Текст книги "Индия. Записки белого человека"

Автор книги: Михаил Володин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Я отнес крабов на кухню и уже поднимался по лестнице к себе в комнату, когда с пляжа донесся лай, потом вой, даже не вой – хрип! Следом раздались жуткая ругань и вопли. Почувствовав неладное, я бросился назад. Мне не надо было объяснять, что происходит! Первый, кого я увидел, был Зорн. Он стоял, сомкнув зубы на загривке своего врага. Пятнистый делал все, чтобы вывернуться, но ему это не удавалось. От безнадежности он то ли выл, то ли плакал. Зорн тем временем пристраивался для завершающего удара.

То, как собаки расправляются с противниками, я видел однажды. Тогда ротвейлер так же поймал добермана и неторопливо, не обращая внимания на бегающих вокруг хозяев, поднял голову с зажатой в пасти холкой, а потом резко всем телом рванулся вниз. Отчаянно сопротивлявшийся за мгновение до этого доберман тотчас обмяк, а дальше и вовсе рухнул на землю, чтобы больше не подняться – у него был сломан шейный позвонок.

Нынче все решилось в одно мгновенье. Краем глаза я успел заметить вскочивших из-за столиков хиппи и столпившихся у входа кухонных рабочих. Я увидел напряженно повернутые головы загорающих и – словно со стороны – самого себя, готового броситься к собакам. Но прежде чем кто-то успел сдвинуться с места, в воздухе мелькнула тень, и в следующее мгновение на хребет Зорна обрушился страшный удар. Пес дернулся всем телом, разжал хватку и рухнул на песок. В метре от него стоял черноволосый юноша с веслом в руке. Было ему лет двадцать, не больше. Глядя на его хрупкое тело, не верилось, что он легко управился с тяжелым веслом. Лицо юноши было мне знакомо: я видел его у себя под окнами в компании израильтянок.

Вместе с ударом ожил неподвижный за секунду до этого мир: Спот приподнял голову и, шатаясь, встал на лапы, на пляже истерически закричала женщина, с дороги донесся рев «байков», где-то заиграла музыка, точнее, сразу несколько музык. А со стороны ресторана по песку бежали хиппи. Пожилые длинноволосые люди с комплекцией засушенных мальчиков нелепо размахивали руками и сами себя подбадривали воинственными криками. Пацифисты и поборники ненасилия окружили юношу и, похоже, не знали, что делать дальше. Они суетливо толкали его в грудь, шумели и показывали на лежавшего на песке пса. Мне это напомнило наши мальчишеские драки: во времена моего детства именно толкались – в грудь, в бока, – а в лицо бить было нельзя!

Хиппи было пятеро, и на мгновение ударивший собаку израильтянин потерялся за их спинами. Но уже в следующий миг произошла сцена, напомнившая дешевые китайские боевики. Хиппи разлетелись в стороны, а хрупкий юноша, чуть присев на широко расставленных ногах, с руками, похожими на двух поднявших головы кобр, ждал нового нападения. Но ничего больше не произошло. Никто, кроме Джулио, даже не смотрел в его сторону. Джулио же, держась за горло – судя по всему, удар пришелся именно туда, – на ходу что-то сказал израильтянину. Тот побледнел и сделал шаг по направлению к итальянцу, но в последний момент передумал, развернулся и медленно пошел к своему гестхаузу. Спот, пошатываясь, отправился следом, а хиппи склонились над Зорном. Они молча сидели на корточках вокруг умиравшего пса и тихо-тихо – больше для себя, чем для него – гладили его голову и чесали за большими желтыми ушами. Хиппи были из стаи Зорна и сейчас оплакивали своего вожака.

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся.

– Крабы готовы, – сказал Тони, официант, а по совместительству хозяин ресторана, и поставил на стол кастрюльку с рвущимся из-под крышки паром.

Вечером, после заката, перед тем как идти в ресторан, я поднялся к себе в комнату. Под балконом израильтянки упаковывали вещи. Их ждал в шезлонге черноволосый юноша. Рядом с ним стоял уже сложенный рюкзак.

В ресторане было более пусто, чем обычно, – не было ни Джулио, ни Фрэнка… И остальные вели себя как-то тихо. Я подозвал Тони и спросил, как Зорн.

– Повезли в лечебницу, – он кивнул в сторону поселка. – Чтоб не мучился…

– Мои соседки уезжают, – сказал я, сам не знаю зачем.

– За компанию, – откликнулся Тони. – Их друга выставили, вот и они туда же…

– Значит, просто в другой гестхауз?

– Вряд ли, – покачал головой индиец. – В Арамболе его никто не пустит. С ним здесь больше не будут разговаривать.

Мимо ресторана прошли три тени. В темноте было видно, что на спинах у всех троих рюкзаки.

«Тоже собаки – бездомные и нервные. Как хиппи, только по-другому», – подумал я и смертельно захотел оказаться дома, в Москве. Постирать вещи, лечь на диван и уставиться в сложенный из бетонных плит побеленный потолок. И рассматривать трещинки, которые знаю на память.

Глава 14

Японка Нори

Арамболь

В Гоа едут либо те, кого не интересует Индия, либо те, кто хочет сделать передышку: отдохнуть от вездесущего в Индии праздника духа и устроить праздник телу. Здесь нет ни индуистских храмов, ни пышных религиозных фестивалей и праздников. Зато есть море и пляжи, лучше которых на западном побережье только пляжи Гокарны, есть европейская еда и «пати» по вечерам, где можно по-всякому оттянуться. Если хочется побольше шума, тогда подойдет Анжуна, я же предпочел тихий, почти домашний Арамболь. По утрам вставал с рассветом и шел купаться, потом усаживался с книгой под тентом, неторопливо обедал и, не успев оглянуться, наблюдал, как солнце садится в море. Чтобы уехать отсюда, надо было себя хорошенько встряхнуть. Но у меня был повод – мне нужно было в Гокарну: туда мне наконец привезли фотоаппарат вместо разбитого в Пури.

В десяти метрах от меня волны, распластавшись на песке, на мгновение замирают и катятся назад. Их бег настраивает на меланхолический лад, и я заказываю «Маргариту». Сегодня океан удивительно тихий – нет ни ветра, ни обычных для Варкалы двухметровых волн. Улыбчивый официант смотрит на меня чуть удивленно – один? больше никого не будет? – и приносит два бокала: «Нарру hours, sir!» Вскоре на песке передо мной начинает метаться женский силуэт. Девушка то подкидывает мяч к небу, то, разбрасывая брызги, бежит по воде, то танцует, не обращая внимания ни на небо, ни на море, ни на людей вокруг. Я старательно отвожу взгляд и принимаюсь за вторую «маргариту».

«Считаю до трех, и ты идешь с ней знакомиться! Раз…» – угрожающе начинает мой внутренний голос. «Подожди… Пусть подойдет ближе. Ну не бежать же мне за ней!» – «Два…»

Я делаю неловкий шаг в сторону пляшущей на песке девушки и замираю: девушка поворачивается и смотрит выжидающе. До нее метров двадцать, и она вдвое моложе меня. Это самоубийство – я знаю эту породу «манекенщиц»! Она похожа на гибкого безжалостного зверька. Годам к тридцати, если пасьянс не сложится, ее каблуки сделаются чуть ниже, брови чуть тоньше, и в глазах появится человеческое выражение. А пока… Куда тебя несет, идиот?!

«Три!» – мой внутренний голос дает мне коленкой под зад, и я на негнущихся ногах направляюсь к незнакомке. Та делает финальное па и собирается упорхнуть. Я на ходу наставляю на нее одолженный фотоаппарат и демонстративно нажимаю на кнопку. Вместо того чтобы возмутиться или сбежать, девушка улыбается и говорит: «Дай посмотреть!» Через пять минут она пляшет вокруг меня, для меня, со мной – а я щелкаю, как автомат Калашникова… А еще через пять минут мы в две соломинки тянем из бокала остатки «Маргариты». Так в моей жизни впервые возникает японка.

Ее зовут Нори. Она полгода назад закончила медицинский колледж в Нагое и приехала в Индию для того, чтобы выучить… французский язык.

– Ты уверена, что ничего не перепутала?

Нори смеется, словно я сморозил очевидную глупость. Она уверена во всем, что делает.

– А что, по-твоему, я могла перепутать? Английский, испанский и немецкий я уже знаю, а французский еще нет…

Мы идем по прибрежному песку и разговариваем легко и открыто, как давно знакомые люди.

– Мне было трудно решиться подойти к тебе…

– Трудно? Почему? – не понимает Нори.

– Потому что страшно… – отвечаю я.

– А почему страшно?

– Ты вполне могла меня послать!

Нори неожиданно поворачивается, берет мою руку и прижимается к ней губами. Люди, сидящие за столиками, косятся в нашу сторону. Я не понимаю, что происходит, почему эта молодая женщина запросто делает то, что другим дается с таким трудом. «Господи, но ведь не так уж я и красив?» – задаю я себе риторический вопрос. «Не так!» – эхом откликается внутренний голос. «Тогда что же это такое?» – пытаюсь продолжить внутренний диалог, но вопрос повисает в воздухе.

– Умеешь жонглировать? – неожиданно спрашивает Нори и без предупреждения бросает мне мяч. С мячиками она не расстается ни на минуту: в самый неподходящий момент вдруг замирает и принимается жонглировать то четырьмя, а то и шестью одновременно. Меня спасают старик со старухой за столиком неподалеку: заметив их, Нори срывается с места и на ходу начинает щебетать по-французски.

– Поль – мой учитель, – говорит она, вернувшись.

Она похожа на Йоко Оно. Помимо чисто внешнего сходства, Нори тоже рисует, занимается каллиграфией и пишет стихи. А главное, у нее, как у ее знаменитой соотечественницы, лицо временами принимает «выражение самурая» – становится одновременно диким и сосредоточенным. Вот она, поймав рачка, осторожно берет его двумя пальцами и разглядывает со всех сторон. При этом глаза сходятся к переносице и слегка косят, а губы сами собой сжимаются и твердеют. И я вдруг представляю, что в руках у японки короткий самурайский меч и она готовится сделать выпад. У русских женщин такое выражение не встречается, и я не знаю, как на него реагировать.

– Йоко Оно? – Нори удивленно поднимает брови, когда я делюсь с ней своими наблюдениями. И я понимаю, что она впервые слышит это имя. Мне становится обидно за Джона. Я уже готов съязвить, когда до меня доходит: девушка, сидящая на корточках и играющая с маленьким морским рачком, родилась через тринадцать лет после того, как злосчастная Йоко развалила моих любимых «Битлз»! Даже если бы Нори была русской, и тогда между нами было бы не много общего… Мне становится грустно и отчего-то вспоминается одна из немногих танка, которые я помню:

На песчаном белом берегу

Островка

В Восточном океане

Я, не отирая влажных глаз,

С маленьким играю крабом.

Я на ходу перевожу любимое стихотворение с русского на английский. Перевод с перевода…

– Чье это? – спрашивает Нори.

– Исикава Такубоку[25], – уже ни на что не надеясь, отвечаю я.

Нори задумывается. И вдруг, отбросив в сторону рачка, повторяет танка по-японски.

– Такубоку Исикава! – торжественно произносит она. И после паузы: – Я не похожа на Оно Йоко! Я не похожа ни на кого из твоего поколения!

Надо было учить три года японский, чтобы забыть, что японцы сначала называют фамилию, а потом имя. И никак иначе!

– А чем тебе не нравится мое поколение? – спрашиваю я, втайне радуясь за себя и за Джона. Прежде чем ответить, Нори поворачивается ко мне спиной и… приспускает штаны, напоминающие восточные шальвары. На ягодице у моей очаровательной знакомой вытатуирован иероглиф «правда».

– Тем, что вы всегда хотите кем-то казаться! – говорит она, снова укрывая свой девиз.

– А ты?

– А мне незачем. Я такая, как есть.

– И какой же ты себя видишь?

– Я – дельфин, который вылез на набережную маленького индийского городка и пишет иероглифы, чтобы заработать себе на жизнь и на уроки французского, и которому сейчас позарез нужен стол как раз для того, чтобы писать на нем иероглифы на улочке маленького индийского городка, чтобы заработать себе на жизнь… – Нори взахлеб хохочет над собственной шуткой.

– …и на уроки французского?

– И на уроки французского!

Я, глядя на нее, тоже хохочу.

– Ты не знаешь, где здесь можно найти хоть что-нибудь, на чем я смогла бы заняться каллиграфией? – отсмеявшись, спрашивает девушка с самой что ни на есть невинной улыбкой.

«Неужели все это из-за того, что ей не на чем рисовать?» – невесело думаю я, таща тяжеленный деревянный стол, который выпросил под залог в лавке за полкилометра от места, где собирается устроиться моя знакомая. А еще мне приходит в голову мысль, что хотя я и значительно моложе Леннона, но того, как ни крути, уже давным-давно нет в живых. И что пора подумать о вечном. И перестать думать о девушках. Даже если они потрясающе красивые японки.

– Ты сможешь забрать меня в одиннадцать? – спрашивает Нори и нежно чмокает меня в щеку.

Глава 15

Коровье ухо

Гокарна

Западные Гхаты, растянувшиеся более чем на полторы тысячи километров вдоль западного побережья, в конце концов добираются до священной для индийцев Гокарны. Здесь их отроги на последнем издыхании падают в море, образуя бухты с фантастическими пляжами. На пляжи с каждым годом приезжает все больше туристов, которые своим видом нарушают святость этих мест. Я и сам нарушал: ходил без майки неподалеку от священного водоема Котитирты и храма Махабалешвара. В храме хранится знаменитый скрученный лингам. Перекрутил его, пытаясь вырвать из земли, тот самый демон Равана, который похитил Ситу, супругу Рамы, и для наблюдения за которым был построен форт в Бандавгархе. По условиям договора с Шивой, чтобы завладеть лингамом, дающим могущество его обладателю, Равана должен был донести священный груз до острова Ланка, не ставя на землю. Боги ужасно обеспокоились тем, что Равана может получить слишком большую власть, и подослали к демону хитроумного Ганешу. В результате лингам оказался поставленным на землю и немедленно пустил корни. Сколько потом разъяренный Равана ни пытался вырвать его из земли, ничего не получалось. Лингам лишь закручивался вокруг своей оси.

Видимо, я ошибся улочкой, пошел от Котитирты незнакомым путем и заплутал. Поначалу ничто не предвещало неожиданностей: дома были привычно сложены из вулканических блоков, и проход между стенами был едва ли больше метра. Такими же блоками была вымощена дорожка, с той лишь разницей, что местами камни просели от времени и надо было смотреть под ноги, чтобы не споткнуться.

Я часто останавливался и разглядывал чужую жизнь: через настежь распахнутые двери было видно, как в просторных внутренних двориках возятся женщины с детьми, на стенах развешаны разноцветные картинки с божествами, а в углу мирно сам с собой разговаривает старенький телевизор. Такая спрятанная от глаз туристов Гокарна была мне незнакома. Погруженный в себя город, казалось, не испытывал ко мне никакого интереса. Это было тем более странно, что за месяцы блужданий по Индии я привык к постоянному, часто назойливому вниманию.

Возле одного из домов я заметил бронзовую статую Шивы. Лицо бога-разрушителя тоже выражало безразличие. Казалось, он устал от ожидания, когда же наконец можно будет заняться любимым делом. Я заметил, что за мной наблюдают, и улыбнулся женщине в окне, но она отступила вглубь комнаты, не ответив на улыбку.

Небо над крышами домов все еще было светлым, но внизу по узким улочкам святого города медленно ползла темнота. Я попытался сориентироваться: океан должен быть на западе, там же и гостиница. Нырнув в узкий проход между домами, я миновал небольшой семейный храм – темный, без единого человека внутри – и пошел по улочке, больше напоминавшей коровью тропу. Проход петлял между домами и был так узок, что дважды я больно ударялся плечом о торчащие из стен камни.

На одном из поворотов я чуть не столкнулся с пастухом, одетым в светлую курту и дхоти[26] до пят. Я поздоровался и хотел спросить, правильно ли иду, но он сделал вид, что не заметил меня. Настроение вконец испортилось.

Несмотря на закатный час, было душно. Даже легкий ветерок не проникал в пространство между домами. Наплевав на местные обычаи, я снял мокрую от пота майку. Как-то слишком быстро, прямо на глазах, гасли окна, и дневной шум уступал место настороженной ночной тишине. Последним человеком, которого я увидел на улочках Гокарны, была девочка-подросток: она вышла на порог и с размаха плеснула водой из ведра на камни. При виде меня она испугалась, быстро зашла в дом и закрыла за собой дверь. Слышно было, как лязгнул засов.

Город водил меня по своим пределам и не думал отпускать. В темноте я давно потерял выбранное направление и шел наугад. Гокарна, крошечная на карте, сейчас не имела границ. Улицы разветвлялись, пересекались, сливались в более крупные, но и те, в конечном счете, всякий раз приводили в тупик. Это был гигантский лабиринт, из которого не было выхода. Иногда мне начинало казаться, что я уже не однажды проходил теми или иными местами: баньян, простерший ветви над целым кварталом, заставлял вздрагивать и таращиться в темноту, но в следующий момент я понимал, что это другое дерево, и дома, окружающие его, другие; ручей, журчащий в арыке, напоминал о точно таком же ручье, вдоль которого я шел с час назад, но арык оказывался не квадратным, а круглым. Хозяйственные и продуктовые лавки, словно сговорившись, были на одно лицо. Надписи на незнакомом языке делали их еще более похожими друг на друга.

Мной давно уже владела паника: со всех сторон слышались шорохи, шаги, голоса. Спиной я чувствовал чьи-то взгляды, но стоило обернуться, шум стихал: если кто-то и был рядом, то успевал спрятаться за угол дома, укрыться во мраке. Окончательно вымотанный, я присел на ступени возле какого-то дома. На фронтоне, над дверью, нависал готовый взмыть в небо каменный Гаруда. Луна поднялась высоко, и лежащая у моих ног тень полуптицы-получеловека казалась живой. Отчаявшись выйти из лабиринта, я решил заночевать на ступенях. Я лег, подложив майку под голову, и услышал далекое пение. Из-за расстояния было не разобрать, кто поет – мужчина или женщина. Я поспешил на голос. Вскоре звуки стали громче, и я оказался на улице, начинавшейся у Котитирты, – той самой, начальной, уводившей в городской лабиринт. На меня смотрел бронзовый Шива, и под его взглядом я невольно замер. Лицо божества было иным, чем днем: при свете полной луны оно выражало торжество.

Улица привела к широким ступеням, спустившись по которым, я оказался возле черного квадрата водоема. И днем-то неприветливая Котитирта ночью выглядела еще мрачнее. Она была окружена рядами одинаковых двухэтажных домов и напоминала пасть неведомого зверя. Чудище оскалилось и, укрывшись под водой, терпеливо ждало добычи. Видно было, как оно дышит: отражаясь на темной поверхности, звезды ритмично колебались в такт дыханию. На берегу водоема сидел старик, в руках он держал толстую книгу. Глядя в нее, он нараспев тянул одну бесконечную строку. Этот речитатив издалека и показался мне пением. Я собрался было направиться к нему, но вместо этого вдруг замер и почувствовал, как по всему телу, от пяток до макушки, пробежала дрожь: тело старика было неестественно отклонено назад, словно он сидел в шезлонге, но шезлонга не было – еще одной парой рук старик упирался в землю позади себя.

Остаток ночи я провел на автобусной остановке и сбежал из Гокарны первым же автобусом. Я даже подумать не мог о том, чтобы еще одну ночь провести в этом святом месте.

В Дели я остановился в доме своего приятеля, мексиканского консула Альберто Кленпера. Я появился у него совсем больным и уже несколько дней не вставал с кровати: тело постоянно немело и казалось чужим, а головная боль не давала читать подолгу. Это было тем более обидно, что Альберто собрал отменную библиотеку. Особенно он гордился изданной в Манчестере в начале XIX века «Энциклопедией индийских мифов» в семи томах. Листая ее, я наткнулся на статью о Гокарне. Вот что в ней было сказано.

Гокарна – небольшой городок на западном побережье в 90 милях южнее португальского Гоа. Считается, что именно здесь бог Шива выбрался из чрева коровы-Земли через ее ухо – гигантский провал, существовавший на месте Котитирты («водоем тысячи святых источников» – санскр.). Город, который здесь образовался, получил название Гокарна («коровье ухо» – санскр.) и считается одним из самых священных мест Индии. Индусы верят, что в полнолуние Шива появляется на берегу Котитирты, чтобы прочесть мантру в честь своего освобождения. По преданию, тот, кто встретится со страшным богом, заболевает и умирает.

Альберто, когда-то получивший медицинское образование, был начисто лишен склонности к мистицизму. Выслушав мою историю, он пожал плечами и сказал: «Обычный гипертонический криз. В твоем возрасте я поостерегся бы месяцами таскаться по Индии. Жара-то смотри какая…» Снаружи и в самом деле было жарко и невыносимо душно, и я не торопился выздоравливать. Благо в квартире консула круглые сутки работал кондиционер.

Часть V

На север, к Гималаям

Гокарна

Карвар

Дели

Потанкот

Маклеод Ганж

Глава 16

Одинокая флейта

Карвар – Дели

В Варкале, в Гоа, в Гокарне чуть не каждый день начинался с телефонного разговора с представителем «Азербайджанских авиалиний». Молодой восточный деспот кричал в трубку, что ему надо уезжать из Дели, закрывать офис, что не отправленным на родину остался я один, что он меня ждет еще три дня, ну четыре, и что-то еще в этом роде. Я же, лежа на песке и глядя в набегающие волны, с ненавистью вслушивался в далекий голос и не хотел никуда двигаться. И все же в конце концов апрельская жара выгнала меня с пляжа и я, заплатив турагенту двойную цену за железнодорожный билет, с больной от перегрева головой отправился в столицу Индии.

Поезд везет меня из Карвара в Дели. Полтора суток кряду стучат колеса, кричат продавцы, разговаривают попутчики. На скамейке напротив меня сидит мальчик и что есть мочи дует в свистульку: в какой-то момент он заметил, что меня это раздражает, и теперь всякий раз, подув, бросает внимательный взгляд в мою сторону. От этого или от чего-то еще мне становится очень одиноко.

Я достаю из рюкзака длинный пластмассовый футляр и выхожу в тамбур. В футляре – флейта. Я купил ее месяц назад у замечательного мастера в Варкале. У нее глубокий бархатистый голос, она приятна на ощупь: бамбук кажется прохладным в жаркие дневные часы. Он обожжен для прочности – говорят, это защищает флейту от перепадов температур. Так это или нет, не знаю, но мне нравится ее запах, он напоминает о просмоленных лыжах из детства. Флейта – единственное родное мне существо в этом вагоне.

В тамбуре я бережно достаю инструмент из футляра, подношу к губам и, как учил меня мастер из Варкалы, резко, словно сплевывая, дую в основное отверстие, закрывая пальцами шесть остальных. И рождается звук. Это «до» средней октавы.

Бансури, поперечная флейта – один из самых древних инструментов. От нее ведет историю ее родная сестра, флейта классическая. Если сделать переложение, то на бансури можно играть классику – Моцарта, Баха… Но я взял в руки флейту впервые совсем недавно. У меня пока мало что получается. Я сумел лишь подобрать старинную немецкую песню. Там есть одно очень сложное место, где на форсаже надо перейти с «ре» средней октавы на «соль» малой. Вот так…

Я еду из Карвара в Дели. Тридцать шесть часов – это утомительный и долгий путь. В темноте не разобрать, где мы катим. Города похожи один на другой, люди схожи друг с другом, и дни почти неразличимы. Я играю на флейте в тамбуре, и индийцы – десяток смуглолицых мужчин и женщин – толпятся вокруг меня. Они любопытны до навязчивости и, кажется, способны влезть внутрь моего бамбукового инструмента. А вокруг глухая южная ночь, и стук колес, и голос флейты. Нет-нет, я не упрям – я готов немедленно прекратить игру, если вы заткнете своего ребенка! Господи, неужели никто не чувствует, как мне херово среди вас?!

Глава 17

Шри Дургачарья и ящерица Джим

Дели

Представительство «Азербайджанских авиалиний» в Дели размещалось рядом с «Аэрофлотом» – как и положено, на улице Льва Толстого. Глава представительства (он же единственный оставшийся в офисе работник) при встрече оказался милым парнем, люто ненавидящим Индию из-за начавшихся у него здесь мигреней. Я связал его со знакомым врачом-аюрведом, а он мне помог поменять билет на «Туркменские авиалинии». Расстались мы друг другом чрезвычайно довольные.

До вылета в Москву оставалось еще больше двух месяцев, и я, забравшись в Интернет, начал выяснять, где можно записаться на курсы десятидневной медитации молчания Випассаны. О Випассане я узнал в ашраме под Бангалором: посмотрев на мои импульсивные движения, инструктор покачал головой и сказал, что мне было бы полезно пожить десять дней без суеты. 2 мая начинались курсы в лагере Випассаны в Дхарамсале. Маршрут на север прочертился сам собой.

До джайнистского ашрама в южной части Дели я добрался в темноте, расплатился с рикшей, после того как тот помог мне занести вещи в комнату, и моментально уснул. А утром, когда проснулся и вышел из одноэтажного жилого корпуса, долго тер глаза, не веря открывшейся картине: сразу за стенами ашрама стояли десятки огромных храмовых строений, сложенных из золотистого песчаника. Напротив, через дорогу, торчала высоченная статуя Ханумана, отсутствием деталей напоминавшая эрегированный член, уставившийся в низкое, все еще набухшее ночью темно-синее небо. Я пошел вдоль забора к видневшемуся вдалеке входу в храмовый комплекс.

– Сэр, сэр! – Кто-то окликнул меня, и одновременно за спиной раздались частые шаги. Я сделал вид, что не слышу. Всякий раз, когда меня называют сэром, я чувствую угрозу своим деньгам.

– Сорри, сэр! – чуть запыхавшись, проговорил невысокий индиец в блестящих свеженачищенных туфлях. – Вы в храм на пуджу[27]?

Все в нем было нехорошо: и «сэр», и «сорри», и туфли. Поэтому юношу я решил немедленно шугануть.

– Я христианин, – злобно сказал я. – У нас своя пуджа!

– Люблю Христа, – как-то не в тон, мечтательно, отозвался молодой человек. И, не дождавшись моей реакции, добавил: – Меня зовут Виджей, а вас как?

От такого нахальства я настолько оторопел, что неожиданно назвал свое имя.

– Будем знакомы, – сказал Виджей. – Вы не против, если я покажу вам храм?

Я был безусловно против, но мой спутник так доверчиво смотрел мне в глаза, что я молча кивнул.

– А с чего это ты вдруг любишь Христа? Ты же индус? – спросил я, стараясь скрыть раздражение.

– Я и Магомета люблю. Я всех люблю – так учитель учил.

– Учитель? Как зовут твоего учителя?

– Шри Дургачарья. А храм называется Шакти Пет.

Индиец рассказал мне о том, что Шри Дургачарья много лет жил в пещере в Гималаях, а имя свое получил в честь божественной покровительницы. Однажды ему приснилось, что он должен спуститься с гор, прийти в Дели и построить храм Дурги. Дурга – она и есть Шакти. Понятно?

Я решил не задавать вопросов и неопределенно мотнул головой. Мы сняли обувь, прошли через металлоискатель и очутились на небольшой площади. Несмотря на ранний час, здесь было много людей. Мой провожатый уверенно повел меня сквозь толпу ко входу в одно из строений. В центре зала стоял алтарь, а вдоль стен были расставлены металлические статуи многорукого божества – надо полагать, этой самой Дурги. Но рассмотреть их мне не удалось, индиец взял меня за руку и подвел к жрецу, колдовавшему над алтарным огнем. Тот что-то пошептал, мазнул Виджею серой краской по лбу и плотоядно взглянул на меня. Я отрицательно замотал головой. Виджей был явно расстроен и просительно смотрел мне в глаза. Пока я раздумывал, жрец умудрился неуловимым жестом поставить серое пятно и мне. Молодой человек дал ему немного денег, и мы направились к выходу. Я посчитал экскурсию завершенной, но ошибся: Виджей повел меня в соседний храм Кришны. В результате поверх первого, серого, появилось второе – розоватое – пятно. Дальше мы почтили вниманием Шиву, Кали и Ханумана. Я чувствовал усталость, на лбу у меня красовалась грязноцветная радуга, а в глазах рябило от чудищ с окровавленными ножами и отрезанными головами в руках. Мне хотелось на воздух, но Виджей, похоже, намеревался продемонстрировать мне весь индуистский пантеон. Иногда мне казалось, что на самом деле ему было важнее показать своим богам меня, чужеземца, за каким-то бесом приехавшего в Индию. Чтобы прервать бесконечную экскурсию, я задал вопрос, уже давно вертевшийся на языке:

– Это ведь сколько денег нужно было, чтобы такое построить! Откуда твой отшельник их взял?

Виджей снисходительно посмотрел на меня и показал на очередное храмовое строение:

– Это – музей учителя. Пошли!

У входа на каменных досках были выбиты имена жертвователей. Сотни, а может быть, и тысячи имен!

– В Индии, если ты говоришь с людьми, тебе дают деньги, – нравоучительно сказал мой экскурсовод. – И чем больше людей тебя слушает, тем больше денег ты можешь собрать.

Я не удержался и записал эту фразу в блокнот.

Мы быстро миновали комнаты с личными вещами учителя и подарками от разных знаменитостей и вышли в зал, на стене которого была укреплена доска с биографией Сант Шри Дургачарья. Над доской висел портрет. Я поднял глаза и застыл в недоумении. С портрета на меня смотрел Джим Моррисон – молодой, улыбающийся и невероятно обаятельный, такой, каким он был до того, как начал пить всерьез.

– Кто это? – только и спросил я.

– Как кто? – удивился Виджей. – Учитель. Шри Дургачарья.

– Он умер молодым?

– Не старым. На этой фотографии ему семьдесят пять, это за год до смерти.

Я еще раз взглянул на портрет и быстро отвел глаза. Джим улыбался так, словно предлагал мне разгадать его тайну.

На выходе мы задержались у киоска с буклетами и книгами. Мое внимание привлекли несколько музыкальных дисков с надписями на хинди.

– Что это за музыка? – спросил я Виджея.

– Учитель писал песни. Так получалось доходчивее. Вот этот диск называется «Зажги мой огонь». Он считал, что все великие учителя – и Будда, и Христос, и Магомет – раздували пламя внутри себя. И в каждом человеке есть искра, которую…

Я не слушал. Я бежал через площадь, через рамку металлоискателя, на волю, и на ходу до боли тер лоб, пытаясь убрать разноцветные поцелуи чужих богов.

Глава 18

Под стук колес

Дели – Потанкот

Индийские железные дороги – самые длинные в мире. Миллиард индийцев мотается по стране туда-сюда, кругом стоят страшные очереди, и просто так билеты купить ну никак не возможно. Поэтому для иностранцев существуют отдельные железнодорожные кассы. Приходишь, показываешь паспорт, говоришь, куда собираешься ехать, – и вот тебе билет. Правда, никакой билет – даже для иностранцев! – не гарантирует, что поезд придет вовремя. Скорее наоборот, в Индии поезда почти всегда опаздывают. Когда никуда не спешишь, это не страшно, но в Потанкоте у меня оставалось всего полтора часа на пересадку. Поезд опоздал на 1 час 15 минут. Я успел пробежать через полгородка и буквально вскочить в отходящий автобус на Дхарамсалу.

В Индии душа предрасположена к мистическому или, как сказал бы незабвенный Веничка, к сверхдуховному. Потому что просто духовного здесь – ешь не хочу! Оно повсюду: в храмах, в монастырях, в горах и на океане, мерцает золотыми слитками буддизма и индуизма – сегодня, как тысячи лет назад. Но главное в Индии все-таки люди! Каких только сумасшедших святых и святых сумасшедших не встретишь на дорогах Индостана! Чего не наслушаешься в плацкартных вагонах индийских поездов! Но и среди этих удивительных встреч и разговоров бывают особенные – такие, что волосы начинают шевелиться сами собой и хочется ущипнуть себя за мочку уха, чтобы проверить, не сон ли это.