Текст книги "Pasternak"

Автор книги: Михаил Елизаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Почему? Ты сам так объяснял. В мертвеце остатки души сохранились. Сама душа уже в раю. Я так думаю, – она после смерти вроде улья, который на другую пасеку, то есть в рай, перенесли. А в мертвеце как бы одна пчелка-душа задержалась, а потом все равно со своим ульем соединилась. А в трупе совсем души нет, потому он и труп.

– Это я тебя всякими сравнениями с толку сбил, – дедушка ненадолго задумался. – Душа, Вася, не разделяется. Если быть более точным, в мертвеце как бы одно из ее отражений – может, так тебе проще будет понять…

По молчанию Василька было ясно, что не проще.

– Представь, – сказал дедушка, – я стою перед зеркалом и думаю: «Меня зовут Мокар». Если в этот момент спросить, что я вижу, то я отвечу с полной уверенностью: «Себя». То есть и мое отражение вместе со мной вроде как подумало: «Меня зовут Мокар, я вижу себя», – и оно действительно – я. Ведь не кто-то другой, а именно я смотрю и думаю. Живой человек, а потом мертвец, – это как бы два зеркала, находящихся одно в другом, дающие возможность душе увидеть себя. Просто, когда она на себя насмотрится и уходит, то ее исчезнувшее отражение в человеке еще какой-то миг отражается в мертвеце.

– А мертвец это осознает, что в нем только отражение, а настоящая душа уже давно в раю?

– Нет. В мертвеце-то не душа, а отражение ее, которое не осознает себя отдельно от души. Просто оно превращает на время смерть мертвеца в его посмертную жизнь. Думает вообще только душа. Когда уже в мертвеце нечему отражаться, он с той секунды – безмысленный труп.

– Но ты же сам говорил, что, когда ты смотришь в зеркало, отражение тоже как бы себя осознает вместе с тобой.

– Верно, говорил, – согласился дедушка.

– Тогда я не понимаю… Я – отражение души. Она осознает себя во мне.

– Наоборот, ты благодаря душе себя осознаешь. Ей-то осознавать себя не нужно. Она все про себя знает.

– И о рае тоже знает?

– Разумеется.

– Почему тогда человек, который отражение этой души, ничего о рае и не знает?

– Потому что отражение не может ничего знать. Оно же всего лишь отражение.

– Ты меня нарочно путаешь, – Василек даже злиться начал. – Вот я стою перед зеркалом и думаю не: «Меня зовут Вася», – а, допустим: «Я все знаю про рай». Значит, и мое отражение подумало, что оно все знает про рай. И если душа вдруг подумает про рай или о чем-нибудь сокровенном, я тоже об этом все пойму.

– Если ты перед зеркалом скажешь: «Я думаю сейчас обо всем», – отразится не это неисчислимое «все», а только Вася, который делает вид, что обо всем подумал. Поэтому, если душа подумает про рай, то отразится только душа, думающая про рай, а не сама картина рая. И второе, если душа всерьез о чем-то подумала, кроме своего отражения, означает, что до зеркала ей никакого дела нет. Отражение перестанет существовать, и спрашивать уже будет некому, как выглядит рай и что о нем известно!

Странно было Васильку дедушку слушать. Темно, лица его не видно, одна неподвижная фигура, и речи странные, о душе, о рае, будто не дедушка все это время, а старик Тригорий с ним говорил.

– До твоего появления зеркало – обычный кусок стекла, покрытый с одной стороны амальгамой, неспособный думать. Ты в него смотришь, появляется отражение, тоже неспособное думать. Вместо него это делаешь ты и как бы из любви, – дедушка особо выделил это слово, – это свое отражение живым считаешь, собой называешь, потому что оно – действительно ты. И в этот момент ты думаешь исключительно о нем, иначе, зачем к зеркалу подходил? Может, прыщик выдавить или, постарше станешь, побриться. Потом по делам пойдешь. Так и душа, об ином вспомнит, и отражение исчезнет.

– Отчего душа решает, что хватит ей в зеркало смотреться и в рай пора возвращаться?

Дедушка опять задумался.

– По-настоящему, Вася, душа никуда из рая и не девается. Она там постоянно находится.

У Василька от непонимания голова кружилась.

– Но она знает, что с ее уходом отражение умирает?

В дедушкином голосе слышалась ласковая насмешка:

– Как думаешь, почему тебя всякий раз такие мысли не преследуют, когда ты от зеркала отходишь, а? Потому что знаешь, что в тебе заложен бесконечный запас отражений!

– Ну, это пока не умру, – угрюмо сказал Василек.

– Представь, что ты бессмертный.

– А вдруг зеркал не будет, – не сдавался Василек.

– Даже если их не будет, повлияет ли это каким-нибудь образом на твою возможность отражаться в зеркалах?

Знал же Василек, что дедушку не переспорить.

– Хорошо. Душа знает, что с ее уходом отражение… исчезает?

– Конечно.

– И разве ей не становится его жалко?

– Кто оно такое, чтоб его жалеть! – дедушка даже фыркнул. – Отражение!

– Как кто, это же я! – вскрикнул Василек.

– «Я» – в первую очередь тот, который в зеркало посмотрел, а не тот, кто в нем отразился. С тобой настоящим, то есть с душой, ничегошеньки не произошло и произойти не может, пускай хоть все зеркала пропадут. И главного не забывай… – дедушка лукаво помолчал. – На самом деле никаких зеркал нет. Это мы с тобой в начале разговора придумали, чтобы понятнее было… Не так все просто.

Ночью Василек проснулся. Показалось, дедушка во сне что-то говорил. Василек начал вслушиваться. Слова оказались дождевым накрапом и ветром.

– Не спится, Вася? – спросил вдруг со своего места дедушка.

– Ходил кто-то возле дома, – соврал Василек. – Я спросить хотел… Почему труп в овраге за столько лет не сгнил? И звери его не тронули?

Дедушка будто ждал этого вопроса.

– В тетради все дело. Трупный стих вместо души слабую нежизнь в трупе поддерживал. Вот зверь и боялся, стороной его обходил. Я потому и сжег тетрадь эту поганую сразу. Можешь пойти к овражку, думаю, там уже ничего не осталось.

Ночь только начинала светлеть, окутывая пространство молочной дымкой. Дождь прекратился. Земля, покрытая влажной листвой, скользила под сапогами. Василек сделал несколько шагов и замер. Он не мог вспомнить, какая из дверей вела к обрыву, – все застилал туман, – постоял минуту, прикидывая, не лучше ли вернуться в дом.

– Что, Вася, в Устени искупаться захотел? – во всегдашней своей шутливой манере сказал за спиной дедушка. Ветер на миг сделался тише, и Василек услышал далекий шум реки. – Овраг в другой стороне, где дверь на восток. А ты через северную вышел. Подождем, чуть развиднеется, и вместе овраг поищем… – Дедушка глянул на небо. – Скоро уже.

В лесу туман не висел сплошной стеной, а только стелился под ногами. Василек осторожно ступал, боясь не заметить оврага и свалиться на корень.

Дедушка шел, уверенно раздвигая руками ветки.

– Редко, чтобы те, кто сочиняют, хоть раз про труп не написали. А кто лучше напишет, того книжные умники духовным называют, потому что после смерти такой стих душу заменяет, и пока он существует на бумаге, труп им живет. Это называется творческим бессмертием, но если точно говорить, это – несмертие, и не человека вовсе, а трупа. Почти от всех поэтов трупы остались, стихом одушевленные. Они при жизни умереть боялись и наделали себе таких запасных душ, вроде электрических батареек, а сами того не знают, что они к ним уже никакого отношения не имеют… И что еще опасно, человек, который помногу их стихи читает, мертвой природы набирается и сам начинает жить трупным стихом. Тут самое страшное происходит.

– Это что?

– Однажды душа, та самая, что из рая глядится, в отражении своем труп видит. Сам представь, подходишь ты к зеркалу, смотришь и вместо привычного лица своего видишь сгнившую харю с клыками – и это ты! Плохо, если душа отражения своего бояться начнет, но еще хуже, если поверит, что она и есть труп и полюбит его в себе. Так появляется труп, настоящей душой одушевленный. Правда, с того момента она уже не в раю, а в другом месте.

– В аду?

– В черном ирие. Можно сказать, что это место – ад, но душа там не мучается, а на себя в трупе смотрится.

– И что же делать? – растерянно спросил Василек.

– С душой уже ничего не сделаешь. Может, книги с трупными стихами сжигать, все до единой – не знаю. Но в любом случае трупы надо гнать из яви.

– Откуда?

– Из мира живых. Мы с тобой, к примеру, в яви живем, а мертвецы в нави. Она, навь эта, от яви ничем не отличается. Это как заходят два человека в одну и ту же комнату, для одного она – явь, для другого – навь. А эти одушевленные трупы в яви поселяются… Зла от них много.

Дедушка остановился возле уходящего вниз склона.

– Смотри. Как я и говорил.

Василек опустил взгляд. И действительно… Еще вечером человеческий остов лежал, а теперь будто насквозь прогоревший пень – труха одна. Василек радостно посмотрел на дедушку. Тот ответил внуку широкой белозубой улыбкой.

Глава II. Льнов

1

Тряпка выписывала мыльные спирали на лобовом стекле черного «Вранглера». Мойщик окунул в стоящее рядом пластмассовое ведерко тряпку и, не выжимая, расплющил ее на стекле. Вода, смешавшись с мылом, быстро стекла вниз грязно-белыми соплями. Показалось лицо сидящего внутри машины человека.

Мойщик принялся судорожно промакивать серую пену выхваченным из кармана носовым платком. Осторожно глянул через открытую дверь джипа. Хозяин по-прежнему дремал, выставив на асфальт тяжелую ногу в солдатском ботинке. Даже во сне его лицо сохраняло грозное выражение. Мойщик подумал, что в более гуманном мимическом варианте оно вполне могло бы принадлежать такому тридцатилетнему кандидату наук, бородачу геологу, у костра исполняющему под гитару про «солнышко лесное».

Громоздкий кулак покоился на руле. Костяшки указательного и среднего пальцев напомнили мойщику грецкие орехи. Только те, которые не стоит раскалывать, потому что они сами что угодно расколют.

Мыльная змейка вплотную подобралась к ботинку. Опустившись на корточки, мойщик вытер и ее, чуть коснувшись подошвы.

– Ты мне еще и обувь почистить собрался? – прозвучало сверху.

Мойщик вздрогнул, стукнулся затылком о дверцу, отполз:

– Почему бы и нет, вы у нас постоянный клиент, – натянуто засмеялся, – сервис!

Мужчина поднялся. Черные галифе подпоясывал советский армейский ремень со звездой на пряжке. На рукаве серого пуловера под надписью «Bundeswehr» раскинул символические, распоротые на ленты крылья черный орел.

– Даю тебе еще две минуты, – мужчина быстрым взглядом окинул работу. – А то ни хрена чаевых не получишь. А по шее как раз получишь, – он улыбнулся.

Простенько, как будильник, в кармане галифе зазвонил мобильный. Мужчина выслушал, ограничившись коротким ответом: «Через полчаса». – И мобильник снова исчез в кармане.

– А отчего вы поприкольнее звонок не поставите? – спросил, набравшись смелости, мойщик. – Не «Турецкий марш», конечно, а что-нибудь современное…

– Звонок в телефоне должен быть похож на звонок, а не на электронную шарманку. И ты много болтаешь…

Мойщик спохватился, прыснул из пластиковой бутылки моющим средством на стекло – от усердия оно тонко повизгивало под тряпкой, – через минуту отпрянул, проверяя его на прозрачность.

– Готово. Бриллиант.

Мужчина протянул мойщику несколько бумажек, сел в машину. Бронетанково рыкнул мотор. «Вранглер» выехал со стоянки и ловко пристроился к ряду ползущих как по бесконечной ленте конвейера автомобилей.

Мойщик проводил взглядом джип. Когда тот скрылся, махнул рукой парню, сидящему в будке на входе. Из небольших динамиков под крышей раздались пластиковые звуки «техно». Хозяин черного «Вранглера» предупреждал, что не терпит современной эстрады. При нем динамики исправно безмолвствовали.

Странный был клиент и тревожный. Стоянку облюбовал год назад. Для человека, чей вид сразу наводил на мысли о какой-нибудь жестокой деятельности, он был относительно вежлив, оставлял приличные чаевые. Но всякий раз, когда джип покидал пределы стоянки, невольно хотелось осенить себя крестом, как человеку, избегнувшему опасности.

Мойщик был неверующим, но, потакая страхам, все же перекрестился. Улыбнулся собственной впечатлительности. Потом взял ведерко и зашагал к будке, на ходу вытирая о штанину еще мокрую, в мыльной пене, руку.

2

Черный джип остановился неподалеку от дома с вывеской «Safari World». Первый этаж, занятый под магазин, выгодно контрастировал современным ремонтом с оставшимися четырьмя. Тонированные окна презентовали изображения ружей, ножей, пробковых колониальных шлемов и пасущихся под круглым прицелом травоядных.

За входной металлической дверью находился похожий на тюремный, со второй решетчатой дверью, тамбур, ведущий в цоколь. Там выбор троился. Справа располагалась адвокатская контора «Альянс», о чем говорила соответствующая табличка. Прямо по курсу фирма «Муромец» торговала тренажерами «Кетлер» – один агрегат, с болтающейся на стальном тросе перекладиной, был на виду. «Safari World» сворачивал налево. Туда зашел мужчина из джипа.

Как обычно случается в оружейных магазинах, посетителей набилось много, покупателей почти не было. Возраста от шестнадцати до шестидесяти созерцали застекленные стенды. Мужчина проследовал мимо газовых пистолетов и револьверов, нарезных «браунингов», гладкоствольных «беретт», «винчестеров» и бандитски коротких помповых «маверик» прямо к прилавку. Там стоял единственный покупатель, ветхий дедок, и спрашивал патроны.

– Шестнадцатый – вымирающий калибр, – снисходительно говорил продавец, листая перед оробевшим пенсионером страницы толстенного каталога. – Популярные помпы и полуавтоматы выпускаются практически только в двенадцатом, – кидал одобрительные взгляды на импортные ружья, похожие на высохшие лапы гигантских насекомых. – Патроны фирмы «Магнум Сафари Профешенл». У нас только двенадцатый калибр, но шестнадцатый можно заказать. Дробовый патрон укомплектован специальным контейнером-дисперсатором. Почти полностью состоит из компонентов импортного производства, за исключением пороха и дроби. Гильза полиэтиленовая, высокого качества, производства французской фирмы «Нобель спорт», капсюль той же фирмы, пыж «Биор-Паллетони», порох «Сунар». Цена за коробку, десять штук, – четыре доллара, значит, – он начал что-то высчитывать на калькуляторе, – сколько коробок заказываете?

– Мне уезжать, мне сейчас нужно. Отечественные есть? – шепнул дед и подавился вопросом.

– Шестнадцатый – непопулярный калибр, – строго напомнил продавец, разворачивая каталог. – Сами лучше посмотрите…

– Чем могу помочь? – обратился он к подошедшему.

Дед, оставленный наедине с каталогом, напялил очки и дальнозорко уставился в колонки с мелкими цифрами.

– Не морочь пожилому человеку голову, – сказал продавцу мужчина из джипа. Он повернулся к старику, быстро отыскал нужную страницу. – Вот, видите, патроны, шестнадцатый калибр, «Тайга», «Рекорд», «Азот» и «Позис» – это российские. Есть «Сапсан Спорт» – украинское производство. Тут просто. Здесь калибр указан, в следующей колонке стоит, какой патрон: с пулей, дробью или картечью…

– А этот, – дед с обидой посмотрел на продавца, – говорит – непопулярный калибр. А у меня Иж-58, третий десяток со мной…

– Славное ружье, – похвалил мужчина. – Я сам долгое время бээмкой шестнадцатого калибра пользовался. В наследство досталась.

– Тоже неплохо… – Дед вдруг замялся. – Тут готовые патроны, а я привык сам снаряжать, – и с надеждой посмотрел на всезнающего спасителя.

– Сейчас посмотрим… Вот, гильза из проклеенной патронной бумаги, на выбор: покрытая лаком или из ориентированного полиэтилена. Капсюль-воспламенитель КВ-22, в коробке – сто штук. Совсем не дорого. Порох «Барс», «Сокол»… – мужчина неожиданно жестким взглядом, будто пальцем за воротник, подцепил продавца. – Кстати, Андрон Витальевич у себя?

Продавец беспомощным жестом только указал на дверь за прилавком:

– Прямо по коридору.

Изнанка подсобного помещения с первых же шагов с головой выдавала «Safari World» явно советских времен табличкой: «“Охота”. Понедельник-пятница: с 9.00 до 18.00», свинченной и косо прислоненной к стене. Вторая разоблачающая табличка с ветхозаветным словом «директор» все еще оставалась на черном дерматине, обтягивающем дверь кабинета.

3

– Проходи, Льнов, проходи, – сказал вошедшему Андрон Витальевич, – присаживайся. – Что так смотришь? Удивлен? Раз снаружи – евроремонт, думал, небось и здесь все поменялось, а? Диваны там, кресла всякие из кожи… Стол хрустальный… Нет! Ничего не трогал, оставил, как прежде было. И мебеля, и сейф. Нашел недавно в кладовой портреты Брежнева, Андропова, Черненко – ей богу, на стенку повешу. А что? Чего улыбаешься? Ничего менять не хочу. Ностальгия. Из нового только компьютер поставил и факс. Просто без этого никуда.

– Жаль, что Иван Данилович под твое ностальгическое настроение не попал. Настоящий был оружейник. Все системы как свои пять пальцев…

– Четыре, если быть точным, – тучно хохотнул Андрон Витальевич. – Хотя, конечно, не баба откусила, на войне все-таки.

– Подъезжаю, не узнаю, внутрь захожу – вместо Данилыча жлоб какой-то. С покупателями говорить не умеет, хамит. И на мента похож.

– Тебя не обманешь. Ну, положим, бывший мент, а что делать? Других не берем. А Данилыч состарился. На заслуженный отдых ушел, ветеран наш. И не на улицу же его, в конце концов, выгнали. И пенсия у него, и квартира. Что волком смотришь? Да и чинить сейчас ничего не надо, прямо на фирму-производитель отправляем. Все поменялось. Мы уже не «Охота», а «Сафари», клиентура и статус другие… С фирмами разными сотрудничаем в Европе, Штатах. При нас тут и охранная контора, и «Альянс» этот – для тех, кто в законе. Только у меня в кабинете оазис прежней застойной жизни. Водки хочешь? Нет? Пятьдесят грамм? Тридцать? Мрачный ты, некомпанейский… Я себе тогда налью. Не против? – Андрон Витальевич не спеша выдвинул ящик стола, достал бутылку, опрокинул в рюмку. Чуть отпил, разжевал оставшиеся на губах спиртовые капли.

– Достал? – спросил Льнов.

– Как договаривались, – Андрон Витальевич грузно поднялся, скрипнув креслом, подошел к сейфу. – Индивидуальный заказ. Двуствольный штуцер, четвертый калибр, курки внешние, стволы горизонтально расположенные… – ключи звякнули о дверцу. – Патроны в латунной гильзе, стограммовая литая пуля, начальная скорость пятьсот метров в секунду, и патроны с картечью. Эффективный огонь на расстоянии ста метров… – он хмыкнул. – Льнов, скажи по секрету, на кого ты собираешься охотиться? Мамонтам бошки сносить? Так они вымерли. Этим можно даже гусеницу у танка перешибить, – он вытащил метровый ящик, смахивающий на футляр дорогого музыкального инструмента.

– Ну вот, ты сам ответил, – невозмутимо сказал Льнов.

– Шутишь. Если бы ты заказал снайперскую винтовку, я бы подумал, человеку необходимо для конкретной работы.

– Я бы тогда брал ее не у тебя.

– Логично. Смотри, – он положил футляр перед Льновым, открыл. В бархатных углублениях лежали короткие вороненые стволы, цевье и приклад. – Качество исключительное, но ты сам еще проверь…

Он вернулся к сейфу, вытащил две коробки.

– В каждой по двадцать пять патронов. Ружье, как ты и просил, нигде не зарегистрировано…

За спиной Андрона Витальевича леденяще щелкнул металл.

– Странное дело, Льнов, – голос его дрогнул, – знаю ведь, что не заряжено, а все равно страшно. Но не из-за ружья, а потому что ты его держишь… Ну, берешь? Тогда я закрываю сейф, – он тревожно оглянулся.

– Я еще стволы не смотрел, – Льнов потянул пружинную защелку на футляре, отпустил. Повторно клацнул металл. – Совесть у тебя, Андрон, нечиста. Оттого и боишься.

– Да просто нервы ни к черту, – Андрон Витальевич резко потянулся к водке, отпил прямо из бутылки, – насмотришься всего, наслушаешься, тени будешь собственной бояться.

– Андрон, сам подумай, ну кто бы тебя убивать из дробовика стал? Грохот какой. Пистолет с глушителем – это да, или того проще, в машину тебе что-нибудь подложить.

– Это нормальный киллер сделал бы так.

– А я-то здесь каким боком?

– Не знаю, – Андрон Витальевич смущенно развел руками, выронил крышку от бутылки, наклонился. Рубаха обтянула его согнутую спину, и по ткани вдоль позвоночника выступили широкие потовые дорожки. – Может, ты и научный работник, но ты, правда, страшный какой-то, Льнов. И не пойму почему. В глазах, может, что-то…

– В тайге дичает человек… Стволы в порядке, – Льнов вернул их на место, взялся за приклад.

– Не обращай внимания, это я так… Ладно, кроме этого, что берешь?

– Как всегда, запалы возьму, химикаты, патроны, порох бездымный и дымный.

– Видишь, Льнов, я и без документов верю, что это все для геологической партии.

– Хочешь, будут и документы.

– Нет, это я так, к слову. С ружьем что решил?

– Беру. Сколько просишь?

– Как договаривались. В принципе, можешь и золотом рассчитаться. Как в прошлый раз. Занятное ощущение. Очень так весомо, знаешь… – он глянул в охотничий прищур Льнова и осекся. Глянцевый лоб Андрона Витальевича вдруг сжался жирными складками, выдавливая из всех пор бусины влажного страха. – Или вообще после занесешь, когда тебе удобно будет.

Льнов вынул из кармана пакет малого книжного формата, сорвал бумажную обертку и положил на стол две денежные пачки.

– Даже не пересчитываю, – прибрал деньги Андрон Витальевич. – Потому что у тебя как в банковском хранилище… А теперь куда направляешься, если не секрет?

– В Якутию.

– Ну, Льнов, если что, я алмазами тоже беру, – заискивающе усмехнулся Андрон Витальевич, пряча деньги в сейф. – Пойдем на склад. Там все уже отложено. Единственное, машину во двор к служебному входу подгони, я тебе потихоньку вынесу, – он помялся, – сам понимаешь, чтоб меньше свидетелей было…