дверь в небольшую комнатку справа – там с сиделкой находился младший сын, Иштван. Когда Илона вошла, сиделка встала и сделала реверанс.
– Сидите, сидите, Лили. Как он? – спросила графиня.
– Покушал. Совсем не плакал, мадам, – ответила та вполголоса. – И ночь провел спокойно. Не ребенок, а золото.
– Это хорошо.
Графиня подошла к кроватке и заглянула за кружевную занавеску. Ребенок безмятежно спал, раскинув во сне ручки, и мать с нежностью прикоснулась к его пальчикам – только тронула слегка, боясь разбудить.
– Ах, вот вы где. Я вас ищу, – на пороге показался доктор Вереш. В руке он держал какую-то бумагу.
– Пожалуйста, тише, – попросила Илона. – Ребенок спит.
– Тогда лучше выйдем в коридор, – шепотом предложил доктор. – А то тихо говорить не получится. Вы разве ничего не знаете?
– Что случилось? – спросила Илона, закрывая за собой дверь.
– Немецкие войска пересекли границу, – сообщил ей Вереш. – Скоро будут здесь, в Будапеште. Как утверждают, всё делается с согласия регента, но я очень в этом сомневаюсь. Нам же вот прислали предписание, – он показал Илоне только что полученную бумагу с германским имперским орлом. – Из их Главного управления медицинской службы СС, за подписью группенфюрера Гербхардта. Они планируют разместить в нашем госпитале свою службу и предлагают нам срочно все подготовить для этого. Завтра к нам приедет какая-то их начальница.
Вереш заглянул в бумагу и прочитал фамилию по слогам:
– Сэ-тер-лэнд. Она – оберштурмбаннфюрер СС и уполномоченный рейхсфюрера по медицинской части. Во как! Мы все поступаем в её распоряжение, и эта женщина будет всем здесь заправлять. Как вам новость?! – Вереш с возмущением взглянул на Илону, которая едва сдерживала слезы.
Заметив, как она расстроена, доктор прикоснулся пальцами к её плечу:
– Успокойтесь, успокойтесь. Ну не съест же она нас всех, эта немецкая начальница с английской фамилией. Хотя… вполне может просто выгнать отсюда и оставить без работы, но это не самое худшее, согласитесь, в создавшихся обстоятельствах. Успокойтесь и подходите ко мне в кабинет, – распорядился он. – Времени у нас мало, а сделать надо много, чтобы господа из СС были довольны. Плетью обуха не перешибешь. От нас ничего не зависит, Илона. Надо приспосабливаться.
– Да, надо приспосабливаться, – тихо повторила графиня Дьюлаи, наблюдая, как доктор Вереш поспешно поднимается по лестнице на следующий этаж и направляется в рабочий кабинет. – Приспосабливаться жить с теми, кто разрушил всю жизнь, убил любимого человека. Выполнять их приказы. Как справиться с этим? За что всё это?
Захлебываясь слезами, Илона снова вошла в комнату сына. Не оглядываясь на опешившую сиделку, подошла к кроватке, осторожно взяла на руки ребёнка, который даже не проснулся, а только послушно прислонился головкой к плечу матери и даже улыбнулся во сне. Прижав сына к груди, графиня подошла к окну, глядя на падающий за окном снег. Слезы беззвучно катились по щекам.
* * *
Старый лесник Золтан проснулся в сторожке на окраине деревни Дунапентеле недалеко от города Секешвехервар, потому что жена трясла за рукав рубахи.
– Отец, вставай, вставай! Там гудит что-то. Никак война?
Старик открыл глаза:
– Какая война? Ты что, спятила, что ли? – он отмахнулся, хотел отвернуться к стене, но тут и сам услышал отдаленный гул моторов – настойчивый, нудный, тревожный.
Лесник быстро сел на кровати, отбросив одеяло, сшитое из разноцветных лоскутов, а в дверях уже показалась дочь Мария с растрёпанными со сна волосами. Она куталась в пуховый платок, наброшенный поверх длинной вышитой рубахи, и в страхе прижимала к себе двух черноглазых мальчишек, внуков Золтана:
– Отец, что это?
Старуха Агнешка упала на колени перед распятием, рядом с которым висели выцветшие портреты императора Франца Иосифа и императрицы Зизи:
– Матушка Пресвятая Дева Мария, заступись! Неужто не минует нас? Неужто все сначала начнется? – причитала жена лесника.
Не обращая внимания на её стенания, Золтан быстро оделся, вышел в сени, натянул тулуп, нахлобучил волчью шапку, чтоб не застудить лысину на макушке, а затем взял охотничье ружье и самодельные лыжи.
– Ждите здесь, – коротко приказал он домашним. – Сейчас всё узнаю.
Лесник вышел на крыльцо, строго хлопнув дверью, но только отошел от дома, как услышал сзади:
– Куда, куда! Не пущу!
Как была босиком, только набросив на плечи безрукавку из овчины, Агнешка ринулась за ним:
– Пять лет ждала с войны! Дети померли все! Родители! Не пущу больше!
– Тихо ты, дуреха!
Развернувшись, Золтан бросил ружьё и лыжи, подхватил её под руку и быстро повёл обратно:
– Простудишься же. Назад иди. Я только гляну, и все.
Агнешка плакала, прижавшись лицом к плечу мужа, стиснула пальцами локоть в овчинном тулупе.
– Все, иди, иди, – лесник заставил жену подняться на крыльцо и почти втолкнул в дверь дома. – И носа не суй на улицу. Скоро вернусь.
– Угу, – она шмыгнула носом, но не послушалась.
Сколько мог видеть Золтан, оглядываясь, пока знакомой тропкой скользил к шоссе, жена все стояла, запахнув безрукавку, босыми ногами на крыльце, а ветер рвал седые, выбившиеся из косы волосы. Оглядываться уже больше не было сил, да и ни к чему душу травить. Когда муж исчезнет из вида, жена уйдет сама – на это только и можно было надеяться – а после натирай её барсучьим жиром, если кашлять начнет. Упрямая стала с годами, а в молодости, когда императрице Зизи в Вене розовые лилии преподносила для украшения лошади, очень застенчивая была, робкая.
До шоссе лесник добрался легко – снег был не липкий и не оледенелый, поэтому лыжи шли хорошо – но как только увидел издалека шоссе, так и обомлел, остановился как вкопанный. Сколько мог охватить взгляд, все оно было запружено военной техникой. За летящим с ветром снегом – танки, бронетранспортеры с солдатами, грузовики, тягачи с пушками. И на всех – черный германский крест.
«Так и есть – пришли», – подумал Золтан. Он скинул лыжи и присел на толстый ствол поваленной сосны, предварительно отряхнув его от снега. Продолжая глядеть вдаль, на немцев, старик достал из кармана тулупа обрывок газеты, а из другого кармана – кисет с яблочным табаком собственного изготовления. Скрутив цигарку, лесник прикурил от старой румынской зажигалки с портретом короля Михая, купленной по случаю на базаре в городе, задумчиво затянулся, посидел несколько минут.
Вспомнились окопы Первой мировой, грязь, вши, тошнотворная вонь от гниющих ран. Вспомнилось, как умерли от гангрены два его лучших дружка, с которыми служил в императорской гвардии в Вене, – ребята в муках корчились. Вспомнил, как чуть не утонул, переправляясь через реку в Арденнах. Только Агнешкина молитва тогда и спасла, наверное. И что же теперь? Всё сызнова? Тогда молодой был, силы были. Да и то невмоготу. А как же сейчас? Как же сейчас все это вынести? Пришли немцы, а значит – придут за ними и большевики. Другому не бывать. Война снова постучится в дом.
Докурив цигарку, Золтан надел лыжи, поплотнее нахлобучил шапку. Машины всё шли и шли, и не было видно этой веренице конца. Сплюнув в снег, старик вдруг заторопился домой. Агнешки, как он и думал, на крыльце уже не было. Когда он вошел в сени, она хлопотала на кухне. Вытащив из печки теплый чугунок с кашей, раскладывала мальчикам по тарелкам деревянной ложкой. Дочь Мария сидела рядом, нарезала хлеб. Увидев вернувшегося главу семейства, все напряженно смотрели, ждали, что скажет, а он молча смотрел на них, не зная, что и сказать им.
– Немцы пришли? – спросила Агнешка, догадавшись. – Оккупация?
– Да, оккупация, – ответил он, отведя взгляд, чтоб она не видела слёз, предательски наполнивших глаза. – Придется пережить и это, мать, ничего не поделаешь. Пойду на двор, принесу ещё дров, – он снова решительно направился к двери. – Что-то холодно за ночь стало.
* * *
В обитой зелёным шелком малой столовой дворца Гёдёллё был сервирован ужин. Белоснежная скатерть соперничала с белизной фарфоровых тарелок, а на которых был уже разложен перкельт – обильно сдобренные паприкой кусочки куриного мяса в оливковом масле, источавшие чудесный аромат. В фиолетовых бокалах, украшенных изображением золотой венгерской короны, темнело выдержанное в подвалах замка красное вино. В камине потрескивали дрова, весело играли оранжевые языки пламени.
За столом сидели графиня Дьюлаи и её гость, граф Эстерхази. Они только начали ужинать, но аппетит уже пропал, потому что события, случившиеся в Венгрии за последние дни, повергли в тревогу всю семью адмирала Хорти и его ближайшее окружение.
Граф Эстерхази встал из-за стола, беспокойно прошёлся туда-сюда по коврам и, наконец, остановился, глядя на большой портрет императрицы Зизи, висевший над камином. Таких портретов во дворце Гёдёллё, любимом пристанище императрицы, набралось бы, наверное, с сотню – в каждой комнате, в каждом зале.
На этом портрете императрица была изображена в строгом черном платье, ведь после смерти единственного сына Рудольфа она бессменно носила траур. Её чудные длинные волосы были собраны в высокую прическу. Лицо выглядело бледным, и весь её печальный вид резко контрастировал с солнечным пейзажем греческого острова Корфу, изображённого на заднем плане. Зизи стояла на живописной набережной, недалеко от дома с садом, приобретённого там. Внизу искрилось великолепное синее море, а Зизи прятала лицо под зонтом, будто хотела скрыться от всех радостей этого мира.
Своеобразным отражением портрета императрицы была графиня Дьюлаи, бессменно носившая траур после гибели супруга. Видя, что Эстерхази не намерен продолжать ужин, хозяйка замка тоже не стала себя заставлять и переместилась в глубокое кресло, обитое темно-зелёным бархатом, где её ждали пяльцы – Илона вышивала национальный узор на шёлковом чепчике сына.
– Итак, свершилось. Одиннадцать дивизий вермахта и войска СС пересекли сегодня границы Венгрии, – сообщил Эстерхази негромко, словно разговаривал сам с собой. – Как ни усердствовал наш Генеральный штаб, никакой отсрочки не получилось. Зато в судьбе его высокопревосходительства кое-что прояснилось.
Эстерхази взглянул на Илону, которая при слове «прояснилось» тут же подняла голову от вышивания.
– Его высокопревосходительство отказался подписывать совместное заявление с фюрером, их последняя беседа прошла очень холодно, – Эстерхази обошел кресло Илоны и сел в другое, стоявшее напротив.
Графиня не могла не заметить, как крепко её собеседник сжал поручни руками, что выдавало его крайнее волнение.
– Правительство Каллаи уйдёт в отставку, – продолжал Эстерхази, – Гитлер настаивает на этом. По возвращении в Будапешт его высокопревосходительство, скорее всего, назначит вместо себя посланника Стояи, у которого сложились неплохие отношения с Риббентропом. Его высокопревосходительство уже распорядился назначить заседание Коронного совета, который рассмотрит все сложившиеся обстоятельства и примет соответствующие решения. По словам генерала Сомбатхейи, Гитлер выглядел на последней встрече не очень убедительно. Фюрер говорил о том, что он истинный друг Венгрии и желает ей добра, но на самом деле Венгрия в его голове является лишь частью большого плана, в котором венгерские интересы не принимаются в расчёт. Теперь, когда немецкие войска уже перешли границу, Гитлер немедленно предложит Антонеску направить румынские корпуса за Днестр и ввести их в бой с Советами, поскольку теперь у Антонеску не может быть отговорок, что венгры якобы намереваются ударить румынам в спину.
Помолчав, граф добавил:
– Произошло и ещё кое-что. Сразу после окончания переговоров его превосходительство уже был готов к отъезду. Фюрер вышел его проводить, с большой свитой, однако, когда проводы закончились, в вагон явился немецкий посол фон Ягов и попросил разрешения представить своего преемника – это тот самый офицер СС Вейзенмайер, который давно обосновался здесь и вел наблюдение. Представьте, что он теперь именуется не послом, а имперским уполномоченным, то есть полновластным хозяином Венгрии! Наша страна, увы, утратила независимость!
– Это очень печально, граф. Все наши надежды оказались напрасными, – тихо ответила Илона и поморщилась, потому что случайно уколола иглой палец. – Значит, наши друзья в Германии не смогли ничего сделать для нас?
Графиня взглянула на Эстерхази, и во взгляде её больших темных глаз тот прочел разочарование.
– Это политика, борьба группировок, – ответил граф по возможности мягко. – Коалиция, убедившая фюрера в необходимости оккупации Венгрии, оказалась сильнее. Да им и нетрудно было одержать верх, потому что Гитлер сам желал как можно скорее подчинить Венгрию полностью себе. Все, что связано с бывшей империей Габсбургов, – для него, австрийца, особенное. Он всё здесь считает своим, и эти взгляды полностью поддерживает группировка таких же бывших австрийцев во главе с заместителем Гиммлера Кальтенбруннером. Они и способствовали в данном случае тому, что усилия вермахта – Кейтеля в первую очередь – по втягиванию Венгрии в войну имели успех. Фюрера убедили в правоте его штабистов.
– Бывшие австрийцы… Но почему они не желают независимости для Австрии? – удивилась Илона. – А за что они так ненавидят Венгрию? За то, что Венгрия теперь отдельное государство, а не часть Австро-Венгерской империи?
– Вы неправильно воспринимаете их, графиня, – ответил Эстерхази всё также мягко. – Это не патриоты. Это ренегаты и, если хотите, предатели. Они предали и свою Австрию, и всю Европу. Они сбежали из Австро-Венгрии, потому что здесь не очень прижились их идейки. Империя Габсбургов имеет тысячелетнюю историю. В отличие от Германского рейха она не молодое государство, нуждающееся в самоутверждении. Габсбурги, а вместе с ними и австрийцы, вдоволь навоевались ещё четыреста лет тому назад. С одними турками сколько бились и выстояли! Габсбурги и австрийцы создали свою империю, защитили её и с тех пор дали возможность культуре, искусству, философии развиваться и на нашей, венгерской земле. Австрийцев никогда не мучил комплекс младшего брата. Они всегда чувствовали себя на равных среди великих держав Европы. А во что хотели превратить Австрию эти люди, которые теперь инициировали оккупацию Венгрии? В придаток Германии, чтобы старинная венская культура, воинская доблесть, добытая под знаменами Габсбургской империи, украшала их рейх, как новогодняя мишура на елке! Ничего странного, что эти люди не нашли здесь понимания, и все, что они смогли, это, воспользовавшись огромными экономическими трудностями середины тридцатых годов, просто пристегнуть Австрию к рейху, насильно. Пришили на поношенный мундир новые, яркие пуговицы. А то, что происходит теперь – гораздо страшнее и ужаснее.
Уже не скрывая волнения, Эстерхази снова встал. Заложив руки за спину, ещё раз прошелся по комнате, а Илона молча наблюдала за ним, отложив пяльцы.
– Они сунулись на Восток, устроили войну с Россией, чего Габсбурги никогда не допускали. «Дранг нах Остен» – это был лозунг, знакомый им, но имелась в виду не Москва. Для Австрии это всегда была Турция, Палестина. Это был лозунг Крестовых походов Средневековья, давно отживший своё, но немцы немного опоздали на общий пир и теперь проходят всё то же, что проходили мы, только на четыреста лет позже и в совершенно новых, куда более грозных условиях. Никогда, графиня, заметьте, никогда в истории Австро-Венгрии не было конфликта с Российской империей. Наоборот, следуя мудрому завету императрицы Марии Терезии, мы старалась поддерживать с русскими союзнические отношения, ведь в извечной борьбе с настоящим Востоком, с Турцией, с исламом, это было очень важно. Мы посылали их принцам портреты наших хорошеньких принцесс и с готовностью отправляли их самих в Петербург, если великие князья желали на них жениться. Только один раз по упрямству Франца Иосифа, излишне расположенного к своему германскому союзнику и растерявшему, возможно, по старости политическое чутье, мы столкнулись с Россией в серьезном конфликте. Это была Первая мировая война. И после этого крах постиг не только нас. Романовых тоже. Обе династии перестали существовать. А то, что теперь устроил фюрер, эта бойня губительна для всей Европы. Отступая из большевистской России, немцы тащат за собой в Европу красного дьявола, уже подчинившего себе бывшую империю Романовых, практически проглотившего её. С другой стороны наступают американцы. Их пренебрежение к европейским ценностям так же хорошо известно. Боюсь, со старой Европой будет покончено навсегда. Как бы ни закончилась война, нас ожидает совершенно иная жизнь, которая будет непохожа на прежнюю. Если мы, конечно, переживем все эти ужасные события.
Эстерхази снова сел в кресло и уронил голову на руки. Несколько минут он молчал, и Илона тоже молчала, глядя на собеседника. В комнате повисла тяжёлая тишина, но затем граф поднял голову.
– Что касается наших тайных союзников внутри рейха, они не бросают нас, – заметил он, успокоившись, – я имел сегодня встречу с одним из известных мне людей, которым Вальтер доверяет. Он передал мне информацию из Берлина, что премьер-министра Каллаи и графа Бетелена агенты гестапо намереваются арестовать. Я сразу же связался с ними. Каллаи по моей просьбе написал регенту письмо с просьбой об отставке и укрылся в посольстве Турции, где ему предоставили убежище. Граф Бетелен выехал из страны, пока это ещё возможно. Мы должны понимать, графиня, что его высокопревосходительство теперь постоянно будет находиться под неусыпным надзором гитлеровцев – с самого первого момента, как только вернется в Будапешт, – так что нам не стоит ожидать от него многого. Каждый свой шаг он должен будет согласовывать с этим самым уполномоченным рейха Вейзенмайером. Я считаю своим долгом, графиня, сказать вам, что вам надо приготовиться к тому, что они станут манипулировать вами и, возможно, даже решатся на то, чтобы шантажировать его высокопревосходительство судьбой внуков. Проявите стойкость. Лучше всего вам было бы покинуть страну, – осторожно предложил Эстерхази, но, видя, что Илона намеревается возразить, поспешно добавил: – Однако я понимаю, что вы не можете этого сделать. Его высокопревосходительство воспринял бы подобный отъезд как предательство, проявление слабости. Он бы никогда не простил вам бегства даже ради детей. И сам я остаюсь в Венгрии по той же причине. Мы должны пережить всё, что нам уготовано, вместе с его высокопревосходительством, а Бог пошлет помощь, я уверен…
В зеленую столовую вошла горничная, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Ваше сиятельство, простите, вас спрашивает внизу дама, – доложила она Илоне. – Я передала, что вы просили не беспокоить, но дама настаивает.
– Кто это? – Илона пожала плечами и недоуменно взглянула на Эстерхази. – Я никого не жду.
– Некая фрау Сэтерлэнд, – ответила горничная, взглянув на карточку, и испуганно добавила: – Она в немецкой форме, мадам.
– Фрау Сэтерлэнд?! – Илона резко встала.
Пяльцы упали на пол, но она даже не заметила.
– Я слышала сегодня это имя в госпитале, – объяснила графиня свое возмущение, повернувшись к Эстерхази. – Это уполномоченный рейхсфюрера по медицинской части. Они забирают у нас Корхаз, чтобы устроить там госпиталь войск СС.
Горничная продолжала стоять в дверях, ожидая указаний.
– Скажите, что я уже сплю, – велела ей Илона. – Я не хочу принимать этих оккупантов здесь, в доме императрицы Зизи. Здесь им нет места. Пусть останавливаются в гостинице, а завтра я встречусь с ними в госпитале.
Дверь за спиной горничной неожиданно открылась.
– Прошу простить меня за вторжение, графиня, – послышался женский голос, заставивший Илону вздрогнуть, а графа Эстерхази – встать и повернуться.
Маренн вошла в столовую. В походной серой форме СС, с погонами оберштурмбаннфюрера. В руках она держала шинель, на рукавах которой ещё поблескивали нерастаявшие снежинки. Горничная, отступившая на шаг при внезапном появлении гостьи, в растерянности бросила взгляд на Илону.
– Я ожидала, что вы ответите таким образом, – невозмутимо продолжила Маренн. – Потому взяла на себя смелость подняться сюда. Добрый вечер. Я рада, что мы снова имеем возможность увидеться с вами, фрау, и с вами, граф, – она кивнула Эстерхази, – хотя и не в очень обычной обстановке. Вы не пригласите меня пройти в комнату?
– Да, да, конечно, – Илона произнесла эти слова едва слышно – слишком уж она была изумлена. – Прошу вас…
Графиня Дьюлаи хотела добавить «ваше высочество», но слова застряли у неё в горле. Илона закашлялась, поэтому граф Эстерхази, видя её затруднение, сам отпустил испуганную горничную:
– Все хорошо, идите, Лили, – и многозначительно добавил вслед: – Потрудитесь, чтобы нам никто не мешал.
– Да, слушаюсь, ваше сиятельство, – Лили робко присела в реверансе и исчезла за дверью, после чего граф наконец смог оказать гостье достойный приём.
– Прошу вас, ваше высочество, – с поклоном произнёс Эстерхази, сам взял у неё шинель и аккуратно положил на ближайший стул.
Маренн подошла к камину и мягко улыбнулась сначала Илоне, а затем графу:
– Это не провокация и не обман.
Эстерхази пододвинул к Маренн кресло:
– Прошу вас, присаживайтесь, ваше высочество, – но тут голос предательски задрожал. – Мне странно так вас называть, – признался граф.
– В этой форме? – догадалась Маренн. – Я понимаю. Но иного выхода у меня нет, то есть не было, – она села в кресло, а Илона, вся обратившись в слух, села в соседнее.
Гостья наклонилась, подняла пяльцы, по-прежнему лежавшие на ковре, и взглянула на работу.
– Это ваше? – передала графине. – Очень красиво.
– Благодарю, – Илона ответила неуверенно, а когда взяла пяльцы из рук Маренн, то не могла унять дрожь в пальцах.
– Я числюсь в лагере, но служу хирургом в госпитале Шарите под своим американским псевдонимом, потому что только так смогла получить относительную свободу для своих детей, – пояснила Марен. – Иначе мои дети просто погибли бы в лагере. Это было ещё до начала Второй мировой войны. Меня арестовали в Берлине по доносу, и до сих пор никто не собирается освобождать, несмотря на всю пользу, которую я приношу рейху. По сути, я такая же пленница, как и вы теперь. Только все это случилось со мной намного раньше.
– Вы приехали сюда по просьбе Вальтера? – осторожно спросил Эстерхази, присев на стул.
– С его разрешения, – уточнила Маренн, – но по собственной инициативе. Кальтенбруннер подготовил обширный список фамилий, которые будут подвергнуты репрессиям. Это стало известно бригадефюреру Шелленбергу. В этом списке есть и ваше имя, граф, – она взглянула на Эстерхази. – С вами намереваются поступить как с предателем, то есть подвергнуть пыткам и, возможно, даже расстрелять.
Илона ахнула, прижав ладонь к губам, а Маренн поспешно договорила:
– Последнее ещё не решено. Все зависит от поведения регента – от того, будет ли необходимость на него надавить. Чтобы помочь вам в сложившейся ситуации, я и приехала сюда.
Несмотря на эти заверения, Эстерхази побледнел, поэтому гостья ободряюще улыбнулась:
– Мы сумеем избежать всех этих неприятностей. Будьте уверены. Я нахожусь здесь как личный представитель рейхсфюрера СС Гиммлера не только по медицинской части. Я имею расширенные полномочия. Мне поручено воспрепятствовать многому из того, что решил устроить в Будапеште Кальтенбруннер – в частности, расправе над аристократией. В сложившихся политических условиях такой инцидент крайне отрицательно сказался бы на репутации рейха в мире, а она и так хуже некуда.
Граф грустно кивнул.
– Я не оставлю вас в беде, не сомневайтесь, – заверила Марен. – Все необходимые документы, чтобы действовать от имени рейхсфюрера, у меня имеются и подписаны им лично. Этими бумагами я и воспользуюсь, так что за себя и за тех, кто вам близок, вы можете быть спокойны. Собственно, ради этого я и позволила себе потревожить вас в столь поздний час, понимая, какое огромное напряжение в связи со свершившимися событиями вы испытываете. Знайте, что ваши союзники по-прежнему на вашей стороне. Мы продолжаем борьбу всеми возможными способами, да и невозможными тоже – это мне поручил передать вам Вальтер.
С этими словами Маренн встала, невольно заставив своих собеседников тоже подняться.
– Теперь я позволю себе откланяться, – снова улыбнулась она. – Уже поздно. Встретимся завтра утром в госпитале, графиня, – Марен кивнула Илоне. – Не смею больше задерживать…
– Нет, нет, мы не отпустим вас, ваше высочество, – запротестовал Эстерхази.
Он обернулся к Илоне, надеясь найти в ней поддержку, но графиня нашла в себе силы лишь красноречиво взглянуть на Марен, подтверждая его намерения.
– Ваш дом здесь, – горячо продолжил граф. – Здесь, в Гёдёллё. Во всяком случае, вы можете располагать здесь всем. Мне помнится, вы говорили, ваше высочество, что никогда не были в этом замке. Это дом вашей прабабушки, – он показал на портрет Зизи над камином. – Здесь все связано с ней, и это мы должны спрашивать у вас позволение остаться.
– Об этом даже не может быть и речи, граф, – решительно возразила Маренн и, подойдя к стулу, взяла шинель. – Сейчас хозяин в замке – господин регент. Значит, это дом его семьи и друзей, а я всего лишь гостья. Единственная причина, по которой я сочла бы разумным всё-таки здесь задержаться на первое время, это ваша безопасность. Там, где остановился специальный уполномоченный рейхсфюрера, почти наверняка не станут проводить никаких обысков и арестов.
Илона и граф Эстерхази не скрывали своей радости по поводу того, что «её высочество» останется, какой бы ни была причина, поэтому Маренн, чтобы поддержать наметившееся улучшение в их настроении, позволила себе пошутить:
– Пожалуй, это неплохой выбор резиденции.
Все улыбнулись, а гостья уже серьёзно добавила:
– Благодаря моему присутствию вы хотя бы будете избавлены от общения с неприятными вам посетителями. Есть только одно но, – она обратилась к Илоне. – Со мной приехали мои помощники. Это сотрудники клиники Шарите в Берлине – врачи и сёстры – весьма приличные люди, и никаких гестаповцев среди них нет. Их надо бы разместить на ночлег.
– О, да, конечно. Я распоряжусь, – графиня Дьюлаи поспешно поднялась с кресла и вышла. В коридоре было слышно, как Илона, окликнув горничную, начала отдавать ей какие-то распоряжения. Голос звучал уверенно и чётко, ведь когда дело касалось заботы о других, графиня становилась собранной и спокойной. Она уже не производила впечатления слабой впечатлительной женщины, как это было только что.
На некоторое время Маренн и граф Эстерхази остались вдвоем. Граф подошел к камину и, подняв голову, несколько мгновений смотрел на изображение Зизи, а затем повернулся к Маренн.
– Одно лицо! – сказал он восхищенно. – И одна душа, это ясно! Никогда бы не подумал, что правнучка императрицы Зизи будет вынуждена носить этот мундир, – граф показал взглядом на её эсэсовское обмундирование.
– Я и сама бы не подумала ничего подобного, – призналась Маренн. – В юности, например, ничто этого не предвещало, но жизнь порой непредсказуема, согласитесь.
Дверь снова открылась. Илона вернулась в столовую:
– Ваши люди будут устроены с удобством, ваше высочество. Им предложат ужин и подготовят ночлег. Однако наш ужин почти остыл, – графиня подошла к накрытому столу и растерянно смотрела на него.
– Я распоряжусь, чтобы его подогрели, – тут же решила она. – Признаться, я проголодалась.
