Текст книги "Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)"

Автор книги: Михаил Юдовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

* * *

Соломон совершенно не переменился после этой истории. Он по-прежнему был строг с женой, собачился с Фимой, язвительно подначивал Шурочку и ее мужчин, громогласно комментировал игру на виолончели Майечки Розенберг и ходил проповедывать в синагогу. Шесть лет спустя, возвращаясь со службы в пятницу вечером мимо все того же гастронома «Комсомольский», Соломон внезапно упал и скончался на месте от кровоизлияния в мозг. Его похоронили на еврейском участке Святошинского кладбища, неподалеку от могилы его матери. Рахиль, словно онемевшая и впавшая в столбняк после его смерти, пережила мужа всего на семь месяцев. Похоронив обоих родителей, Фима до сорока лет продолжал заниматься комсомольской работой и шляться по всевозможным женщинам, пока неожиданно для всех, включая самого себя, не женился на очень некрасивой еврейке по имени Клара. С нею вместе они переехали в Израиль. Насколько мне известно, у них сейчас шестеро детей, живут они в хасидском квартале западного Иерусалима, Фима стал ортодоксальным иудеем и держит свою жену и многочисленное потомство в исключительной строгости.

Жаркое бабы Фиры

Ни в одном другом районе Киева дворы – вернее, дворики – не играли столь важную роль, как на Подоле. В них не было каменного снобизма печерских дворов, где люди при встрече едва здоровались друг с другом, или панельного равнодушия новостроек, где человеческое общение прижималось лавочками к разрозненным подъездам. Подольские дворики были уютными, шумными, пыльными и бесконечно живыми. Среди них имелись свои аристократы, расположившиеся между Почтовой и Контрактовой (на ту пору Красной) площадями; от Контрактовой площади до Нижнего Вала разместился средний класс коммунальных квартир с туалетом и ванной; а уж за Нижним Валом начинался настоящий Подол, непрезентабельный, чумазый и веселый. Здесь не было коммуналок, квартирки были маленькими, а так называемые удобства находились во дворе. Удобства эти с их неистребимой вонью и вечно шмыгающими крысами были до того неудобны, что люди предпочитали делать свои дела в ведро, бегом выносить его в отхожее место и бегом же возвращаться обратно. По-человечески, особенно с точки зрения нынешних времен, это было унизительно, но в то время люди были менее взыскательны, зато более жизнерадостны и простодушны.

В одном из таких обычных двориков на Константиновской улице проживала самая обыкновенная семья с ничем не примечательной фамилией Вайнштейн. Впрочем, старейшая в семействе, Эсфирь Ароновна, которую весь двор звал бабой Фирой, носила фамилию Гольц, о чем напоминала по три раза на дню и категорически просила не путать ее со «всякими Вайнштейнами». В этом проявлялось непреклонное отношение бабы Фиры к зятю Неме, мужу ее единственной дочери, которого она в минуты нежности называла «наш адиет», а в остальное время по-разному.

Бог сотворил бабу Фиру худенькой и миниатюрной, наделив ее при этом зычным, как иерихонская труба, голосом и бешеным, как буря в пустыне, напором. Она с удовольствием выслушивала чужое мнение, чтобы в следующую же секунду оставить от собеседника воспоминание о мокром месте. Особую щедрость проявляла она к своему зятю, о котором сообщала всем подряд: «Нема у нас обойщик по профессии и поц [8] по призванию».

– Мама, – нервным басом пенял ей огромный, но добродушный Нема, – что вы меня перед людьми позорите?

– Я его позорю! – всплеснув руками, восклицала баба Фира. – Этот человек думает, что его можно еще как-то опозорить! Немочка, если б я пошла в райсобес и сказала, кто у меня зять, мне бы тут же дали путевку в санаторий.

– Знаете что, мама, – вздыхал Нема, – я таки от вас устал. Вы с вашим характером самого Господа Бога в Судный День переспорите.

– Нема, ты адиет, – отвечала баба Фира. – Что вдруг Он будет со мной спорить? Он таки, наверное, умней, чем ты.

Бабы-фирина любовь к зятю произошла с первого взгляда, когда дочь ее Софа привела будущего мужа в дом.

– Софа, – сказала баба Фира, – я не спрашиваю, где твои мозги. Тут ты пошла в своего цедрейтер [9] папу, земля ему пухом. Но где твои глаза? Твой отец был тот еще умник, но таки красавец. Там было на что посмотреть и за что подержаться. И, имея такого папу, ты приводишь домой этот нахес [10] с большой дороги? Что это за шлемазл? [11]

– Это Нема, мамочка, – пропищала Софа.

– Я так и думала, – горестно кивнула баба Фира. – Поздравьте меня, люди, – это Нема! Других сокровищ в Киеве не осталось. Всех приличных людей расхватали, а нам достался Нема.

– Мама, вы ж меня совсем не знаете, – обиженно пробасил Нема.

– Так я нивроку [12] жила и радовалась, что не знаю. А теперь я таки вижу, что ее покойный отец был умнее меня, раз не дожил до такого счастья. И не надо мне мамкать. Еще раз скажешь мне до свадьбы «мама», и я устрою такой гвалт, что весь Подол сбежится.

Впрочем, когда у Софы с Немой родился сын, баба Фира простила дочери ее выбор. Новорожденного внука Женю она обожала, баловала, как могла, и ласково звала Еничкой.

– Сейчас Еничка будет мыть ручки… сейчас Еничка будет кушать… сейчас Еничка сходит на горшочек…

– Мама, перестаньте над ним мурлыкать, – недовольно басил Нема. – Он же мальчик, из него же должен расти мужчина!

– Из тебя уже выросло кое-что, – огрызалась баба Фира. – Моим врагам таких мужчин. Иди вынеси Еничкин горшок.

Нема вздыхал, покорно брал горшок и молча выходил с ним во двор. Двор был невелик, сжат полукольцом двухэтажных развалюх, посреди него росла высокая липа, под нею изогнулся водопроводный кран, из которого жильцы носили домой воду, а в тени липы разместился столик, за которым по обыкновению сидели пожилой сапожник Лева Кац и грузчик Вася Диденко, еще трезвый, но уже предвкушающий.

– Шо, Немка, дает теща прыкурыть? – сочувственно спрашивал Вася.

Нема лишь безнадежно махал рукой, а из окна второго этажа высовывалась растрепанная голова бабы Фиры.

– Я таки сейчас всем дам прикурить! – сообщала голова. – Сейчас тут всем будет мало места! Нема, что ты застыл с этим горшком? Забыл, куда с ним гулять? А ты, Вася, не морочь ему голову и не делай мне инфаркт.

– Та я шо ж, баба Фира, – смущался Вася, – я ж так, по-соседски…

– Ты ему еще налей по-соседски, – ядовито замечала баба Фира, – а то Неме скучно с остатками мозгов.

– Фира, – миролюбиво вмешивался пожилой сапожник Кац, – что ты чипляешься к людям, как нищий с Межигорской улицы? Дай им жить спокойно.

– Лева, если ты сапожник, так стучи по каблукам, а не по моим нервам, – отрезала баба Фира. – Нема, ты еще долго будешь там стоять с этим горшком? Что ты в нем такого интересного нашел, что не можешь с ним расстаться?

Нема вздыхал и отправлялся с горшком по назначению, а Вася крутил головой и говорил:

– Не, хорошая вы женщина, баба Фира, а токо ж повэзло мне, шо нэ я ваш зять.

– Ты таки прав, Вася, – кивала баба Фира. – Тебе таки крупно повезло. А то б ты у меня уже имел бледный вид.

Вася был в чем-то похож на Нему – такой же огромный и, в общем-то, незлобивый. Пять дней в неделю он был мил и приветлив со всеми и заискивающе нежен со своей женой Раисой. Но в пятницу с последними крохами рабочего дня что-то в нем начинало свербить, и он, распив с коллегами-грузчиками парочку законных поллитровок, возвращался домой, и тогда тихий дворик оглашался звериным ревом и бешеной руганью. Вася с налитыми кровью глазами и какой-нибудь тяжестью в руках гонялся за женой Раисой, а та, истошно вопя, бегала от него кругами.

– Падла, подстилка, деньги давай! – ревел Вася.

– Ой, люди, ой, спасите, убивают! – причитала на бегу Раиса.

Соседи, привыкшие к этим сценам, неторопливо высовывались из окон.

– Вася, что ты за ней носишься, как петух за курицей, – с упреком замечал сапожник Кац. – Вам непременно нужно устраивать эти игры на публике?

– Молчыте, Лев Исаковыч, нэ злите меня, – пыхтел Вася, – а то я ей так дам, шо вам всем стыдно станэ.

Во дворике, как и на всем Подоле, русские, украинцы и евреи на удивление мирно уживались друг с другом, и Лева мог урезонивать Васю без риска услышать в ответ кое-что интересное про свою морду. Но утихомирить разбушевавшегося грузчика умела лишь баба Фира. Выждав необходимую паузу, она, словно долгожданная прима, высовывалась наконец из окна и роняла своим зычным голосом:

– Рая, у тебя совесть есть? Почему твой муж должен за тобой гоняться? Если ты его так измотаешь с вечера, что из него ночью будет за мужчина?

– От умная женщина! – задыхаясь, восторгался Вася. – Слышишь, гадюка, шо тебе баба Фира говорит?

– А ты молчи, цедрейтер коп! [13] – напускалась на него баба Фира. – Совсем стыд потерял! Нет, мой покойный Зяма тоже был не ангел, но если б он взял моду каждые выходные устраивать такие скачки, так он бы уже летел отсюда до Куреневки.

Наутро Вася с виноватым видом появлялся в квартире Вайнштейнов-Гольцев.

– Баба Фира, – потупив глаза, бормотал он, – вам почыныты ничего не надо?

– Васенька, ну что за вопросы, – отвечала баба Фира. – Ты что, забыл, какое сокровище здесь живет? Нема умеет только обивать чужие двери, а дома руки у него начинают вдруг расти из другого места, и он не может забить ими гвоздь.

– Мама, прекратите уже эти разговоры, – раздавался из комнаты голос Немы. – Имею я в субботу право на законный отдых? Сам Господь Бог…

– Он вдруг о Боге вспомнил! – качала головой баба Фира. – Нема, почему ты вспоминаешь о Боге, только когда в субботу нужно что-то сделать? Если бы люди поступали по-божески остальные шесть дней в неделю, мы бы таки уже имели немножечко другой мир.

Нема мычал из комнаты, что с него и этого мира хватит, а Вася тем временем чинил замок или проводку или привинчивал дверцу буфета – руки у него были золотые, и он охотно и бескорыстно помогал соседям по хозяйству. Вернее, почти бескорыстно.

– Баба Фира… – начинал он, но та немедленно перебивала его:

– Учти, Вася – только румку.

– Баба Фира, – Вася корчил жалобную физиономию, – вы ж посмотрите на меня. Мэни ж та рюмка – шо дуля горобцю.

– А вечером мы снова будем иметь концерт?

– От слово даю – нияких концертов. Шоб мэни здохнуть.

– Ох, Вася, – вздыхала баба Фира, – ты таки играешь на моем добром сердце.

Она доставала из буфета бутылку водки и стакан, наполняла его наполовину и протягивала Васе:

– Все. Больше не проси, не дам.

– Так я шо… я… спасибо.

Вася выпивал свою опохмелочную порцию и спешил на помощь к другим соседям, а час спустя заявлялась его жена Раиса и скороговоркою пеняла:

– Баба Фира, вы шо, с ума сдурели? Вы ж знаете, шо Васе пить нельзя. С какого перепугу вы ему водкы налили?

– Я, Раечка, с ума не сдурела, – невозмутимо отвечала баба Фира. – Что я, Васю не знаю? Он же все равно найдет, где выпить. Пусть хотя бы пьет в приличном месте.

– Он же ж казыться от водкы, – жалобно говорила Раиса.

– Тебе еще нивроку повезло, – вздыхала баба Фира. – Наш Нема казыться без всякой водки. Как думаешь, Раечка, может, Неме нужно дать как следует напиться, чтоб ему клин клином вышибло?

* * *

Сейчас удивительно вспоминать о том, с каким теплом и участием относились друг к другу эти очень разные и совсем не богатые люди, сведенные судьбой в одном подольском дворике, затерявшемся посреди огромного города и еще более огромной вселенной. Вася за рюмку водки – да и без нее тоже – чинил соседям замки, проводку и мебель, сапожник Лева Кац бесплатно ремонтировал их детям обувь, Раиса угощала всех варениками с творогом и вишнями, а когда баба Фира готовила жаркое, весь двор вытягивал носы в сторону второго этажа и как бы ненароком наведывался в гости. Угощать друг друга, собираться у кого-нибудь вместе было неписаной, но священной традицией.

– Ой, баба Фира, – щебетала хорошенькая, незамужняя учительница музыки Кира Самойловна Цейтлина, постучавшись к соседям в дверь и смущенно переминаясь на пороге, – вы извините, я на одну секундочку. У вас спичек не будет? Я как раз собиралась варить суп…

– Кира, что ты мне рассказываешь бубес майсес [14] про какой-то суп, – усмехалась баба Фира. – Слава Богу, весь Подол знает, что ты за повар. Проходи в комнату, мы сейчас будем обедать.

– Нет, ну что вы, – пунцовела Кира Самойловна. – Неудобно как-то…

– Кира, не строй нам из себя Индиру Ганди. Сделай вид, что ты помыла руки, и садись уже за стол.

– Но…

– Кира, нам неинтересно тебя ждать. Еничке давно пора кушать, поимей совесть к ребенку.

Кира якобы с неохотой сдавалась и позволяла усадить себя за стол, за которым уже сидели Софа, Нема и маленький Еничка, а баба Фира черпаком раскладывала по тарелкам жаркое. Аромат тушеного мяса заполнял комнату и просачивался сквозь неплотно закрытое окно, сводя с ума весь дворик.

– И как вы только готовите такое чудо, – мурлыкала с набитым ртом учительница музыки.

– Мясо, лук, соль, перец и немного воды, – с удовольствием объясняла баба Фира.

– И все?

– А что тебе еще надо? У Бога таки вообще ничего не было, кроме воды, когда Он создавал этот мир.

– Оно и видно, – буркал Нема, отправляя в рот несколько кусков мяса.

– Да, но Он таки не мог предвидеть, что вся Его вода стукнет в одну-единственную голову, – косилась на зятя баба Фира. – Не обращай на него внимания, Кирочка. Ты же видишь – когда Бог раздавал мозги, Нема был в командировке.

– Мама, – раскрывала рот обычно молчаливая Софа, – перестаньте уже терзать Нему при посторонних.

– Софа! – Баба Фира багровела и повышала голос. – Ты думай иногда, что говоришь! В нашем дворе не может быть посторонних. Тут слишком хорошая слышимость. Кирочка, я тебя умоляю, возьми еще жаркого.

– Нет-нет, баба Фира, что вы, – в свою очередь заливалась краской Кира. – Я… я не могу, мне… Мне пора. Спасибо вам огромное.

И она поспешно удалялась.

– Софа, – загробным голосом произносила баба Фира, – твой цедрейтер папа, земля ему пухом, тоже умел ляпнуть что-то особенно к месту, но ты таки его превзошла. Он бы тобой гордился.

– Перестань, мама, – нервно отмахивалась Софа. – Подумаешь, учительница музыки…

Присутствие Киры Самойловны выводило Софу из себя. Она была уверена, что незамужняя соседка имеет виды на ее Нему, и всякий раз норовила обронить какое-нибудь едкое замечание в ее адрес.

– Софонька, детонька, – сочувственно вздыхала баба Фира, – зачем эти нервы? Ну посмотри ж ты на свое сокровище разутыми глазами – кому оно еще сдалось, кроме такой дуры, как ты?

– Я вас тоже люблю, мама, – басил Нема в ответ.

– Тебе сказать, где я видела твою любовь и какого цвета на ней была обувь? – Баба Фира поворачивалась к зятю.

– Скажите, – с готовностью отзывался тот.

– Чтоб моим врагам, – поднимала глаза к потолку баба Фира, – досталось такое…

– Да? – с улыбкой глядел на нее Нема. – Мама, ну что ж вы замолчали на самом интересном месте?

Баба Фира бросала на зятя убийственный взгляд и, прошептав «Готеню зисер» [15] , выходила во двор.

* * *

Как-то раз, после одного из визитов Киры Самойловны, которая обыкновенную яичницу умела приготовить так, что приходилось вызывать пожарную команду, баба Фира, закрыв за гостьей дверь, с таинственным видом вернулась в комнату, поглядела на Еничку, затем на дочь с зятем и несколько раз удрученно покачала головой.

– Что вы так смотрите, мама? – лениво поинтересовался Нема. – Вам неймется сделать нам важное сообщение?

– Хочется вас спросить, – полным сарказма голосом произнесла баба Фира, – кто-нибудь в этом доме заметил, что Еничке уже исполнилось пять лет?

– И это вся ваша сногсшибательная новость, мама?

– Помолчи, адиет! Вы мне лучше объясните, почему ребенок до сих пор не играет на музыке? Почему у него нет инструмента?

– А с какой такой радости у него должен быть инструмент?

– Софа, – строго молвила баба Фира, – закрой своему сокровищу рот. У меня таки уши не железные. Когда у еврейского ребенка нет инструмента, из него вырастает бандит. Еничка, хаес [16] , – ласково обратилась она к внуку, – ты хочешь играть на пианино?

– Хочу, – ответил Еничка.

– Вот видите, ребенок хочет! – ликующе провозгласила баба Фира.

– Мама, вы его не так спрашиваете, – вмешался Нема. – Еня, ты хочешь вырасти бандитом?

– Хочу, – ответил Еня.

– Вот видите, мама, – усмехнулся Нема, – нормальный еврейский ребенок, он хочет всего и сразу. Еня, ты хочешь ремня?

Еня подумал и заплакал.

– Ты таки поц, Нема, – заявила баба Фира. – Что ты делаешь ребенку нервы? Тебе жалко купить ему пару клавиш?

– А оно нам надо? Вам что, мама, надоело мирно жить с соседями?

– А что соседи?

– И вы еще говорите, что я поц! Они таки вам скажут спасибо и за Еню, и за пианино! Холера занесла сюда эту Цейтлину!

– Софа, – повернулась к дочери баба Фира, – скажи что-нибудь своему йолду [17] .

– Мама, – устало ответила та, – оставь Нему в покое!

– Софочка, если твоя мама оставит меня в покое, ей станет кисло жить на свете.

– Ты слышишь, как он разговаривает с твоей матерью?

– Нема, оставь в покое маму!

– Так я ее должен оставить в покое или она меня?

– Меня оставьте в покое! Оба! У меня уже сил никаких от вас нет!

Софа не выдержала и расплакалась. Маленький Еня с интересом посмотрел на маму и на всякий случай завыл по новой.

– Вот видишь, Нема, – сказала баба Фира, – до чего ты своей скупостью довел всю семью.

– Я довел?!

– Не начинай опять. Так ты купишь ребенку пианино?

– Хоть целый оркестр!

– Хочу оркестр, – сказал Еня, перестав выть.

– Еня, я тебе сейчас оторву уши. Хочешь, чтоб я тебе оторвал уши?

Еня снова сморщил физионимию, готовясь зареветь.

– Тебе обязательно надо доводить ребенка до слез? – гневно поинтересовалась баба Фира.

– Мама, – проговорил Нема, сдаваясь, – вы на секундочку представляете, что скажут соседи?

– Соседи, – уверенно заявила баба Фира, – скажут спасибо, что мы не купили Еничке трубу.

Она нежно прижала к себе внука и поцеловала его в лоб. Еничка посмотрел на бабушку, затем на родителей и сказал:

– Хочу трубу.

* * *

Еничке купили пианино, и относительно мирный доселе дворик превратился в сумасшедший дом на открытом воздухе. Уже в девять часов утра звучал иерихонский глас бабы Фиры:

– Еничка, пора играть музыку!

Минут десять после этого слышны были уговоры, визги, угрозы, затем раздавался Еничкин рев, и наконец дворик оглашали раскаты гамм, сопровождаемые комментариями бабы Фиры:

– Еничка, тыкать пальцем надо плавно и с чувством!.. Нет, у этого ребенка таки есть талант!.. Не смей плевать на клавиши, мешигинер коп!.. [18] Еничка, чтоб ты был здоров, я тебя сейчас убью!.. Ах ты умничка, ах ты хаес… Сделай так, чтоб мы не краснели вечером перед Кирой Самойловной.

Кира Самойловна лично взялась обучать Еничку. Денег за уроки она не брала, но всякий раз после занятия оставалась ужинать.

– У мальчика абсолютный слух, – говорила она, потупив глаза и пережевывая бабы-фирино жаркое.

– Если б у него был абсолютный слух, – отзывался Нема, – он бы одной рукой играл, а другой затыкал уши.

– Нема, тебе обязательно нужно вставить какое-нибудь умное слово, чтоб все видели, какой ты йолд? – рычала баба Фира. – Ты слышишь, что говорит Кира Самойловна?

– Я-то слышу, – отвечал Нема. – У меня-то как раз слух в порядке. Я даже слышу, чего она не говорит.

И он с усмешкой глядел на Киру Самойловну, которая немедленно заливалась краской.

Соседи по двору по-разному отреагировали на появление у Вайнштейнов-Гольцев пианино. Вася, к примеру, продолжая напиваться по пятницам, беготню за женой прекратил.

– Я так думаю, шо хватит нам во дворе одного артиста, – объяснял он.

– Як по мне, так лучше б вже ты за мною с топором гонялся, – вздыхала Раиса.

Сапожник Лева Кац из деликатности помалкивал, но, когда Еничка дошел до детской пьески Моцарта, не удержавшись, заметил:

– Фира, может, твоему внуку стать артиллеристом?

– Что вдруг? – подозрительно осведомилась баба Фира.

– Эффект тот же, а ворочаться в гробу некому.

Баба Фира смерила сапожника испепеляющим взглядом.

– Ты, Лева, своим молотком себе весь слух отстучал, – заявила она и направилась к дому.

– Нема, – сказала она, войдя в квартиру, – у меня есть для тебя интересная новость. Ты не такой адиет, как я думала.

– Мама, а вы не заболели? – обеспокоенно спросил Нема.

– Я таки нет. А вот наши соседи, по большой видимости, да. Ты подумай, им не нравится, как наш Еничка играет музыку.

Нема молча развел руками.

– Не делай мне таких жестов, ты не на сцене, – строго молвила баба Фира. – Нема, нам нужно ссориться с соседями?

– Нет, – быстро ответил Нема.

– Но нам же нужно, чтоб мальчик имел музыкальное образование?

– Нет, – ответил Нема еще быстрее.

– Нема, я сказала, что ты не адиет, и уже жалею об этом. Конечно, нам нужно, чтобы Еничка мог дальше играть свою музыку.

– Мама, – нервно проговорил Нема, – не морочьте мне голову, говорите уже, чего вы хотите.

– Я хочу, – объяснила баба Фира, – чтоб волки получили свой нахес, а овцы сохранили свой тухес [19] . Надо устроить соседям приятный сурприз.

– Мы им уже устроили сурприз, когда купили Еньке пианино.

– Так они ж таки его не оценили. Вот что, Нема, мы сделаем а гройсер йонтеф [20] и всех на него пригласим.

– Кого это всех?

– Весь двор. Я приготовлю мое жаркое и зафарширую рыбу, Софа сделает селедку под шубой и салаты, ты купишь водку и вино…

– Мама, – сказал Нема, – вы на минуточку представляете, во что нам обойдется это счастье?

– Нема, не будь жлобом, – ответила баба Фира. – Ты что, имеешь плохие деньги с обитых дверей?

– Так я за них таки работаю, как лошадь!

– А теперь отдохнешь на них, как человек. Тебе что, деньги дороже соседей?

– Знаете что, мама, – вздохнул Нема, – чтоб я так жил, как с вами соскучишься. Большое вам спасибо, что мы не купили Ене трубу. А то бы мы имели в гости весь квартал.