Текст книги "Балатонский гамбит"
Автор книги: Михель Гавен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Где-то под Сталинградом, – ответила Маренн. – Она там жила у родственников, когда началась война. Сама она из Петербурга, дочь русского князя, расстрелянного большевиками. Штефан служил в дивизии «Мертвая голова». Наступая на Сталинград, они пришли в деревню, где она жила, и вот так же встали в их доме.
– Всего лишь встали на несколько дней? – он покачал головой. – Если они наступали, вряд ли он задержался там надолго. Любовь с первого взгляда?
– Не знаю, – она опустила голову. – Если бы он был жив, я могла бы спросить его. Но спросить мне некого. А за тот год, который прошел с лета сорок второго, когда они встретились, до лета сорок третьего, когда его не стало, мы виделись с ним всего лишь несколько раз, и он ни словом не обмолвился мне. Впрочем, он был уже взрослым, и я сразу, как только он вступил в СС, да даже раньше, перестала спрашивать его о личных делах. Они ведь на то и личные, чтобы в них не совал носа никто, даже мать. Я не хотела, чтобы он испытывал передо мной неловкость. Не хотела быть ему подружкой, как многие стремятся, чтобы контролировать каждый шаг своих детей. Я его отпустила от себя, как мне ни было тяжело, полностью на него рассчитывая. На то, что я его воспитала должным образом и он не спасует перед трудностями. Он и не спасовал. Мы виделись с ним в тот день, когда его убили. Я была в госпитале, он приехал ко мне в перерыве между боями. Он очень любил пастилу, хоть она страшно сладкая, и сама ее есть не могу, но он любил, привык с детства. В Чикаго мы жили напротив лавки, где продавались восточные сладости. Они с Джилл целыми днями там крутились. Хозяйка знала их и подкармливала частенько пастилой, просто так, даже не за деньги. Так они и обожают ее до сих пор, – Маренн осеклась, потом, отвернувшись к окну, исправилась: – Обожал Штефан. А Джилл и сейчас любит.
Йохан встал с сундука, подошел к ней и обнял за плечи, прижал к себе, целуя в висок.
– В тот день 12 июля он набрал этой пастилы три пакета, я привезла из Берлина. Он всех приучил к этой пастиле, даже командира экипажа. Они запивали ее пивом, шнапсом, в общем, чем только ни запивали. Сказал, что приедет вечером. И все. Больше я никогда его не видела, – голос ее дрогнул, она прижала ладонь к губам. – Я теперь ненавижу эту пастилу. Но Джилл не говорю, чтобы она ничего не замечала. И всегда покупаю, чтобы ее порадовать.
Он прислонил ее голову к своему плечу. Она повернулась, уткнувшись ему в грудь лицом.
– Все, что я знаю об их романе, знаю только от нее, – сказала, чуть помолчав, повернув голову. – Мы встретились под Кенигсбергом осенью, когда мы с Ральфом оказались в тылу у русских после их прорыва. Случайно столкнулись в лесу. Я ничего не знала о ней, она меня узнала по фотографии, которую ей показывал Штефан. Она отдала мне обрывок этой фотографии, на нем она нарисовала план, где похоронила Штефана и оплавившийся медальон, тот самый, который я сама надела ему на шейку, когда он был еще маленьким. Он менял цепочки, но медальон носил всегда, никогда не снимал. Я ни с чем другим бы его не спутала. Значит, она была там, у меня нет оснований ей не верить. От Штефана, как она говорит, ничего почти не осталось. Обугленный труп, – ее плечи задрожали.
Йохан поднял ее голову, целуя ее лоб, полные слез, потемневшие глаза.
– И если так, если все не было серьезно, – продолжила она, кусая губы. – Если он с ней переспал, как со многими прочими и забыл на следующий день, станет ли человек лезть в горящий немецкий танк, стараться спасти другого человека, который ничего не значит. Так, случайный любовник, вытаскивать его, хоронить, разрывая землю голыми руками, а потом еще тащить другого немца из этого танка, едва живого командира экипажа почти до самых немецких позиций. И это под прицелом тысячи глаз с русской стороны, когда любой может заметить и донести, по головке за такое не погладят. Когда отца расстреляли, мать отравили, сестру обвинили в предательстве и ее чудом спас только кто-то из высокопоставленных чекистов в Москве, кто дружил с ее отцом. Когда жизнь и так висит на волоске и НКВД расправится еще скорее, чем немцы. Если не всерьез, ничего такого делать не будешь. А она все сделала. И если мой сын лежит в земле и над его прахом не надругались, не наплевали на него, то я должна благодарить только ее.
– Она еще спасла командира экипажа?
– Да, оберштурмфюрер Фриц Зеллер. Он и сейчас воюет в дивизии «Мертвая голова». Он лечился у меня в Шарите, сильно обгорел, но теперь снова вернулся в строй. Он помнит ее. И говорил мне, что Штефан действительно был в нее влюблен. С первого взгляда, если хотите. Да, так. Они все понимали это и удивлялись. Но даже если бы он не был в нее влюблен, просто развлекся, а только она сама относилась бы к нему так и все это сделала, я бы все равно считала своим долгом ей помочь. Пожалуйста, помоги мне, Йохан, сделать это, – она подняла голову и посмотрела ему в глаза. – Если для тебя в этом есть что-то такое, что противоречит твоим убеждениям, я не обижусь. Я понимаю, что война – жестокая штука, здесь надо все принимать, как есть. Тогда я пойду одна и буду действовать в одиночку. Только прошу мне не мешать.
– Помочь одинокой женщине, которой не на кого опереться в жизни, – что может быть в этом такого, что противоречит моим убеждениям? – он с нежностью провел пальцем по ее шелковистым бровям и поцеловал глаза, осушая слезы. – Пусть даже она и в Красной армии. Тем более, что она не большевичка, а дочка князя, как ты говоришь, невеста твоего сына.
– Вдова, – Маренн снова прислонилась головой к его плечу. – Если есть женщина, которую я могу назвать его вдовой, то это только она.
– Вот-вот. Значит, ты никуда не пойдешь одна. Это исключено. Мы все сделаем вместе.
– Спасибо, Йохан, – она прижалась губами к его щеке. Он чуть повернул ее голову, целуя в губы.
– Мы успеем, не волнуйся, – сказал он с нежностью. – Я тебя знаю, уже успел узнать. Ты бы действительно пошла одна, даже если «Гогенштауфен» уже была бы там. Одна против «Гогенштауфен», против кого угодно. Ты такая.
– Да, в память о Штефане я бы пошла, – она кивнула. – Кто, как не я, должен сделать это? Ведь только она, эта девушка, Джилл и я на всем белом свете помним о Штефане. Только в наших сердцах он живой. Только потому мой мальчик еще живой, что мы его помним и каждое утро, далеко друг от друга, желаем ему доброго дня, а каждый вечер – спокойной ночи.
Не выдержав, она всхлипнула.
– Успокойся, успокойся, – он гладил ее по волосам и целовал, осушая слезы. – Я понимаю, как ты страдаешь. Конечно, мы все сделаем. Я все сделаю, что нужно.
Потом, помолчав, добавил:
– Если у нас будет сын, он будет таким же смелым, красивым, как Штефан. Твоя боль уляжется наконец. Ты будешь его помнить, но страдать не будешь.
– И конечно, весь в отца. Мне особенно везет с этим, – она слабо улыбнулась. – Но мне уже не двадцать лет…
– Возражения не принимаются, – он отстранил ее и внимательно посмотрел в глаза. – Понятно, фрау? Никаких возражений.
Потом рассмеялся.
– Ты готова? Все, пошли. Времени нет. Там люди. Кто-то беспокоился, что я забуду о людях.
Они вернулись в большую комнату.
– Франц, нам надо опередить «Гогенштауфен», – Йохан подошел к Шлетту, – и занять эту сторожку, – он показал на карту. – Хотя бы взять ее под охрану на время.
– Опередить «Гогенштауфен»? – Шлетт затушил сигарету в пепельнице. – Это нам не впервой. Они, правда, что-то разбежались, – он посмотрел на карту, туда же смотрел и Йохан. – Особенно, когда почти обошлись без них. Но они будут протестовать, что мы вклинились в их полосу наступления.
– Когда они сидят в грязи, – Пайпер усмехнулся, – мы можем наступать по их полосе, это разрешается. А заодно выполнять за них их боевые задачи. А если мы случайно сбились с курса, то это уже не разрешается. Ничего, потерпят. Следующий раз не будут опаздывать. Ты пойдешь со мной за этими большевиками? – он пристально посмотрел на Шлетта. – Приказать я тебе не могу. При том, что, как ты понимаешь, они явно не согласны, чтобы мы их забирали и куда-то возили. Могут открыть огонь.
– И что? – Шлетт пожал плечами. – Если они не согласны, как мы будем их забирать?
– Ким сделает укол снотворного раненым, там большинство раненых, притом тяжело.
– Под видом противостолбнячной сыворотки, – добавила она. – Это обязательная процедура. Это не должно вызвать подозрения.
– Как только заснут, мы их заберем. А пока поставим БТРы вдоль этой опушки, – он снова показал на карту. – Если «Гогенштауфен» явится, пока мы будем разговаривать с ними, уточнять курс, это даст дополнительное время, чтобы все закончить.
– Вы неплохо выглядите в этом костюме, фрау Ким, – Шлетт внимательно посмотрел на Маренн. – Похожи на молодую венгерскую боярыню, только этого их кокошника с лентами на голове не хватает. Хотя вы в любой одежде красивы. Но в нашем мундире лучше. А особенно в том черном платье, в котором вы выступали в Аахене, с разрезами по бокам, и этими резиночками от чулок, которые выглядывали в разрезах…
– Ханнелоре так не носит? – Пайпер с иронией взглянул на него. – Или ты сам ей не разрешаешь?
– Почему? Я был бы рад. Но она слишком скована для этого. Всегда застегнется на все пуговицы, ничего не увидишь, только в спальне, да и то по большим праздникам. И потом, увы, после рождения детей она потеряла прежнюю легкость.
– Так как ты? С нами? – Йохан надел камуфляжную куртку. – Времени нет, Франц.
– Да, я с вами, – оберштурмбаннфюрер встал, одернув мундир. – У меня из головы не идут эти девчонки с косичками у орудий, страшный сон какой-то. Хорошо, что нас там не было. Я спрашиваю себя: ты бы стрелял? А ты?
– Скорее всего, там был «Викинг», – Пайпер взял автомат, проверил его. – Этим парням не позавидуешь, правда. У них – приказ, а девчонки не девчонки, кому какая разница?
– Но с музыкой – это лишнее.
– Только с музыкой и под шнапсом, как иначе? Чтобы не видеть, что делаешь.
– Да уж. Потому и не дожали на Волге, что надо было занимать плацдарм, а вот такие, с косичками, под танк ложились. Моральных сил не хватило. От такого прямо в психушку попасть можно. А она так сказала, – Шлетт посмотрел на Наталью. – Что и сейчас лечь готова. А ты через нее переезжай, если хочешь взять Будапешт. Не хотел бы я этого увидеть.
– Сейчас не готова, – Наталья застегнула полушубок, затянула ремень. – Лично я. Как остальные, не знаю. За мировую революцию как-то совсем не хочется и за благо венгерского народа, который и без нас жил при императорах неплохо, и совсем ему никакой коммунизм не нужен. Но не все так думают, конечно. Даже большинство так не думает, – она криво улыбнулась. – А кто думает, тот молчит, от греха подальше. Фрау Ким, – она повернулась к Маренн. – Я не знаю, что делать с Прохоровой. Я вот все думаю, но ничего не могу придумать. Она нам все испортит. Она совершенно здоровая. Никакого снотворного она колоть себе не даст, орать будет.
– Кто это – Прохорова? – Пайпер уже накинул капюшон и собрался выходить на улицу, к машине.
– Та снайпер, которая помогала мне тащить раненых, – напомнила Наталья. – Хотя помогала, это громко сказано. Старик раненый больше помогал, чем она. Что с ней делать? – она посмотрела на Маренн.
Маренн открыла медицинский саквояж, достала комплект американских инструментов, которыми собиралась пользоваться. Подняв голову, внимательно посмотрела на Наталью.
– Да, это сложность.
– Она же сразу поймет, что немцы, такое начнется! Стрелять-то она может и не будет со страху, но всех остальных переполошит. «Гогенштауфен» ее услышит.
– Вот что, фрейляйн Прохорову оставьте нам, – Пайпер слегка улыбнулся. – Мы тоже хотим пообщаться с очаровательной русской девушкой.
– Нет, только не это, – Наталья все поняла однозначно, лицо ее вытянулось и побледнело.
– Йохан, – Маренн тоже забеспокоилась. – Мне бы не хотелось…
– Что? – он пристально посмотрел на нее. – Что ты обо мне думаешь, а? Никаких увечий – ни моральных, ни физических. Я говорю: выпроводите ее из сторожки, чтобы она там не мешалась. Ну, мало ли, ей по делу надо, – он засмеялся. – Дай ей вместо снотворного слабительное, например. Мы ее сразу погрузим на БТР, она и пискнуть не успеет.
– Слабительное у меня есть, – Маренн снова открыла саквояж. – У меня все есть на все случаи жизни. Даже для детей, в виде конфет.
– Вот это Прохорова любит, – обрадовалась Наталья. – Они сладкие?
– Сладкие, – Маренн кивнула.
– Она будет есть горстями, это точно. Даже не поймет ничего.
– Но много вы ей не давайте, – Йохан старался сдержать улыбку. – Что мы с ней потом делать будем, когда подойдет «Гогенштауфен»? Будет бегать в кусты на глазах у двух дивизий? Тут вся война мигом закончится. Все только будут наблюдать, что она там делает.
– Но она не должна видеть никаких немецких мундиров, – предупредила Маренн. – Это потом может сильно навредить всему. Смолчать она наверняка не сможет.
– Она и не увидит ничего, правда, Франц? – Пайпер подмигнул Шлетту. – Мы тоже подсматривать за ней не будем. Ну, постараемся, во всяком случае. Все, идем. Крамер, заводите машину.
Пайпер вышел на крыльцо. За ним адъютант, Шлетт, еще несколько офицеров. Маренн повернулась к Наталье.
– Вот видишь, с твоими друзьями все будет в порядке, – и, обняв за плечи, прижала к себе.
– Он вас любит, этот командир полка, – произнесла Наталья негромко. – Сразу заметно.
– Надеюсь, что да, – ответила Маренн также тихо. – Ты даже не представляешь себе, девочка моя, как я на это надеюсь. Как я этого хочу. Ладно, шинель я возьму с собой, – ее взгляд упал на скамью, где лежали ее вещи. – И китель тоже. Вдруг пожалует «Гогенштауфен», тогда салоп придется надевать тебе.
– Я понимаю, – кивнула Наталья и, надев шапку, взяла автомат.
– Идем.
Они вышли на крыльцо. Луна уже начала бледнеть. Пошел снег. Моторы двух БТРов работали, около них ходили солдаты, слышались короткие команды. Пайпер наклонился, подавая Маренн руку.
– Ким, сюда.
– А фрейляйн, может быть, поедет с нами? – спросил с соседнего БТРа Шлетт.
– Нет, фрейляйн поедет со мной, – строго ответила Маренн, поднимаясь на борт. – Давай, Наташа.
Она протянула ей руку. Наталья поставила ногу на броню, в это время кто-то легко поднял ее и передал прямо в руки Пайпера. Она смущенно обернулась.
– Позвольте помочь, фрейляйн, – Шлетт улыбнулся и отошел к своей машине.
– Спасибо, – Наталья растерянно пожала плечами.
– Так, двигаемся аккуратно, без особого шума, – приказал Пайпер водителю. – Встанешь вот здесь, – показал на карту.
– Слушаюсь, – ответил тот.
БТР, качнувшись, тронулся с места.
– Ты, может быть, перевяжешь меня, – Йохан взял Ким за руку, притянул к себе. – Пока есть время. А то, наверное, вся дивизия знает, что меня ранили. Да не только наша. И в «Гогенштауфен» известно. Кстати, куда ранили, чтобы я тоже знал и не испортил тебе легенды?
– Я сама толком не знаю, куда, – сказала она негромко, почти касаясь губами его щеки. – Не успела придумать. Виланд так заволновался, что этого и не потребовалось. Он мне сразу поверил и доложил Кумму, чего я совсем не хотела. А перевязывать тебя я не буду, это плохая примета. Ведь все знают, что я не люблю городить эти повязки. Стараюсь делать так, чтобы раненые не чувствовали никаких неудобств. Так что это вполне соответствует моим правилам.
– Что ж, если спросят, скажу, что все прошло, – он улыбнулся. – Как только ты приехала, все прошло само собой.
– Виланд вполне это поймет. Он недавно рассказывал мне о терапевтических свойствах любовной страсти, особенно для мужчин.
– Виланд и страсть? Это что-то новенькое, – Йохан пожал плечами.
– Напрасно ты так думаешь. Он очень чуткий человек. И о тебе он высочайшего мнения. Во всех отношениях.
– О тебе тоже, – Йохан с иронией взглянул на нее. – И тоже во всех отношениях. Раз его потянуло на такие размышления. Уж если Виланд заговорил о страсти, то вся теория рейхсфюрера о бесстрастности СС рушится окончательно под твоим влиянием.
Потом, отпустив Маренн, посмотрел в бинокль.
– Все, стой, – приказал водителю. – Дальше не поедем. Иначе нас услышат. Вон та сторожка, за деревьями, – он показал рукой вперед.
– Здесь? – спросила Маренн у Натальи.
– Да, – та попыталась спрыгнуть с БТРа, но Маренн удержала ее.
– Не торопись. «Гогенштауфена» нет? – спросила она Йохана.
– Нет, пока нет, – ответил он. – Перед тем, как вы пришли, я связывался с Куммом. Они все еще ведут бой.
Вдалеке действительно слышалась перестрелка.
– Пошли дальше пешком, – Йохан спрыгнул с БТРа, помог спуститься Маренн и Наталье. – Я посмотрю поближе, что там такое, как лучше встать. Франц, – позвал Шлетта, – ты с нами?
– Да.
Стараясь не скрипеть снегом, приблизились к сторожке. Йохан взял Маренн за руку.
– Идите дальше сами. Мы встанем там и там, – он показал рукой позиции. – Что бы ни случилось, соблюдайте спокойствие. Мы рядом.
Он сжал ее руку.
– Пошли, – Маренн взглянула на Наталью. – Ты первая, ты же командир, – она едва заметно улыбнулась. – А я просто доктор из соседней деревни.
– Пойдем так же, как мы шли, – предложила Наталья. – От задней стены. Так надежнее.
– Разумно, – поддержал ее Шлетт. – Фрейляйн можно доверить взвод, это точно. Она сумеет всех расставить по местам и выработать тактику.
– Помолчи, – одернул его Пайпер. – Не зли ее. Зачем?
– Я и не злю. Я, наоборот, ей очень заинтересовался.
– Заметно.
Наталье уже было не до шуток. Не взглянув на Шлетта, она осторожно пошла вперед. Маренн же обернулась – Йохан ободряюще кивнул ей. Она на мгновение остановилась, потом поспешила за Натальей.
– Наталья, где ты была? – Прохорова выбежала навстречу в сени, только они закрыли дверь. – Мы думали, ты того…
– Сбежала, что ли? – спросила Наталья строго.
– Нет, схватили тебя, – Прохорова растерялась. – Или того хуже, сама понимаешь. А это кто? – она заметила Маренн, которая стояла за Натальей в полумраке. – В пальто каком-то, с мехом…
Прохорова отодвинула Наталью, разглядывая гостью. Маренн немного картинно улыбнулась ей. По тому, что девушка была совершенно здорова и очень непосредственна, она поняла, что это и есть та самая снайпер, которая доставила ей неприятности несколько дней назад, угодив пулей в спину. И старалась сдержать смех, представив, как будет давать ей слабительные конфеты. Да, Наталья права, такая на конфеты клюнет, это просто как дитя, все надо и все в рот. Хотя с виду ничего подобного не подумаешь. Кость широкая, лицо круглое, рука приличная, что мужская. А глаза – детские, хотя и хитренькие, как часто у русских.
– Прохорова, отойди, – Наталья грозно надвинулась на снайпершу. – Это врач, я в соседнюю деревню ходила за ней. Хочу, чтоб Раису посмотрела да капитана с майором. А ты выспалась, я смотрю? Как тут обстановка? Красноармеец дополз?
– Тут я, товарищ лейтенант, – крикнул из комнаты Родимов. – Вот спасибочки, спасли. Перевязал меня венгр этот. Даже поесть дал.
– А почему не докладываете? – Наталья сурово взглянула на Прохорову. – Все ерунду мелите. Новый член отряда появился, а все нипочем.
– Так он сказал, ты сама все знаешь, – Прохорова растерялась. – А смешной такой. Он мне тут анекдот рассказал, так я смеялась.
– Какой анекдот, Прохорова? Ох, понимаю я капитана Иванцова, с тобой мучение одно и только. Пойдемте, доктор, – пригласила она Маренн по-немецки. – Как офицеры? Как Раиса? – спрашивала у Прохоровой, войдя в комнату. – Харламыч?
– Да, помаленьку, – старик поднял руку. – Ничего, живой, дочка. Ты-то куда запропастилась? Я уж все, что мог, передумал. Беспокоился сильно.
– Я за доктором ходила, – Наталья склонилась к нему. – Вот венгерка, из соседней деревни. Она согласилась Раису посмотреть и всех.
– Доктор? – Харламыч приподнялся на локте. – Это доктор?
– Да, Харламыч, лежи, – Наталья заставила его снова опуститься на матрас. – Доктор, посмотрите, у него обе ноги задеты.
Маренн опустилась на колени рядом, открыла саквояж. Старик внимательно смотрел на нее.
– Красивая какая… Ты сперва не меня смотри, я потерплю. Ты вон Раису смотри, хуже всех она мучается. Не понимает?
Маренн внимательно посмотрела на деда, она поняла, что он имеет в виду. Но покачала головой.
– Все по очереди, – сказала по-немецки.
– А ты говоришь, венгерка, – нахмурился Харламыч.
– Так я ж по-венгерски не говорю, – ответила Наталья. – Как нам объясняться? Хорошо, что хоть она по-немецки. Если что помочь нужно, я готова, – предложила она Маренн. Та только отрицательно покачала головой и нахмурилась, увидев беспорядочно намотанные бинты.
– Не нравится ей, как я перебинтовался, – усмехнулся Харламыч. – Ясное дело, не обученные мы. Где ж ты ее откопала?
– Говорю, в соседней деревне, – повторила Наталья.
– В этой Дунапентеля? – спросил старик. – Там же немцы.
– Нет, дальше.
– То-то ходила так долго, – он охнул, когда Маренн начала отрывать бинты, откинулся на матрац, – но рука у нее легкая, чувствуется, умелая. А что бои-то, дочка? – снова посмотрел на Наталью. – Отсюда и не слыхать уже.
– Идут бои, на канале, не прекращаясь, – ответила Наталья.
В дверях появился Золтан. Наталья встала. Он пришел со двора. «Может, увидел немецкие БТРы?» – у Натальи тревожно заныло сердце. Но венгр только кивнул ей и снова вернулся в сени. Следом за ним юркнула его жена. Наталья услышала, как она что-то быстро тараторила ему по-венгерски и тыкала пальцем в блеклый портрет императрицы под иконами. «Неужели догадаются? Выдадут?». Наталья встала, вышла в сени к венграм. Лесничиха тут же скрылась в чулане, юркнув за занавеску. Было слышно, как она гремит какими-то банками.
– Я видел машины, – шепотом сказал Наталье венгр. – Фрейляйн привела немцев?
– Да, – отпираться было бессмысленно. – Но не для того, что вы думаете.
– Это немецкий врач?
– Да. Она окажет помощь раненым и всех отвезут в безопасное место. Но времени очень мало. Вашу сторожку тоже скоро займут. Придет другая дивизия, не та, что в Дунапентеле, они уже близко. Но мы увезем раненых до того, как они явятся. Так что вас тронуть не должны.
– Спасибо, фрейляйн, – Золтан сжал ее руку. – Если бы они пришли и нашли их…
– Сама знаю. Потому и решилась на такой шаг.
– Я пойду, помогу ей, – венгр решительно направился в комнату.
Приблизившись к Маренн, поклонился.
– Позвольте предложить помощь, ваше высочество. Я служил австрийскому кайзеру, – сказал по-венгерски, чтобы уж точно никто не понял.
Маренн подняла голову и взглянула на него недоуменно. Венгр указал глазами на портрет императрицы Зизи на стене. Только сейчас она заметила его. О своем сходстве с Зизи она слышала не раз, но чтоб узнали вот так, в какой-то глухой сторожке – она искренне удивилась. Видимо, слава Габсбургов и память о них не увядают в их бывшей империи.
– Благодарю, – она ответила ему по-венгерски. – Вы хозяин?
Он кивнул.
– Прошу вас, я сейчас займусь вон той женщиной, – она указала взглядом на Раису. – Мне необходима теплая вода. Если возможно, разберите стол. Мы перенесем ее туда. На полу смотреть такую рану невозможно. Кроме того, принесите побольше света.
Она говорила по-венгерски, понял ее только Золтан.
– Одну минуту, ваше высочество, – венгр быстро вышел в сени, было слышно, как он разговаривает с женой.
– Венгерка, – Харламыч вздохнул, видимо, успокоился.
– А ты что, сомневался? – спросила Наталья.
– А сапоги-то у нее немецкие, – Харламыч сказал Наталье вполголоса. – Офицерские. Как эсэсовцы носят.
– Пожалуйста, не шевелитесь, – строго сказала ему Маренн.
– Ишь какая, привыкла, чтоб подчинялись. Ихние замашки. Слов мало, но как скажет, не захочешь, а сделаешь.
У Натальи все похолодело внутри. Но она старалась не подать виду.
– Ну, мало ли сапоги, – она пожала плечами. – Я и внимания не обратила. Мало ли откуда они ей достались, может, с убитого сняла. Носить-то нечего.
– Но они ей ни на миллиметр не велики, точно подогнаны, – не унимался Харламыч. – А если бы с мужика сняла, хлябали бы. Это точно офицерские, причем высокого звания.
– Ну, я не знаю…
– Пожалуйста, повернитесь, – попросила Маренн, заботливо поддерживая старика сбоку.
Наталья перевела.
– Сейчас, милая, – тот чуть поморщился, – берет почти ласково, а по характеру вроде и не скажешь. Хорошая докторша, – он снова улегся, подложив руку под живот. – Любого вылечит.
Наталья озабоченно посмотрела на Маренн, но та только едва заметно улыбнулась – старик явно вызывал у нее симпатию. Закончив перевязку, Маренн открыла саквояж, достала оттуда железный ящичек, в котором в спирту хранились шприцы. Открыла его.
– Это еще зачем? – дед насторожился. – Ты ей скажи, – он заерзал на матрасе, – я того, уколов боюсь. Наш поп тот вообще говорил, что уколы – не божеское дело.
– Харламыч, не мешай врачу, – Наталья сурово сдвинула брови, хотя хотелось рассмеяться. – Надо же сделать прививку, чтобы заражения крови не было. Не знаешь, что ли? Не делали тебе?
– Да знаю, – старик кисло наморщился. – Делали. Только я все равно боюсь. Неприятно это.
Маренн надломила ампулу, набрала шприц.
– Так она чего, штаны с меня снимать будет? – дед опять заволновался. – А в другое место нельзя?
– А ты что, стеснительный, что ли? – спросил Родимов. – Боишься, что хозяйство твое увидит?
– А я на тебя посмотрю, как она тебя колоть станет, – Харламыч насупился. – А мы, сама знаешь, немытые давно. Неприятно ей будет. Что, доктор, штаны снимать, что ли? – Харламыч посмотрел на Маренн.
Она поняла его вопрос и кивнула, приготовив шприц.
Харламыч, глубоко вздохнув, расстегнул ремень. Маренн ловко спустила его брюки сбоку и уколола в бедро – мгновение, и как не было ничего.
– Одевайтесь, – сказала, вставая.
– Что, все уже? – дед в изумлении почесал затылок. – Я даже не заметил ничего. Вот это да. Как комар укусил. Так нам комар-то что, мы привычные.
– А я только посмотреть хотела, – разочарованно протянула Прохорова.
– Отставить разговоры, – прикрикнула Наталья. – Не мешай.
Маренн раскрыла саквояж, Наталья заметила, как она быстро взглянула в сторону снайперши, ковырявшей пальцем в зубах после еды, потом достала несколько конфет и как бы случайно положила их рядом с собой. Прохорова сразу уставилась на блестящие фантики.
– А это что? – спросила она Наталью. – Взять можно?
– Прохорова, ты как с голодного острова, – сурово одернула ее Наталья. – Еще никто не ел, а ты уже до отвала заправилась. Еще и конфеты ей.
– Я возьму? – заскулила снайперша.
– Ну, возьми, – Наталья вопросительно взглянула на Маренн, как бы спрашивая разрешения. Та кивнула.
– Мне, мне дай одну, – Родимов протянул руку, но Прохорова схватила быстро все конфеты и развернув, запихала в рот, все разом.
– Самой надо, – сказала жуя, так что с трудом можно было понять, что она говорит.
Наталья с трудом сдерживала смех.
Вошел Золтан. Перед ним юркнула его старуха, быстро убрала все со стола. В дверях мелькнули две пары черненьких глазенок – золтановские внучата с нескрываемой завистью смотрели на фантики от конфет.
Маренн снова открыла саквояж, достала пряник в блестящей обертке.
– Дай им, – сказала Наталье по-немецки. – Чтобы они конфетам не завидовали. Взяла с собой, чтоб тебя накормить, если ничего другого не найдется.
– Хорошо, сейчас.
Наталья взяла пряник, отдала мальчишкам, те с радостным смехом побежали его делить.
– А мне? – подала голос Прохорова.
– А ты ешь уже, тебе хватит, – отрезала Наталья.
– Спасибо, ваше высочество, – Золтан поклонился. – Они сластей давно не ели. Все только бабкино варенье. Вот, стол готов, – он показал Маренн, – лампы, что были, принесли. У меня здесь можжевеловый настой, – он поставил на стол кувшин, – теплый, хорошо гной промывать. У фрейляйн большой гной, – он кивнул на Раису. – Я перевязывал, видел.
– Да, спасибо, пригодится, – Маренн кивнула. – Давайте поднимем ее и перенесем сюда.
Золтан аккуратно поднял санинструктора с матраса, поднес к столу, также осторожно положил. Раиса застонала в беспамятстве.
– Тихо, тихо, – Маренн ласково прикоснулась пальцами к ее воспаленному лицу, – все будет хорошо. Сейчас посмотрим.
Она достала из саквояжа инструменты, разложила на специально подготовленную Золтаном салфетку.
– Я готов помочь, – венгр подошел к ней.
– Я тоже, – Наталья скинула полушубок. – Что нужно сделать? Скажите. Ребенка не удастся сохранить?
– Вы все о ребенке печетесь? – хихикнула Прохорова, дожевывая.
Языка она не понимала, но догадалась. «Мозги только в одну сторону работают», – подумала Наталья.
– Выкидыш уже давно.
– А ты откуда знаешь?
Маренн только один раз взглянула на снайпершу, но так, что та едва не подавилась конфетой. Больше ей уж не хотелось ничего говорить.
Вместе с Золтаном Маренн аккуратно сняла повязки с Раисы.
Наталья слышала не один раз, что если кишечник задет и сразу не сделали обработку, инфекцию уже победить не удастся.
– Нет, – Маренн склонилась над раненой, – кишечник цел, это уже неплохо. Пуля прошла навылет, по касательной, я вижу повреждение печени, матка не задета. Следов выкидыша я тоже не вижу. Значит, можно предположить, что малыш еще держится.
– Но что тогда так пахнет? Гной?
– Не только. Скорее вот что, – Маренн пинцетом подцепила коричневый сгусток мази, которой была покрыта рана и показала Наталье, – это что такое? Кто это сделал?
– Это мазь, ее всегда у нас в госпиталях кладут. Мазь профессора Вишневского. В обязательном порядке. У Раисы самой оставалось немного, так что она мне сказала положить. Все, что было, я положила. Даже капитану с майором не хватило. Я переживала еще.
– Капитану с майором повезло, что им не хватило, – Маренн поморщилась. – А эту девушку вы чуть не погубили. Когда она была ранена?
– Вчера.
– И уже такой гной? Я вообще не понимаю, из чего это сделано? – Маренн понюхала мазь. – Это какая-то касторка с дегтем, что ли? Я такого просто никогда не видела. Для чего? Дегтем в прошлом веке смазывали сапоги и колеса телег, чтобы они не пропускали влагу и не разбухали, а касторка – это слабительное. Какое все это имеет отношение к дезинфекции раны? Просто какая-то страшная шутка. Страшная, потому что все это может стоить человеку жизни. Кто такое прописывает?
– Что вы, это считается самым действенным средством лечения, ничего другого не допускается, – Наталья растерялась. – Мазь, разработанная генерал-полковником медицинской службы Вишневским, наши врачи просто с ума с ней сходят. Ее всегда не хватает, очень дефицитная штука.
– Что в ней дефицитного? Это все ничего не стоит, кроме человеческой жизни, – Маренн пожала плечами. – Как вас зовут? – она взглянула на венгра.
– Золтан Ласло, ваше высочество.
– Господин Золтан, – Маренн кивнула, – это все надо срочно промыть. Очень тщательно. Я сейчас разведу слабый спиртовой раствор, чтобы снять этот жир, и для дезинфекции действительно сгодится ваш можжевельник. Вот здесь хлопчатобумажные тампоны, только ими, ничего другого, Золтан, – предупредила она.
